I

Профейн, взмокший от апрельского солнца, сидел на скамейке в садике позади здания Публичной библиотеки и шлепал мух скрученным в трубочку рекламным выпуском «Тайме». Прикинув свое местоположение, он пришел к выводу, что находится в самом центре территории, где располагались городские агентства по найму.

Райончик был престранный. За последнюю неделю ему пришлось побывать примерно в дюжине агентств, где он терпеливо заполнял анкеты, проходил собеседования, разглядывал других клиентов – главным образом женского пола. Ему словно наяву слышалось: ты – безработная, я – безработный, мы оба безработные, есть повод перепихнуться. Он возбудился. Мизерная сумма, накопленная за время работы в канализации, почти иссякла, и теперь он рассчитывал кого-нибудь окрутить. Мыслями об этом он заполнял время.

Пока что ни одно из агентств, где он побывал, не предложило ему встретиться с работодателем. Что ж, им виднее. От нечего делать он отыскал в разделе «Требуются» букву «Ш». Шлемилей никто не приглашал. Рабочие требовались за городом, но Профейн хотел остаться на Манхэттене, ему надоело мотаться по окраинам.

Он хотел найти постоянное место, «стратегический пункт», где никто не помешает трахаться. Привести девицу в ночлежку – сомнительное удовольствие. Пару дней назад какой-то бородатенький юнец в потертом комбинезоне попытался заняться «этим делом» в приюте, где ночевал Профейн. Публика – пьянчуги-бомжи – несколько минут просто наблюдала, а затем решила исполнить серенаду. «Позволь назвать тебя любимой», – пели бродяги более или менее в лад. Кое-кто даже красиво, раскладывая на голоса. Так заливается какой-нибудь бармен на верхней части Бродвея, готовый услужить местным шлюшкам и их клиентам. В присутствии охваченной вожделением парочки мы ведем себя по-особому, даже если некоторое время у нас никого не было и, похоже, в ближайшем будущем не предвидится. Наше поведение – смесь легкого цинизма, жалости к себе и холодности к окружающим; но в то же время нам искренне нравится наблюдать, как общается молодежь. Те, кого вместе с Профейном можно отнести к молодым, иногда перестают замыкаться на собственной персоне и проявляют интерес к другим живым существам – пусть даже этот интерес эгоцентричен. Это, пожалуй, лучше, чем ничего.

Профейн вздохнул. Нью-йоркские женщины не дарят взглядов бродягам, которым и приткнугься-то негде. В представлении Профейна материальное благополучие и секс были тесно связаны. Если бы он развлекал себя выдумыванием исторических теорий, он бы заявил, что все политические события – войны, смены правительств, мятежи – суть результат стремления к совокуплению; ведь история развивается по экономическим законам, а разбогатеть все стремятся только для того, чтобы иметь возможность ложиться в постель с тем, с кем хочется. Сейчас Профейн сидел на скамейке в сквере у библиотеки, и у него в голове не укладывалось, как можно работать только ради того, чтобы на бездушные деньги покупать бездушные вещи. Бездушные деньги созданы для того, чтобы покупать душевное тепло, пальцы, намертво впившиеся в податливые лопатки, порывистые стоны в подушку, спутанные волосы, прикрытые веки, сплетение ног.

Воображение разыгралось, и он почувствовал, что у него встает. Пришлось прикрыться рекламным выпуском «Тайме» и ждать, когда схлынет волна. За Профейном с любопытством наблюдали несколько голубей. Было начало первого, и солнце жарило вовсю. Он подумал, что день еще не окончен и надо бы продолжить поиски. Только вот что искать? Ему сказали, что у него нет специальности. Кого ни возьми – все умеют обращаться хоть с какой-нибудь машиной. Профейн не смог бы управиться даже с киркой или лопатой.

Он посмотрел вниз. Член приподнял газету и зигзагообразно искривил строчки, которые, спускаясь ниже, становились все менее четкими. Это был список агентств по найму. Значит так, решил Профейн, пропади все пропадом: закрываю глаза, считаю до трех, открываю, и на какое агентство покажет хер, туда и пойду. Все равно что подбросить монетку: бездушный член, бездушная бумага – как повезет.

Профейн открыл глаза на агентстве «Пространство и Время» в начале Бродвея недалеко от Фултон-стрит. «Неудачный выбор», – подумал он. Долой пятнадцать центов на метро. Но отступать было поздно. Сев в поезд на Лексингтон-авеню, он увидел бомжа, который по диагонали разлегся на сиденье, перегородив проход. Рядом с ним никто садиться не хотел. Он был королем подземки. Скорее всего, он провел здесь всю ночь, как йо-йо улетая до самого Бруклина и возвращаясь назад; над его головой кружились тонны воды, и, возможно, ему снилась подводная страна, где среди скал и затонувших галеонов мирно живут русалки и другие твари морских глубин; он проспал час пик, когда разномастные обладатели пиджаков и куколки на каблуках испепеляли его взглядами, поскольку он занимал аж три сидячих места, но никто из них так и не решился его разбудить. Если считать, что подземное и подводное царства по сути одно и то же, то он был королем и там, и там. Профейн вспомнил, как сам точно так же болтался в феврале, – хорош же он был в глазах Кука и Фины. На короля он явно не был похож – скорее на шлемиля, перекати-поле.

Купаясь в жалости к себе, он чуть было не проехал станцию «Фултон-стрит». Край его замшевой куртки застрял в закрывающихся дверях, так что его чуть было не унесло в сторону Бруклина. Чтобы попасть в «Пространство и Время», пришлось пройтись по улице и подняться на десятый этаж. Войдя, он обнаружил, что в приемной не продохнуть. Окинул присутствующих беглым взглядом и понял, что женщин, достойных внимания, здесь нет, и вообще все помещение заполнило семейство, которое словно пришло сюда из эпохи Великой Депрессии, шагнув сквозь завесу времени; они приехали из своего пыльного захолустья на старом «плимуте» пикапе: муж, жена и (то ли его, то ли ее) мамаша; все трое орали друг на друга, причем действительно найти работу хотела только пожилая особа; она стояла посреди приемной расставив ноги и объясняла своим, как заполнять анкету; во рту у нее был окурок сигареты, едва не опалявший напомаженные губы.

Профейн заполнил анкету, бросил ее на стол администраторше, сел и стал ждать. Вскоре в коридоре раздался торопливый стук высоких каблучков – такой сексуальный. Словно под воздействием магнита, он повернул голову и увидел входящую в двери крошку, которую каблучки возвышали до пяти футов и одного дюйма. «Девочка что надо, не хухры-мухры», – подумал он. Жаль, что она не искала работу и находилась по другую сторону барьера. Улыбаясь и помахивая рукой всем сослуживцам, она грациозно процокала к своему столу. Он слышал, как ее ягодицы терлись друг о друга под капроновыми колготками. «Ого, – шевельнулась мысль, – кажется, здесь что-то может получиться. Опускайся же, ты, сволочь».

Но член упорно не хотел опускаться. Шея Профейна побагровела, и на ней выступила испарина. Администраторша, стройная особа, у которой все было натянуто – белье, чулки, связки, сухожилия и даже губы, – эдакая заводная игрушка – четко лавировала между столами, распределяя анкеты, как автомат для сдачи карт. Шесть интервьюеров – прикинул он. Один шанс из шести, что он попадет к ней. Как в русской рулетке. Ну почему все так получается? Неужели в этой милой хрупкой девушке с ногами от ушей его погибель? Она сидела склонив головку и изучала анкету, которую держала в руках. Подняла глаза, и их косые взгляды встретились.

– Профейн, – вызвала она. Взглянула на него, чуть нахмурившись.

«Господи, – подумал он, – заряженный барабан». Вот оно, везение шлемиля, который должен всегда проигрывать. «Русская рулетка – это лишь одно из названий, – простонал он про себя, – надо же: в кои-то веки подфартило, а тут этот торчок». Она вызвала его еще раз. Он кое-как поднялся со стула, прикрыл чресла выпуском «Тайме», наклонился на 120 градусов, обошел конторскую стойку и оказался у се стола. Табличка гласила: РЭЙЧЕЛ ОУЛГЛАСС.

Он поспешил сесть. Она закурила и стала изучать верхнюю половину его тела.

– Приступим, – сказала она.

Дрожащими пальцами он нащупал в кармане сигарету. Она пододвинула ноготком коробок спичек, и он явственно ощутил, как этот ноготок будет скользить у него по спине и вопьется в нее, когда она кончит.

А кончает ли она? Он представил их в постели; для него перестало существовать все, кроме этого спонтанного сна наяву, он видел лишь се печальное лицо с дрожащими узенькими щелками глаз, которое в его тени медленно бледнело и замирало. Господи, он в ее руках.

Каким-то чудом заветная мышца обмякла, багрянец на шее исчез. Он почувствовал себя брошенным и забытым йо-йо, который, немного полежав без движения, катится и падает, как вдруг чья-то рука подхватывает конец нити-пуповины, и вырваться уже невозможно. Да и не хочется. Теперь его простой механизм забудет симптомы ненужности, одиночества, бесцельности, потому что теперь у него есть проторенный путь, который ему не изменить. Вот что чувствовал бы живой чертик йо-йо, если бы мог существовать. Впрочем, Профейн, допускавший любые метаморфозы, готов был поверить, что он – почти вещь, и под ее взглядом начал сомневаться в собственной одушевленности.

– Как насчет ночного сторожа? – наконец спросила она.

«У вас?» – чуть не вырвалось у него.

– Где? – поинтересовался он.

Она назвала адрес неподалеку, на Мейден-лейн.

– Ассоциация антропологических исследований.

Он бы ни за что не смог выговорить это так быстро. На обратной стороне карточки она нацарапала адрес и имя – Оли Бергомаск.

– Это работодатель.

Протянула бумажку, коснувшись ногтями его руки.

– Как только все выясните, приходите. Бергомаск сразу даст ответ; он не любит терять время. Если не получится, посмотрим, что у нас еще есть.

В дверях он оглянулся. Она зевнула или послала поцелуй?

II

Уинсам закончил работу рано. Вернувшись в квартиру, он обнаружил, что его жена Мафия сидит на полу с Хряком Бодайном. Они пили пиво и обсуждали ее Теорию. Мафия сидела, скрестив ноги в обтягивающих бермудах. Хряк вперился взглядом ей между ног. «Он меня раздражает», – подумал Уинсам. Взял себе пива и сел рядом с ними. Лениво поразмышлял над тем, давала ли Мафия Хряку. Впрочем, что и кому дает Мафия – вопрос не из легких.

С Хряком Бодайном была связана одна забавная морская история, которую Уинсам слышал от самого Хряка. Уинсам знал, что Хряк хочет сделать карьеру, снимаясь на главных ролях в порнографических фильмах. На его лице прижилась характерная порочная улыбочка, словно он пленку за пленкой мысленно просматривает непристойные сцены или сам в них участвует. Пространство под полом радиорубки эсминца «Эшафот» – Хряк на нем плавал – было до отказа заполнено его библиотекой, собранной во время плаваний по Средиземноморью; книги выдавались команде по 10 центов за штуку. Подборка была довольно сальная, и Хряк Бодайн прослыл в эскадрилье сеятелем разврата. Но никто не подозревал, что помимо коммерческих талантов у Хряка есть еще и творческие способности.

Как-то ночью 60-я эскадра, состоявшая из двух авианосцев, нескольких тяжелых кораблей и прикрытия из двенадцати эсминцев, в числе которых был и «Эшафот», шла на всех парах в нескольких сотнях миль к востоку от Гибралтара. Было часа два ночи, видимость отличная, огромные яркие звезды сияли над черным, как смола, Средиземным морем. На радарах – ничего, после вахты все спали, а впередсмотрящие рассказывали друг другу морские байки, чтобы, наоборот, не уснуть. Такая вот ночь. И вдруг телетайпы оперативной группы как зазвенят – динь-динь-динь-динь-динь. Пять звонков, или ВСПЫШКА – замечены силы противника. Шел 55-й год, время было более или менее мирное, но капитанов повытаскивали из постелей, дали сигнал общей тревоги и велели кораблям развернуться в боевой порядок. Никто не понимал, что происходит. Когда телетайпы вновь проснулись, подразделения были рассеяны на несколько сот квадратных миль по океану и в большинстве радиорубок толпились члены экипажей. Телетайпы застучали.

«Новое сообщение». Радисты и офицеры напряженно склонились над лентами, рисуя в воображении русские торпеды – злобные, как барракуды.

«Вспышка». «Да-да, – подумали вес, – пять звонков, "Вспышка". Сейчас».

Пауза. Наконец стук ключей возобновился.

«ЗЕЛЕНАЯ ДВЕРЬ. Как-то ночью Долорес, Вероника, Жюстина, Шарон, Синди Лу, Джеральдина и Ирвинг решили устроить оргию…» Далее на четырех с половиной футах телетайпной ленты от лица Ирвинга было описано, как их решение претворялось в жизнь.

Как ни странно, Хряка так и не поймали. Возможно, потому что в операции участвовала половина радистов «Эшафота», включая командира группы связи Нупа, выпускника Аннаполиса; все они заперлись в рубке, как только была объявлена общая тревога.

Шутка вошла в моду. На следующую ночь после объявления полной боевой готовности все услышали ИСТОРИЮ СОБАКИ, где участвовал сенбернар по кличке Фидо и две офицерши. Когда это случилось, Хряк, стоявший на вахте, отметил, что его подражатель Нуп не лишен таланта. Затем последовали другие сообщения приоритетной важности: «Как я трахался в первый раз», «Почему наш офицер – голубой», «Счастливчик Пьер разбушевался». К тому времени, когда «Эшафот» добрался до Неаполя, своего первого порта назначения, рассказов набралась дюжина; Хряк аккуратно собирал их под литерой «В».

Но расплата за грехи наступает неотвратимо. Позже, где-то между Барселоной и Каннами, для Хряка наступили черные дни. Однажды ночью, разослав сообщение, он уснул, прислонившись к дверям каюты помощника капитана. Именно в этот момент судно накренилось на левый борт на десять градусов. Бесчувственное тело Хряка ввалилось к перепуганному капитан-лейтенанту. «Бодайн, – в ужасе завопил офицер, – ты спишь?» Хряк храпел, лежа среди разбросанных бумажек с текстами срочных депеш. Его послали на камбуз. В первый же день он уснул на раздаче и сделал несъедобным целый чан картофельного пюре. Поэтому в следующий раз его приставили к супу, который, несмотря на то что его приготовил кок Потамос, никто не стал есть. Похоже, Хряк умудрялся каким-то загадочным образом не сгибать колени, и даже если бы «Эшафот» перевернулся килем вверх, он все равно продолжил бы спать столбиком. Это была загадка для медиков. Когда судно вернулось в Штаты, его отправили на обследование в Портсмутский морской госпиталь. По возвращении на «Эшафот» Хряка перевели в палубные матросы, и он попал в подчинение к некоему Папайе Ходу, помощнику боцмана. Через пару дней Папаша достал Хряка до чертиков, благо поводов к этому было выше головы.

В эту минуту по радио передавали песенку о Дэви Крокетте [165], которая бесила Уинсама. Шел 56-й год– пик моды на енотовые шапки. Куда ни глянь, всюду миллионы детей расхаживали с этим пушистым фрейдистско-гермафродитным символом на голосе. О Крокетте ходили немыслимые легенды, абсолютно противоречащие тому, что Уинсам слышал в детстве в горах Теннесси. Этого человека, сквернослова, вшивого алкаша, жалкого поселенца и продажного члена Законодательного собрания штата, преподносили юным гражданам как убедительный и светлый пример англосаксонского превосходства. Он превратился в героя, которого Мафия могла придумать, пробудившись после самых безумных эротических грез. Песня напрашивалась на пародию. Используя рифму типа АААА и три (сосчитайте сами) незамысловатых аккорда, Уинсам рассказывал собственную биографию.

(Припев:)

(Припев:)

Хряка Бодайна свалил сон. В соседней комнате голая Мафия разглядывала себя в зеркало. «Паола, – думал Руни, – где же ты?» Она периодически куда-то исчезала на два-три дня, но куда – никто понятия не имел.

Может, Рэйчел замолвит за него словечко перед Паолой. Он понимал, что некоторые его представления о правилах поведения пришли из девятнадцатого века. Эта девушка оставалась для него загадкой. Она мало говорила и в последнее время приходила в «Ржавую ложку» лишь изредка – когда знала, что Хряк будет где-нибудь в другом месте. Хряк ее домогался. Оправдывая себя тем, что нарушение устава могло запятнать лишь офицеров (и морских тоже? – задумался Уинсам), Хряк наверняка представлял Паолу своей партнершей, когда мысленно прокручивал очередной порнографический фильм. Уинсам считал, что это естественно: девушка казалась податливой, отчего внушала садистские желания; вот она предстает во всевозможных облачениях, увешанная бездушными амулетами, и ее мучают, как на извращенческих картинках в каталоге Хряка, выкручивая ее нежные (так и хочется сказать – «девственные») конечности на потребу самым сальным вкусам. Права Рэйчел: Хряк – и, возможно, даже Паола – были не кем иным, как детьми деки-данса. Уинсаму, самопровозглашенному королю этого течения, оставалось лишь сожалеть о том, что он им стал. Он не понимал, как могло случиться, что все, включая его самого, внесли в дело деки-данса свою лепту.

Уинсам вошел в комнату Мафии в тот момент, когда она, наклонившись, снимала гольфы. «Ну прямо школьница», – подумал он. И с размаху шлепнул по ягодице, которая оказалась ближе; Мафия выпрямилась, обернулась, и он звезданул ее по лицу.

– Что это? – спросила она.

– Да так, – ответил Уинсам. – Для разнообразия. Одной рукой он сжал ее промежность, другой ухватил за волосы, поднял ее, будто жертву (хотя какая из нее жертва?), и не то потащил, не то швырнул на постель, где она так и осталась лежать в недоумении: калейдоскоп белой кожи, черных лобковых волосков, гольфов. Он расстегнул ширинку.

– Ты ничего не забыл? – спросила она робко и даже испуганно; ее откинутые волосы легли на тумбу для белья.

– Нет, – ответил Уинсам, – ничего.

III

Профейн вернулся в агентство «Пространство и Время» с убеждением, что Рэйчел всяко принесла ему удачу. Бергомаск взял его на работу.

– Прекрасно, – сказала она. – Он оплатит наши услуги, вы нам ничего не должны.

Рабочее время заканчивалось. Она стала наводить порядок на столе. И между делом предложила:

– Пойдем ко мне. Подождите меня у лифта.

Когда он стоял в коридоре, прислонившись к стене, то вспомнил, что с Финой все начиналось так же. Она притащила его домой, словно подобранные на улице четки, и уверила себя в том, что он обладает сверхъестественными способностями. Фина была набожной католичкой, как его отец. Рэйчел – еврейка, вспомнил он, как его мать. Что, если она, наподобие еврейской мамочки, хотела просто его накормить?

Оки спустились в набитом, но тихом лифте, она спокойно укуталась в серый плащ. Проходя через турникет подземки, она опустила два жетона – за себя и за него.

– Но… – возразил Профейн.

– Ты на мели, – отозвалась она.

– Я чувствую себя жиголо.

Так оно и было. Что-что, а центов пятнадцать всегда найдется, да еще полпалки салями в холодильнике – будет, чем его накормить.

Рэйчел решила поселить Профейна у Уинсама и кормить его за свой счет. В их компании квартиру Уинсама называли вест-сайдской ночлежкой. Места на полу хватало для всех, а Уинсаму было плевать, кто там спит.

На следующий день поздно вечером во время ужина у Рэйчел нарисовался пьяный Хряк Бодайн, он искал Паолу, которая исчезла черт знает куда.

– Здорово, – заговорил Хряк с Профейном.

– Старик, – отозвался Профейн. Они откупорили пиво.

Затем Хряк потащил их в «Ноту V» слушать Мак-Клинтика Сферу. Рэйчел сидела и внимательно слушала музыку, а Хряк и Профейн вспоминали свои похождения на море. Во время одной из пауз Рэйчел подсела за столик Сферы и выяснила, что он выбил у Уинсама контракт на две долгоиграющие пластинки для фирмы «Диковинки звукозаписи».

Они немного поболтали. Пауза кончилась. Квартет вернулся на эстраду и заиграл, начав с композиции Сферы под названием «Фуга нашего друга». Рэйчел вернулась к Хряку и Профейну. Они обсуждали Папашу Хода и Паолу. «Черт меня дернул, – подумала она, – куда я его завела? Куда заставила вернуться?»

На следующее утро, в воскресенье, она проснулась еще не совсем протрезвевшая. В дверь к ней бился Уинсам.

– У меня выходной, – заорала она. – Что за дела?

– Дорогой мой исповедник, – сказал он с таким видом, будто не спал всю ночь, – не сердись.

– Скажи это Эйгенвелью. – Она протопала на кухню, поставила вариться кофе и спросила: – Ну? Что там еще?

Как что: Мафия. Впрочем, на этот раз он обдумал план действий. Чтобы расположить к себе Рэйчел, он надел позавчерашнюю рубашку и не стал причесываться. Если хочешь, чтобы девушка свела тебя со своей подругой, не стоит сразу раскрывать карты. Нужно учесть некоторые тонкости. Разговор о Мафии был лишь предлогом.

Рэйчел действительно хотела знать, общался ли он с дантистом; Уинсам ответил, что нет. Эйгенвэлью в последние дни был занят: все свое время он проводил со Стенсилом. Руни интересовало мнение женщины. Рэйчел налила кофе и сообщила, что обе ее подружки отсутствуют. Он с закрытыми глазами пошел в атаку:

– Рэйчел, мне кажется, она спит со всеми.

– Что ж. Застукай ее и разведись.

Они влили в себя два кофейника. Руни излил душу. В три вошла Паола, невнятно им улыбнулась и исчезла в своей комнате. Уж не покраснел ли он? Сердце забилось чаще. Так ведут себя желторотые сопляки, кретин. Он поднялся.

– С тобой можно еще об этом поговорить? – спросил он. – Хоть немного.

– Если тебе это поможет. – Она знала, что не поможет, но улыбалась. – А как там контракт с МакКлинтиком? Только не говори, что в «Диковинках» стали делать нормальные записи. Ты что, увлекся религией?

– Если я чем-нибудь увлекаюсь, – ответил Руни, – то вязну в этом по уши.

Он возвращался к себе через Риверсайд-парк, размышляя о том, правильно ли он поступил. Его осенила мысль: что, если Рэйчел решила, будто он пришел к ней, а не к ее соседке?

Дома он застал Профейна, болтавшего с Мафией. «Боже правый, – подумал он, – ничего не хочу, только спать». Он лег, приняв позу эмбриона, и вскоре, как это ни странно, отключился.

– Значит, ты наполовину еврей, наполовину итальянец, – стрекотала Мафия в соседней комнате. – Надо же, как забавно. Non ё vero [167], прямо как Шейлок, ха-ха. В «Ржавой ложке» один актер утверждает, что он армяно-ирландский еврей. Надо вас познакомить.

Профейн решил не спорить. Он ограничился тем, что произнес:

– Наверное, «Ржавая ложка» – симпатичное заведение. Но не моего уровня.

– Брось, – отозвалась она, – что значит «нс твоего»? Аристократизм – это состояние души. Может, ты принц крови. Кто знает?

«Я знаю, – подумал Профейн. – Я потомок шлемилей, Иов – наш прародитель». На Мафии было трикотажное полупрозрачное платьице. Она сидела, упершись подбородком в колени, так что подол ее юбки лежал на полу. Профейн перевернулся на живот. «Это становится интересным», – мелькнуло у него в голове. Вчера, когда Рэйчел за руку притащила его сюда, Харизма, Фу и Мафия занимались на полу в гостиной австралийской борьбой «минус один».

Мафия, извиваясь, подползла к Профейну и распласталась рядом с ним. Кажется, ей взбрело в голову потереться носами. «Зуб даю, она думает, что это клево», – подумал он. Но тут примчался кот Клык и плюхнулся между ними. Мафия легла на спину, принялась почесывать и гладить его. Профейн поплелся к холодильнику взять пива. Ввалились Хряк Бодайн и Харизма, они орали пьяными голосами песню:

Атмосфера этого злачного заведения порой доходила вплоть до чистеньких фасадов Риверсайд-драйв.