4

Рождество

Деревня Ротли, Йоркшир. 05.37

За окнами еще темно. Дети, Ричард и я сплелись на кровати четырехголовым осьминогом. Эмили, вне себя от рождественской горячки, рьяно сдирает обертки с подарков, Бен развлекается шуршащими обрывками. Я дарю Ричарду пакет сушеной оленины, две пары шведских нос ков (цвета овсянки), пятидневный абонемент на дегустацию бургундского и «Как стать идеальной домохозяйкой» (шутка). Чуть позже Барбара с Доналдом подарят мне цветастый клеенчатый фартук и «Как стать идеальной домохозяйкой» (не-шутка!).

Ричард вручает мне:

1. Французское нижнее белье «Провокатор»: красный лифчик с выпуклыми черными шелковыми горошинами и до середины обрезанными чашечками, поверх краев которых соски будут торчать, как головы средневековых воинов над крепостной стеной. В комплект входит также намек на трусики с резинками для чулок и отделкой из рыболовной сетки.

2. Карточку члена кредитного фонда.

Оба подарка подпадают под мое определение «БЛО»: «Будьте Любезны Обменять». Эмили дарит потрясающий дорожный будильник с записью ее собственного голоса вместо звонка: «Вставай, мамуля! Вставай, соня-засоня!»

От нас Эмили получает хомячка (женского пола, но названного Иисусом), велосипед для Барби, кукольный домик, робота-собачку с пультом управления и еще кучу всякого пластмассового, абсолютно ненужного ей барахла. Эмили тащится от Барби-миротворицы из сувенирного киоска стокгольмского аэропорта до тех пор, пока не открывает подарок Полы: писающую Барби, на которую я наложила категорический запрет.

С риском нарваться на истерику мы все-таки смогли унести основную часть подарков наверх нераспакованными, чтобы избавить деда с бабушкой от возмутительного зрелища столичного транжирства («Швыряете деньги на ветер!») и уродования юного поколения («В наше время счастьем было получить куклу с фарфоровой головой и апельсин!»).

Подарки скрыть проще, чем многое другое. Как ты, к примеру, убедишь свекра со свекровью, что их внучка встречается с видиком пару раз в году, если эта самая внучка за завтраком без запинки воспроизводит все песни из «Русалочки» и радостно добавляет, что в ди-ви-ди-версии на одну мелодию больше. Там же, за столом, я чую очередную надвигающуюся грозу, когда еще раз повторяю Эмили, чтобы убрала руки от солонки.

— Эмили, дедушка просил тебя оставить солонку в покое.

— Нет, — ровным тоном возражает Доналд. — Я приказал ей не трогать солонку. В этом и заключается разница между нашими поколениями, Кейт: мы приказывали, вы просите.

Несколькими минутами позже, переворачивая на сковородке яичницу, я вдруг ощущаю присутствие за спиной Барбары. Свекровь не в силах скрыть изумления при виде содержимого сковородки:

— Господи Иисусе! Дети любят, чтобы яйца были обжарены с двух сторон?

— Да, я всегда так делаю.

— Ну-ну.

Барбара сдвинута на беспокойстве о меню моей семьи: если она не приходит в ужас от недостатка овощей в детском рационе, то изумляется моему упорному нежеланию ежедневно одолевать три трапезы из трех блюд. «Без еды не будет силы, Катарина». Ну и конечно, ни одна повестка съезда семейства Шетток не считается завершенной, если свекровь не припрет меня в темном углу с шипящим вопросом:

— Ричард похудел, Катарина! Ты не считаешь, что Ричард ужасно худой?

Слово «худой» в исполнении Барбары звучит жирно: массивно, тяжко, обвиняюще. Прикрыв глаза, я пытаюсь собрать воедино остатки терпения и понимания, которых у меня уже нет. Ведь именно эта женщина одарила моего мужа фигурой стержня от шариковой ручки, и она же тридцать шесть лет спустя смеет меня винить! Разве это честно? Бог ей судья, а я буду выше ее презрения к моим супружеским добродетелям, каковы бы они ни были.

— Да, но Рич сам по себе худой, — возражаю здраво. — Когда мы познакомились, он был просто тощим, как раз это мне и понравилось.

— Он всегда был стройным, — признает очевидное Барбара, — но теперь от него просто ничего не осталось. Он еще только из машины вылезал, а Шерил уже сказала мне: «Вам не кажется, что Ричард истощал, Барбара?»

Моя невестка Шерил, прежде чем ьыйти замуж за бухгалтера Питера, протирала локти в строительной компании в Галифаксе. С рождением первого из трех своих мальчишек в восемьдесят девятом году Шерил присоединилась к членам организации, которую моя подруга Дебра зовет мама фией, — мощной, сплоченной клике неработающих мамаш. Обе они, и Шерил, и Барбара, обращаются с мужчинами, как хозяйственный фермер с породистым скотом, требующим тщательного ухода. Ни одно Рождество у Шеттоков не обходится без брошенных вскользь вопросов Шерил, из какой заграницы я привезла свой кашемировый свитер и хорошо ли, что Ричард купает детей совершенно один.

Питер, в отличие от Ричарда, в хозяйстве практически бесполезен, но Шерил, как я убедилась за эти годы, только поощряет его никчемность. В жизни Шерил муж играет ценную роль: «Это мой крест, мне его и нести». Каждой мученице требуется свой питер, которого со временем можно выдрессировать до кондиции, когда он перестанет узнавать собственные трусы.

Все то, что дома, в Лондоне, мне кажется естественным, здесь воспринимают как феминизм в стадии буйного помешательства.

— Сомма, — с мрачной торжественностью сообщает Ричард, пронося через кухню в ванную вспухший памперс, легкий абрикосовый аромат которого ведет неравный бой с амбре известного наполнителя.

Рич классифицирует памперсы Бена в соответствии с лично изобретенной эмоционально-географической классификацией: незначительный инцидент носит название «Плохо дело», авария средних размеров именуется «Тем хуже», а событие, требующее душа, — «Паводок на Сомме». Однажды — только один раз! — случился Кракатау. Против названия я ничего не имею, но лучше бы это произошло не в греческом аэропорту.

— В наше время отцы этим не занимались, — морщится Барбара. — Чтобы Доналд прикоснулся к подгузнику? Ни за что! Он их за милю обходил.

— Ричард — замечательный отец, — осторожно вставляю я. — Без него мне бы ни за что не справиться.

Барбара яростно четвертует красную луковицу.

— За ними самими уход нужен, за мужчинами. Хрупкие создания, — тянет она задумчиво, ножом выжимая из луковицы жалобный стон. — Будь так добра, Катарина, помешай соус.

На кухне появляется Шерил и начинает размораживать сырную соломку и фрукты для завтрашних коктейлей.

Я чувствую себя такой одинокой в обществе Барбары и Шерил. Вот так, должно быть, все и происходило на протяжении столетий: женщины возились на кухне, заговорщически обмениваясь взглядами и вздохами в адрес мужчин. Но я так и не стала членом мамафии; мне неведомы шифры, пароли, особые жесты. Я рассчитываю, что мужчина — мой мужчина — возьмет на себя чисто женские обязанности, потому что иначе я не смогу везти на себе мужские. А здесь, в Йоркшире, моя профессиональная гордость и тот факт, что именно я обеспечиваю мужу и детям достойную жизнь, сморщиваются до размеров неловкости. Я вдруг понимаю, что семье нужны забота и внимание, как механизму — смазка для бесперебойной работы, а в моем небольшом семействе шарниры вот-вот заржавеют.

Рич возвращается на кухню, обнимает меня за талию, подсаживает на подоконник, пристраивает голову на моем плече и принимается накручивать на палец мои волосы. Совсем как Бен.

— Счастлива, солнышко?

Звучит вопросом, но по сути это ответ. Рич, я знаю, счастлив в этом доме, где хлопочут женщины, пахнет домашним печеньем и я каждые пять минут не бросаюсь к телефону.

— Он такой домашний, наш Ричард, — с гордостью отмечает Барбара.

— Пожалуй, тебе стоило жениться на какой-нибудь йоркширской девчушке с ярко выраженным талантом к выпечке кексов, — говорю я Ричу в шутку.

А в каждой шутке, как известно, есть доля шутки.

— Не думаю. Я умер бы со скуки. К тому же… — Рич гладит мою щеку и убирает за ухо выбившуюся прядь, — если захочется домашних кексов — я знаком с одной фантастической женщиной, которой здорово удается их подделывать.

После рождественского ланча с Шеттоками я мечтаю только о том, чтобы безраздельно отдаться Леонардо Ди Каприо на телеэкранном «Титанике», но вынужденно ограничиваюсь ролью экскурсовода — конвоирую Бена по гостиной, пока мой мальчик изучает журнальные столики, пробует на зуб электрошнуры от настольных ламп или запускает ладошки в блюда с орехами в разноцветной фольге. Прикидываю варианты: если отниму орехи — рискую заполучить истерику и осуждение со стороны родственников («Она что, собственного ребенка не способна утихомирить?»); если пойду на поводу и разрешу подавиться — рискую жизнью сына и дорогущим ковром Барбары.

Пока Бен спит, мне удается улизнуть. Устроившись на кровати с ноутбуком, строчу письмо в другой мир.

Готова щелкнуть кнопку посыла, но жму «удалить». Есть предел исповедям, даже лучшей подруге. Даже себе самой.

5

День Коробочек

Миссия доброй воли удалась на славу. Промашка отучилась лишь за обедом Дня коробочек[11], когда, в соответствии с названием этого праздника, мне хотелось нахлобучить каждому из своих самых дорогих и любимых по коробке на голову и как следует прихлопнуть.

Ричард обвинил во всем меня, и он где-то прав, но я ходатайствовала о снисхождении в связи с очевидным подстрекательством со стороны. У нас дома все нормально — дети как дети; у Шеттоков же они превращаются в боевые фанаты. Того и жди, что чека вылетит, произойдет взрыв — и либо шезлонгу Барбары изысканного коньячного цвета будет нанесен непоправимый урон, либо комплект рюмок для яиц от «Ройял Вурстер» разлетится по полу. А мы с Ричем мечемся по дому, на лету ловя бьющиеся ценности, как игроки команды-аутсайдера в отборочном матче по регби.

12.03

Сегодня у Шеттоков традиционный прием с коктейлями. Барбара назначила меня дежурной по орехам — раскладывать кешью, фисташки, арахис для детей постарше. Доналд из нуворишей, владелец сети магазинов спорттоваров в северных графствах, но, как истинный англичанин, не жалеет усилий, чтобы придать своему состоянию благородно древний вид. Ричард и Питер первыми из Шеттоков учились в частной школе, зато уж в самой престижной.

Наполняя орехами хрустальные вазочки, я думаю о том, как приятно быть хоть чем-то полезной в хозяйстве, но внутри ноет от гораздо более сложного, чем благодарность, чувства. Похоже на изжогу, которой неоткуда взяться — я сегодня еще не ела. Рождество у Шеттоков дается мне с трудом: в окружении почти идеальной семьи, я мучаюсь воспоминаниями о святках моего детства. Стоит Гарри Белафонте запеть на Радио-2 «Младенец Марии» — и я снова в родительском доме, и отец под хмельком снова топчется на кухне с голубем мира для матери — кружевной ночной рубашкой размера на два меньше или золотыми часиками, купленными по дешевке у приятеля на рынке. Отец всегда возникал как суперзвезда на экране, мгновенно заполняя собой все свободное пространство. А нам с Джулией оставалось только таиться за диваном и молить бога, чтобы мама еще раз его простила, чтобы разрешила остаться и чтобы мы отметили Рождество как все нормальные семьи. Как Шеттоки, например.

Часть вазочек с орехами я отношу в г-образную гостиную, стеклянными дверями глядящую на сад. Сияющий Доналд берет меня за руку и ведет знакомить с одним из своих приятелей по гольф-клубу. Лет шестидесяти с гаком, джентльмен одет в спортивный пиджак и кумачовую рубашку. Галстук в допотопности может соперничать разве что с перфокартой.

— Джерри! Позволь представить тебе мою невестку Катарину. Катарина у нас, знаешь ли, деловая женщина. Оставила себе девичью фамилию. Современная дама.

Джерри оживляется:

— По свету разъезжаете, Катарина?

— Да, в Штатах часто бываю и…

— А кто же присматривает за Ричардом, когда вы в командировке?

— Ричард. В смысле — Ричард присматривает за Ричардом. И еще за детьми. И еще у нас есть приходящая няня… Справляемся как-то.

Джерри рассеянно кивает, будто я делюсь с ним последними археологическими новостями о египетском водопроводе.

— Замечательно. С Анитой Роддик знакомы, дорогая?

— Нет, я…

— Надо отдать ей должное, верно? Волосы и все такое. Для ее возраста очень неплоха. Они обычно на этом жизненном этапе опускаются, согласны?

— Кто?

— Итальянцы.

— Разве Анита Роддик — итальянка? Мне казалось…

— Да-да. У нас одна соседка — итальянка, ну просто копия Клаудии Кардинале — до того, как та расползлась от макарон с сыром. Доналд сказал, вы… кем работаете?

— Я менеджер по фондам. Инвестирую средства пенсионных фондов, компаний в…

— Лично я всегда говорю: «Брэдфорд и Бригли» свое дело знают. Сберегательный вклад от тридцати дней, проценты в любую минуту.

— Звучит неплохо.

— Вы, значит, и толкаете нас в это паскудное евро?

— Нет, я тут…

— Глазом моргнуть не успеете, Катарина, как нас обдерут как липку, я вам обещаю. За что мы победу в войне одержали? Ну-ка, ответьте!

Во время подобных бесед наступает момент, когда твоя истинная сущность продирается сквозь завалы оберточной бумаги и вырывается наружу, как инопланетная тварь из груди Джона Херта[12].

— Строго говоря, Джерри, — произношу я громче, чем следовало бы, — вхождение в евро будет зависеть от уровня фискальной неустойчивости, развития реформы приоритета предложений и суммы чистых активов. В любом случае, поскольку мировой экономикой руководит Алан Гринспан и закон о Федеральной резервной системе, мы скорее будем ориентироваться на США, чем на Европу.

Отшатнувшись, Джерри натыкается спиной на сервант с хрусталем; тот тренькает, как бубенчики в упряжи.

— Приятно было с вами поболтать, дорогая. Ричард счастливчик. Барбара, твой Ричард отлично устроился. Катарине вашей впору в «Обратном отсчете» сниматься — голова на плечах есть, и прехорошенькая к тому же.

С пузатым бокалом шерри в руке я толкаю стеклянную дверь и облегченно вдыхаю кусачий морозный воздух. Спускаюсь в декоративный садик. Ну и зачем ты это сделала, Кейт? Зачем четвертовала безобидного старикана? Выпендриться захотелось. Показать ему, что стою побольше многих блондиночек в деловых костюмах-двойках. А он ведь плохого не хотел. Откуда бедняге знать, что я из себя представляю? Коллеги из «Эдвин Морган Форстер» думают, что я со сдвигом, потому что у меня есть жизнь помимо работы. Здесь же считают чокнутой, потому что я выбрала работу вместо жизни.

Вчера я сказала Барбаре, что Эмили обожает брокколи, а сама понятия не имею, так это или нет. В свою очередь, в «ЭМФ» я утверждаю, что начинаю каждое утро с «Файнэншиал тайме», но если бы это было правдой, я лишилась бы тех тринадцати минут в автобусе с Эмили, когда мы повторяем уроки, болтаем, да просто держимся за руки. Ложь для двойного агента — единственная возможность выжить.

15.12

Вся семья — Доналд, Барбара, прочие взрослые и ватага разновозрастных ребят — с хрустом топает по полю, лавируя между коровами. Коровьи лепешки превратились в подмороженные оладьи, и малыши скачут по ним, выпуская из-под корочки зловонную зеленую жижу. Над головой — палитра живописца: в рваных белых, сизых, серых облаках нет-нет да и вспыхнет небывалый, ослепительный солнечный луч. От любования роскошной игрой света на окрестных холмах меня отрывает звонок мобильника. Близстоящие коровы плюс Барбара как по команде вскидывают длинные ресницы и в изумлении таращат на меня глаза. Именно так, помнится, Элизабет Тейлор рекомендовала играть потрясение.

— Что за кошмарный звук, Катарина?

— Прошу прощения, Барбара, это мой телефон. Алло! Слушаю, алло!

Спутник приносит в мирную долину голос Джека Эбелхаммера, того самого американского клиента, которым великодушный Род заменил мне невыплаченную премию. Голос сочится язвительным укором (до янки не доходит привычка британских сачков бить баклуши целую неделю от Рождества до Нового года). Знакомство с мистером Эбелхаммером мне только предстоит, но, судя по голосу, свою фамилию он оправдывает[13], и я попала в список его гвоздей.

— Ради всех святых, Катарина Редди! У вас в офисе ни души! Два часа звоню. Вы в курсе, что случилось с компанией «Токи Раббер»?!

— Боюсь, новость прошла мимо меня, мистер Эбелхаммер. Не просветите?

Время, Кейт. Главное — выиграть время.

«ЭМФ» недавно приобрела крупный пакет акций японской каучуковой компании. Оказывается, гений фондовой биржи, провернувший эту сделку, упустил одну незначительную деталь: этой «Токи Раббер» принадлежит небольшая фирма в США по выпуску матрацев для детских кроваток. Тех самых матрацев, на которые в Америке наложили вето, когда ученые обнаружили возможную их связь с внезапной смертью грудничков. Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо!

На вчерашних торгах, говорит Эбелхаммер, акции рухнули сразу на пятнадцать процентов. Чувствую, мне крышка. Желудок по примеру акций ухает вниз.

— Не кто иной, как вы, мисс Редди, рекомендовали этот пакет, — рявкает Эбелхаммер, разъяренный американский тайфун, бушующий в нью-йоркском небоскребе. — И что вы теперь намерены предпринять? Вы меня слышите, мисс Редди?

Грубо выдернутые из привычной дремы, две коровы тянут морды к накидке, которую я позаимствовала у свекрови. Пусть мир перевернется, но я не позволю наикрупнейшему из своих клиентов узнать, что во время разговора с ним меня облизывают коровы.

— Прежде всего, мистер Эбелхаммер, постараемся сохранить спокойствие, сэр. Мне понадобится несколько дней на изучение ситуации, и, разумеется, я немедленно переговорю с нашим аналитиком по Японии. Рой, как вам наверняка известно, считается лучшим специалистом в своей области. (Вранье. Аналитик по Японии, этот законченный раздолбай, трахается сейчас в Дубай со стриптизершей, которую подцепил в каких-то трущобах. Шансов вытащить его из койки — ноль целых ноль десятых.) В ближайшее время я перезвоню вам и изложу план действий.

Звонкий, как кафедральный колокол, голос моей свекрови плывет над лугом прямиком в ледяное заокеанское молчание Эбелхаммера:

— Уж эти мне американцы! Никакого уважения к традициям.

19.35

Вернувшись домой, оттираю следы коровьих лепешек с брючек Эмили. Нежно-сиреневых, ажурной вязки. Пола, похоже, собирала ребенка на каникулы во Флориду, а не в Йоркшир. Надо было заглянуть в чемодан перед отъездом. Возникнув в кладовке, Шерил морщит носик. Ее мальчишки гуляли в коричневой болонье.

— Очень практично, Кейт. Рекомендую.

02.35

Над нашей кроватью склонилась темная фигура. Сажусь, нащупываю выключатель. Доналд?

— Катарина, на проводе мистер Хокусаи из Токио. Требует тебя. Ты не могла бы подойти к телефону в кабинете?

Голос свекра пугающе ровен — Доналд, похоже, усилием воли сдерживает все, что по справедливости должен высказать мне. Пока я в одной рубашке сонно тащусь мимо него к двери, его седые брови ползут вверх. Ловлю свое отражение в зеркале: ночной рубашки на мне нет. Я заснула в своем новом французском белье.

03.57

Эмили плохо. Скорее всего, перевозбудилась — переела шоколада плюс непривычно большая порция мамочки. Завершив разговор с японской каучуковой компанией, я ползу обратно под одеяло к мирно похрапывающему Ричарду, и тут в соседней комнате раздается такой вой, будто зверю приснился страшный сон. Эмили сидит на кровати, прижав ладошку к левому уху. Рвота повсюду: на ее ночной рубашке, на ее покрывале — боже, боже, покрывало Барбары! — на одеяльце, овечке и бегемотихе в балетной пачке, даже в волосах. В глазах застыли мольба и ужас: самое страшное для Эмили — потеря собственного достоинства.

— Меня тошнит, мамочка! Не хочу, чтобы тошнило, — стонет она.

Я несу ее в ванную и держу над раковиной, как когда-то делала моя мама. Ощущаю ладонью влажный жар ее лба, чувствую, как напрягается в спазмах и расслабляется животик. Когда мучения Эмили заканчиваются, мы долго сидим вместе в теплой воде, и я выбираю клюковки из ее волос.

Эмили в чистой рубашке и на чистом белье уже снова дремлет, а я как могу очищаю покрывало от остатков русского салата, замачиваю в ванне, потом устраиваюсь на полу рядом с дочерью и подсчитываю убытки нашей компании, если раздраконенный Эбелхаммер откажется от услуг «ЭМФ». Двести миллионов, и ни баксом меньше. Головы полетят во все стороны. А моя собственная голова, между прочим, даже у парикмахера не успела побывать. Все времени не хватает. Вчера Эмили преподнесла мне в подарок мой портрет.

— Какая красивая коричневая шляпка у мамочки! — восхитилась я.

— Вот глупая! Это же волосы. Наверху они коричневые, а внизу желтые.

С удивлением чувствую, как по-детски крупные слезы обжигают щеки.

08.51

Всплываю с ощущением ныряльщика в кандалах. Эмили еще спит. Трогаю лоб: гораздо лучше, жара почти нет. На кухне тонкогубая, каменнолицая Барбара стреляет глазами в часы.

— Надеюсь, ты не сочтешь, что я лезу не в свое дело, Катарина, если я посоветую тебе заглядывать в зеркало прежде, чем выйти из спальни. Что подумает Ричард? Нельзя пренебрегать своей внешностью. Мужчины этого не прощают.

Объясняю, что полночи возилась с Эмили и практически не сомкнула глаз. Взгляд Барбары останавливается на мне, тот самый бесстрастный, оценивающий взгляд, которым будущая свекровь сверлила меня при первом знакомстве. Так фермеры смотрят на телок, прикидывая степень породистости и предполагаемые надои.

— Ты и в лучшие дни тускловата, дорогая, — жизнерадостно сообщает Барбара, — но капелька румян творит чудеса. «Пожар осени» от Хелены Рубинштейн — выше всяких похвал. Чашечку чаю?

За праздничным столом я назвала себя основным кормильцем в семье. Ей-богу, не хотела. Само вырвалось. Речь зашла о новогодних желаниях, и Доналд, мой тактичный, но прямолинейный свекор, высказал пожелание, чтобы Катарина в наступающем году поменьше работала. Очень мило, галантно и, я бы даже сказала, трогательно с его стороны. Все испортила невестка, добавив с презрительным фырканьем:

— Точно. Может, к концу года дети начнут ее узнавать.

У-у-уф. Последний бокал вина был явно лишним для Шерил, и от меня требовалось одно — быть выше пьяных колкостей. Но после трех дней сплошного унижения я не способна даже на такую малость. Тогда-то и произошла катастрофа. Тогда-то я и открыла рот, чтобы произнести:

— Будучи основным кормильцем в семье…

И все. При виде ошарашенных лиц родственников я предпочла захлопнуть рот, и фраза угасла, как звук охотничьего рожка.

Доналд подтолкнул очки к переносице и набил рот пастернаком, который — я точно знаю — терпеть не может. Ладонь Барбары легла на горло, скрывая багровое пятно, расползающееся по коже. С тем же эффектом я могла бы признаться в замене грудей силиконовыми имплантантами или в принадлежности к сексуальному меньшинству.

Рич тем временем прилагал героические усилия, чтобы свести катастрофические последствия к минимуму. Сделав вид, что я назвала себя всего лишь «кормилицей семьи», он усердно затыкал родне рты этой клейстерообразной брехней.

— Твоя ошибка в том, Кейт, — прокомментировал он чуть позже, сидя на кровати, пока я собирала чемодан для внеплановой поездки в Лондон, — что, выложив людям полную информацию, ты ждешь, что они согласятся с твоими выводами. А людям твоя информация не нужна. Многие из них — особенно родители — боятся всего нового и не видят в нем пользы. Родители не хотят знать, что ты зарабатываешь больше меня. Моего отца, например, сама мысль о такой возможности приводит в ужас.

— А тебя?

Ричард опускает взгляд на свои ботинки:

— Если честно, мне тоже здорово не по себе.

27 декабря, 13.06

В лондонском поезде авария с отоплением. Окна пустого купе в толстом слое инея, еду как будто в гигантском мятном леденце. Решив согреться, выстаиваю очередь в буфете. Коллеги по несчастью, такие же рождественские парии, все как один жаждут алкоголя. То ли семей у бедолаг нет, то ли сбежали от многочисленной родни, но они одиноки и топят праздник в вине.

Беру четыре мини-бутылочки: виски, две содовой и «Тиа Мария». Едва успев вернуться на свое место, слышу трезвон мобильника в сумке. На дисплее номер Рода Тэска. Прежде чем нажать кнопку ответа, отставляю руку с телефоном на безопасное от уха расстояние.

— Я жду объяснений! Какого хрена мы купили кучу дерьма у япошек, которые клепают долбаные матрацы, на которых, черт побери, дохнут сопляки?! Твою мать, Кэти! Слышишь, нет?

Отвечаю, что мечтаю услышать, но связь отвратительная и вообще поезд входит в туннель. Пока я смешиваю вторую порцию содовой с виски, на ум приходит интересная мысль: а не потому ли я и заполучила «Сэлинджер» в клиенты, что кто-то разнюхал о надвигающейся катастрофе с «Токи Раббер» и ловко перебросил проблему на мои плечи? До чего же ты наивная дурочка, Кейт.

Через несколько секунд Род перезванивает, чтобы устроить конференц-связь с великим и ужасным Эбелхаммером.

Бубня клиенту положенные заверения в успехе нашего предприятия, я смотрю, как слова превращаются в облачка пара и плывут к потолку, протягиваю руку в перчатке к окну и царапаю на обледеневшем стекле: РИЧ.

— Надеетесь на выигрыш в лотерее, дорогая? — замечает официант, зашедший за моей пустой тарой.

— Что? А-а! Нет, деньги тут ни при чем[14]. Рич это мой муж.

Новогодние обеты:

Найти равновесие между семьей и работой, дальше так жить нельзя. Подниматься на час раньше, чтобы все успевать. Проводить больше времени с детьми. Научиться быть с детьми самой собой. Не принимать Ричарда как должное! Больше общаться с ним — совместные ужины по воскресеньям и т.д. Придумать себе хобби для отвлечения от работы. Выучить итальянский? Вспомнить, что живу в столице — выбираться на выставки, в музеи, в «Тейт» и т.д. Не манкировать антистрессовой терапией. Завести наконец альбом для детских рисунков, как положено настоящей матери. Постараться вернуться в десятый размер. Личный тренер? Обзвонить друзей, если они меня еще помнят. Женьшень, постная рыба, ничего мучного. Секс? Новая посудомоечная машина. «Пожар осени» от Хелены Рубинштейн.

6

Суд по делам материнства

В зале повисла напряженная, церковная тишина. Стены обиты дубовыми панелями. На скамье подсудимых — блондинка между тридцатью и сорока, в белой ночной сорочке и просвечивающим из-под нее красным бюстгальтером. Вид у нее усталый, но решительный. Поднявшись перед судом присяжных, она наклоняет голову, как взявшая след гончая. Но время от времени женщина машинально потирает за правым ухом, и тогда вы догадываетесь, что она на грани слез.

— Катарина Редди, — громовым голосом произносит председатель, — сегодня вы предстали перед судом по делам материнства по обвинению в том, что, будучи работающей матерью, компенсируете отсутствие заботы о детях материальными благами. Признаете ли вы себя виновной?

— Не виновна, ваша честь.

Прокурор подпрыгивает со своего места:

— Будьте любезны сообщить суду, миссис Шетток — таково, полагаю, ваше настоящее имя, — будьте любезны сообщить суду, что вы подарили на Рождество своим детям Эмили и Бену.

— Ну, я… точно не помню.

— Она не помнит! — фыркает прокурор. — Однако вы не станете отрицать, что потратили на подарки около четырехсот фунтов стерлингов?

— Я не уверена…

— На подарки для двух маленьких детей, миссис Шетток. Четыре. Сотни. Ф-фунтов. Стерлингов-в. Полагаю, вы не станете отрицать и тот факт, что, пообещав Эмили от имени Санта-Клауса что-то одно — либо велосипед для Барби, либо кукольный домик, либо хомячка в клетке со съемной поилкой, вы в конце концов купили ей все три вышеупомянутых подарка плюс пупса Бини, на которого она засмотрелась во время кратковременной остановки на заправочной станции близ Нью-арка?

— Все верно, но я ведь сначала купила кукольный домик, а потом Эмили написала Санте, что хочет хомячка…

— Правда ли, что когда ваша свекровь, миссис Шетток, спросила у вас, любит ли Эмили брокколи, вы сказали, что очень любит, в то время как на тот момент ответа не знали?

— Да, но не могла же я заявить матери своего мужа, что не знаю, любит моя дочь брокколи или нет.

— Почему не могли?

— Потому что матери знают такие вещи.