Левка направился к глыбе льда. Она уже изрядно сплавилась и потеряла первоначальную форму. Поблескивая на солнце, к морю от нее потянулись десятки ручейков. Левка побрел по острову в поисках подходящего камня. Выйдя на край воронки, которую Пашка проковырял на острове гвоздем, опущенным в экран, Левка заметил кусок стали с рваными краями. Скатившись в воронку, он вытянул из песка железяку килограммов около десяти весом. Это был заусенец, отломившийся от гвоздя.
      "Не тарелка, а черт знает что... - карабкаясь по склону, думал Лев. Как можно объяснить все это? Ну, антигравитация, - куда ни шло. Давно уже говорят и пишут. Не сегодня-завтра вплотную займутся. Ну, мгновенные перемещения - "нуль-прокол". Видно, и вправду можно две любые точки пространства соединить между собой. Ну, а вот это - увеличитель этот невероятный, в котором любая вещь ведет себя, словно бесплотное изображение. Какие линзы надо сделать и из чего, чтобы получить вот такое "изображение" заусенца? Найти бы всему этому применение! Был бы он, Левка, взрослым - не ломал бы голову. Работал бы, например, на "скорой помощи", а вместо машины - тарелка. Вызов по телефону - нажал на клавишу, и врач Вольский входит к больному. Или микрохирургия. Операция сложная? Не надо микроскопа... Зачем нам экран-увеличитель? Вот это дело! Да только это когда еще будет? А пока что-то не очень получается. Может, и прав Тихон, не наши головы тут нужны..."
      Лев с усилием вытолкнул железяку на край воронки и уселся передохнуть. Друзья-исследователи ни сном ни духом не чуяли нависшей опасности.
      - Сейчас мы... - пробормотал Левка и, ухватив заусенец, направился к глыбе льда. Набрал полный подол ледяного крошева и почти с сожалением высыпал на друзей.
      2
      В далекой синеве неба, сверкая куполом, повисла тарелка. Повисев немного, она поднялась еще выше.
      - Он что... С ума сошел, что ли? - забеспокоился Лев. - Давай! кивнул он и ударил себя кулаком по острому колену.
      Под тарелкой появилась точка. Она неслась вниз, неестественно быстро увеличиваясь в размерах. Вот стали различимы звенья цепи, кувыркавшейся в воздухе. В следующее мгновение земля под ногами ребят содрогнулась. В полусотне метров, зарывшись в песок, лежало нечто, чему и название было трудно подобрать: три звена огромной, грубо сделанной цепи, тускло блестевшей на солнце.
      Ребята подошли ближе.
      - Да-а... - протянул Левка, - подумать только... - он пнул ближайшее звено. - Вот это когда-то висело у мамы на шее.
      - А ты еще не хотел откусить от цепочки. - Пашка направился за ножовкой. - Подумаешь, золотая... От такой тяжести человека избавил!
      Он захохотал, довольный своей шуткой.
      Неподалеку опустилась тарелка. Из нее выбрался Тихон.
      - Мама моя! - он присвистнул. - Это сколько же его здесь?
      Пашка мгновенно загорелся мыслью подсчитать, сколько у них золота. Из бездонных своих карманов извлек кусок лески и, навязав на ней узлов, принялся охаживать звенья, пришептывая и чертя цифры на песке. Ножовку он отдал Левке:
      - Пили давай! Теперь на все твои опыты хватит - и на электропроводность, и на ковкость. Молекулы нужно испытать. А то вдруг они после увеличения... того. И не ворчи. Сам же говорил, золото - металл химически пассивный, для опытов удобнее всего.
      Это был аргумент. Лев с неохотой забрался на среднее звено цепи и принялся пилить.
      - Удельный вес у золота какой? - спросил Пашка.
      Тихон задумался.
      - Кажется, девятнадцать и три.
      - Точнее будет, двадцать... - Павел извлек гвоздь из кармана и принялся чертить им на песке.
      - Как это? - не понял Левка. - Девятнадцать и три, а точнее двадцать?
      - Ты пили давай! Я знаю, что делаю. Считать так легче. Это будет, это будет... Сорок тонн ровным счетом. А сколько стоит золото?
      А вот этого никто из ребят не знал.
      - Да вы что? Ну, хоть примерно? Лев, сколько стоила цепочка?
      Левка только плечами пожал.
      - Много, одним словом, - усмехнулся Тихон. - Только что ты с ним делать станешь?
      - Домой увезу!
      - Чем ты его с такой высоты цеплять станешь?
      - Паровоз подцепил, а уж это подавно... - неуверенно сказал Пашка.
      - А за паровоз тебе вообще шею отвернуть надо! - внезапно разозлился Тихон. - Кто тебе сказал, что он не нужен? Как уменьшал, так и увеличивать будешь! Коллекционер, тоже мне!
      - Ладно тебе, - примирительно произнес Пашка. - Давай дальше исследовать. Сейчас натрий рванем.
      - Ничего рвать не будем! - рубанул рукой Тихон. - Хватит ерундой заниматься!
      - Тихон прав, Паш... - подал голос Левка. - Ну, рванем натрий, ну, сделаем из океана помойку... Желающих и без нас хватает.
      - И вообще хватит кататься. - Тихон в упор смотрел на друзей. - Это же не велосипед. Не разберемся мы с ней сами ни в жизнь. Толку со всех наших опытов - ноль. Игрушечки детские. Такие возможности, а в результате один вред.
      - Ну уж... - обиделся Пашка. - Больным помогли? Помогли! А канал кто вырыл? Дядя?
      - Канал ты не вырыл, а разворотил... А вот трактор спер!
      - Ну что ты привязался! - заорал Пашка. - Пользы нету? А это тебе не польза? - он пнул цепь. - Прилетим счас, над прииском разбросаем. Тут тебе и паровозы, и трактора!
      - Угу... и весь прииск в сумасшедший дом отправишь, - отвернулся Тихон.
      - С чего?
      - Самородков пятьсот восемьдесят третьей пробы не бывает, - сказал Левка, разглядывая две половинки ножовочного полотна.
      3
      В открытые окна лаборатории почти не проникал городской шум. Изредка доносился то далекий скрип трамвайных колес на повороте, то автомобильный гудок. А в остальное время стоял тот самый неуловимый гул большого города, который истинный горожанин и называет тишиной.
      Сколько ни пытался сосредоточиться Волков, глядя в раскрытую книгу, мысли его возвращались в Грачевку. Он видел себя идущим по улицам, залитым солнцем. Вспоминалось детство. Первые послевоенные годы. Отцовские пилотки на головах у ребятишек. Ватаги сорванцов одного возраста - все послевоенные. Бесконечные игры в войну и споры о том, у кого отец на войне был главнее.
      Константин Тимофеевич вспомнил рубаху, сшитую матерью из отцовской гимнастерки, и тяжелые отцовские награды, для которых на мальчишеской груди не хватало места. Пришлось использовать и живот.
      - Последышек, - одобрительно хрипел отец, оглядывая увешанного, будто елка, Коську. Тимофей Архипович Волков недолго протянул после войны. Работал мало. Больше сидел за оградой на скамейке, словно хотел наглядеться на этот послевоенный мир, на сыновей. Старший со сверстниками гонял по улицам на трофейном "Харлее", а Константин Тимофеевич - тогда просто Коська - бегал следом и кричал: "П'акати! П'акати!"
      Волков откинулся на стуле и отодвинул от себя бумаги.
      "Трудное ведь было время, - думал он, - почему же вспоминается оно так, будто лучше, чем было, и быть не могло? Дело скорее всего в том, что в детстве в каждом живет уверенность будто в вечной жизни, предстоящей впереди, будет все, все, все... И моря, и небо, и жаркие страны, и кругосветные путешествия. Что-то не то делает с нами время. Мы перестаем понимать себя. И если человек, действительно, не что иное, как попытка природы осознать самое себя, то самое верное ощущение осталось там... в детстве. Верное, как и всякое первое впечатление. Наверное, если бы возникла необходимость договориться с внеземной цивилизацией, то следовало впервые встречаться не взрослым, а..."
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.