ГЛАВА 10

— Проблема в том, — заявил на следующий день Аргайл, когда эмоции улеглись и к Флавии вернулась способность мыслить и рассуждать логически, — что я, похоже, влип. Уговор был такой: я продаю Тициана, и тогда сохраняю работу, и возвращаюсь в Лондон. Тициана я продал.

— Но разве ты не можешь сказать, что не хочешь туда ехать?

— Нет. Тогда или придется уйти самому, или меня уволят. Кроме того, Бирнес очень много для меня сделал, и ему нужен человек, которому он может полностью доверять.

— Так он тебе доверяет?

— Ну, скажем, так: я думаю, что доверяет.

— Тогда ты скажи, что тебе еще нужно набраться опыта и все такое.

— Я только что продал Тициана по вполне приличной цене. Он может подумать, что дела у меня пошли в гору и я процветаю.

— Отмени эту сделку.

— Но сделка уже состоялась, и я никак не могу ее отменить. Что я скажу владельцу? «Извините, но хочу остаться в Италии, а потому придется вам довольствоваться половиной цены, и эти деньги выплачу вам в течение года»? Нет, это не дело, сама понимаешь. Бирнес должен соблюдать свой интерес. В общем, выбор невелик: или вернуться на должность в Лондон, или остаться в Италии безработным. Хорошо, что он у меня вообще есть, этот выбор.

— А тебе хочется вернуться в Лондон?

— Ну конечно, нет! Кто захочет жить в Лондоне, если есть возможность остаться в Италии? Я могу остаться и работать на комиссионных…

— Так останься.

— Неужели ты не понимаешь? В том-то и загвоздка.

— В чем?

— Если честно, — признался Аргайл, — я не слишком успешный делец. И без зарплаты мне будет просто не на что жить. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Тебе ведь все равно, останусь я или нет.

— Ну уж тут моей вины нет! — возразила Флавия. — Сам виноват во всем. Считаешь, чтобы выразить человеку любовь и преданность, достаточно предложить ему чашечку чаю?

Аргайл отмахнулся:

— Дело в том, что я и от квартиры уже отказался. Жить мне будет негде и не на что.

— А если, — осторожно произнесла Флавия, — музей сам отменит эту сделку?

— Они не отменят.

— Отменят, если музей закроют. И тогда ты можешь позвонить Бирнесу и сказать, что ничего не вышло, ты не состоялся как торговец предметами искусства, а также намекнешь, что лондонской галерее, зачислившей тебя в сотрудники, в скором времени грозит разорение.

— И потеряю работу. Очень умно.

— Но ведь тогда ты сможешь продать Тициана кому-то еще и сохранить комиссионные.

— Если владелец захочет, чтобы я его продал. В музее мне дают за эту картину больше, чем она стоит, а на рынке сейчас сама знаешь, какая ситуация. Да я провожусь с этой картиной несколько месяцев. Кроме того, нам точно еще неизвестно, что будет с музеем. Тейнет ожидает подвоха от миссис Морзби, но все в руках адвокатов.

— Вот и замечательно. Тогда пойдем и выясним, как обстоят дела.

Приморская резиденция Морзби, один из многих домов, где проводила лето эта счастливая и дружная семейка, слабо соответствовала представлениям Аргайла о загородном особняке и уж совсем не отвечала представлениям Флавии. Но здесь, в Лос-Анджелесе, ничто им не отвечало. У нее сложился весьма традиционный взгляд на город как таковой: кафедральный собор, музей, ратуша, железнодорожный вокзал свидетельствовали о том, что вы находитесь в историческом центре; новостройки на окраинах отделяли город от деревни. Лос-Анджелес ничуть не походил на эти города, и с момента прибытия сюда Флавия так толком и не научилась в нем ориентироваться. Лишь держа в поле зрения Тихий океан, можно было определить, где север и юг, запад и восток. Но определить, где же находится сам океан, оказалось невероятно трудно. Пляжи у Флавии всегда ассоциировались с толпами отдыхающих, но у калифорнийцев все обстояло иначе. Здесь же большая часть побережья была, похоже, предназначена для частного пользования — выстроившиеся вдоль береговой линии дома скрывали океан от посторонних глаз.

На первый взгляд дом Морзби ничем выдающимся не отличался. Наверное, именно поэтому Флавия сначала проскочила его; пришлось разворачиваться и ехать назад. С дороги дом напоминал заброшенный ресторан, да и запущенный участок вокруг не соответствовал представлениям об обиталище миллиардера.

Убежденные, что попали не туда, Флавия и Аргайл осторожно прокрались к входу и сразу поняли, что ошибались. Дом Морзби был совершенно необыкновенный, если, разумеется, вы являетесь поклонником загородной архитектуры конца двадцатого века. Огромные окна длиной футов в тридцать, выходящие на океан, деревянная терраса с ручной резьбой и размерами с теннисный корт.

Было бы совсем замечательно, если бы архитектор предусмотрел нормальную входную дверь, в которую можно постучаться, но он этого не сделал. Неизвестно откуда вдруг возник мужчина, по всей видимости, слуга и закричал что-то. Аргайл приложил ладонь к уху, пытаясь разобрать его слова.

— Говорит, чтобы мы убирались прочь, — сказала Флавия.

— Откуда ты знаешь? Лично я не понял ни слова.

— Да потому, что он говорит по-испански, — ответила она и разразилась цветистым потоком фраз в адрес слуги.

Тот подошел, не сводя с них подозрительного взгляда, и между ним и Флавией завязалась долгая беседа. Аргайл был потрясен. Он не знал, что Флавия говорит по-испански. И до некоторой степени раздражен: ей в отличие от него многое давалось без видимых усилий. Сам Аргайл трудился усердно и долго, чтобы усовершенствовать свой итальянский, потел над глаголами несовершенной формы и сослагательными наклонениями. Флавия же щелкала самые сложные грамматические задачки, как семечки. Не прилагала никаких усилий, так ему, во всяком случае, казалось. Нет в этой жизни справедливости.

— О чем вы говорили? — спросил Аргайл, когда беседа плавно перешла в обмен улыбками.

— Просто я завоевывала его доверие, — пояснила Флавия. — У него приказ от миссис Морзби никого не пускать в дом, но поскольку я столь милая и обаятельная персона, для нас он решил сделать исключение. Сам он родом из Никарагуа, не имеет разрешения на работу, поэтому миссис Морзби платит ему буквально гроши, да еще грозится выслать из страны, если он посмеет пожаловаться. В его обязанности входит уборка дома, покупки, приготовление еды, кроме того, он еще выполняет обязанности водителя. Говорит, ему здесь не нравится. Единственная радость, что у Морзби много домов, и они редко сюда наезжают. Зато их ужасный сынок часто наведывается сюда, в отсутствие родителей, разумеется, и ему потом приходится убирать целую гору пустых бутылок. Он уверен, что у миссис Морзби роман, правда, не знает, с кем. И еще очень жалеет о том, что является ее алиби на момент убийства.

— А как поживает его семья в Никарагуа? Или вы еще не успели обсудить это проблему?

— Не сочли нужным.

Они торопливо прошли в дом, опасаясь, что Альфредо вдруг передумает. Интерьер разочаровал безвкусицей: Морзби обставили дом французской мебелью восемнадцатого века, выглядевшей здесь столь же неуместно, как модерновый диван на металлических ножках где-нибудь во дворце Фарнезе. Мебель присутствовала здесь в огромном количестве, и множество кресел, диванов, картин, гравюр, бюстов и разнокалиберных столиков выбирались, похоже, наугад, не сочетаясь друг с другом. Нет, порой такое смешение придает жилищу уют и своеобразие, но это был явно не тот случай. Дом Артура Морзби, являвший в архитектурном смысле образчик модернизма, требующий простора, минимализма в обстановке, выглядел так, словно его обставил какой-то стяжатель-барахольщик.

Правда, был в этом и положительный момент: казалось, что уж чего-чего, а денег у его хозяев хватает. Даже пепельницы были сделаны из хрусталя баккара. У Аргайла возникло впечатление, что туалетная бумага в таком доме окажется тончайшей венецианской бумагой с водными знаками. Все комоды, бюро, диваны в стиле Людовика XVI, столы работы Чиппендейла были тщательно отреставрированы, заново обиты, покрыты лаком и отполированы до зеркального блеска. Гостиная походила на вестибюль дорогой международной гостиницы.

Аргайл не успел произвести в уме половины инвентаризации и оценки мебели и произведений искусства — это его качество прирожденного дельца всегда раздражало Флавию, — когда в гостиную вошла Анна Морзби. Если она и скорбела по мужу, то очень тщательно скрывала это. Впрочем, пережитое никак не отразилось на ее речи.

— К черту все это, — буркнула она, когда Аргайл представил ей Флавию, попутно объяснив, почему нога у него в гипсе, а Флавия произнесла несколько дежурных фраз, призванных выразить соболезнования.

— Простите? — Флавия немного растерялась.

Она не привыкла, чтобы люди столь открыто и бесхитростно выдавали все, что у них на уме. Ничего не поделаешь, уж такова миссис Морзби, любовь к крепким выражениям, видимо, была заложена в ней с детства.

— Шпионить сюда приперлись? Не имеете права. И знайте, я вам ничего не скажу! Вообще-то я могла бы вышвырнуть вас отсюда вон. Правильно?

— Совершенно верно, — весело ответил Аргайл. — Не сомневаюсь в этом. Но мы будем очень благодарны, если вы уделите нам хотя бы несколько минут. Ведь вы расстроились из-за этого бюста, мы — тоже. И если музей имел хоть какое-то отношение к незаконным сделкам, нам бы хотелось уточнить, какое именно. Только тогда Флавия может предпринять соответствующие меры. Решит, на ком лежит ответственность и все такое прочее. Ну вы понимаете, о чем я.

Позже, размышляя об этом, Флавия сочла, что Аргайл очень тонко здесь сработал. Он как бы намекал: вы ведь хотите вонзить нож в спину музею, тогда почему бы не помочь нам? Довольно остроумно, этого она от него не ожидала.

Миссис Морзби была далеко не дурой. Ее глаза сузились, она призадумалась, явно взвешивая все «за» и «против». Потом одарила их беглой и на удивление очаровательной улыбкой и сказала:

— Ну ладно. Вы ведь не наши дуроломы-полицейские, уже слава Богу. Идемте, выпьем и потолкуем обо всем.

Она подошла к огромному камину — зачем он нужен в таком климате, Флавия не представляла, — открыла шкатулку слоновой кости и достала пачку сигарет. Прикурила, глубоко затянулась, и Аргайл с Флавией увидели, как преобразилось ее лицо — на нем возникло выражение нескрываемого удовольствия.

— Хорошая штука, — заметила миссис Морзби. — Да будет вам известно, я могу закурить в этом доме впервые с тех пор, как двенадцать лет назад вышла замуж.

— Ваш муж не одобрял?

— Не одобрял? Слабо сказано. Он грозился разводом. Даже вписал в брачный контракт пункт, запрещающий мне курить в его присутствии.

— Это, наверное, была всего лишь шутка, — робко предположил Аргайл.

Она окинула его суровым взглядом.

— Артур Морзби никогда не шутил. А также никогда не прощал, не забывал обид, не понимал просто человеческой доброты. Очевидно, Господь, создавая его, испытывал нехватку такого материала, как юмор, зато в полной мере наделил покойного чувством собственной правоты. Он не пил, не курил, не занимался вообще ничем, кроме как приумножением своих богатств. И когда переставал испытывать радость от всего этого и самого себя, требовал, чтобы радовались и восхищались все остальные. — Взмахом руки она обвела комнату, объясняя, что имеет в виду. — Понимаете ли вы, что последние двенадцать лет я была замужем за самым скучным человеком в мире?

— Однако он любил искусство.

Миссис Морзби насмешливо фыркнула:

— Да вы шутите! Он скупал все это лишь потому, что считал, будто так должны поступать все мультимиллионеры.

— Похоже, вы не слишком тепло относились к его музейному проекту?

— Именно так, черт побери. Имело смысл заняться всем этим, лишь когда вам списывали за это часть налогов. Но потом он захотел увековечить себя через музей. Окончательно рехнулся. Да еще Тейнет впился в него, как пиявка.

— Списывали налоги? — удивилась Флавия.

— Через НУС, неужели не знаете?

Флавия отрицательно покачала головой, и Анна Морзби одарила ее взглядом, в котором читалось презрение к глупой иностранке.

— Налоговое управление США, — пояснила она. — Некое подобие испанской инквизиции, переделанной для потребительского общества. Эдакий эквивалент национальному спортивному увлечению — игре в бейсбол. Артур считал своим гражданским долгом исхитриться и заплатить как можно меньше налогов.

— Но при чем здесь музей?

— Все очень просто. Купите картину, повесьте ее у себя дома, и никакой налоговой поблажки вам не полагается. Но если вы повесите ее в музее, то станете благодетелем общества и тут же получите весьма существенную налоговую скидку.

— И что же дальше?

— Да у этого мерзавца случился сердечный приступ.

— У кого?

— У Артура. Он перепугался, задумался о будущем или отсутствии оного. Главная слабость Артура заключалась в одном: он хотел, чтобы о нем помнили. Это беда всех эгоцентриков, так мне, во всяком случае, говорили. Одни вдруг начинают строить богадельню, другие просят монахов молиться за них. А в Штатах они основывают музеи. Не уверена, кто из этих людей поступает глупее. Чем больше денег, тем больше эго, тем соответственно крупнее музей. Гетти, Хаммер, Мелон — вам хорошо известны эти имена. Вот и Артур решил последовать их примеру… Он старел, — после паузы продолжила Анна. — Тейнету со своими людьми становилось все легче убедить его, что маленький музей не соответствует статусу столь выдающегося человека. Они вынашивали планы создания музея размером с бейсбольное поле, и Артур попался им на крючок.

— А Тейнет знал об этой схеме снижения налогов?

— Конечно, и ничего плохого в том не было. По крайней мере мне не удалось обнаружить тут криминала, а я старалась, вы уж поверьте. Но даже если бы что-то и было, этот маленький мешок с салом наверняка сумел бы перетянуть Артура на свою сторону.

— Перед вечеринкой у нас с вами состоялась короткая беседа, и тогда вы отзывались о своем муже как об очень славном пожилом человеке, — напомнил ей Аргайл. — Теперь же впечатление создается другое.

— Да, иногда я несколько преувеличиваю, но исключительно ради выразительности. Он был подлым старым ублюдком. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне искренне жаль, что Артур умер. Но не могу отрицать, что моя жизнь без него складывалась бы приятнее. Это относится и ко всем тем, кто на него работал или был связан родственными узами. Не только ко мне.

— Так что же теперь будет с музеем? Если я вас правильно понимаю, ваш муж скончался до того, как успел передать большую часть денег музею. А вы являетесь наследницей всего его состояния, верно?

Ее губы искривились в усмешке. Стало совершенно очевидно, что произошло бы с музеем, если бы она могла поступать по-своему.

— Уж простите меня за смелость, но ведь вы не станете отрицать, что если бы передача денег музею состоялась, вы вряд ли остались бы без гроша, да и ваш пасынок — тоже.

На несколько секунд Анна Морзби впала в задумчивость, словно пыталась вообразить такую перспективу.

— Нет, не без гроша, разумеется, — ответила она наконец. — Скорее даже наоборот. Я бы унаследовала остатки состояния. Около пятисот миллионов долларов.

— Вполне хватит, чтобы свести концы с концами, верно?

Очевидно, ход мыслей Флавии был не совсем доступен миссис. Морзби.

— Ну да. А что?

— Так к чему вам сражаться за остальное?

— О! Да просто потому, что это мое. Плата за то, что я мирилась с существованием этого старика рядом на протяжении стольких лет, за всю его подлость и равнодушие. Да, вы правы, это гораздо больше денег, чем я смогла бы потратить. Но не в том суть. Если музей продолжит свое существование, его имя будет увековечено. Как великого любителя и ценителя искусств, великого филантропа. Великого человека во всех смыслах. Тьфу! Даже думать противно! Одна мысль обо всех этих пиявках, присосавшихся к его кошельку, приводит меня просто в бешенство. Вот уж они возрадуются! Ну нет, хрен вам всем! Подлость, предательство, обман — вот что царит в среде этих жалких людишек. Именно поэтому я хочу положить конец всей этой истории. Черт побери, я вышла замуж за Морзби, потому что я любила его, давно, в самом начале. Никто мне не верил. Ни Артур, ни его сын. Ни Тейнет, ни Лангтон. И я ненавижу их всех за это! В конце концов я сама перестала верить в свою любовь. Если им приятно думать, что я вышла за Артура из-за денег, пусть так и будет. Но только в этом случае мне нужны все деньги, все, и я, черт побери, их заполучу!

Последовала неловкая пауза. Аргайл, всегда испытывавший смущение при виде людей, открыто выражающих свои эмоции, насупился и окончательно стушевался. На Флавию этот монолог тоже произвел сильное впечатление, на время она даже забыла об избранной ей линии допроса. И она решила сменить тему.

— Ясно, — протянула Флавия. — И все же как насчет бюста? Я не совсем понимаю. Вы приехали и накричали на Тейнета, но откуда вам было известно, что бюст прибывает? И почему вы считаете, что его украли?

— О черт!.. Но тут нет никакого секрета. Просто я подслушала разговор Артура с Лангтоном об этом бюсте. Артур был страшно возбужден, размахивал руками, словом, вел себя, как капризный ребенок.

— Так это он сказал, что бюст краденый?

— Нет. Но его появление сопровождалось довольно странными обстоятельствами. И видимо, он учуял, что здесь что-то не так.

— С чего вы взяли?

— Да с того, что у Артура возникло такое выражение на лице, ну, прямо как у кота, объевшегося сметаны. Так всегда бывало, когда ему удавалось кого-нибудь надуть.

— Но кого именно? И что же произошло?

— Господи, да не знаю я! Это было месяца два назад. И я была пьяная. Я, знаете ли, частенько напиваюсь.

— А что именно они говорили?

Анна покачала головой:

— Всего я не слышала. Поняла только, что Лангтон должен получить бюст и использовать для этого какого-то человека. Того, чье тело потом нашли. Человека, приходившего в музей.

— Использовать для чего?

Она пожала плечами.

— А вам известно о трастовом фонде музея?

Анна кивнула.

— А что этот фонд становится неприкасаемым сразу же после основания?

— В мире не существует неприкасаемых фондов.

— Но если Тейнет как председатель совета директоров вдруг захочет наложить вето…

— Председателем такого совета всегда является директор музея, — поправила она. — И новый директор может смотреть на вещи иначе.

— Например, Лангтон?

— О нет. Только не он. Он в некотором смысле еще хуже Тейнета.

— Но откуда вам известны все эти подробности?

— Дэвид Барклай рассказал.

— Очень мило с его стороны, — заметила Флавия. Миссис Морзби пропустила эту ее ремарку мимо ушей.

— И когда же это было?

— Кажется, в прошлую среду. Типично для Артура: обсуждается узкосемейный бизнес, и я узнаю об этом только от адвоката.

«Этим ваши отношения не ограничиваются», — подумала Флавия и спросила:

— Вы, конечно, возражали?

— Да ничего подобного. Знала, что бесполезно. Нет, я сказала ему, что это замечательная идея, вот только не хотелось бы навредить репутации Тейнета, а заодно — и музея. И разочаровать тем самым Артура.

— Как думаете, у кого были причины убрать вашего мужа? — спросил Аргайл.

Анна Морзби снова пожала плечами с таким видом, словно убийство супруга было всего лишь незначительной деталью в общей схеме.

— Не знаю. Если вас интересует, кто ненавидел Артура до такой степени, то список имен, уверяю, просто бесконечен. На ум не приходит ни один человек, который любил бы его. А ненавидели… о, очень многие! Но ведь вас, очевидно, интересует личность, которая бы выиграла от смерти Артура. И я просто теряюсь в догадках. А этот слизняк, его сынок, он ведь, кажется, был на вечеринке?

Аргайл кивнул.

— Лодырь! — презрительно фыркнула она, давая понять, что столь же низкого мнения и о Морзби-младшем. — В пристрастиях прост и незатейлив. Пиво, клетчатые ковбойки, пьяные драки в барах. Ну и типичное для всех Морзби понимание ценности денег. Я бы поставила на него.

Анна догадалась, что Флавия что-то обдумывает.

— О, он не имеет ко мне никакого отношения. Он сын третьей жены Артура. Третьей из пяти жен. Звали ее Анабел. Вечно хныкающее, жалкое создание. Умерла рано, что типично для таких личностей. И сынок унаследовал худшие из качеств родителей. Надо сказать, Артур его просто не выносил.

— Счастливая семейка, — заметил Аргайл.

— Да, так уж вышло. Типично американский расклад семейной жизни.

— Скажите, а вы были счастливы в семейной жизни? — спросил Аргайл.

Она подозрительно покосилась на него.

— О чем это вы?

— Ну, просто я…

— Послушайте и зарубите себе на носу. Мне до смерти надоели люди, сующие нос в мою личную жизнь! Этот небритый придурок из полицейского управления тоже плел тут черт знает что, выдвигал самые оскорбительные предположения. Моя личная жизнь никого не касается и уж определенно не связана с фактом убийства мужа. Ясно вам?

— О да, — промямлил оробевший от такого напора Аргайл.

Миссис Морзби злобно раздавила окурок в пепельнице.

— Ладно, хватит. И так потратила на вас уйму времени. Идемте, провожу. — И она поднялась с дивана, подошла к двери и распахнула ее перед посетителями.

— Молодец, Джонатан, ничего не скажешь, — язвительно заметила Флавия, когда они оказались на улице. — Как обычно, проявил море такта.

— Извини.

— Да ладно, теперь уже не важно. Я в любом случае не рассчитывала, что мы узнаем от нее что-нибудь полезное. Кроме того, мы уже опаздываем на ленч.

ГЛАВА 11

Аргайл предпочел бы ленч в компании детектива Морелли, а не в обществе человека, похожего, например, на Тейнета. Последний непременно предложил бы что-нибудь изысканное, французское, — столик со свечами, карту дорогих вин и неизбежно сопровождающую подобное мероприятие атмосферу некой неловкости. Морелли же происходил из совсем другого круга, и у него были свои понятия о вкусной еде. Он повел Флавию и Аргайла в захудалое заведение под названием «У Лео».

Местечко немного напоминало придорожную забегаловку для дальнобойщиков, и посетители были все как на подбор крупные, как и подобает водителям грузовиков. Люди, которые отроду не слыхивали о холестерине и всю свою жизнь старались переварить как можно больше еды. И никаких свечей в поле зрения. Карта вин отличалась выразительной краткостью, официанты не представлялись, но и не хихикали, и не перешептывались в уголке, пока клиенты ели. А уж еда была выше всяких похвал, так вкусно Флавия давно не ела. Устрицы и бараньи ребрышки, и все это запивалось мартини — последнее, возможно, было самым существенным вкладом Америки в мировую цивилизацию. Видя энтузиазм, с которым Аргайл поглощал блюда, Морелли немного оттаял. Не так уж много людей пьют теперь мартини, мрачно заметил он. Эта страна катится в пропасть.

Аргайл опустил соломинку во второй бокал и счастливо улыбнулся. Флавия ела и задавала вопросы.

— Что теперь собирается делать полиция?

— Мы собираемся арестовать Барклая и Анну Морзби, — ответил Морелли.

— Но удастся ли вам предъявить им веское обвинение?

— Надеюсь. Нет, лично я предпочел бы немного выждать…

— Зачем?

— Я не убежден, что мы собрали достаточно улик. Чтобы убедить жюри присяжных, потребуется проделать еще много работы. Но начальство волнуется. Им надо что-нибудь предъявить прессе. Вам известно, что у нас в стране прессократия?

— Простите?..

— Прессократия. Все делается и организуется исключительно в интересах прессы. Скорее даже телевидения. И нужно кого-нибудь арестовать, чтобы подогреть интерес, так что на меня сильно давят сверху.

— Какую же вы избрали тактику? О!.. Как мило! Еще устрицы.

Морелли откинулся на спинку стула, элегантно вытер губы салфеткой и изложил свое видение проблемы. Мотив простой: возможно, Морзби знал, что у его жены роман, а он не тот человек, чтобы смириться с этим. У него уже было пять жен, и ему ничего не стоило обзавестись шестой. С учетом того, что был организован трастовый фонд для музея, финансовое будущее Анны Морзби оказывалось под угрозой.