I

Сквозь тучи над Валлеттой прорвалось солнце, и даже засияла радуга. Старший писарь Хоуи Серд в легком подпитии лежал на животе под 52-й орудийной установкой, подперев руками подбородок, и смотрел на британский десантный корабль, который, пыхтя под дождем, пересекал Гавань. Толстяк Клайд 713 команды Кси, стоя у бортового леера, задумчиво плевал в сухой док. Клайд при росте шесть футов один дюйм весил 142 фунта, родом он был из города Виннетка, а при рождении окрещен Харви.

– Толстяк, – позвал Хоуи.

– Нет, – отозвался Клайд. – Что бы ты ни спросил. Толстяк, как видно, был не в духе. Так со старшем писарем не разговаривают.

– Я вечером иду на берег, – спокойно сказал Хоуи, – и мне нужен плат, потому как, если ты заметил, дождь льет не переставая.

Клайд вытащил из заднего кармана белую бескозырку и напялил ее на голову на манер дамской шляпки.

– У меня тоже увольнительная, – заметил он. В этот момент заорал матюгальник:

– Сдать краску и кисти на склад.

– Давно пора, – пробурчал Хоуи. Он выполз из-под орудийной установки на палубу 01 и присел на корточки. Не обращая внимания на капли дождя, которые попадали ему в уши и стекали по шее, Хоуи смотрел, как солнце красной краской малюет небо над Валлеттой. – Ты что такой смурной, а, Толстяк?

– Ох, – вздохнул Клайд и, сплюнув за борт, проводил взглядом плевок до самого низа. Больше пяти минут молчания Хоуи выдержать нс мог. Поэтому отправился вдоль правого борта к трапу, решив переключиться на рулевого Янгблада, коротышку по прозвищу Тигрик, который, примостившись на нижней ступеньке возле камбуза, резал огурцы.

Толстяк Клайд зевнул. Дождь капал ему в рот, но он этого, похоже, даже не замечал. Клайда мучила одна проблема. Его эктоморфное сложение способствовало склонности к размышлениям. Он был старшиной-артиллеристом третьего класса, и в общем-то эта проблема касалась его лишь постольку, поскольку его койка располагалась прямо над койкой Папаши Хода, который после прибытия на Мальту начал разговаривать сам с собой. Не то чтобы очень громко, а так, что его слышал только Толстяк Клайд.

Учитывая ходившие слухи и принимая во внимание то, какими сентиментальными свиньями были моряки в глубине души, а не только в своих внешних проявлениях, Клайд догадывался, почему пребывание на Мальте так расстраивало Папашу Хода. Папаша даже есть перестал. И еще ни разу не был на берегу, хотя обычно всеми правдами и неправдами старался вырваться в увольнение. А от этого все увольнения были Толстяку Клайду не в кайф, поскольку обычно они ходили пьянствовать вместе.

Лазарь, матрос-срочник, который уже две недели испытывал терпение радарного отделения, вышел со шваброй на палубу и принялся сгонять воду за борт.

– Не знаю, с какой стати я должен заниматься этой ерундой, – заныл он, начиная разговор. – Это не моя обязанность.

– Зря ты не остался в первом дивизионе, – мрачно заметил Толстяк Клайд. Лазарь погнал воду под ноги Клайду. Толстяк отскочил в сторону и, спустившись по трапу, обратился к коротышке-рулевому: – Угости-ка меня огурцом, Тигрик.

– Огурца захотелось? – переспросил Тигрик, который в данный момент уже резал лук. – Ладно. Есть у меня для тебя огурец. – Глаза у него ужасно слезились, а вид был как у капризного плаксы, что, в сущности, соответствовало действительности.

– Порежь и положи на тарелку, – сказал Толстяк Клайд, – и я, пожалуй, попозже…

– Держи, – раздалось из камбузного иллюминатора. Оттуда высунулся Папаша Ход, размахивая куском арбуза, и сплюнул косточку на Тигрика.

Узнаю прежнего Папашу Хода, подумал Клайд. При полном параде и даже с шейным платком.

– Шевели задницей, Клайд, и облачайся, – распорядился Папаша Ход. – Того и гляди, будет команда на увольнение.

Разумеется, Клайд нулей полетел в носовой кубрик и вернулся через пять минут, разодетый как подобает для увольнения.

– Восемьсот тридцать два дня, – пробурчал Тигрик Янгблад, глядя, как Папаша с Клайдом направляются на квартердек. – Ох, не дотянуть мне до конца.

«Эшафот» стоял на кильблоках, подпертый с обеих сторон дюжиной деревянных брусьев, которые упирались в стенки дока. Сверху корабль, наверное, походил на гигантскую каракатицу с деревянными щупальцами. Папаша Ход и Клайд перешли через длинные сходни и какое-то время стояли под дождем, разглядывая корабль. Купол сонара был зачехлен маскировочным брезентом. На топе мачты развевался американский флаг – самый большой, какой сумел раздобыть капитан Лич. Этот флаг не спускали, когда звучал сигнал «спуск флага», а с наступлением ночи его освещали переносными прожекторами. Делалось это ради пилотов египетских бомбардировщиков, которые могли появиться над островом, а единственным американским кораблем здесь был «Эшафот».

Со стороны правого борта виднелась не то школа, не то семинария с торчавшей из бастиона часовой башенкой высотой с радарную установку для наземных целей.

– Так и торчим на просушке, – заметил Клайд.

– Говорят, лаймы [274] собираются нас окучить по полной программе, – сказал Папаша Ход. – Задерут нам зад повыше и будут держать, пока не просохнет.

– А может, даже дольше. Дай-ка закурить. Надо ремонтировать генератор и винт…

– Да еще эти ракушки. – Папаша Ход скривился от отвращения. – Эту дрянь, наверное, будут чистить пескоструем, пока мы стоим в доке. Хотя нас все равно поставят на ремонт, когда мы вернемся в Филли [275]. Начальство всегда найдет, чем нас занять, Толстячок.

Приятели направились к выходу с территории судоремонтного завода. Вокруг слонялись разрозненные группки получивших увольнение моряков с «Эшафота». Подлодки тоже были накрыты брезентом – то ли для маскировки, то ли от дождя. Гудок возвестил окончание смены, и тут же Папаша с Клайдом оказались посреди бурного потока докеров, которые со всех сторон – из-под земли, с кораблей, из сортиров – повалили к воротам.

– Докеры везде одинаковы, – изрек Папаша.

Они с Клайдом решили не торопиться. Давясь и толкаясь, их обгоняли чумазые работяги в засаленных робах. Когда Папаша и Клайд добрались до каменных ворот, толпа уже схлынула. У ворот, словно поджидая их, сидели две старые монахини, держа на коленях соломенные корзиночки для пожертвований и прикрываясь от дождя черными зонтиками. На донышке каждой корзиночки несколько шестипенсовиков да пара шиллингов. Клайд опустил в одну из них крону, а Папаша Ход, который еще не побывал у местных менял, бросил доллар в другую корзиночку. Монахини мимолетно улыбнулись и продолжили свое суровое бдение.

– Что это было? – задумчиво ухмыльнулся Папаша Ход – Входная плата?

Мимо громоздящихся руин они поднялись на холм по огромной дуговой дороге, затем прошли через туннель. У выхода из туннеля была автобусная остановка: три пенса до Валлетты, конечная остановка у отеля «Финикия». Подошел автобус, и они забрались в него вместе с несколькими отбившимися от стада докерами и дюжиной моряков с «Эшафота», которые расположились на задних сиденьях и запели.

– Папаша, – начал Толстяк Клайд, – это, конечно, не мое дело, но…

– Водила, – заорал кто-то из сидевших сзади. – Эй, водила, останови. Мне надо отлить.

Папаша сполз по сиденью и надвинул бескозырку на глаза.

– Теледу, – пробормотал он. – Как пить дать, Теледу.

– Водила, – заявил Теледу из команды А, – если не остановишь, мне придется пустить струю в окно.

Папаша невольно обернулся посмотреть. Пара ребят из машинного отделения пыталась оттащить Теледу от окна. Водитель непреклонно давил на газ. Докеры молча наблюдали за происходящим. Моряки с «Эшафота» пели:

Эта песня пелась на мотив «Старой серой кобылы», а появилась она зимой 1956-го в бухте Гитмо [277].

– Если ему что в голову втемяшилось, – сказал Папаша, – он от своего не отступит. Так что если ему не дадут поссать из окна, то он наверняка…

– Смотри, смотри, – воскликнул Толстяк Клайд. По проходу заструился желтый поток мочи. Теледу застегивал ширинку.

– Засранец доброй воли, – заметил кто-то из моряков – вот кто такой этот Теледу.

Сидевшие ближе к проходу моряки бросились прикрывать ручеек оставленными на сиденьях утренними газетами. Дружки Теледу зааплодировали.

– Папаша, – спросил Клайд, – ты намерен сегодня как следует гульнуть и надраться?

– Есть такая мысль, – согласился Папаша.

– Этого-то я и боюсь. Слушай, это, конечно, не мое дело…

Взрыв хохота на задних сиденьях не дал Клайду закончить. Дружок Теледу Лазарь, тот самый, что сгонял воду с палубы 01, умудрился поджечь газеты, прикрывавшие ручеек на полу. Салон автобуса наполнился зловонным дымом. Докеры встревоженно зашептались.

– Надо было приберечь малость мочи, – весело воскликнул Теледу, – на всякий пожарный случай.

– О Господи, – вздохнул Папаша Ход.

Несколько приспешников Теледу предприняли попытку затоптать пламя. Из кабины донеслись матюги водителя.

Когда автобус подкатил к отелю «Финикия», из окон все еще выбивались струйки дыма. Стемнело. Матросы с «Эшафота», горланя песни хриплыми голосами, высадились в Валлетте.

Клайд с Папашей выходили последними. Они извинились перед водителем. Листья пальм перед отелем о чем-то шептались в ночи. Папаша, похоже, пребывал в нерешительности.

– Может, сходим в киношку, – предложил Клайд, начиная отчаиваться. Папаша пропустил его слова мимо ушей. Пройдя под аркой, они вышли на Королевскую дорогу.

– Завтра канун Дня Всех Святых [278], – сказал Папаша, – и было бы неплохо надеть на этих полудурков смирительные рубашки.

– Такого, как Лазарь, ничем не утихомиришь. Мать честная, ну и толпа здесь.

На Королевской дороге бурлил людской водоворот. И вместе с тем возникало ощущение замкнутого пространства, как в павильоне звукозаписи. Это клокочущее море зеленых беретов вперемешку с бело-голубыми цветами морской формы было одним из проявлений наращивания военного присутствия на Мальте в связи с началом Суэцкого кризиса. К острову подошел «Королевский ковчег», а с ним несколько корветов и десантных судов, готовых в любой момент высадить морскую пехоту в Египте.

– Во время войны я служил на боевом транспорте, – заметил Папаша, проталкиваясь с Клайдом сквозь толпу, – и тогда накануне высадки союзных сил была такая же кутерьма.

– Когда мы стояли в Йоко в Корее, все тоже пили напропалую, – как бы оправдываясь, сказал Клайд.

– Но что-то здесь не совсем так. Англичане по-особому напиваются, особенно перед тем, как идти в бой. Не то что мы. Нам лишь бы надраться, заблевать все вокруг и мебель порушить. А у англичан есть воображение. Вот послушай.

У магазина мужской одежды стоял краснорожий морпех-англичанин с мальтийской девчонкой и разглядывал шелковые шарфы. Ничего особенного, если не считать того, что эта парочка пела «Пусть все говорят, что мы влюблены» [279] из «Оклахомы».

Над их головами проревели бомбардировщики, летевшие в сторону Египта. Кое-где на улице лоточники бойко торговали амулетами и мальтийскими кружевами.

– Кружева, – удивился Клайд. – На кой ляд нам эти кружева.

– Чтобы ты вспомнил о своей девчонке. Даже если у тебя се нет, все равно лучше… – Папаша не закончил фразу. Толстяк Клайд не стал развивать эту тему.

Слева от них в радиомагазине «Филлипс» на полную катушку звучала программа новостей. Небольшие группы людей в штатском стояли рядом и напряженно слушали. Расположенный поблизости газетный киоск угрожающе ощетинился красными заголовками: «Англичане готовы ввести войска в зону Суэцкого канала!» «Сегодня на внеочередной сессии, – вещал диктор, – парламент принял резолюцию, призывающую использовать воздушно-десантные войска для разрешения Суэцкого кризиса [280]. Десантные части, базирующиеся на Кипре и Мальте, приведены в часовую готовность».

– Ну и дела, – устало изрек Толстяк Клайд.

– А мы стоим на приколе, – сказал Папаша Ход, – и во всем Шестом Флоте только мы ходим в увольнение.

Остальные корабли были задействованы в восточной части Средиземного моря и принимали участие в эвакуации американцев из Египта. Папаша неожиданно свернул налево за угол. Он прошел шагов десять, прежде чем заметил, что Клайда нет рядом.

– Куда ты собрался? – крикнул Толстяк Клайд, стоя на углу.

– На Кишку, – отозвался Папаша Ход. – Куда ж еще?

– А-а… – Клайд поплелся следом. – Я-то думал, мы сперва прошвырнемся по главному проспекту.

Папаша ухмыльнулся и похлопал Клайда по пивному брюшку.

– Не гони волну, мамаша Клайд, – сказал он. – Старичок Ход знает что к чему.

«Я просто хочу тебе помочь», – подумал Клайд, однако вслух сказал:

– Да. Я сейчас рожу слона. Хочешь посмотреть на его хобот?

Папаша загоготал, и они весело зашагали под гору. Ничто так не греет душу, как старые шутки. Они дают ощущение стабильности и покоя.

Стрэйт-стрит – в просторечии Кишка – была так же многолюдна, как и Королевская дорога, только фонарей на ней горело поменьше. Первым знакомым моряком, которого они увидели, оказался Леман, рыжеволосый старшина, который – уже без головного убора – выкатился на улицу из шарнирных дверей бара под названием «Четыре туза». Леман уже успел нализаться, и поэтому Папаша с Клайдом спрятались за кадушку с пальмой, решив посмотреть, что будет дальше. Леман, согнувшись на 90°, принялся что-то искать в сточной канаве.

– Так и есть, – прошептал Клайд. – Он, как всегда, ищет подходящий камень.

Старшина нашел камень и приготовился метнуть его в окно «Четырех тузов». Спасительная кавалерия в лице некоего Турнера, корабельного парикмахера, прибыла – через ту же дверь – как раз вовремя, чтобы схватить Лемана за руку. Оба повалились на землю и занялись борьбой в пыли. Проходившие мимо английские морские пехотинцы, остановившись, некоторое время с любопытством наблюдали за этим сражением, затем, смеясь и недоумевая, отправились дальше.

– Вот видишь, – сказал Папаша Ход, впадая в философское настроение. – Живем в самой богатой стране, а так и не научились делать прощальный бросок после пьянки, как это умеют лаймы.

– Нам еще далеко до последнего броска, – заметил Клайд.

– Как знать. В Венгрии революция и в Польше тоже, в Египте идут бои. – Пауза. – А Джейн Мэнсфилд выходит замуж [281].

– Не может быть. Она сказала, что дождется меня. Они вошли в «Четыре туза» и сели за столик. Было еще довольно рано, и покой нарушали только несколько завзятых алкашей вроде Лемана.

– «Гинесс», – заказал Папаша, и от этого слова ностальгия ударила Клайда, словно обухом по голове. Ему захотелось сказать: «Папаша, прошлого не вернешь, и лучше бы ты остался на "Эшафоте", потому что мне легче мыкаться в увольнении одному, чем мучиться вот так, как сейчас, и чем дальше, тем больше».

Официантка, которая принесла им пиво, была новенькая, по крайней мере Клайд ее не запомнил с прошлого раза. Но ту, которая в другом конце зала выплясывала джиттербаг с одним из знакомцев Папаши, Клайд уже не раз видел. И хотя Паола работала в баре

«Метро», расположенном дальше по улице, эта девушка (Элиза?) по своим каналам наверняка уже узнала, что Папаша женился на одной из представительниц ее профессии. Клайд надеялся удержать Папашу от посещения «Метрополя». И надеялся, что Элиза их не увидит.

Но когда музыка закончилась, девушка заметила приятелей и подошла к их столику. Клайд уткнулся в пиво. Папаша широко улыбнулся Элизе.

– Как твоя жена? – сразу же спросила она Папашу.

– Надеюсь, в порядке.