Ответственный за обмундирование не должен был «раздавать слишком длинные или слишком короткие одеяния, а обязан подбирать соразмерные одеяния тем, кто будет ими пользоваться, в соответствии с размерами каждого». Волосы всем рыцарям следовало коротко стричь, а вот бриться им не разрешалось, поэтому все храмовники были бородатыми. Во внешнем виде не дозволялось никаких модных атрибутов – предписывалось общим указом, чтобы «ни один постоянный брат (frater remanens) никогда не имел меховой одежды или одеял, сделанных из овечьего или бараньего меха», и «не носил остроносой обуви и шнурков… ибо все эти мерзости пристали только язычникам».
      Как и монахи, рыцари должны были принимать пищу в трапезной и в тишине. А поскольку, «как известно, употребление мяса в пищу является способом развращения плоти», то мясо разрешалось лишь три раза в неделю: полное его запрещение могло подорвать физические силы воинов. По воскресеньям рыцарям и священникам разрешалось по два мясных блюда, а оруженосцам и сержантам – только одно – и «пусть благодарят Господа и за это!» В понедельник, среду и субботу братья получали два-три овощных блюда с хлебом. По пятницам устраивались посты, а в течение примерно шести месяцев – со Дня всех святых (в ноябре) до Пасхи – еда резко ограничивалась. От поста освобождались только раненые и больные. Десятая часть пищи тамплиеров и все, что оставалось после трапезы, отдавались нищим.
      Столь суровый Устав был продиктован опасениями Бернарда Клервоского и других отцов церкви, что без строгих монастырских ограничений рыцари-тамплиеры могут снова перевоплотиться в грешных мирян. Орден получал право на пользование земельными владениями, домами и людьми, обязываясь «править ими по справедливости». Храмовникам также разрешалось взимать десятину, дарованную светскими или духовными властями. Охота, в том числе соколиная, была запрещена. Исключение было сделано лишь для охоты на львов, которые, как сатана, «ходят кругами, выискивая, кого бы пожрать». Запрет налагался не только на остроносые туфли и шнурки, но также на золотые и серебряные украшения на оружии и лошадиной упряжи, а походный мешок для продовольствия предписывалось иметь только из льна или шерсти.
      Братьям следовало воздерживаться от легкомысленных замечаний в своих беседах – «говорить просто, без смеха и смиренно немногие, но разумные слова и не кричать», ибо «в многословии всегда кроется порок». Было запрещено хвастать своими прошлыми подвигами: «Со гневом запрещаем, чтобы какой-нибудь постоянный брат дерзнет вспоминать с братом своим или кем-либо другим те, лучше всего сказать, глупости, которые он в неумеренном количестве произносил в миру во время военной службы, и услаждения плоти с нич-тожнейшими женщинами». Бедным воинам Христовым предписывалось «избегать соперничества, зависти, недоброжелательности, ропота, сплетен, злословия и бежать их, как некой чумы», а в качестве профилактического средства против зависти, запрещалось «просить себе коня или оружие, принадлежавшее другому брату», и «только магистру позволено давать коней или оружие кому угодно и вообще кому угодно какую угодно вещь».
      Было очевидно, что рыцарям неизбежно придется вступать в контакт с мирянами, однако им запрещалось «без позволения магистра… идти в селения, кроме как ночью помо-литься у Гроба Господня и у других молитвенных мест, которые находятся в пределах града Иерусалима». Но даже и в этих случаях братьям предписывалось ходить парами; и, если бы пришлось остановиться на постоялом дворе, «никто из братьев, либо оруженосцев, либо сержантов не может войти в покои другого, чтобы увидеться или побеседовать с ним без предварительного разрешения».
      Как и монастырский аббат, магистр обладал неограниченной властью. «Подобает тем рыцарям, которые считают, что нет ничего любезнее Иисусу, чем послушание, беспре-кословно повиноваться магистру ради своей службы, так как они принесли обет, ради славы высшего блаженства или страха пред Геенной. Следует же так соблюдать послушание, что-бы, когда что-либо будет приказано магистром или же тем, кому он это поручил, тут же это исполнить без промедления, словно приказ отдал сам Христос». Магистр при желании мог советоваться с наиболее мудрыми и опытными из братьев, а в серьезных делах собирать общий совет, дабы выслушать мнение всего собрания и «сделать то, что является лучшим и более полезным, по мнению магистра». Магистр и орденское собрание – так называемый «общий капитул» – имели право наказывать братьев, нарушивших обет.
      Среди семидесяти трех статей этого орденского устава, одобренного на Соборе в Труа, около тридцати основаны на правилах, разработанных в свое время Бенедиктом Нурсийским. Бернард и другие церковные иерархи скорее стремились превратить рыцарей в монахов, чем сделать из монахов рыцарей. Разумеется, в этом уставе встречаются и некоторые военные положения – в частности, определяющие количество лошадей, которыми может распоряжаться рыцарь; имеется даже параграф о допущении – из-за жаркого климата заморских земель – в летнее время заменять шерстяные рубахи на холщовые. Однако весь документ явно направлен на «спасение рыцарских душ», а не на организацию действенной охранной службы. Католические иерархи, похоже, не предвидели, что внедрение строгой монашеской дисциплины среди профессиональных военных – да еще впервые за все время после падения Западной Римской империи – придет к появлению высокоорганизованной и дисциплинированной тяжелой кавалерии, заметно превосходящей по мощи воинские подразделения, основанные на весьма непостоянной личной преданности сеньору или набранные из наемников.
      Однако орден рыцарей Храма вполне мог оказаться и мертворожденным, если бы не получил столь явного одобрения на церковном Соборе в Труа, решение которого позднее благословил и папа Гонорий II. Столь успешный исход во многом был предопределен поддержкой Бернарда Клервоского, которую тот возобновил по возвращении в Клерво. Там он написал духовное воззвание «Dе laude novae militae», что по-латыни значит «Во славу нового рыцарства». Был ли этот труд вызван развернувшейся против тамплиеров критикой? По возвращении в Иерусалим Гуго де Пейн получил письмо некоего Гио, пятого приора цистерцианского аббатства. Это был весьма уважаемый монах, который считал своим долгом убедить тамплиеров, что их призвание – в духовной сфере, а не в военном деле. «Абсолютно бесполезно атаковать внешних врагов, если вначале мы не победим врагов в самих себе». Копии своего письма он направил в Иерусалим с двумя миссионерами и настоятельно просил Гуго зачитать это послание всем членам ордена.
      Можно не сомневаться, что именно Гуго настоял на том, чтобы Бернард написал свое «Dе laude…» и тем самым успокоил озадаченных тамплиеров и потенциальных новичков: сам клервоский аббат пишет во введении, что взялся за перо лишь после третьей просьбы. В своем трактате он обращается к братьям, призывая остерегаться искушения дьявола, ко-торый попытается извратить их добрые намерения, направить их усилия на убийство врагов и разжигание военного костра и отвлечь от благородной и богоугодной цели призраком «большего добра». Тамплиеры, как он считал, являли собой новую ступень в жизни церкви, а их задачи «резко отличались от традиционного рыцарства»: вместо убийства людей, которое само по себе зло, следует бороться со злом – иначе говоря, заняться истреблением зла, что является несомненным благом. Бернард ничуть не сомневался, что Святая земля является наследственной вотчиной Иисуса Христа, незаконно захваченной сарацинами. Большая часть его трактата посвящена отшсанию жизни и страданий Христа. Так он пытался убедить тамплиеров, что на их долю выпала высокая честь пройти той же дорогой, что и Спаситель. Но самое главное – физическая реальность Святого Гроба Господня напоминает всем христианам, что именно Он когда-то победил здесь смерть.
      «Воодушевленные идеей спасения своих душ, рыцари бесстрашно обрушились на врагов христианства, уверенные в том, что, и мертвые, и живые, они обретут Божественную любовь Иисуса Христа. И в каждой воинской стычке они мысленно повторяли примерно такие слова:
      "Живые и мертвые, мы все принадлежим Богу. Слава победителям, вернувшимся с поля битвы! Но благословенны и мученики, павшие в сражении! Присоединяйтесь, храбрые мужи, если готовы жить и сражаться за Господа. Жизнь действительно прекрасна и победа восхитительна, но… лучше всего этого смерть. Ибо погибших в бою благословляет сам Господь. Насколько же более благословенны павшие во имя Господа?"»
 

6. Тамплиеры в Палестине

 
      По завершении Собора в Труа Гуго де Пейн вернулся в Палестину. Несколько его лейтенантов, однако, задержались в Европе, чтобы принять новобранцев, собрать пожертвования и решить некоторые административные дела. Хотя на тот момент общественное положение и служебные функции официальных руководителей тамплиеров были определены еще не до конца, тем не менее в документах упоминаются келари, сенешали и провинциальные магистры. Пайен де Мондидье, один из девяти отцов-основателей ордена, судя по всему, представлял тамплиеров во Франции к северу от Луары; Гуго де Риго собирал пожертвования в районе Каркассона; Пьер де Ровира – в Провансе; а будущий магистр ордена Эврар де Бар – в Барселоне. Приношения могли быть как весьма скромные: клочок бесплодной земли, конь, меч, доспехи и даже пара штанов, – так и очень богатые: крупные земельные наделы, доходы от рыночной торговли и мукомольного производства во владениях таких магнатов, как герцог Бретонский или Элеонора Аквитанская. Элеонора также освободила тамплиеров от выплаты таможенных пошлин в порту Ла-Рошель.
      Как мы уже знаем, весьма теплый прием тамплиерам оказал английский король Генрих I, после смерти которого они разместили свою штаб-квартиру в церковном приходе Святого Андрея в Холборне, у северной оконечности современной Ченсери-лейн. Самые крупные земельные пожертвования тамплиерам достались в графствах Линкольншир и Йоркшир. Эти наделы отличались большими размерами, поэтому более мелкие участки обычно отдавались в субаренду, а сами тамплиеры управляли только крупными имениями (прецепториями). В Йоркшире и в Линкольншире орден, следуя примеру Цистерцианского аббатства, разводил овец и продавал шерсть фландрским ткачам, что приносило немалый доход. Неизвестно, понимали ли это сами основатели ордена, однако практически с самого начала большая часть доходов, получаемых тамплиерами – впрочем, как и госпитальерами, – использовалась для обустройства самих имений: большинство вступавших в орден западноевропейцев стремились вовсе не к воинской службе, а к управлению орденской собственностью, сопряженному с необременительным полумонашеским режимом. Финансовая и управленческая структура ордена тамплиеров, как и цистерцианцев, была довольно проста, и «некоторые управляющие братской собственностью жили фактически вне общины».
      Однако в отличие от церковных пожертвований, которые направлялись конкретному монастырю, дары, предназначенные ордену тамплиеров, передавались в Тампль – его штаб-квартиру в Лондоне. Весьма солидные размеры этих даров предполагалось использовать для обустройства и комплектования бедного рыцарского братства. Первое время среди жертвователей не существовало особых разногласий на национальной почве, поскольку ими двигали те же благочестивые мотивы, что и в отношении обычных монастырей. Например, в епископстве Хенсли (графство Северный Йоркшир в Англии) норманнский барон Вальтер Леспек пожаловал тамплиерам двенадцать гектаров земли; одновременно он передал Клервоскому монастырю прибрежный участок земли на реке Рай, неподалеку от своего замка (монахи назвали новый монастырь Риволи). Еще один мелкий феодал, чье поместье располагалось вблизи Стоунгрей-ва (поселка, где провел детство автор этой книги), передал ордену свои владения за символическую арендную плату в сорок пенсов. Позднее этот самый феодал попал в плен к сарацинам во время одного из крестовых походов.
      В континентальной Европе крупные вклады поступали в первую очередь от князей, хорошо осведомленных о нуждах заморских территорий, – Альфонсо-Жордана, графа Тулуз-ского, сына Раймунда и сводного брата Бертрана, графа Триполи, – а также от тех, кто ранее участвовал в сражениях с мусульманами на Иберийском полуострове. Правивший Арагоном король Альфонсо I, прозванный за отвагу и воинственность Бойцом, был жестким сторонником христианской Реконкисты и поэтому еще в 1130 году даровал тамплиерам соответствующие привилегии. Нетрудно сообразить, что Альфонсо не столько сам собирался помочь рыцарям Храма, сколько рассчитывал на поддержку тамплиеров. В определенной степени арагонский король предвосхитил возникновение ордена тамплиеров их идеи, организовав у себя в королевстве подобные братства рыцарей для борьбы с маврами. Хотя устав таких общин чаще базировался на строгом уставе цистерцианцев, но были и отхождения от него – например, в члены ордена Сантьяго соседнего королевства Леон принимались и женатые мужчины; им даже разрешалось спать со своими женами.
      Главное преимущество военно-монашеских орденов Альфонс видел в том, что благодаря им вновь отвоеванные у мусульман территории оставались под его личным контролем, а не переходили баронам.
      Первоочередные интересы тамплиеров были связаны со Святой землей, а посему они неохотно шли на открытие второго антиисламского фронта; однако выбраться из крепких объятий католических монархов в Иберии оказалось делом нелегким. Чтобы заручиться их поддержкой, португальская графиня Тереза обещала подарить тамплиерам хорошо укрепленный замок в Сауре. А в 1134 году граф Барселонский Раймунд Беренгуер IV вместе со своими вассалами на целый год поступил на службу к тамплиерам. Одновременно он издал указ, выводивший рыцарей из-под юрисдикции светских судов.
      Таким образом, в Реконкисту оказался вовлеченным уже второй рыцарский орден, основанный на Святой земле. Первым был орден госпитальеров святого Иоанна, или иоаннитов, созданный на основе госпиталя святой Марии Латинской с целью организации приюта и защиты богомольцев. Еще накануне 1-го Крестового похода этот монастырь основали в Иерусалиме итальянские купцы из города Амальфи, обладавшие в то время монополией на торговлю со странами Леванта. Подобно первым тамплиерам и в соответствии с канонами церкви Гроба Господня, госпитальеры строго соблюдали устав преподобного Августина из Гиппона, построив странноприимный дом в том самом месте, где ангел возвестил о появлении святого Иоанна Крестителя.
      Создание этого монашеского ордена во главе с братом Жераром было одобрено папской буллой 1113 года. После взятия Иерусалима в 1099 году – за свое благочестие, а также за высокую компетенцию «самых умелых квартирьеров, с которыми приходилось сталкиваться крестоносцам», – госпитальеры не раз удостаивались крупных даров от Готфрида Бульонского, его наследников на королевском троне и других знатных европейцев, узнавших от возвращавшихся с Ближнего Востока солдат и паломников об их самоотверженности. К моменту официального признания в 1113 году госпитальеры располагали в Европе целой сетью странноприимных домов, где находили приют мно-гочисленные паломники, направлявшиеся в Святую землю.
      Брата Жерара, скончавшегося в 1120 году, по традиции сменил Раймунд де Монтейльский, франкский рыцарь, осевший в Иерусалиме по окончании 1-го Крестового похода. Как и Гуго де Пейн, он понимал, что для защиты паломников необходимы надежные вооруженные формирования. И хотя госпитальеры никогда не отказывались от своей главной задачи – защиты паломников, а также «всех сирых и убогих», – их братство фактически превратилось в духовно-рыцарский орден. В 1128 году, когда Гуго де Пейн был в Европе, госпитальеры во главе с Рай-мундом Монтейльским сопровождали короля Балдуина II в походе крестоносцев на мусульманский Аскалон.
      Оба рыцарских ордена развивались бок о бок: управленческая структура, созданная тамплиерами в Европе, основывалась на опыте госпитальерских командорств; в то же время Устав храмовников, принятый на Соборе в Труа, и мощная идеологическая поддержка со стороны Бернарда Клервоско-го способствовали быстрому превращению ордена госпита-льеров в военизированное монашеское братство. Госпитальеры выбрали более мягкий вариант устава, приписываемого Блаженному Августину, но позаимствовали у тамплиеров титул магистра для своих вождей. Их главная резиденция в храме Гроба Господня вскоре соединилась с монастырем Святой Анны, который располагал огромным залом, где могли разместиться до двух тысяч паломников и несколько сот рыцарей, – «зданием столь величественным и удивительным по красоте, что его стоило увидеть хотя бы раз».
      Король Альфонсо I Арагонский, обладавший грозной славой «молота мавров», был бездетным, а его брак с Ураккой Кастильской был расторгнут в 1114 году. Из-за отсутствия наследников он вынужден был принять меры, чтобы предотвратить распад королевства после своей смерти, и потому в октябре 1131 года Альфонсо подписал завещание, передав свои владения храму Гроба Господня в Иерусалиме и двум рыцарским орденам – госпитальеров и тамплиеров. Как писал Джонатан Смит, «этим трем я передаю все мое королевство… все свои земельные владения, а также всю власть – духовную и светскую – над епископами, аббатами, монахами, магнатами, рыцарями, горожанами, крестьянами и торговцами, мужчинами и женщинами, детьми и взрослыми, большими и малыми, богатыми и бедными, а также сарацинами и евреями, со всеми законными правами, которые я унаследовал от отца».
      Точные мотивы такого неожиданного поступка остаются неясными, но после смерти Альфонсо I, последовавшей в 1134 году, это завещание было оставлено без внимания, несмотря на настойчивые усилия папы Иннокентия II, и никто из трех наследников не смог вступить в законные права. Однако спустя десять лет удалось достигнуть согласия по этому спорному вопросу с Раймундом Беренгуером Барселонским, и тамплиеры в качестве компенсации за обещанные земельные владения получили полдюжины крепостей, право на «десятую часть королевских доходов, освобождение от некоторых податей и пятую часть всех территорий, отвоеванных у мавров». Таким образом, несмотря на первоначальное нежелание активно участвовать в Реконкисте, орден бедных рыцарей Храма превратился в одну из главных сил по вытеснению мусульман с Иберийского полуострова.
      Вооруженное участие ордена тамплиеров уже в 1144 году в борьбе на испанском фронте показало, что он быстро укрепляется и растет численно. Разумеется, имелись разные причины их участия в этой кампании, однако не стоит недооценивать и религиозное рвение монахов-рыцарей. И если раньше большинство историков оценивали крестовые походы лишь как формальный повод для грабежей и насилия, то сейчас многие из них ставят на первое место мотивы церковного покаяния. «Осуществление крестоносцами своей миссии… требовало больших расходов и финансовых вливаний, и нагрузка на семью многократно возрастала, когда в поход отправлялось сразу несколько ее членов» (Дж. Райли-Смит). То же самое справедливо и в отношении тамплиеров: «Рыцарям, желавшим присоединиться к ордену, полагалось самостоятельно обеспечивать себя одеждой и амуницией». И бремя этих расходов чаще всего несли родственники и друзья. Нередко пожертвования вносились самими рыцарями. Так, Гуго де Пейн и Готфрид де Сен-Омер удостоились высоких похвал за внесение в орденскую казну своего имущества. А Гуго Бурбутон из Северного Прованса, присоединившийся к тамплиерам в 1139 году, на деньги, вырученные от продажи владений, основал командорство, которое остается одним из самых богатых и поныне. По его словам, он поступил так в соответствии с заповедью Христа, приведенной в Евангелии от Матфея: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее». Шестью годами позднее по стопам отца последовал и его сын Никола, передавший ордену все имущество, кроме единственной овцы, которую оставил матери. Он заявил: «…Вручаю себя недостойного рыцарству Христа и Храма, обязуясь быть покорным слугой и братом все оставшиеся дни моей земной жизни, надеясь заслужить отпущение грехов моих и обрести жизнь вечную».
      Хотя род Бурбутонов имел не слишком знатные корни, однако являлся крупнейшим в Западной Европе землевладельцем. Так же поступили Гуго де Пейн, Готфрид де Сен-Омер и многие из тех, кто претендовал на лидерские позиции в братстве тамплиеров. Впрочем, это было характерно и для малоимущих рыцарей; с первых дней существования ордена прием в его ряды не зависел от происхождения и кошелька кандидата в тамплиеры. Куда большее значение имели кавалерийские навыки и опыт участия в боевых сражениях или хотя бы в рыцарских турнирах. Фактически военные ордена были более открыты для желающих, чем обычные монастыри: образования не требовалось – лишь немногие рыцари умели читать и писать, особенно на латыни. Все документы братьям зачитывали капелланы, а от самих рыцарей требовалось лишь повторение молитвы «Отче наш» – нужное число раз и в установленные часы.
      Конечно, среди кандидатов встречались люди не только с однозначно благочестивыми мотивами. Например, такие вельможи, как Гуго граф Шампанский и Гарпен де Бурже, присоединились к тамплиерам уже на закате жизни и по причине одиночества – один развелся, у другого супруга умерла. Более молодых и ограниченных в средствах рыцарей часто привлекали перспективы дальних путешествий и возможность самоутверждения. Были и рыцари, отправлявшиеся в Палестину на собственные средства: например, двоюродный брат Роджера, епископа Уорчестерского, вступил в ряды ордена, когда у него закончились деньги.
      По мере роста численности и могущества ордена стала формироваться его внутренняя иерархия, аналогичная церковной. Довольно быстро магистры военных орденов стали значимыми фигурами не только в Сирии и Палестине, но и в Западной Европе. Провинциальные магистры и командоры, имевшие огромную финансовую поддержку, вошли в число самых влиятельных лиц общества. Закрепившаяся за ними репутация честных и справедливых рыцарей Христа открыла им двери в дома высших священников и вельмож, римских пап и державных монархов.
      С ними были связаны и более романтические представления: в песнях и балладах провансальских трубадуров часто рас-зывалось о рыцарях, которые стали тамплиерами из-за безответной любви. Как мы увидим, Жерар де Ридфор, десятый по счету великий магистр, вступил в орден из-за того, что его предложение руки и сердца было отвергнуто одной знатной дамой; однако в данном случае разбитое сердце не столь много значило, как разрушенные ожидания. При желании можно обнаружить немалое сходство между средневековым орденом тамплиеров и Французским иностранным легионом, который известен нам из новейшей истории. Хотя первый орденский устав предусматривал обязательную проверку кандидатов, однако под давлением обстоятельств от этого требования отказались – орден постоянно нуждался в пополнении. Практически с самого начала в тамплиеры принимали даже отлученных от церкви рыцарей. И вторая статья устава, запрещавшая какое-либо общение с отлученными, постепенно превратилась в свою проти-воположность: «Туда, где, да будет вам известно, собрались отлученные рыцари, мы и приказываем вам отправиться». Даже рыцарь, осужденный за убийство, мог вступить в орден тамплиеров, дабы искупить свой грех. Епитимья, наложенная на рыцарей, убивших архиепископа Кентерберийского Томаса Бек-кета, выразилась в четырнадцати годах воинской службы в рядах тамплиеров.
      Следует также сказать, что в бедном воинстве Христовом утвердился дух нерушимого мужского товарищества, и он сохранялся в самых опасных и суровых жизненных обстоятельствах. Несомненно, это была весьма привлекательная черта крестоносцев, потому мужчин, словно магнитом, тянуло в такие военные ордена. Жизненные правила бенедиктинских и цистерцианских монастырей, основанные на отрешении от мирской суеты, в то же время оставляли должное место братской дружбе. Более того, известные католические настоятели Ансельм Кентерберийский, Бернард Клервоский и Элред Ри-вольский усматривали в подобных отношениях величайшее благо. Элред написал по этому поводу специальный трактат «Dе spirituali amicitia» («О духовной дружбе»), а Бернард, «хотя и не исключал возможность своей дружбы с женщинами, считал, что любовь между мужем и женой никогда не способна достичь такой высоты и силы, как мужская дружба», и был убежден, что «человеческая любовь бесконечно слабее Господней любви, а любовь супругов уступает мужской дружбе». В общественных условиях, когда насилие имело всеобщий – можно сказать, эпидемический – характер, а монархи не могли контролировать своих задиристых баронов, первостепенное значение приобретали родственные и дружеские связи. И как мы уже знаем, нередко именно от кумовства зависело пострижение человека в монахи или его присоединение к крестоносцам. Так, священный крест нашили на свои плащи двадцать пять человек – представители трех поколений рода Ги де Монфери; а тот же отец Бернард появился перед воротами Сито в компании тридцати пяти родственников и друзей.
      Присутствовал ли в подобной мужской дружбе элемент секса? Определенно можно сказать, что между монахами иногда устанавливались некие аmitie particuliere (особые дружеские отношения), на что с неодобрением указывается в поздней истории церкви. Некоторые письма Ансельма, архиепископа бенедиктинского монастыря в Кентербери, читаются как настоящие любовные послания: «Горячо любимый… поскольку я не сомневаюсь, что мы оба одинаково любим друг друга, и уверен, что каждый из нас в равной степени желает другого, что наши помыслы стремятся слиться воедино в пламени любви и мы одинаково страдаем, оттого что наши тела разделены, принужденные нашими ежеднев-ными занятиями…» Или: «Если бы я выразил всю страсть нашей взаимной любви, то боюсь, некоторым непосвященным могло бы показаться, что это заведомое преувеличение. Поэтому я вынужден сокрыть часть правды. Но ты-то знаешь, сколь велика наша взаимная привязанность – глаза в глаза, поцелуй за поцелуй, объятие за объятие».
      И хотя Ансельм писал эти строки за полвека до основания ордена Храма, вполне уместно привести слова этого церковного иерарха в связи с псевдомонашеским образом жизни тамплиеров. На основании приведенных выше цитат американский ученый Джон Босуэлл сделал такой вывод: Ансельм рассматривал гомосексуализм как «рядовой проступок, которому почти любой готов посочувствовать». Однако этот вывод убедительно опровергает другой известный историк, Ричард Саутерн. Он отмечает, что в ту эпоху «никто не имел понятия или не проявлял интереса к наличию врожденных гомосексуальных наклонностей; на уровне средневековых знаний о существовании такого явления его рассматривали просто как симптомы общей греховности, присущей человечеству». В качестве единственной формы гомосексуализма в ХI веке признавалась содомия, которая практически приравнивалась к другой неестественной форме секса – совокуплению с животными.
      Однозначное осуждение содомии – как греха не только против Всевышнего, но и против природы – можно отыскать и учении святого Павла и у Блаженного Августина, с трудами которых были хорошо знакомы грамотные бенедиктинцы. Образованные рыцари и бароны наверняка обращали на эти суждения отцов церкви мало внимания, а во времена Ансельма содомия, несомненно, была нередким явлением – например, при дворе короля Вильгельма Руфуса. «Следует признать, что подобный грех ныне столь широко распространился, – писал Ансельм, – что вряд ли кто-нибудь уже краснеет по этому по-воду, а многие, не сознающие порочность такого занятия, без стеснения предаются ему». Под впечатлением виденного Ансельм, архиепископ Кентерберийский, «неустанно осуждал этот грех и сопутствующие ему внешние атрибуты – длинные волосы и женского вида одежду, – которые провоцируют его».
      Поэтому представляется очевидным, что возможность заняться гомосексуальной «любовью» не являлась причиной вступления рыцарей в орден тамплиеров, хотя отцы-основатели, присутствовавшие на Соборе в Труа, понимали опасность такого явления. Именно поэтому они внесли в устав статью о том, что в братских спальнях всю ночь должны гореть светильники. Кроме того, запрещалось спать в одной постели и раздетыми, «как бы ни искушал коварный дьявол». Также очевидно и то, что отдельные рыцари и сержанты время от времени уступали соблазну. О полагающемся за это наказании подробно говорится в указе от 1167 года, в котором отмечается, что «это столь омерзительный, столь зловонный и столь порочный грех, что его не следует даже поминать вслух». Этот порок приравнивался к убийству христианина и считался даже более серьезным, чем совокупление с женщиной.
      Гуго де Пейн и Гильом де Бур вернулись в Иерусалим в 1129 году вместе с набранным в Европе пополнением для ордена тамплиеров. Король Баддуин II тут же начал подготовку к походу на Дамаск, и в начале ноября армия крестоносцев, включавшая крупный отряд тамплиеров, уже приближалась к столице Сирии. Гильому де Буру была поручена доставка продовольствия и фуража, однако новобранцы, из которых преимущественно состоял его отряд, предались безудержным грабежам и практически вышли из-под контроля. В тридцати километрах от главного лагеря их атаковала легкая дамасская конница – после сражения в живых осталось всего сорок пять рыцарей. Балдуин, рассчитывая застать врасплох торжествующих победу неприятелей, приказал войскам перейти в наступление, но сразу после этого приказа пошли проливные дожди, и раскисшие дороги превратились в вязкие болота. В результате наступление на Дамаск было сорвано.
      Имеются весьма скудные сведения о том, чем Гуго де Пейн и тамплиеры под его началом занимались в течение последующих нескольких лет. Первой крепостью, в которой обосновался рыцарский орден в 1136 году – в данном случае госпитальеры, – стал Бетгибелин, расположенный между Хевроном на Иудейских холмах и прибрежным Аскалоном. Что касается тамплиеров, то они, похоже, сосредоточили усилия на выполнении главной задачи – охране путей, по которым передвигались паломники. Для этого тамплиеры возвели замок, часовню и придорожные строения в городке Цистерна Рубеа – на полпути между Иерусалимом и Иерихоном. Помимо этого, они заняли укрепленную башню около самого Иерихона – в Байт-Джубр ат-Тахтани, замок и монастырь на вершине той самой Карантинной горы, где Иисус, искушаемый дьяволом, постился в течение сорока дней, и еще один замок на реке Иордан – в том месте, где Иоанн Креститель крестил Иисуса.