ГЛАВА 3

Позднее, мысленно возвращаясь к этим событиям, Аргайл толком так и не мог припомнить, где и как провел два последующих часа. То был его рок: всякий раз, когда происходило что-либо интересное или неординарное, он оказывался в другом месте. Вообще все обстояло проще. Аргайл проголодался, и несмотря на массу неоспоримых достоинств, которыми обладали устрицы, назвать их сытной едой было нельзя. То же относилось к бургерам и картофелю фри. Так что еще некоторое время поболтавшись по залу в надежде встретить мистера Морзби и пожать этому достойному человеку руку, Аргайл вышел и направился на поиски приличного ресторанчика, где и просидел около часа, чувствуя себя совершенно несчастным.

Он сожалел, что не пошел с Джеком Морзби и не провел остаток вечера с ним за выпивкой. Он также сокрушался, что согласился позавтракать завтра утром с ди Соузой. Аргайл уже был сыт по горло общением с этим человеком — тот поселился в одном с ним отеле, притащил свой багаж — и выслушивать его бесконечную болтовню не только в музее на вечеринке не было сил. Не говоря о том, что никаких сомнений, кому придется оплачивать счет за завтрак, у Аргайла не было.

И еще он сожалел, что выбрал именно этот ресторан. Обслуживали здесь невероятно медленно. Официантка (она представилась Нэнси, и, казалось, из кожи лезла вон, чтобы угодить клиенту) старалась, как могла, но это было заведение, где повар, по всей видимости, был озабочен своими проблемами. И беспокоить его, увы, было никак нельзя. К тому же конечный результат все равно не стоил усилий.

Было уже почти одиннадцать, когда Аргайл, просидев в ресторане больше часа и упиваясь жалостью к себе, наконец покинул это заведение и отправился пешком в гостиницу. Путешествие прошло без особых приключений, если не считать того, что он едва увернулся от какого-то древнего грузовика с кузовом в темно-красную полоску. Впрочем, это была его собственная вина: Аргайл в слишком непринужденной манере переходил широкий бульвар, отделявший музей Морзби от отеля. Успев привыкнуть к движению в Риме, Аргайл вдруг обнаружил, что калифорнийские водители ездят хоть и медленно, но не столь аккуратно, как итальянцы, и едва не поплатился за это. Истинный римлянин пронесется в миллиметре от ваших ног, штанины так и обдаст ветром, и скроется за горизонтом с торжествующим воем клаксона, не причинив вам вреда. Водитель же полосатого транспортного средства или был убийцей по натуре, или же просто плохо ориентировался на дороге. Мигнул фарами, увидев Аргайла, громко загудел и вильнул в сторону в самый последний момент, чуть не отправив Аргайла на тот свет.

С бешено бьющимся сердцем Аргайл прибавил шагу и поспешил добраться до безопасного места, противоположного тротуара, где немного постоял, чтобы успокоиться, отдышаться и убедиться в том, что жизнь для него продолжается.

Затем, тяжко вздыхая, он с мрачным видом поплелся к отелю. Мысли витали где-то далеко, и Аргайл уже почти миновал находящееся на противоположной стороне здание музея, как вдруг заметил, что выглядит там сейчас все совсем иначе, нежели в тот час, когда он отправился на поиски пропитания. Нет, уличные фонари по-прежнему ярко освещали здание, вокруг были припаркованы автомобили, но на лужайке перед домом собралась огромная толпа. Аргайл прекрасно помнил, что, когда уходил, возле музея не было как минимум пятнадцати полицейских автомобилей, четырех машин «скорой помощи» и нескольких вертолетов.

Странно, подумал он. Движимый самыми мрачными предчувствиями, почему-то полагая, будто что-то случилось с его Тицианом, Аргайл изменил маршрут и зашагал обратно, к музею.

— Извините. Дальше нельзя. Вход закрыт до утра.

Эти слова прозвучали из уст полисмена внушительной комплекции. Он столь решительно преградил путь Аргайлу, что тот сразу понял: спорить с ним бесполезно. Пусть у стража порядка не было тяжелой экипировки, Аргайл ни на секунду не усомнился в том, что должен ему повиноваться. Но любопытство просто раздирало его, и тогда он твердым тоном заявил, что его вызвал сам директор музея, велел явиться незамедлительно. Самуэлъ Тейнет. Директор.

Полисмен не знал Тейнета, но немного смягчился:

— Кажется, такой толстенький коротышка? Который все время машет ручками?

Аргайл кивнул. Точнее описать Тейнета было просто невозможно.

— Он только что прошел с детективом Морелли в административное здание, — несколько неуверенно сообщил страж порядка.

— Именно там мы и договорились встретиться, — не моргнув глазом, солгал Аргайл и сам себе поразился: ловко вышло, ничего не скажешь.

Он тут же возгордился. Аргайл никогда не был искусным лжецом. Даже самая мелкая ложь всегда давалась ему мучительно. Он широко и радостно улыбнулся полицейскому и вежливо попросил его пропустить. Похоже, получилось весьма убедительно, поскольку через несколько секунд Аргайл уже взбегал по лестнице административного корпуса навстречу приглушенному гулу голосов.

Доносился гул из кабинета Самуэля Тейнета, отделанного по последнему слову официозной моды. Если во внешней отделке здания архитектор проявил сдержанность и скромность, то на офис не пожалел сил и средств. На взгляд Аргайла, помещение выглядело блеклым и безликим, но в отсутствии вкуса дизайнера упрекнуть было нельзя. Белоснежные стены и диван, ковер в бежево-белых тонах; новомодные кресла на металлических ножках с сиденьями из белой кожи, черный деревянный письменный стол. Единственным ярким цветовым пятком в комнате были два висевших рядом на стене абстрактных полотна с пестрыми завихрениями линий.

Не считая, разумеется, крови, которая присутствовала тут в огромном количестве. Но то, вне всякого сомнения, являлось последним штрихом, нанесенным совсем недавно, и не входило в разработанную дизайнером концепцию.

А на ковре распростерлось безжизненное и недвижимое тело Самуэля Тейнета. Потрясенный Аргайл увидел его сразу, как только переступил порог.

— Убит? — прошептал он, не в силах оторвать взгляд от этого ужасного зрелища.

Неряшливый усталый мужчина в модном пиджаке — костюм совершенно неприемлемый в итальянской полиции и даже в кругах карабинеров — поднял голову и некоторое время смотрел на Аргайла, пытаясь сообразить, кто перед ним, затем презрительно фыркнул.

— Да какой там убит, о чем вы? — рявкнул он. — Просто брякнулся в обморок, вот и все. Да вы подойдите, посмотрите хорошенько, присядьте рядом. Он придет в себя через несколько минут.

За письменным столом виднелось нечто напоминающее по очертаниям человеческую фигуру. Нечто было прикрыто белой простыней, на которой красовались алые пятна. Аргайл всмотрелся, его начало поташнивать.

— Кто ты такой, черт побери? — с простительной в таких обстоятельствах прямотой осведомился мужчина.

По всей видимости, это и был детектив Морелли. Аргайл объяснил.

— Работаете здесь, в музее?

Аргайл снова пустился в объяснения.

— Так вы здесь не работаете? — возмущенно воскликнул мужчина.

Аргайлу пришлось признать, что это так.

—Тогда убирайтесь отсюда.

— Но что происходит? — продолжал упорствовать Аргайл. Любопытство взяло верх над всеми остальными чувствами.

Детектив не ответил, наклонился и небрежным движением откинул край простыни, прикрывавшей тело на полу, за креслом. Аргайл взглянул и болезненно поморщился. Он сразу узнал эти заостренные вверху уши: такие раз увидишь — не забудешь.

Внезапная и скоропостижная кончина Артура М. Морзби, президента «Морзби индастриз» и прочих многочисленных компаний и учреждений, была вызвана, говоря сухим официальным языком протокола, выстрелом в голову из пистолета с близкого расстояния. А потому зрелище было не из приятных, и Аргайл облегченно вздохнул, когда детектив опустил край простыни на лицо покойного, и тот снова превратился в нечто напоминающее по очертаниям человеческую фигуру.

Морелли пребывал в самом скверном настроении. Ему только что отказали в повышении по службе, к тому же он чувствовал, что у него начинается летняя простуда. Морелли находился на дежурстве вот уже восемнадцать часов, и ему смертельно хотелось побриться, принять душ, плотно поесть и прилечь отдохнуть. Кроме того, он страдал хроническим воспалением десен и, понимая, что перспектива похода к дантисту неизбежна, страшился ее. Нет, Морелли вовсе не боли боялся; с этим до сих пор удавалось справиться. Он боялся счета, который выставит ему зубной врач, поскольку тот не уставал твердить, что лечение десен — дело длительное и дорогостоящее. Дантист коллекционировал старинные автомобили — дело доходное и тоже весьма дорогостоящее. И детектив Морелли не был уверен, действительно ли его десны нуждаются в лечении, или же зубной врач положил глаз на новый карбюратор для своего «бугатти» 1928 года выпуска.

— Вам помощь не требуется? — осведомился Аргайл. Просто он не придумал ничего лучшего. Показалось, что фраза соответствует случаю и ничего оскорбительного в ней вроде бы нет.

— Это от вас, что ли? — мрачно покосился на него детектив. — Можете не беспокоиться.

— Да какое там беспокойство, я готов! — с энтузиазмом воскликнул Аргайл.

Морелли принялся терпеливо объяснять, что лос-анджелесский отдел убийств примерно с полвека успешно обходился без его, Джонатана, помощи и уж как-нибудь обойдется еще некоторое время, но вдруг с пола донесся болезненный стон. Тейнет, упав в обморок, выбрал для этого самое неподходящее место — завалился прямо перед дверью, затруднив таким образом доступ в комнату. Стон был вызван тем, что нога в грубом полицейском ботинке ненароком пнула его под ребра.

— А, наша Спящая красавица! — усмехнулся Морелли и обернулся к Аргайлу. — Все еще хотите быть полезным? Тогда уберите его с дороги. И вообще, убирайтесь все отсюда поскорей!

Аргайл склонился над директором, помог ему подняться на ноги и, неуверенно поддерживая под локоток, вывел в коридор, сказав Морелли, что они будут где-нибудь здесь, поблизости. Он довел Тейнета до дивана, усадил и начал хлопотать — безуспешно пытался открыть окно, раздобыл стакан воды для пострадавшего.

Некоторое время Тейнет не мог вымолвить ни слова. Тупо смотрел на Аргайла, прежде чем к нему вернулся дар речи.

— Что случилось? — задал он наконец весьма неоригинальный вопрос.

Джонатан пожал плечами:

— Я надеялся, вы расскажете мне. Вы же были там, когда все произошло. А я… я заглянул случайно, из чистого любопытства.

— О, нет-нет, ничего подобного, — возразил Тейнет. — Сам я узнал об этом, когда прибежал Барклай и начал говорить, что надо срочно позвонить в полицию. Сообщил, что произошел несчастный случай.

— Значит, он туповат, ваш Барклай, если принял убийство за несчастный случай, — заметил Аргайл.

— Думаю, он просто не хотел говорить правду перед всеми этими газетчиками, что там собрались. Вечно слетаются, как мухи на дерьмо. От них почти невозможно что-либо скрыть.

— Это он нашел тело?

— Мистер Морзби сказал, что должен побеседовать с ди Соузой, и выбрал для этого мой кабинет…

— Почему?

— Что почему?

— Он ведь мог переговорить с ним где угодно, вам не кажется?

Тейнет неодобрительно насупился.

— Ди Соуза хотел поговорить с ним об этом бюсте. А сам бюст находится у меня в кабинете. Но чуть позже…

Аргайл открыл рот спросить, на сколько именно позже. Эту привычку концентрироваться на мелочах и деталях он унаследовал от Флавии за долгие годы их знакомства. Но решил, что собьет Тейнета с мысли, и ничего говорить не стал.

— Позже мистер Морзби позвонил по внутреннему телефону и вызвал к себе Барклая. Тот пошел и нашел… это. Мы позвонили в полицию.

У Аргайла было еще примерно две дюжины вопросов, которые он собирался задать Тейнету, но допустил роковую ошибку. Аргайл решил предварительно расположить их в порядке важности. О чем Морзби собирался переговорить с ди Соузой? Где находился сам ди Соуза? Сколько было времени, когда все это произошло? И вот, к сожалению, Тейнет воспользовался наступившим молчанием и погрузился в собственные печальные размышления.

Со стороны это могло бы показаться эгоистичным поступком, извиняли Тейнета лишь экстраординарные обстоятельства. Самуэль Тейнет никогда не любил Морзби, никто его не любил. И тот ужасный факт, что застрелили человека, становился, по мнению Тейнета, еще ужаснее от того, что произошло это именно в его кабинете и в музее. Но ужаснее всего казался ему тот факт, что случилось это до того, как Морзби успел объявить о создании Большого Музея. Были ли подписаны все необходимые документы? Тейнет просто не находил себе места, желая узнать об этом как можно скорее.

— Полагаю, что все бумаги были уже соответствующим образом завизированы и подписаны, — пробормотал он. — Нет, более неподходящего времени выбрать было просто нельзя!

— Вы хотите сказать, мистера Морзби убили как раз перед тем, как он собирался публично объявить о своем проекте? Не кажется ли вам это странным?

Тейнет тупо уставился на Аргайла. В этот момент все казалось ему странным. Но не успел он ответить, как отворилась дверь, и вошел детектив Морелли, еще более взъерошенный и задумчиво потирающий воспаленные десны.

— Ящик у вас в комнате, — без предисловий начал он. — Что в нем?

Тейнет замер, стараясь собраться с мыслями.

— Ящик? — переспросил он.

— Ну, такая большая деревянная коробка.

— Ах да. Это Бернини. Просто его еще не открыли.

— Нет, открыли. И он пуст. И что это за штука такая, Бернини, а?

Тейнет разинул рот, потом вдруг вскочил и ринулся из комнаты. Аргайл с Морелли бросились следом и ворвались в кабинет как раз в тот момент, когда Тейнет судорожно шарил в пустом ящике, шурша упаковочной бумагой.

— Я же вам говорил, — усмехнулся Морелли. Тейнет вынырнул из ящика, в его реденьких волосах застряли кусочки пластиковой прокладки. Лицо было бледно, как мел.

— Ужасно, просто ужасно! — воскликнул он. — Бюст пропал. Он стоил четыре миллиона долларов и не был застрахован.

До Морелли и Аргайла наконец дошло, что сокрушается Тейнет больше по утерянному Бернини, нежели по убитому Морзби.

Аргайл заметил, что администрация поступила не слишком благоразумно, не застраховав предварительно столь ценное произведение.

— Соглашение о страховке должны были подписать завтра утром, сразу после установления бюста в музее. Страховая компания отказывается нести ответственность за объекты, находящиеся в административном здании.

Они считают, что здесь небезопасно. Лангтону пришлось временно разместить здесь бюст, чтобы Морзби мог взглянуть на него, если захочет. Просто было как-то неловко заставлять его спускаться в хранилище.

— Где Гектор ди Соуза? — спросил Аргайл, решив наконец, что это и есть ключевой вопрос.

Тейнет ответил растерянным взглядом.

— Понятия не имею, — пробормотал он и принялся озираться по сторонам, словно испанец мог вдруг выскочить откуда-нибудь из шкафа.

После паузы Морелли спросил, кто такой ди Соуза, и Аргайл объяснил:

— Сеньор ди Соуза привез этот бюст из Европы, а потом вдруг отчего-то расстроился и захотел переговорить с мистером Морзби. Они пришли сюда, в кабинет мистера Тейнета, чтобы объясниться. Но через некоторое время Барклай обнаружил тело. Ну и, очевидно, бюст исчез примерно тогда же.

Морелли кивнул — одновременно понимающе и раздраженно.

— Но почему же вы прежде и словом не обмолвились об этом ди Соузе? — спросил он Тейнета.

Вопрос носил риторический характер, и дожидаться ответа он не стал. Вместо этого Морелли схватил телефонную трубку и отдал распоряжение, чтобы ди Соузу нашли, и как можно скорее.

— Если вам интересно знать мое мнение… — начал Аргайл, уверенный, что Морелли пригодятся его опыт и осведомленность.

— Не интересно! — грубо отрезал детектив.

— Да, но…

— Идите, — сказал Морелли и для пущей убедительности указал на дверь, чтобы Аргайл не сомневался, где именно находится выход.

— Просто я хотел…

— Вон отсюда! — Похоже, детектив окончательно потерял терпение. — Поговорю с вами позже, если, конечно, вы владеете нужной нам информацией, — добавил он. — А теперь уходите.

Аргайл был глубоко разочарован. Ему нравилось конструировать разного рода теории, и полиция в Риме была к ним восприимчива. Очевидно, лос-анджелесская полиция придерживается каких-то других принципов и подходов. Аргайл взглянул на Морелли, понял, что тот не шутит, и нехотя вышел из комнаты.

Морелли с облегчением вздохнул, но тут же нахмурился, услышав, как один из его коллег захихикал.

— Ладно, — сурово сказал он. — Начнем с самого начала. Вы можете идентифицировать личность этого человека? — официальным тоном спросил он у Тейнета.

Тот пошатнулся, но все же устоял на ногах.

— Это Артур М. Морзби II, — ответил он.

— Точно?

— Точнее быть не может.

Заявление произвело на Морелли глубочайшее впечатление. Нет, конечно, северный Лос-Анджелес не походил на зону военных действий в отличие от других районов города, но насилие имело место и здесь. И жертвы его, если говорить в целом, были не столь уж значимы и живописны. Лишь изредка здесь потрошили выдающегося в социальном плане члена общества. А в остальном голливудские режиссеры, телевизионные магнаты, знаменитые актеры, модели и прочие представители местной киноиндустрии как-то умудрялись оставаться целыми и невредимыми.

Морелли нервничал. Точных цифр он, конечно, не помнил, но был готов побиться об заклад, что процент раскрытых убийств здесь достаточно низок. Безусловно, радоваться тут особенно нечему, но и своя положительная сторона тоже была. Его начальство прекрасно понимало, что обвинительный приговор в таких случаях выносится редко, и не имело к нему претензий. Морелли доводилось довольно часто арестовывать людей, и он заработал репутацию крепкого профессионала. Всегда он работал честно, не жалея сил, и если дело разваливалось в суде, утешался мыслью, что в следующий раз повезет больше.

Но сейчас у него возникло неприятное ощущение, что на этот раз за его работой будут следить крайне внимательно и с пристрастием. Как ни старайся, все равно найдутся недовольные.

— Хотелось бы поподробнее узнать, — продолжил он, — какая у вас здесь система сигнализации. У вас ведь есть система сигнализации?

Тейнет фыркнул:

— Разумеется, есть. Да весь музей опутан проводами не хуже пресловутого Форт-Нокса.

— И мы можем проверить, открывались ли какие-либо другие двери, помимо главного входа?

— Конечно. Теоретически убийцу должны были заснять камеры в коридоре, хотя лично я в этом сильно сомневаюсь.

Далее Тейнет объяснил, что сложная и разветвленная система сигнализации включает также видеокамеры, установленные в каждом помещении музея. Конечно, административное здание охраняется не так строго, но напоминает в этом смысле тюрьму для особо опасных преступников. Они отправились в офис главного охранного управления, комнату на третьем этаже, до отказа набитую различным электронным оборудованием и напоминающую небольшую киностудию. Они стояли и разглядывали все эти приборы, не зная, с чего начать, но тут в помещение вошел высокий лысеющий господин лет под сорок, просто излучающий любопытство.

— Кто вы? — спросил его Морелли.

Мужчина представился. Его звали Робертом Стритером, он занимал должность начальника службы безопасности. На смену любопытству тут же пришло смятение, когда ему коротко сообщили, что произошло. И попросили объяснить, как же это получилось, что такая сложная и дорогостоящая система не смогла предотвратить преступления.

— Иными словами, — сказал детектив, — получается, что все эти ваши хитроумные штучки просто напрасная трата денег. Если бы не этот Барклай, тело до сих пор оставалось не обнаруженным. Никто не узнал бы о том, что случилось, еще бог знает сколько времени. Какая же от них польза, позвольте узнать?

Стритер был тоже озадачен, возможно, даже больше, чем детектив. В конечном счете от этого зависело, сохранит он свое место или нет. Вначале Стритер появился здесь в качестве консультанта, когда музей еще только начал расширяться, и давал советы относительно того, как лучше защитить коллекцию. Но работа консультанта, как он позже выяснил, есть не что иное, как разновидность безработицы, и доходы Стритера носили в ту пору неустойчивый характер. Но затем он вдруг увидел для себя возможность и воспользовался ею. Отчет его выглядел просто удручающе. По мнению Стритера, в плане безопасности музей можно было сравнить с картонным кукольным домиком. Никакой надежности. Он не только составил весьма пространный список всех необходимых устройств и приспособлений, но и снабдил его диаграммами и чертежами, показывающими, что даже в случае вооруженного вторжения или взлома преступление может быть предотвращено, а угроза — нейтрализована.

Для музейных сотрудников все это было китайской грамотой, однако они единодушно пришли к выводу, что создание подобной системы абсолютно необходимо для всех и каждого, кто хочет заняться рискованным музейным бизнесом. Кроме того, Стритера рекомендовал сам Морзби. Он оказался соучеником его жены по колледжу или что-то в этом роде. Они единодушно решили, что, невзирая на колоссальные расходы, в музее следует создать специальный отдел по охране и безопасности, а главой его, естественно, назначить Стритера. Тут уж он развернулся во всю мощь — принялся нанимать секретарш, помощников по безопасности, даже создал специальное подразделение по связям с общественностью, призванное выкачивать деньги из спонсоров. Его личный штат состоял из двенадцати человек, еще шестеро охранников патрулировали помещение, а уж что касалось всяких там электронных приспособлений, то им могло позавидовать даже ЦРУ. Стритер настолько обнаглел, что даже начал указывать, где и как следует развешивать картины. И все исключительно в интересах безопасности. Он умудрился сохранить свою должность консультанта и разъезжал по стране с лекциями на тему «Музейная безопасность в наши дни» за отдельную и весьма приличную плату. Это означало, что в Лос-Анджелесе он бывал все реже и реже, а потому начал выбивать себе должность заместителя, который курировал бы все вопросы в его отсутствие.

Далеко не все одобряли имперские замашки Стритера, в первую очередь Тейнет, почувствовавший в действиях охранника явную угрозу своему положению. Нет никакой необходимости, твердил он, ни в самом Стритере, ни в той бюрократии, которую он тут развел. Неудивительно, что Стритер яростно оспаривал его точку зрения, и вскоре они превратились в заклятых врагов. Случившееся должно было расставить все на свои места. Последние события должны были продемонстрировать или полную бесполезность всех систем безопасности (тогда победа оставалась за Тейнетом), или же доказать, что система нуждается в дальнейшей доработке и укреплении, что, несомненно, превратило бы музей в гибрид сталинского ГУЛАГа и завода по электронному оборудованию (победа Стритера). Имелся и третий вариант: музей должен был окончательно разориться, и тогда оба противника стали бы безработными.

Смекнув, чем пахнет для него это прискорбное происшествие, начальник охраны принялся с пеной у рта доказывать, будто начальство поскупилось, и ему доставили совсем не то оборудование, что требовалось.

— Я неоднократно подчеркивал, насколько безрассудно экономить на безопасности. Для оптимального…

— Пожалуйста, перестаньте. Мы здесь совсем не для этого, — произнес Морелли, потирая воспаленную десну. Он слишком устал, чтобы вмешиваться в местные музейные дрязги. — Почему бы вам просто не показать, что у вас есть, а не то, чего вы хотели бы.

По словам Стритера получалось, что все музейные помещения были снабжены системой видеокамер, каждая из которых в минуту обеспечивала обзор минимум восьмидесяти двух процентов площади. С равным успехом все эти камеры могли быть автоматически направлены в те места, где активировались датчики давления или сигнальные лучи улавливали посторонний предмет. Система входа с помощью специальных карточек могла автоматически блокировать вход и выход каждого музейного сотрудника; причем их личные коды были коррелированы с телефонной системой здания, поэтому администрация знала, куда и когда они звонят. Еще несколько сенсорных датчиков фиксировали перемещение людей из комнаты в комнату по их персональным карточкам. И наконец, установленные в каждой галерее микрофоны позволяли слушать разговоры — на тот случай, если кто-либо из посетителей вдруг начнет планировать ограбление. Естественно, все помещения музея были снабжены детекторами дыма, детекторами-металлоискателями, а также специальными устройствами для улавливания запаха взрывчатки.

— Бог ты мой! — изумленно пробормотал Морелли, когда объяснение подошло к концу. — Да вы здесь ко дню Страшного суда подготовились! И еще у меня создалось впечатление, что за сотрудниками вы наблюдаете более пристально, чем за посетителями.

— Может, вам и покажется это смешным, — обиженно возразил Стритер. — Но нашего босса убили именно потому, что многие мои рекомендации попросту игнорировались. А теперь моя система сообщит вам, кто это сделал.

Тейнету показалось, что голос Стритера лишен обычно присущей ему убедительности, но Морелли не обратил на это внимания. Он был целиком поглощен наблюдением за тем, как Стритер манипулирует совершенно уникальной системой контроля на центральном пульте компьютерного управления.

— Вполне естественно, что административное здание охраняется не столь строго, но визуальный контроль его помещений все же производится. И в данный момент я вывожу запись, оставшуюся на видеокамерах, на этот видеоприемник, — пояснил Стритер и указал пальцем.

— Он хочет сказать, что изображение должно появиться на экране, — подобострастно подхватил Тейнет.

Стритер с мрачным видом покосился на него, затем решительно отвернулся и уставился на экран, который оставался абсолютно черным.

— О… — пробормотал Стритер.

Директор и детектив вопросительно посмотрели на него, он снова бросился к главному компьютеру и принялся нажимать кнопки.

— Черт… — прошептал Стритер.

— Позвольте высказать догадку. Вы забыли зарядить пленку?

— Ну разумеется, нет! — обиженно воскликнул начальник охраны, продолжая манипулировать кнопками. — Никакой пленки в этой системе не используется. Похоже, вышел из строя узел визуальной записи.

— Камера сломалась, — негромко произнес Тейнет.

Стритер попробовал получить изображение с видеокамеры, установленной в коридоре, ведущем к кабинету Тейнета. Снова ничего. Тщательная проверка показала, что камера перестала работать вскоре после 8.30 вечера. Дальнейшие исследования выявили, что причиной сбоя в функционировании высоких технологий стал паштет с бутерброда, которым залепили объектив.

Морелли, всегда испытывавший недоверие ко всем этим современным штучкам-дрючкам, ничуть не удивился. Удивление (причем самое приятное) он испытал бы, лишь увидев на экране злодея, сбегающего вниз по ступенькам и вытирающего окровавленные руки носовым платком. Однако пятнадцать лет работы в полиции научили Морелли, что жизнь редко преподносит подобные приятные сюрпризы. К счастью, в его распоряжении всегда оставались надежные и проверенные временем полицейские методы.

— Кто это сделал? — спросил он Тейнета.

На лице директора отразилась полная растерянность.

— Понятия не имею… — после некоторого раздумья пробормотал он.

— А что случилось дальше?

— Не знаю.

Морелли выдержал многозначительную паузу — тоже один из стандартных приемов, не слишком, впрочем, эффективный. Просто иногда это помогало собраться с мыслями.

— Расскажите мне, что произошло после того, как тело было обнаружено, — произнес он, полагая, что начать лучше всего именно с этого.

И Тейнет, изредка перебиваемый Стритером, принялся отчитываться. На вечеринку приехал Морзби, некоторое время пробыл в зале с гостями, затем к нему подошел Гектор ди Соуза и сказал, что им надо срочно переговорить.

Тут снова встрял Стритер: заметил, что ди Соуза был сильно возбужден и настаивал на приватном разговоре.

— А что именно он сказал?

— О, вы ставите меня в затруднительное положение. Ну, короче, он подошел к мистеру Морзби и произнес примерно следующее: «Я так понял, вы получили моего Бернини». Тогда мистер Морзби кивнул и промолвил: «Наконец-то». Ди Соуза спросил, точно ли он в этом уверен. Мистер Морзби ответил, что он — то есть ди Соуза — должен ему многое объяснить.

— Что именно?

Стритер пожал плечами:

— Не знаю. Просто пересказываю вам то, что слышал.

— Время?

— Точно не скажу. Кажется, вскоре после девяти.

Морелли обернулся к Тейнету:

— А вы представляете, о чем там могла идти речь?

Тот покачал головой:

— Понятия не имею. Чуть раньше я сам перемолвился словом с ди Соузой. Он сокрушался по поводу бюста, но вот почему именно, так и не объяснил. Просто настаивал, что ему нужно срочно переговорить об этом с Морзби, причем в приватной обстановке. Возможно, у них возник спор из-за цены.

— Немного странно, не кажется ли вам, затевать спор о цене, когда вещь уже продана?

Тейнет снова пожал плечами, словно намекая, что этих торгашей от искусства ему понять сложно.

— Скажите, а у вас в директорском кабинете, случайно, нет микрофона? — спросил Морелли.

Стритер изобразил недоумение, затем — крайнюю степень возмущения.