-- Теперь ненавижу в лодках ездить, как все, и ах как антиресно по реке самоходом гулять наособицу!
      Городски франтихи с места сорвались, им страсть захотелось так же плыть и хорошими словами, сладким голосом на берегу гуляющих дразнить. Франтихи в воду десятками скакать почали.
      Народ, который безработный был, много в тот раз заработали -- мокрых франтих из воды баграми выволакивали. Смотреть было смешно, как на балаганно представленье.
      К апельсиновому дереву воротился, дерево нагнул и апельсин достал.
      Дело стало к вечеру, вода стихла, выгладилась, заблестела. Небо в воду смотрится, на себя любуется.
      Я стал апельсин чистить без торопливости, с раздумчивостью.
      Вычистил апельсин, на себя оглянулся, а у меня только корки в руках. Апельсин я опять мимодумно в воду бросил. Должно, опять впрок положил.
      ЧТОБЫ ВСЕГО СЕБЯ НЕ РАЗБУДИТЬ
      Вот скажу я тебе, гость разлюбезной, как я дом-от этот ставил. Нарубил это я лесу на дом, а руки размахались, устатка нет,-- стал рубить соседу на избу, да брату, да свату, да куму с кумой, да своим, да присвоим. Нарубил лес -- вишь, дом слажен что нать.
      А как домой лес достать? Лошади худы. И столько лесу возить время много нать.
      Вот я уклал лес по дороге до самой деревни, укладывал в один ряд концом на конец. Подождал, ковды спать повалятся наши деревенски, чтобы как грехом не зашибить кого.
      Вот уж ночь, все угомонились. Я топором по последнему бревну стуконул что было силы! Бревно выгалило, да не одно, а все на попа стали. На попа стали да перевернулись и сызнова на попа, да впереверт, и так до моего дому. У дома склались кучей высоченной.
      -Посмотрел кругом -- все спят. По времени знаю -- долго еще не заживут. А моя стара избенка ходуном ходит -- это жона моя храп проделыват. Хотел поколотиться, да будить боязно, как бы чем не огрела.
      Залез на бревна на верех и спать повалился. Заспал крепко-накрепко с устатку.
      Утресь просыпаться почал -- жить уж пора. Да хорошо, что проснулся не разом, а вполсна. Смотрю, а мои соседи да родня лес из-под меня раскатали, кому сколь ко надобно, а я в высях лежу на крепком сне, как на под порке, да носом песни высвистываю! Скорей рукой один глаз прихватил да половину рта. Одной половиной сплю-тороплюсь, а другой в сообра -жение пришел и вполголоса, чтобы всего себя не разбудить, кричу вниз:
      -- Сватушки, соседушки! Тащите лестницу да верев ки -выручайте, тако спанье перводельное!
      Приладился на снах крепких спать. Коли где в вы сях засплю и жить время придет, то я только норовлю легонько просыпаться. Как попроснусь, так и опущусь, а как совсем глаза открою -- я уж на земле али на кры ше какой.
      Одинова я заспал так в высях, а меня ветром в город отнесло да и спустило на пожарну каланчу, на саму ма ковку, где сигналам место. Проснулся, а внизу -- шум, тревога, народ всполошился. Ищут: где горит? Это меня за сигнал приняли.
      Даже не били -- домой отпустили. Только полицей ский штрафу рупь содрал за спанье в неуказанном месте
      В ОДНО ВРЕМЯ В ДВУХ ГОСТЯХ ГОЩУ
      Всяка пора быват: в другу пору никто не дергат, ни куды не зовут, дома сижу и сам с собой разговор веду спорю редко, больше по согласью расспрашиваю да себя слушаю. С хорошим человеком хорошо поговорить.
      Ты думашь, я только и умею сам с собой говорить? Нет, я умею разом в разны стороны ходить. Быват так, что здеся неловко, а то в работу запрягают, в каку не хочу,-- я даюсь, на место становлюсь, а сам надвое да так, что и здеся и в сторону на хороший разговор,
      а то просто в спанье. Только спать не во всю ширину разворачиваюсь -- половина-то меня в работе али в перепалке какой, а друга половина спит.
      В другу пору почетить начнут, меня и жону в гости звать станут. Особливо в праздники разом в разны стороны зовут, приглашают. Да не то что зовут, да быть не велят, а с упросом, с уговором, с принукой за руки тянут. Иных зовут:
      -- Милости просим мимо наших во^от с песнями! Мы с жоной экого званья не слыхивали, все с поклоном:
      -- Садитесь -- прижмитесь, хвастайте -- языком хрястайте!
      Ну вот, в гости зовут, да из разных деревень. Жона хочет в одну, где чаем поить будут, а мне охота в другу где пивом угощать станут. Хошь разорвись...
      С жоной спорить не стал, а попросту я разорвался, да так, что весь я здесь с жоной, и весь я в другу деревню к пиву тороплюсь.
      Пришел туды -- а там пиво наварено, вино напасено. Пришел с жоной сюды -- тут самовар кипит.
      Я обеими половинами слышу и вижу, и для проверки языком ворочаю. Жона оборотилась ко мне со словами: -- Что, муж, городишь без толку? А как толком говорить, коли я тут и там здороваюсь? Тут с хозяевами об руку, а с остальными гостями да гостьями поклоном не всех поименно, а всех вообще. Опосля хозяев здешних я об руку там здоровался с хозяевами да с разлюбезными приятелями.
      Потчевать стали, ну, я отказываюсь: тут -- от чаю, там -от пива-вина. Так, для прилику, с час поотка-зывался. Потом здеся стакан взял, стал ложкой болтать, а там хлопнул пива стакан, водки стакан да вина стакан. Про чай здешной и позабыл. Здешна хозяйка и спрашиват:
      -- Кум Малина что ты ложкой болташь, а сахару не кладешь, чаю не пьешь?
      А у меня рот выпивкой занят, мне не до чаю, и я объяснение даю:
      -- Коли эдак семьдесят пять разов болтонуть, то чай сладкой станет и без сахару. Только болтать не счи тать: коли боле али мене семидесяти пяти разов -- ела дости не будет.
      Вот все взялись здесь ложками болтать, только звон пошел. А я туды, там к куме Капустихе и присел. Капусти ха -- баба ладна, крепка, как брюква. Все чередом пошло. Здеся чай пью с прохладкой, разговор веду молчанкой. А там я язык распустил, словами сыплю, за своими словами, своими мыслями сам едва поспеваю, над столом разговорны узоры развесил. А мне чарки -то хозяин-кум, то хозяйка кума, то сват-сосед, то кума Капустиха подносят. Я на ножки стал, поклон отвесил да от всех за всех и выпил. Это и здесь к разу пришлось: от здешной хозяйки чаю стакан горячего принял -- холодной за окошко выплес нул. Моя баба ко мне с улыбчатыми словами:
      -- Ах, муженек, сколь ты сегодня расхорошой, и с чаю у тебя глаза заблестели, засмеялись!
      Я на жонино слово уши развесил да оттудова сюды одну загогулину словесну и перекинул! Там-то с пивом да с водкой загогулина под раз была. А тут хозяйка да гости успели чаем обжегчись; ну, мужикам, хеша и тверезым, конфуз не нужон -мужики хохотом грохнули: -- Ну-ко, еще, Малина! Молчал-молчал, да сказанул! Там по новому стакану обносят, там пью, там куму Капустиху прихватил и в пляс пошел, а здеся все застолье ходуном пошло.
      От пляски меня окружило, и я заместо Капустихи свою бабу обнял. Баба моя закраснелась, как в перву встречу, и говорит: -- И... что ты, ведь я-то, чай, тебе жона!
      Я отсюда -- туды, к Капустихе: там пляшу, здеся пот утираю.
      От тихого сиденья, от пляса, от молчанья да от веселого разговору, от чаю да от хмельного меня закружило. Позабывать стал, которо здесь, которо там. Там тверезым показался -- все пьяны единились, мне кря-чат:
      -- И силен же ты, Малина, на хмельно! Гляньте -ко бабы, девки, на Малину: выпил в нашу меру, а с виду нисколь не приметно. Сюды пьяным обернулся, тут гогочут: -- Ну и приставлюн, ну и притворщик, Малина! С нами чай пил, а сидит, как пьяной!
      Кума, хозяина здешнего, по уму ударило, он мне тихим шепотом:
      -- Дай-косе и мне развеселья выпить. Как кума не уважить? Я оттуда сюды стакан за стаканом -- да в кума, да в кума. Кум мой мало несет головой и вскорости на четвереньках по избе пошел.
      Я там с Капустихой парой в кадрели скачем. Сюда присаживаюсь для разгону жениного сумленья. От деревни до деревни, где я гостил, пять верст, ежели без обходов. Я и мечусь, устал, а от тамошней гостьбы отстать жалко, а от здешней никак нельзя, потому тут баба моя.
      Там пляшу, оттуда куму пиво ношу -- мы с кумом уж и распьянехоньки, языками лыко вяжем.
      Наши бабы хиханьки в сторону бросили и за нас взялись вместях со всеми гостьями и -- ну нас отругивать.
      Мы с кумом плетеным лыком, что языками наплели, от бабьей ругани, как от оводов, отмахивались. Бабы не отстают, орут одно:
      -- Давайте и нам пива! Еще како заведенье заводят' сами напились, а нам и пригубить не дали!
      Мы с кумом ногами пьяны, руками пьяны, языком поворачиваем через большую силу, а головами пони-мам,-- в головах-то все в разны стороны идет, а то, что нам сейчас надобно, то посередке разуменья держим. Бабам объяснение сказали:
      -- Бабы, мы того -- двистительно -- как есть. Только это не от выпивки, а от чайного питья. Мы -- как, значит, с вами сидели, с вами чай пили,-- окошки были полы. В той-то деревне пиво варили, вино пили, ветер все это сюда нес. Нас пьяным ветром и надуло и развезло. Да вам же, бабам, ладней, ковды мужики веселы. Бабам выпить охота, они и тараторят: -Выдумщики вы, и кум и Малина. Плетете-плетете всяку несусветность. Мы пива наварим да дух по деревням пустим, ваши словам испытам.
      Так ведь и сделали. Обчественно пиво наварили, по соседним деревням с приглашеньем пошли:
      -- Покорно просим нашего пива испить, к нам не ходя, дома сидя. Только окошки отворите да рот откройте. Нашего пива ждите, коли ветер будет в вашу деревню.
      Время к вечеру, ветер подходящий дунул. Бабы посудины с пивом прямь ветру поставили, пива попробовали. нас покликали угощаться.
      Я не утерпел, здеся выпил да разорвался надвое: один я весь здесь, а другой тоже весь наскоро по деревням побежал. Наша деревня трезвей всех -- у нас пьян, кто пьет, а там, кто не хочет и рот зажимат, только носом свистит,-- и тот пьян.
      Из соседней деревни сигналы подают, мужики шапками машут, бабы подолами трясут, чтобы больше пивного пьяного духу по ветру слали. Выискались горлопаны, крик до нашей деревни кинули: -- Хорошо в гостях, дома путче! А того путче дома гостем сидеть. За угощенье благодарим, и напередки ваши гости дома сидя!
      Ветер свое дело делат, по деревням окрест пьяной дух гонит. Деревни-то кругом распьяны, с песнями-хороводами взялись. А в лесу, а в поле что творится!
      Поехали из городу охотники -- ветром пьяным на охотников пахнуло, а у городских головы слабы, их разморило. Увидали охотники пьяно зверье, хотели стре-лить, да позабыли, которой конец стрелят. Ну, охотники взяли зверье за лапы и ведут в деревню к нам. А сами охотники с ног валятся. Зверье: медведи, да волки, да пара лисиц -- на ногах крепче, они от хмелю злость потеряли, веселы стали. Звери охотников -- за руки да за ноги, да волоком до деревни, тут с лап на лапы нашим пьяным собакам и сдали. Охотники хвалятся:
      -- Гляньте, сколь мы храбры, сколь мы ловки. Живых медведей, волков и пару лисиц в деревню пригнали! Нам пьяной ветер много разов службу сослужил. Как каки разбойники, грабители на нашу деревню нацелятся -- к примеру: чиновники, попы, полицейски -- мы навстречу им пьяной ветер пустим, а пьяных обратно и город спроваживам.
      СОБАКА РОЗКА
      Моя собака Розка со мной на охоту ходила-ходила, да и научилась сама одна охотиться, особливо за зайцами. Раз Розка зайца гнала. Заяц из лесу да деревней, да к реке, а тут щука привелась, на берег головищу выставила, пасть разинула. Заяц от Розкиной гонки недосмотрел, что щукина пасть растворена, думал -- в како хорошо место спрячется, в пасть щуке и скочил. Розка за зайцем -- в щукино пузо и давай гонять зайца по щукиному нутру. Догнала-таки!
      Розка у щуки бок прогрызла, выбежала, зайца мне принесла.
      Со щукой у нас много хлопот было. Мой дом, вишь, ;)адне всех стоит. Щуку мы всей семьей, всей родней домой добывали.
      Тащили, кряхтели, пыхтели. Притащили. Голова во дворе, хвост в реке. Вот кака была рыбина!
      Мы три зимы щуку ели. Я в городу пять бочек соленой щуки продал.
      Вот пирог на столе, думать, с треской? Нет, это щука Розкина лова, только малость лишку просолилась, да это ничего, поешь, обсолонись, лучше попьешь. Самовар у меня ведерный, два раза дольем -- оба досыта попьем!
      ВОЛЧЬЯ ШУБА
      Охотилась собачонка Розка на зайцев. Утресь поела--и на охоту. До полден бегала в лес да домой, в лес да домой -зайцев таскала.
      Пообедала Розка, отдохнула -- тако старинно заве-денье после обеда отдохнуть. И снова в лес за зайцами.
      Волки заприметили Розку -- и за ней. Хитра собачонка, быдто и не пужлива, быдто играт, кружит около одного места: тут капканы были поставлены на волков. Розка кружит и через капканы шмыгат. Волки вертелись-вертелись за Розкой и попали в капканы.
      Хороши волчьи шкуры были, большущи таки, что я из них три шубы справил: себе, жоне и бабке. Волки-то Розкиной ловли, я и Розку не обидел. У своей шубы сзади пониже пояса карман сделал для Розки. Розка тепло любит, в кармане спит и совсем неприметна и избу караулит: шуба в сенях у двери висит, и никому чужому проходу нет
      от Розки. А как я в гости засобираюсь, Розка в карман на свое место скочит. По гостям ходить для Розки -- пер-во дело.
      В одних гостях увидал поп Сиволдай мою шубу, обза-рился и говорит:
      -- Эка шуба широка, эка тепла! Волчья шуба нарядно енотовой. Эку шубу мне носить больше пристало!
      Надел Сиволдай мою шубу, а Розка зубами хватила попа сзаду. Поп шубу скинул и говорит: -- Больно горяча шуба, меня в пот бросило! Руки урядника к чужому сами тянутся. -- Коли шуба жарка -- значит, враз по мне. Надел урядник шубу, по избе начальством пошел, голову важно задрал. Розка свое дело знат. Рванула урядника и раз, и два с двух сторон. Не выдержал урядник, весь вид важный потерял, сначала присел, потом подскочил, едва из шубы вылез. Отдувается.
      -- Здорово греет шуба, много жару дает, да одно неладно -в носке тяжела!
      Хозяйка в застолье стала звать. Мы сели. Поп Сиволдай присел было, да подскочил -- Розка знала, куда зубы запустить.
      Сиволдай стал на коленки у стола. -- Я буду на коленях молиться за вас, пьяниц, и чтобы вы не упились, лишне вино в себя вылью.
      Урядник тоже попробовал присесть и тоже подскочил, за больно место ухватился.
      -- Ах, и я по примеру попа Сиволдая стану на коленки. Стоят на коленках перед водкой поп да урядник и пьют и заедают.
      Народу набилось в избу полнехонько, всем любопытно поглядеть на попа и урядника в эком виде.
      Какой-то проходящий украл мою шубу, подхватил в охапку, по деревне быдто с дельной ношей прошел. За деревней проходящий шубу надел. Розка его рванула зу
      *22
      бами. Проходящий взвыл не своим голосом. На всю Уйму отдалось.
      Мы сполошились: что тако стряслось? Из застолья выбежали и видим: за деревней человек удират, за зад руками держится.
      А по деревне к нам шуба бежит, рукавами разма-хиват, воротником во все стороны качат, собак пугат.
      Урядник на меня наступат, пирог доедат, торопится, пирогом давится, через силу выговариват:
      -- Кака така сила в твоей шубе? Меня искусала и сама по деревне богат?
      Поп недоеденный пирог в карман упрятал. -- Это колдовство! Дайте сюда святой воды. Я ту бу изничтожу.
      Дали воды из рукомойника. Сиволдай брызнул на шубу раз да и два. На Розку водой попал. Розка водяного брызганья не терпит, с шубой вместях подскочила, попа за пузо рванула.
      -- Ох!-- заверещал поп. За живот руками хватился it за угол дома спрятался, оттуда визжит.
      Шуба -- к уряднику. Это Розка все своим умом выде-лыват, мое дело сторонне, урядник ноги заподкидывал да бегом из нашей деревни. И долго к нам не показывался. Городски полицейски знали мою шубу: коли в волчьей шубе иду, не. грабили.
      ПОРОСЕНОК ИЗ ПИРОГА УБЕЖАЛ
      Тетка Тороцыга попа Сиволдая в гости ждала. И вот заторопилась, по избе закрутилась, все дела зараз де-лат и никуды не поспеват!
      Хватила поросенка, водой сполоснула да в пирог загнула. Поросенок приник, глазки зажмурил, хвостиком не вертит. Торопыга второпях позабыла поросенка выпотрошить.
      А поп зван ись пирог с поросенком. Тетка Торопыга щуку живу на латку положила, на шесток сунула. Взялась за пирог с поросенком, в печку посадила. А под руку друго печенье, варенье сунулось. Торопыга пирог из печки выхватила, в печку всяко друго понаставила. Пирог недопеченный, да щуку сыру на стол швырнула. У пирога корки чуть-чуть прихватило, поросенок в пироге рыло в тесто уткнул и жив отсиделся.
      Торопыга яйца перепеченны по столу раскидала. Сама вьется, ног не слышит, рук не видит, вся кипит! Поросенок из пирога рыло выставил и хрюкат щуке: -- Щука, нам уходить надо, а то поп Сиволдай придет, нас с тобой съест, не посмотрит, что мы не печены, не варены. -- Как уйдем-то?
      -- За пирог, в коем я сижу, зубами уцепись, от стола хвостом отмахнись, по печеным яйцам к двери прокатись, там ушат с водой стоит, в ушат и ладь попасть.
      Щука так и сделала. За пирог зубами уцепилась, хвостом отмахнулась, по печеным яйцам прокатилась да к двери.
      Пирог о порог шлепнулся, корки разошлись, поросенок коротенько визгнул, из пирога выскочил да на улицу, да к речке и у куста притих.
      А щука в ушат с водой угодила, на само дно легла и ждет.
      Торопыга пусты корки пироговы в печку сунула -- допекла. Гости в избу. Поп Сиволдай еще в застолье не успел сесть -пирог в обе руки ухватил, тем краем, из которого поросенок убежал, повернул ко рту и возгласил:
      -- Во благовремении да с поросенком...-- и потянул в себя жар из пирога.
      Жаром поповско нутро обожгло. В нутре у попа заурчало, поп с перепугу едва слово выдохнул: -- Кума, я поросенка проглотил! Слышь -- урчит.
      Крутонулся Сиволдай из избы да к речке, упал у куста и вопит: -- Облейте меня холодной водой, у меня в животе
      горячий поросенок!
      Торопыга заместо того, чтобы воды из речки черпнуть, притащила ушат с водой и чохнула на попа. Щука хвостом вильнула, в речку нырнула. Поросенок это увидел, из-за куста выскочил и с визгом ускакал в сторону. Поп закричал: -- Не ловите его, он съеден был! После екого угощенья поп не то что не сыт, а даже
      отощал весь.
      ПОП-ИНКУБАТОР
      Поп Сиволдай к тетке Бутене привернул. Дело у по па одно -- как бы чего поесть да попить.
      Тетка Бутеня в город ладилась, на столе корзина с яйцами. Поп Сиволдай потчеванья, угощенья да к столу приглашенья не стал ждать: на стол поставлено -- значит ешь. Припал поп к корзине и давай яйца глотать, не чавкая. Тетка Бутеня всполошилась:
      -- Что ты, поп! Ведь с тобой неладно станет, проглотил десяток да еще две штуки.
      -- Нет, кума, проглотил я пять, ну, да пересчитывать не стану.
      Тетка Бутеня страхом трепещется, говорит-торопится: -Поп, боюсь я за тебя и за себя, кабя мне не быть в ответе. Рыгни-ка! Может, недалеко ушло, сколько ни есть обратно выкатятся.
      Поп Сиволдай головой мотат, бородой трясет, волосами машет. Жаль ему, что проглочено, отдавать.
      -- Я сегодня на трои именины зван да на новоселье. Во всех местах пообедаю, ну и, авось, того, ничего!
      Поп на именинах на троих пообедал и кажной раз принимался есть, как с голодного острова приехал. На новоселье поужинал. И на ногах не держится -- брюхо-то вперед перецеплят.
      Дали попу две палки подпорами. Ну, Сиволдай подпоры переставлят, ноги передвигат и таким манером до дому доставился, лег на кровать.
      А в тепле да впотемни у попа в животе цыплята вывелись, выросли, куры яйца снесли и новых цыплят вывели.
      Поп Сиволдай в церкви службу ведет, проповедь говорит: Мне дров запасите, Мне сена накосите, Мне хлеб смолотите, Мне же, попу же, Деньги заплатите!
      А петухи в поповом животе, как певчие на клиросе, ко всякому слову кричат: -- Ку-ка-ре-ку!
      Народу забавно: потешней балагана, веселей кинематографа.
      Это бы и ничего, да вот для попадьи больше неудобство. Как поп Сиволдай спать повалится, так в нем петухи и заорут. Они ведь не знают, ковды день, ковды ночь,-- кричат без порядку времени -- кукарекают да кукарекают. Попадья от этого шуму сна лишилась. Тут подвернулся лошадиный доктор. По попадьиному зову пришел, попу брюхо распорол, кур, петухов да цыплят выпустил, живот попу на пуговицы стеклярусны застегнул (пуговицы попадья от новой модной жакетки отпорола).
      А кур да петухов из попа выскочило пятьдесят четыре штуки, окромя цыплят. Тетка Бутеня руками замахала, птиц ловить стала.
      -- Мои, мои, все .мои! Яйца поп глотал без угощенья, значит, вся живность моя!
      Поп уперся, словами отгораживатся: -- Нет, кума, не отдам! В кои-то веки я своим собственным трудом заработал. Да у меня заработанного-то еще не бывало!
      Тетка Бутеня хватила попа и поволокла в свою избу. Попадье пояснила:
      -- Заместо пастуха прокормлю сколько-нибудь ден. Дома тетка дала попу яиц наглотаться. И снова у попа без лишной проволочки цыплята вывелись. Его, попа-то, в другу избу потащили. Так вся Уйма наша кур заимела.
      Поповску жадность наши хозяйки на пользу себе поворотили.
      Мы бы и очень хорошо разбогатели, да поповско начальство узнало, зашумело:
      -- Кака така нова невидаль -- от попа доход! Ников-ды этого не бывало. Попу доход -- это понятно, а от попа доход -небывалошно дело! Что за нова вера? И совсем не пристало попу живот свой на обчественну пользу отдавать! Предоставить попа Сиволдая с животом, застегнутым на модны стеклярусны пуговицы, в город и сделать это со всей поспешностью.
      А время горячо, лошади заняты, да и самим время терять нельзя. Решили послать попа по почте. Хотели на брюхо марку налепить и заказным письмом отправить. Да денег на марку -- на попа-то, значит,-- жалко стало тратить. Мы попу на живот печать большу сургучну поставили, а сзади во всю ширину написали: доплатное.
      В почтовой ящик поп не лезет, ящик мал. Мы ящик малость разломали и втиснули-таки попа. А коли в почтовой ящик попал, то по адресу дойдет! Только адрес-то не в город написали, а в другу деревню (от нас почтового ходу день пять будет!). Думать, вру? У меня и доказательство есть. С той самой поры инкубаторы и завелись.
      ОГЛОБЛЯ РАСЦВЕЛА
      Разны дожди живут. И редкой стороной пройдет. Да мы не всякого и зазывам. Ежели сердитый, который по постройкам барабанит и крыши пробиват, того мы в город спроваживам. Сердитой дождище чиновников, полицейских прополощет, прохлещет -- после него простому народу дышать легче.
      В бывалошно-то время мы сами-то мало что могли сделать. На все, что хорошо, запреты были, а коли сделать, что для всех пользительно, за то штрафом били.
      Дожди -- народ вольный, ходили, что нужно выращивали, что лишно -- споласкивали, водой прочь угоняли.
      Дожди порывисты у чиновников, даже у самых больших, у самых толстомордых, фуражки с кокардами срывали. Приказы со стен смывали. Нам дожди подмогой бывали и в поле, и на огороде. В деревне дождям радовались, в городу от дождя прятались.
      Был у меня друг-приятель совсем особенный -- дождь урожайной. Только вот не упреждал о себе, прибегал, когда ему ловче, дожди и спят и обедают не в наше время, у них и недели други, не как у нас.
      Прибежит урожайной дождик, раскинется бисером, частой говорей.
      Тут только не зевай, время не теряй, что хошь посади -зарастет.
      Вот раз урожайной дождик зазвенел, брызгами со-светился. Я ладился стару оглоблю на дрова изрубить, взял да и ткнул в землю оглоблю-то.
      Оглобля супротивиться не стала, буди того и дожида-ла -разом зазеленела и в рост пошла.
      Я торопился, по двору крутился, чтобы деревянну хозяйственность в рост пустить. Что на глаза да под руки попало -- все на оглоблю расту щу, цветущу накидывал: ведра, шайки, полагушки, грабли, лопаты, палки для ухватов, наметельники, для белья катки и вальки, на крынки деревянны покрышки. Попалось веретено -- подкинул и его.
      Над моим двором зеленой разговор пошел. Новоурожайна хозяйственность первоочередно поспела и веселыми частушками в кучи складывалась, и как по заказанному счету, всем хозяйкам на всю Уйму по штуке и про запас по десятку. Никому и не завидно, никому не обидно -- всем в обиход.
      Наше богатство нашему согласью не было помешней. А на оглобленном дереве новы оглобли расти стали. Сначала палками, а подтянули себя -- и в кучи новы оглобли улеглись.
      С дерева оглобли не все пали, которы занозисты, те цвели да размахивались, в разны стороны себя метали, и с присвистом. В нашу сторону от оглобель песня неслась веселая с припевом:
      Деревенских мы уважим, Путь чиновникам покажем, Сопроводим их Мимо наших ворот с песнями.
      У оглобель дела с песнями не расходятся. Как к нашей деревне почнет подбираться чиновник по крестьянским делам али полицейский со злым умыслом, так оглобли свистнут в ихну сторону и вдоль спины опрягут, по шее огреют и мимо дорогу покажут. От злыдней мы страху натерпелись, и им острастка нужна была. Чиновники тоже в умно рассуждение пустились: -- Палка,-говорят,-- о двух концах. Про палку оно верно, да когда палка в руках. А оглобли-то сами собой управляли и обоими концами били кого надо. Битые-то, бывало, стороной обходили всяко дерево у деревни. У нас и поговорка была: -- Пуганы чиновники куста боятся.
      САНИ ВЫРОСЛИ
      Со мной да с санями при урожайном дождике еще та-ко дело было.
      Ладил сани, как заведено, летом, к зиме готовился. Слышу -- ровно стеклянны колокольчики звенят. Оглянулся, а дожик падат, как пляшет, на лужицах пузырями играт.
      Я сани впереверт и в землю ткнул. И места не узнал! Кругом зазеленело, круг меня выкинулся лесок и много места занял, да вырос не на месте.
      Мне мешкать некогда. Стал я лес вырубать. Как лесину срублю, она сама распадется на полозья, на копылки, на поперечины, на продольны доски. Ветки крутятся, сани сами связываются, в ряды выравниваются.
      Скорым часом весь лесок вырубил, разогнулся, оглянулся. Сани свежим деревом блестят, даже ослепительно, запах смолистый, душистый -- нюхай да силы набирайся, очень пользительный дух.
      Сосчитал сани, на всю Уйму, по саням на двор, насчитал и запасных сколько надо.
      Урядник, чиновник по крестьянским делам, поп Сиволдай на сани обзарились и решили утащить хотя бы одни на троих. Им чужо добро руки не кололо.
      Наших уемских опасались, знали, что у нас к ним терпенья мало.
      Изловчились-таки, сани украли. А сани-то еще не устоялись, себя внутрях дорабатывали. Взяли сани этих воров в переработку. Их и полозьями гнули и вицами крутили.
      Поп, чиновник, урядник от саней отцепиться не могут. Так тройкой себя и в город пригнали и по городу, по улицам вскачь. Поповы волосы оченно на гриву похожи. Урядник и чиновник медными пуговицами гремят, как шаркунками, сабля за ними хвостом летит.
      Со стороны глядеть -- похоже на тройку, только ног не тот счет и насчет тулова сумленье было. Тройка из сил выбилась, их признали. Бросились ко мне протокол писать, меня штрафовать. А я при чем? Сани общи, деревенски. Мы брать не
      неволили. Эта тройка нас прокатывала да на нас прокатыва
      лась. На этот раз себя прокатили -- на себя пусть и жалятся!
      КАК УЙМА ВЫСТРОИЛАСЬ
      Был я в лесу в саму ранну рань, день чуть зачинался Дождик веселый при солнышке цветным блеском раскинулся.
      Это друг-приятель мой, дождь урожайный, хорошего утра проспать не хотел.
      Дождик урожайный, а мне посадить нечего, у меня только топор с собой. Ткнул я топор топорищем в землю. И-и, как выхвостнулся топор!
      Топорище тонкой лесинкой высоко вверх выкинулось. Ветерком лесинку-топорище во все стороны гнет. А топор -- парень к работе напористой.
      Почал топор дерева рубить, обтесывать, хозяйственно обделывать, время понапрасну не терят.
      Я от удивленья только руками развел, а передо мной по лесной дороге избы новосрублены рядами выста-вают. Избы с резными крылечками, с поветями. У каждой избы для колодца сруб, и у каждой избы своя баня. Бани двери прихлопнули: приучаются тепло беречь.
      Я под избяны углы кругляши подсунул, избы легонько толконул и с места сдвинул.
      Домов-обнов длинный черед покатился к деревне. Деревня наша до той поры мала была -- домишков ряд коротенькой -- и звалась не по-теперешнему.
      Как новы дома заподкатывались! Народ без лишних разговоров дома по угору над рекой поставил рядом длинным на многоверстье.
      С того часу деревню нашу и стали звать Уймой. Только вот мы, живя в ближности друг с дружкой, привыкли гоститься. В старой деревне мы с конца в конец перекликались, в гости зазывали и сами скоро отзывались. У нас не как в других местах, где на первый зов кланяются, на второй благодарят, после третьего зову одеваются.
      В новой деревне из конца в конец не то что не докричишься, а в день и до конца не дойдешь. Мы уж хотели же-лезну дорогу по деревне прокладывать -- в гости ездить (транвая в те поры еще не знали). Для железной дороги у нас железа мало было. Мы для скорости движенья на обоих концах Уймы длинны пружины в землю концом воткнули. За верхний конец уцепимся, пружину пригнем. Пружина в обратный ход выпрямится. Тут только отцепись и лети, куда себя нацелил: до середины деревни али до самого конца.
      Мы себе подушки подвязывали, чтобы мягко садиться было. Наши уемски для гостьбы на подъем легки.
      Уйма выстроилась, выставилась. Окнами на реку и на заречье любуется. Стоит красуется, сама себя показыват.
      А топор работает без устали, у меня так приучен был. Новы овины поставил, мельницу выстроил. Я ему, топору-то, новый заказ дал: через речки мосты починить, по болотам дощаты переходы перекинуть.
      Да как завсегда в старо время, хорошему делу чиновники мешали.
      Проезжали лесом полицейской с чиновником, проезжали в том месте, где топор хозяйствовал. Топор по ним размахнулся, да промахнулся.
      Ох, в каку ярость вошли и полицейский и чиновник! Лесинку-топорище сломали, на куски приломали и спохватились!
      -- Ахти да ахти! Мы поторопились, не досмотрели, с чего началось, от кого повелось, не доглядели кого штрафовать и сколько взять.
      Много жалели о промахе своем чиновник и полицейской.
      Топор тоже жалел, что промахнулся, к ихней увертливости не приладился.
      Так чиновник и полицейской до самого последнего своего времени и остались неотесанными.
      Как новы дома заподкатывались! Народ без лишних разговоров дома по угору над рекой поставил рядом длинным на многоверстье.