Это заявление повергло слушателей в некоторое уныние. Сначала генерал, ко всеобщему удовольствию, сузил сферу подозреваемых, но теперь снова ее расширил.

— В этом деле присутствует много картин: работы Тициана из Милана и Падуи и другие полотна, которые украли у маркизы. Возникает странная параллель: на одной из картин Тициана женщину закалывают в саду. Луизу Мастерсон тоже убивают ножом в парке. С героиней на картине расправляется ревнивый муж. И любовник Мастерсон Ван Хеттерен, по его собственному признанию, ревновал свою возлюбленную. История словно бы повторяется и указует перстом на виновного. Но в дальнейшем мы поняли, что пошли по ложному следу. Ван Хеттерен начал ревновать благодаря тому, что доктор Миллер наговорил ему о Мастерсон весьма некрасивые вещи. Он — единственный человек, который всеми силами хотел от нее избавиться. Это так, доктор?

Миллер ничего не ответил. Он отвернулся от Ван Хеттерена, уставился в пол и сильно побледнел. У него единственно хватило сил покачать головой.

— В таком случае я объясню, что произошло дальше. В пятницу Робертс и Миллер обедали вместе. Совершенно очевидно, как повел себя Робертс: оглушил Миллера новостью, что Мастерсон пишет на него отзыв, и дал ясно понять, что она предпримет все, чтобы лишить его должности. Учитывая, какие замечания позволила себе накануне Мастерсон, Миллер мог вполне поверить его словам. А Робертс добавил, что отчет, который Мастерсон намеревается подать комитету в понедельник, тоже окажется для него судьбоносным. Он хоть и явное нагромождение лжи, но на какое-то время нанесет урон статусу их организации, подпортит репутацию самого Робертса и лишит его возможности действовать на стороне Миллера.

Боттандо заметил, что Флавия слегка нахмурилась, и забеспокоился, что сбился с намеченного курса. Он помедлил, сделал глоток воды, наклонился к ней и шепотом быстро спросил:

— Я что-то сказал не так?

Она помотала головой.

— Продолжайте. Объясню вам позже.

Генерал поставил стакан на стол, лихорадочно вспоминая, на чем он остановился.

— Синьорине ди Стефано стало очевидно, что доктор Миллер испытывал по отношению к Мастерсон сильное чувство обиды. Ее связи были лучше, чем у него, она выпускала книги, у нее была хорошая работа, а теперь она намеревалась погубить его карьеру. Ничего удивительного, что он горячо поддержал Робертса, когда тот заявил, что ее надо наконец приструнить.

Но у Миллера превосходное алиби. В десять часов он был на острове — его видели на кухне. Известно, что в тот вечер ни одна лодка не пришвартовалась к острову. Следовательно, он находился там и раньше и никак не мог убить Мастерсон в «Джиардинетти Реали».

Все так, кроме одного: Миллеру не требовалась никакая лодка. Он слышал, как Коллман предложил Мастерсон выпить. Их разговор состоялся на борту судна, которое покидало остров. Значит, и Миллер уехал вместе с остальными. Но каким способом он вернулся обратно? Выходит, как-то сумел.

Вот что произошло. Ранее в тот же день Робертс принял сообщение для Мастерсон и, таким образом, знал, где ее можно найти. За обедом он сообщил об этом Миллеру. Тот берет лодку, еще больше себя накручивает и едет в «Джиардинетти Реали» поговорить с Луизой. Там он обвиняет ее в том, что она по злобе и вредности собирается погубить его карьеру. Мол, Робертс все знает, это он мне обо всем сказал. Мастерсон, вероятно, как накануне, отвечает, что он смешон и раздувает из мухи слона. Миллер взрывается, бьет ее ножом и оставляет умирать.

Было ли убийство спланировано заранее? Не знаю. Вероятно, Миллер всего лишь хотел поговорить напрямик. Но наветы Робертса в сочетании с глубоко укоренившейся завистью переполнили чашу. Он решил: во всем виновата она. Так пусть пеняет на себя.

Но теперь у него появилась проблема. Миллера вовсе не радовала мысль о добровольном признании. Однако он оказался далеко от своей комнаты, и требовалось найти способ добраться обратно. Теперь вспомните — ширина канала всего пятьсот метров. Пустяк для такого способного и тренированного пловца, как он. Миллер сбрасывает ботинки и топит их вместе с ножом и сумкой в канале.

А когда попадает на остров Сан-Джорджо, отпирает своим ключом боковую дверь и таким образом проникает в здание. Он промок и оставляет на полу лужи, но их принимают за следы от прохудившейся крыши. Но в тот день не было никакого дождя. Откуда же в таком случае на полу появилась вода? Миллер вытирается, спускается в прачечную, чистит одежду, а затем, чтобы обеспечить себе алиби, просит стакан воды. У вас есть замечания, доктор?

Снова никакого ответа.

— Но Мастерсон не умерла, — продолжал Боттандо. — Она понимает, что смерть неминуема — помощи не дождаться. И еще она знает — убийца сам ей сказал, — что его настроил Робертс, который сыграл роль Яго при Миллере-Отелло. По-моему, уместная венецианская метафора. И тогда она решает оставить некий намек на то, что случилось.

Мастерсон не перетащили в теплицу, как решил комиссар Боволо. Она сама туда переползла, потому что помнила, что находилось внутри. Там росли цветы, которые она отбирала для украшения стола во время субботнего банкета. Мастерсон срывает с шеи распятие и хватает цветок. Крест и лилия — символ святого Антония. Цветы, которые должны были стать символом ее триумфального успеха в Милане, превратились в мученический венец.

Возникла долгая пауза. Все обернулись и посмотрели на смертельно бледного Миллера.

— Ну как, доктор Миллер, — спросил наконец Боттандо, — насколько мы близки к истине?

— Близки. Очень близки, — ответил тот.

— Хотите сделать официальное признание? Бывает, такие вещи чудесным образом влияют на приговор и значительно смягчают наказание. Иначе вам придется дожидаться, пока мы не найдем кровь на вашей одежде или под ногтями. Не сомневайтесь, где-нибудь да найдем. Судебные эксперты — удивительно толковые ребята. Всегда что-нибудь да раскопают.

Если честно, генерал не слишком доверял экспертизе. Никогда не видел, чтобы она давала такие потрясающие результаты, о которых кричали сами эксперты. И слишком часто сталкивался с получившими свидетельства подлинности подделками, чтобы уверовать в непререкаемость научных способов расследования. Но теперь ему требовалось убедить Миллера сделать признание. И Боттандо вздохнул с облегчением, когда тот горестно кивнул.

— Вот и славно, — довольно произнес он, заметив, как пожелтел Боволо. Венецианец сознавал, что прямо у него на глазах испарялись шансы на повышение.

— Постойте, — раздался голос Ван Хеттерена, — вы что же, утверждаете, что и Робертса убил доктор Миллер? — Голландец заметно успокоился и начал проявлять интерес к происходящему. Это смутило Боттандо, которому была неприятна следующая сцена спектакля. Но Флавия настаивала, что она тактически необходима для дела. Однако генерал не успел продолжить, как она перехватила инициативу. И у него сложилось впечатление, что помощница не совсем ему доверяла.

— Естественно, нет, — резко возразила она. — Зачем? Последовательность событий абсолютно ясна. На допросе Робертс заявляет, как он сожалеет о смерти Мастерсон, как много старался для нее сделать, и так далее. Он вполне убедителен и не вызывает никаких подозрений. Но потом я допрашивала Ван Хеттерена и заметила, как он побледнел при упоминании о мотиве креста и лилии. У меня свой, несколько импрессионистский способ допроса, и об этом я сообщила только ему.

Доктор Ван Хеттерен не глупец. Он понял, что Мастерсон указывала на Робертса, но не мог этому поверить. Он не хотел напрасно обвинить коллегу и поэтому не сообщил нам, что слышал, как Робертс разговаривал по телефону с Пиантой.

Во вторник вечером после разговора со мной Ван Хеттерен идет к Робертсу, и тот убеждает его, что не виноват. Но сам понимает: если карабинеры вряд ли раскроют смысл символа креста и лилии, то у нас на это имеются все шансы. Что, в свою очередь, способно привести к более детальному расследованию смерти Бралля. И тогда…

Чуточку саморекламы не помешает, решила Флавия. Особенно ради хорошего дела.

— Робертс в ловушке. Он не может вынести мысли о тюрьме и унижении. Он уже убил и интриговал, чтобы избежать позора. Но теперь ему очевидно, что все его усилия оказались тщетными. Остается один выход, и когда Ван Хеттерен уходит, он, чтобы избежать неотвратимого, совершает самоубийство. Сначала Робертс пытается повеситься — отсюда красные отметины у него на шее, — но ему не хватает мужества. Поэтому он бросается в канал и тонет.

После этого утверждения Боттандо смутился еще сильнее, Аргайл с некоторым изумлением вскинул на Флавию глаза, а остальные снова с облегчением вздохнули.

— Значит, все так и происходило, доктор? — спросила Флавия голландца.

Ван Хеттерен долго молчал, но наконец оторвал взгляд от ковра, который до этого изучал с нескрываемым интересом, и тихо произнес:

— Если вы так считаете…

— И вы слышали тот телефонный разговор?

— Да… но…

— Хорошо, — прервала его Флавия. — Жаль, вы не сказали нам этого раньше, но я и так поняла. — Она ободряюще улыбнулась начальнику.

Боттандо в ответ нахмурился. По крайней мере самое неприятное осталось позади. Он поерзал на стуле и решил как можно быстрее расправиться с неприглядным делом. Полный триумф был вопросом всего лишь нескольких минут. Вот только бы знать, что приготовил им Боволо.

— И вот, — он снова взял бразды правления в свои руки, — остается последняя загадка: картины маркизы. У них сомнительный статус. Муж маркизы поступил так, как поступают многие аристократы: он оставил имение своему наследнику доктору Лоренцо, но предоставил жене пожизненное право пользоваться всем имуществом. Она ничего не могла продать без разрешения племянника. Но те картины он позволил ей выставить на продажу, поскольку понимал, что они не представляли никакой ценности.

Однако маркиза и синьора Пианта подозревали, что это не относится к одному портрету неизвестного автора. Луиза Мастерсон заинтересовалась им, однако не сказала, почему. Если бы портрет представлял ценность и если бы это обнаружил доктор Лоренцо, то, памятуя о своей роли защитника национального наследия, без сомнений, отозвал бы свое согласие на продажу.

Маркиза терпеть не могла, когда младшие указывали, как ей поступать, — должен признать, что вполне сочувствую этой черте. Сам недавно пережил нечто подобное. Синьора Пианта помнила о возрасте своей работодательницы и опасалась, что если та умрет, она превратится в бездомную нищенку. И это тоже вполне понятно.

После того как Мастерсон убили и стало очевидно, что ее изысканиями непременно заинтересуются другие, было решено вывезти картину из страны как можно быстрее, пока доктор Лоренцо не успел наложить вето. Женщины, естественно, не желали привлекать к себе внимание, и поэтому синьора Пианта не захотела объяснить, зачем назначила встречу с Мастерсон.

Они спешно возобновили переговоры с Аргайлом и стали давить на него, чтобы он вывез картину контрабандой в Швейцарию. К несчастью для них, англичанин отказался, и женщинам пришлось прибегнуть к альтернативному плану. Неудивительно, если учесть их намерения, что синьора Пианта была так недовольна, когда в тот вечер Аргайл представил ее моей помощнице.

Все очень просто: женщины перенесли картины в редко используемый подвал и заявили, что их украли. Они хотели выиграть время и найти более покладистого дилера. Тогда полотно контрабандой вывезли бы из Италии, продали через посредника, и Лоренцо ничего бы не сумел поделать. Когда я понял их намерения, то, чтобы пресечь их планы, организовал полицейское дежурство в доме.

Пианта побледнела от ужаса, а маркиза приняла независимый вид девчонки, которую застукали, когда она пыталась стащить пирожное. Старая аристократка выглядела вполне довольной — в последние дни она по крайней мере вволю потешилась.

— Прекрасная работа, генерал, — заявила она. — Беру свои слова обратно: не все полицейские совершенно глупы.

Боттандо в знак того, что принимает комплимент, наклонил голову.

— Дорогая тетушка, неужели? — сурово вопросил Лоренцо. — Как вы могли? Никто не собирался выбрасывать Пианту за дверь. Вы прекрасно об этом знаете. Я всегда понимал, что вы весьма своенравны, но не представлял, что настолько.

В ответ на это маркиза энергично пожала плечами. Ее глаза довольно сияли.

— Послушайте, — вступил в разговор Аргайл. Ему не терпелось задать единственный существенный вопрос: — Так что с моими картинами?

— Об этом, разумеется, не может быть и речи… — начал было доктор Лоренцо, но его остановило раздавшееся из глубины комнаты покашливание. Очень тихое, почти застенчивое, что совсем не походило на комиссара Боволо. Аргайл решил, что этот звук не предвещал ничего хорошего.

— Прежде чем продолжать, позвольте мне сказать несколько слов, — проговорил комиссар, и в его голосе проскользнули самодовольные нотки.

Возникла короткая пауза: венецианец наслаждался так редко выпадавшим на его долю всеобщим вниманием.

— Пожалуйста, — мрачно предложил Боттандо. «Ну вот, начинается», — решил про себя он.

— В соответствии с предложением генерала Боттандо, — венецианец говорил немного скованно, — после того как было установлено, что маркиза и синьора Пианта ушли из дома, я и еще один офицер в поисках исчезнувших предметов обыскали подвал. Это оказалось непросто — поэтому мы и задержались. Вы знаете, как испортилась погода и насколько поднялась вода…

Его прервал исторгнутый из горла Лоренцо странный придушенный возглас. Глаза маркизы потеряли блеск, а Аргайл, хоть и понятия не имел, о чем пойдет речь, боялся слушать дальше. Но Боволо упрямо гнул свое:

— Этот подвал из тех, что для облегчения доступа торговцев в дом имеют непосредственное сообщение с каналом. Такое впечатление, что большинство картин разместили на полу: поставили стоймя, чтобы не допустить порчи, но недостаточно высоко…

— Идиотка, Пианта! — взорвалась маркиза. — Неужели ты ничего не можешь сделать как следует?

— … недостаточно высоко, — продолжал Боволо, — чтобы сохранить от высокой воды, которая в некоторый момент начала проникать в помещение. Несколько картин мой офицер все-таки обнаружил в подвале. Они плавали на поверхности и были спасены, хотя жестоко пострадали.

— А портрет? — пискнул Аргайл. Стоицизм — это все, что в таких обстоятельствах остается человеку.

— Упомянутый портрет, — констатировал комиссар, выходя на последний круг, — тот, на который генерал Боттандо просил обратить особое внимание, судя по всему, смыло в лагуну. Завтра мы, конечно, продолжим поиски…

— О Господи! Не трудитесь, — нервно рассмеялся Лоренцо. — После двенадцати часов в соленой воде там нечего будет искать. Остается утешать себя тем, что полотно все же не имело никакой ценности.

Аргайл обвел взглядом присутствовавших и про себя отметил, что многие больше расстроились, узнав о потере картины, чем после известия о смерти Мастерсон и Бралля. Трогательно, ничего не скажешь. И еще он увидел, в какой панике смотрела на него Флавия. Не то чтобы ее глаза вылезали из орбит, но она явно хотела о чем-то ему сообщить.

Он открыл рот, затем опять закрыл — не мог ни на что решиться. Нет, не так он представлял завершение сегодняшнего вечера! Где его долгожданный триумф? Где его победа?

— Ну так что же? — сорвался Лоренцо. Он больше не мог выдержать вида растерянного англичанина. — Имел он ценность или нет?

Аргайл устало провел ладонью по лбу, громко фыркнул и посмотрел в лица повернувшихся к нему людей, которые еще надеялись, что он не сообщит им ничего особенно неприятного.

— По поводу достоинств этого полотна я придерживаюсь своей первоначальной точки зрения: незначительная работа незначительного художника. Так что могу вас успокоить — никаких сенсаций на аукционе оно бы не произвело.

Вывод Аргайла обрадовал всех, кроме него самого и комиссара Боволо. Люди даже испытали нечто вроде благодарности. Аргайл мрачно поднялся, и, поскольку говорить было больше не о чем, остальные последовали его примеру. Собрание постепенно рассыпалось на группы: люди брали пальто, готовились уходить, но там и сям еще вспыхивали малозначимые разговоры.

За Миллером, которого собирались увезти туда, где он должен был сделать официальное признание, присматривал помощник комиссара. Его коллеги старательно от него отворачивались. Боттандо увлеченно о чем-то разговаривал с судьей, и они демонстративно не пригласили Боволо в свой кружок. Лоренцо некоторое время размышлял, разумно ли подходить к тете, а потом решил: обойдется и так — пусть побесится. Коллман с женой тихо вышли из комнаты. За ними последовала по-прежнему сияющая маркиза, за которой семенила Пианта.

Вскоре в зале остался один Ван Хеттерен. Он поднялся и подошел к Флавии, будто собираясь что-то сказать.

— Нет, доктор! — резко возразила она, прежде чем он успел начать. — Я больше ничего не желаю слушать. Уходите! Возвращайтесь в Голландию!

— Но я должен…

— Ничего подобного, вы не должны. С меня довольно. Идите домой и ложитесь спать. Быстро!

— Слушай, ты никогда не думала стать матерью? — спросил Флавию Аргайл, наблюдая, как пристыженный Ван Хеттерен послушно поплелся на выход. — У тебя это очень естественно получается.

— Нет, — отозвалась она. — Но спасибо за предложение. Пошли отсюда.

Дождь, казалось, развеял атмосферу. Гнетущую сырость сменил легкий ветерок, и вечер разъяснился. Даже прилив немного понизился — час-другой, и улицы очистятся от воды.

Переправляясь через открытое устье Большого канала, итальянцы и англичанин хранили полное, безрадостное молчание.

— Вы отлично поработали, — наконец произнес Боттандо и слегка потрепал помощницу по плечу. — Примите мои поздравления. Думаю, вам удастся удержаться на службе.

— Спасибо, — поблагодарила его Флавия. — Хотя я не уверена насчет некоторых деталей.

— И я тоже, — вклинился в разговор Аргайл. — Вот, например, когда ты сказала…

Она легонько сдавила ему руку, давая понять, чтобы он замолчал. Аргайл обиженно осекся.

— Я заметил, что вы были недовольны. Я что-нибудь сделал не так? — спросил Боттандо.

— Вы точно попали в убийцу, но, мне кажется, упустили, в чем смысл смерти жертвы. Это потому, что вы ее не поняли.

— Неужели? И что же такого я не понял?

— Вы все характеризовали ее, если я могу так выразиться, в высшей степени предсказуемой. Напористой, агрессивной, амбициозной, мстительной. Вы, как и остальные, полагали, что она готова вонзить клыки в жертву.

— Вы хотите меня в этом разубедить?

— Конечно. Она была совсем не такой. Потому что это никак не вяжется с действительностью. Робертс думал наоборот и поэтому настроил против нее Миллера. Но он ошибался. Ей было глубоко наплевать на его делишки: она не помышляла кого-то осуждать или уходить из комитета, пока Бралль не дал ей толчок. Она отправилась в Санкт-Галлен, потому что хотела услышать о Тициане Бенедетти от него самого. И с той же целью ездила в Милан и Падую. Она даже не встречалась ни с одним из тех людей, кто продал свои картины.

Мастерсон не хотела втягиваться в это дело. Зачем, когда Бралль уже замышлял вывести Робертса на чистую воду? Нам известно, что у нее не было времени на такого рода занятия. Да, ее раздражал Коллман, но только Робертс говорил, что она вела себя по отношению к нему враждебно. Все остальные сообщали, что Мастер-сон всегда была вежлива. В прошлом году на заседании комитета она всего лишь сказала, что хотела бы поработать с этим холстом, а Робертс наговорил Коллману, что она интригует у него за спиной. Согласна, Мастерсон была резковата, но кто бы стерпел такого педантичного идиота?

С Ван Хеттереном, Бенедетти и монахом из Падуи она держалась мило и доброжелательно. Все в один голос заявили именно это. И в последний свой день в библиотеке Мастерсон не строчила донос о коррупции в академических кругах и не занималась составлением отрицательного отзыва на Миллера — она читала работы по истории искусства. То есть вела себя как примерный ученый. Она никогда не представляла никакой опасности ни для Робертса, ни для Миллера. Бедняга пострадала из-за того, что они решили, будто она такая же эгоистичная, вредная и тщеславная, как они сами.

— В таком случае о чем она предполагала сделать доклад?

— Она собиралась объявить о самом сенсационном открытии года, — просто ответила Флавия. — То, над чем так упорно работала последнее время. Никакой политики и никаких разоблачений.

Боттандо поморщился и замахал руками:

— Все! Прекратите! На этом остановимся. Больше ничего не хочу знать. Возможно, вы правы: я несправедлив к несчастной даме, но я не вынесу никаких деталей. Мне кажется, я взял того, кого нужно, и теперь, если честно, хочу только одного — высушить ноги и успеть на ближайший самолет в Рим. — В это время катер ткнулся в причал, и Боттандо тяжело поднялся на пирс. — У меня завтра слушания по бюджету и в последнюю минуту предстоит проделать множество лоббистской работы, — проговорил он и продолжал более дружелюбным тоном: — Хорошо хоть теперь есть с чем идти в бой.

Флавия отступилась. Шеф настроился на горячую ванну. И как только лодка пришвартовалась к пристани, опрометью бросился вперед. Они с Аргайлом снова оказались предоставленными сами себе и через десять минут опять безнадежно заблудились.

— Теперь задавай свой вопрос, — разрешила Флавия, когда генерал исчез из виду, а они отчаялись определить, куда их занесло.

— Какой?

— Тот — о Ван Хеттерене.

— Ах тот… Ну да… Это сделал он? Я не ошибся?

— Конечно, он. Ван Хеттерен отправился к Робертсу, обвинил его в убийстве своей возлюбленной, наполовину придушил, оттащил к каналу и бросил в воду. Следы под домом Робертса и у него на шее это доказывают. Преступление на почве страсти. Порывистый человек — нечто в этом роде от него и следовало ожидать. Я же тебе говорила.

— Но он выбрал не того человека. Робертс не убивал Мастерсон. Ты решила это замолчать? И Боттандо согласился?

Флавия пожала плечами:

— Это не наше расследование. Мы старались не ради того, чтобы еще сильнее унизить местные власти. Что нам удалось, так это вбить клин между судьей и Боволо. Комиссар, с позволения сказать, на какое-то время повержен во прах, потому что ошибся по поводу Мастер-сон. А судья так счастлив, что никто не вспомнил, как он давил на эксперта, что даже решил отблагодарить нас хвалебным отзывом. Душка Жан Женэ тоже раструбит, какие мы герои — распутали убийство Бралля. Управление прославилось к самым бюджетным слушаниям нашего генерала. Чего еще желать?

— Неужели вы оба с Боттандо такие циники? — возмутился Аргайл. — Не может быть.

— Нет, — согласилась Флавия. — Но я не сумела убедить себя это сделать. И генерал тоже, правда, после того как я с ним немного поработала. Он любит, чтобы его поуговаривали, а на самом деле добряк, только не хочет, чтобы об этом знали.

— Гм… Я все же думаю, что ты слишком великодушна. Он как-никак убийца.

— Что верно, то верно, и мне кажется, ему приходится не сладко. Но всю эту кашу заварил Робертс. Это он убил Бралля. Робертс во всех отношениях нехороший тип. И к тому же мертвый. Что бы мы ни совершили, он не вернется к жизни. А Ван Хеттерен среди них — единственный симпатичный человек. Он по-настоящему любил Мастерсон и один в нее верил.

Какой смысл в его аресте? Я никогда не разделяла идею, что все убийцы должны непременно предстать перед правосудием. Некоторые заслуживают того, чтобы, убив, избежать наказания. Естественно, все зависит от того, кто их жертва. Ты считаешь, что это порочный образ мыслей для женщины-полицейского?

— Не без того. Но ты мне всегда доказывала, что ты не полицейский. Поэтому можешь думать, как тебе угодно.

— Кроме всего прочего, Ван Хеттерен оказал нам услугу. Сомневаюсь, чтобы Робертса когда-нибудь удалось арестовать. Мы знаем, что это он убил Бралля, но нет таких улик, которые могли бы убедить суд. Робертса нельзя было привлечь за манипулирование Миллером и за махинации с картинами — какими бы неэтичными они ни казались, в них не было ничего незаконного. Если бы не Ван Хеттерен, Робертс бы вышел сухим из воды. Это, конечно, не извиняет голландца, если мы намерены придерживаться буквы закона. Я просто хотела сказать, как обстоят дела.

— Значит, вы его покрываете?

— Мы? Покрываем убийство? Господи, конечно же, нет! Что за дикая мысль? В этом-то вся и прелесть. Мы всего лишь высказываем мнение. И нет ничего предосудительного в том, что мы напутали с некоторыми деталями. Боволо постоянно подчеркивал, что это его расследование и нас не касается. Бедолага, теперь ему придется отзывать первоначальный рапорт и сочинять новый. Неблагодарное занятие. Разумеется, он напишет в точности то, что мы предположили: обрисует, как произошло убийство Мастерсон, а затем выразит официальное мнение, что Робертс совершил самоубийство. Полный порядок! Но заметь, мы не намерены отвлекать его от поисков истины, если он вознамерится продолжать заниматься таковыми.

Некоторое время Аргайл шел молча, и Флавия решила, что он не может говорить оттого, что, оценив ее слова, переживает бурный восторг. Но Флавия ошибалась. Аргайл пытался оценить моральный аспект того, что она только что совершила. И это усилие окончательно его доконало. В конце концов он все-таки усомнился в праведности ее поступка. Некоторые вещи в Италии иностранцам понять не дано.

— Единственную трудность представляла картина маркизы. — В знак признательности за сотрудничество Флавия взяла англичанина под руку. — К счастью, ты избавил нас от крупных неприятностей. Было бы совсем паршиво, если бы ты объявил, что размещенный по инициативе Боттандо в доме маркизы полицейский пост стал косвенной причиной того, что в лагуну смыло единственный дошедший до нас автопортрет Джорджоне.

Аргайл изумленно поднял на нее глаза.

— Джорджоне? Разве кто-нибудь сказал хоть слово о Джорджоне?

— Ты сказал. — Флавия в сомнении отняла руку.

— Никогда.

— Ты говорил, что это автопортрет любовника Виаланте ди Модена.

Аргайл не смог удержаться и откровенно расхохотался.

— О нет! — задыхаясь, проговорил он. — Я вовсе так не думаю. И совсем не это имел в виду. Бедняга, ты, наверное, испереживалась в последний час.

— А что же, черт возьми, ты имел в виду? — Флавия возмутилась, недовольная, что напрасно потратила на своего приятеля столько внимания и доброго чувства.

Аргайл вновь хохотнул:

— Мне казалось, я тебе говорил. Полотно, изображающее человека с крючковатым носом, является автопортретом художника. В падуанской серии фресок, которую намеревался написать Тициан, этот человек представлен обвиняющим в неверности Виоланте ди Модена, убивающим ее и отравленным. Немного странно воспользоваться религиозным заказом для раскрытия подобной темы. Но Тициан был молод и испытал сильное потрясение. Ему требовалось нечто вроде творческой терапии. Впрочем, это несущественно.

Очевидно одно: Джорджоне к этому делу не имеет никакого отношения — он умер до того, как погибла Виоланте, и, следовательно, никак не мог ее убить. Кроме того, он умер от сердечной болезни — я говорил тебе об этом. Такую знаменитость, как он, не могли прикончить, чтобы кто-нибудь да не прослышал. И наконец, как я уже говорил, полотно это совершенно заштатное. Джорджоне и во сне нарисовал бы лучше.

Мастерсон не это имела в виду. Она вовсе не считала, что ей удалось обнаружить утерянный шедевр. Факт в том, что она сумела раскрыть личные мотивы давно забытого скандала, который сильно ее разбередил. Иконография, символизм и прочтение полотен — вот ее специальность, а не живописные стили или архивы. И что же она открыла? А вот что: один, по ее собственному выражению, не слишком порядочный человек увел у Джорджоне возлюбленную и безвременно препроводил его в могилу. Потом, решив в припадке ревности, что дама влюбилась в Тициана, он заколол ее ножом. И сам был отравлен в отместку за то, что сделал.

Монах, с которым я разговаривал в Падуе, сказал, что фрески — месть Тициана, но он не понимал, о чем эта живопись. А прорыв Мастерсон заключался в том, что она сложила все кусочки мозаики воедино и связала падуанскую серию с принадлежавшим маркизе портретом. Очень умно с ее стороны. Вдумайся! — призвал Аргайл, потому что Флавия смотрела на него и ничего не говорила. — Тициан не бежал бы в Падую, если бы не совершил чего-то безрассудного. Брат Виоланте не прекратил бы его преследование, если бы Тициан не восстановил семейную честь. В то же самое время исчез Пьетро Луцци, и о нем сочинили смехотворную байку, будто он погиб на войне. «Человек умирает и распадается; отошел, и где он?» Такова надпись на изображении святого Антония. Буквально то, что произошло с Пьетро Луцци. Представляешь, какой шум могла наделать статья, подкрепленная закодированным, но почти личным признанием Тициана в том, что это он отравил Пьетро Луцци, потому что тот зарезал его подругу и стал причиной кончины друга.

— Понятно, — с облегчением вздохнула Флавия. — Приятно слышать. Выходит, мы утратили всего-навсего автопортрет Пьетро Луцци.

— Браво! Грандиозный финал наступил тогда, когда Луиза Мастерсон уловила связь, — продолжат Аргайл. — После того, как Коллман вынес вердикт по поводу миланского полотна, она ничего не сказала. Но в тот же вечер попала на прием к Лоренцо. Увидела портрет, и знакомый нос прозвонил в звоночек — если, конечно, носы на это способны. Она еще не понимала, что это значило, но принялась усиленно размышлять. Забавное лицо, сказала она Ван Хеттерену, надо приглядеться к нему повнимательнее. Между этим персонажем и картиной, которую утром обсуждали на заседании комитета, безусловно, существует какая-то связь. И она решает выяснить, в чем тут дело. И только после этого объявляет во всеуслышание, что намерена сама поработать над полотном Бенедетти.

Ей нужно работать быстро, потому что она знает, что маркиза собирается продать портрет, а Бралль к тому же сообщает, что Бенедетти тоже готовит полотно на аукцион. Совпадение может заметить другой искусствовед. И она пускается в путь: Милан, Падуя, библиотека в Венеции. Мастерсон лихорадочно переписывает работу, внося в нее последние доказательства. И надо сказать, к немалому раздражению Ван Хеттерена. А Робертс не может представить, что нашелся ученый, которого заинтересовала просто картина. Проследив ее перемещения, он приходит к неверному выводу. Остальное ты знаешь.