Борис Викторович Шергин
      Рассказ Cоломониды Ивановны
      У нас родитель беда грозный был.
      Еще ребята никто не родились, мамку пришли подружки на игрище звать:
      - Марфа, пойдем на качели.
      - Ивана дома нету.
      - А что там Иван, приведем таку же.
      В вечерню домой явилась, муж не глядит:
      - Где была?!
      - На качели.
      - Неси вожжи.
      Она сходила за вожжами - да в ноги.
      - Прости, Иван, боле никуда не пойду. До старости нигде не бывала.
      Братишко пяти годов баловал да окно разбил. Татка его схватил, засек до кровей. А мамка ткет, слезы ручьем бежат, не смеет молвить. Братишко из-под ремня ей кричит:
      - Мамушка, мамушка! Не плачь, мне совсем не больно!
      Я семи лет овец пасла, с ягнятами заигралась, овцы в огород зашли... Татушка был ростом велик, я маленька... Меня за рубашонку повесил - да ремнем. Я как птица... Сек, сек - под порог свиснул.
      Братья уж не молоды были. Андрей вдовел, у Мартемьяна ребят двое. Жили- не делились. Родитель коня купил с изъяном. Мы не смеем язык высунуть, что конь худой. Уж через месяц в праздник братья выпили да просказались:
      - Кто рад - эку клячу!..
      Родитель с полатей и заслушался, страшной, грозной.
      - Андрей, подай сюда узду!
      Брат узду в руки подал. Родитель ухватил узду лошадину - да удилами его по лицу.
      Шибанул узду под порог.
      - Мартемьян, подай узду!
      Тот увернулся от отцовской руки -да в двери.
      Неделю прятался. Татка его в соседях нашел, в ноги сыну падал, прощался.
      Никто никого эдак не боится, как мы татки боялись.
      Так его боялись, без брани, а как он заходит в избу - в глаза глядим, какой взгляд.
      Мы рады, как он на промысел уплывет. Мы его не порато жалели. Он и маленьких нас на колени не бирал.
      Девкой я семь годов кряду с таткой семгу промышлять ездила по рекам. Семь годов молчала... Я как вода. Он куда скажет, я туда. Он меня не бранил. Он жалел меня...
      Не очень так, чтобы припадал... Однажды на полатях лежу, шубу с краю подложил:
      - Моя-то дева упадет!
      Я выросла в такой грозе, дак человека не найти, чтобы я не уладила. Худо без добра не живет.
      Было купил мне татка о празднике шелковый плат. Надо в ноги поблагодарить, потом нарядиться, я не поспела, в часовню обновкой хвастать побежала. Татка и обиделся:
      В нонешних детях благодарности нету. Им бы схватить, а за труд не покорились.
      Мамка выскочила мне навстречу:
      - Поди скорее, поклонись отцу!
      Я-в избу, он на печи. Я думаю: пасть бы в ноги, дак спит Что печке кланяться? Лучше подожду - с печи полезет, упаду ему в праву ножечку... До ночи караулила в обновке...
      У нас река была бедна; серо-серо наряжались. Заведем обновку, дак-уж навек. Завод у нас очень трудной. .
      ..А мы не тужим. Работа грязна, в тряпках весь век ходим Починенное лучше нового радеем: хранить не надо.
      Татушка восьмидесяти годов помер. Болен не бывал голова не баливала. В избушке сине от угара - ему ладно. Сколько он зверя -медведей, лисиц, куниц, росомах белки,- сколько птиц, сколько рыбы добывал!
      ...В умерший день с утра заскучал:
      - Подайте ружье, я хоть к сердцу прижму... Нет... Напромышлялся... Возьмите мое ружье!
      Лег на лавку. Больше и все. Я плакала ему:
      Кого мы будем бояться?
      Кто теперь будет грозить?
      Все будем сами себе больши,
      Все будем нарозь глядеть.
      Некому будет связать...
      Я замуж ушла. В нашей стороне замужем жить надо лошадину силу иметь. Мужики - с лесом, а женки - с пашней. Земля не оправдывает, а от нее не отвяжешься. Кабы не лес да не белка, мы бы померли.
      Мужа на все лето в леса провожу, сеять надо. Шесть пудов ржи посею. Поле одна выпашу сохой. Дома ложки не могу донести до рта, трясутся руки. Лица умыть не могу. На гору с ведрами ползунком ползу. Страда у нас, как гора, прикатывается. Свое рано выжну, к чужим наймусь. Смолода я триста снопов в день жала. Уж не глядела на небо, без расклонки жала, стоять нехорошо и сидеть нехорошо, жнея коль совестна.
      Однажды я пять рублей выжала у богачки. Вот эдак пашем, копаем, сеем, смотришь - утренник пал, и все пропало... Урожая нет, дак леса начнем проведывать: леса уж сколько опять поддержат. А иные пойдут за белкой, за зверем - снег-то нападет.
      Когда хлеб приходит, тогда и ягоды-морошка, черника, брусница. Вот делов-то у баб! Я за десять верст по ягоды ходила, по две ночи в лесу ночевала. По два пуда зараз вынашивала. Устану как!.. Опять без грибов не прожить. По борам хожу, все посматриваю: медведь бы не попал. Медведицы-они бедовы! Съест не съест, а уж выпугат!.. Осень придет, прясть надо, и ткать, и молотить. С тканьем да с пряжей все, все убились!.. Тканье еще легче, а пряжа -ой!.. Кудели-то чистишь.. Легче стало, машины пошли да ситцы.
      Горя с ребятами было. Одни растут, другие родятся "Уа" да "уа"-уши сквозь. Бедны байкают:
      Спи усни.
      Хоть сейчас умри.
      Татка с работы
      Гробок принесет,
      Мамка у печки
      Блинков напекет.
      Мужа на германскую войну спроводила, лес рубить в артель вкупилась с маленьким Ванюшкой.
      Снег под пазуху, лес охватом не охватишь... Дерев шесть-семь ссеку и снег сгребу, обделаю всю кору. Тяжело порато кору обделывать морожену - она ледяна; топор соскакиват, топор со всех сил надо держать.
      Иванушко мне помогал, девяти годов, топорком и лопатой.
      В потемни в лесную избушку бредем. Там повалком мужики лежат: угар, табак, матерщина. Под порог упаду, сплю, как убита, на себе все мокро. Мужики меня в артель брали, думали: "Бабенка - как кошка, пустяки на ейну долю приведутся". А увидели - не меньше их выколотила. Стали посматривать косо.
      Канун Рождества стали от артели отбрасывать. Слез у меня сколько было! А Марута, мужик рассудительный, уговаривает: "Не реви! Плюнь на всех! Проси на рознь..." Выпросила участок особо. Мороз градусов сорок-сорок пять. Идешь в лес-то, зубы ломит. А там как слупишь дерево, да снегу аршина на два, да кору, как железну, обделаешь, дак все сбросишь. В одной холщовой рубахе - и то мокрехонька, как мышь...