— Моменто, подожди, я приведу себя в порядок.

— Какой там порядок, — перебил я, — когда жизнь человека в опасности! Впустите меня!

— Говорю тебе, посиди в гостиной, я сейчас… Пока приготовишь все, что нужно для самоубийства, я приду…

Асадолла-мирза намекал на мои слова, сказанные ему несколько дней назад. Но с тех пор роковое решение было вытеснено тревогой за Лейли… Однако сейчас приходилось смириться и ждать — к тому, же по доносившемуся из спальни шушуканью я понял, что князь там не один.

Через несколько минут Асадолла-мирза в красном шелковом халате вошел в гостиную. Не дав мне и рта раскрыть, он затараторил:

— Ну что, сегодня в добрый час и приступишь? Я-то рассчитывал, может, ты передумаешь, в Сан-Франциско смотаешься. Но — дело твое. Если человек не ездит в Сан-Франциско, ему, конечно, на этом свете задерживаться незачем. Чем скорее он покончит счеты с жизнью, тем лучше.

— Нет, дядя Асадолла, Лейли очень волнуется, я не могу сейчас думать о себе…

— Ну, понятно. Бедная детка заждалась совсем. У нее вся душа изболелась.

— Дядя Асадолла, да не обо мне речь, а о Маш-Касеме. Бедный Маш-Касем…

— Моменто, моменто… Маш-Касем в Сан-Франциско? Этот гиясабадец и то раньше тебя…

— Да нет, дядюшка хочет убить Маш-Касема.

— Из-за Сан-Франциско?

— Нет, из-за того, что он английский шпион.

Асадолла-мирза громко расхохотался:

— Наверно, нашел у него в кармане телеграмму: Черчилль из Лондона в Гиясабад послал.

— Не знаю, что он там нашел, но сегодня дядюшка схватил винтовку и погнался за ним. А тот от страха спрятался на кухне и запер изнутри дверь. Через дверь упросил Лейли, чтобы я привел туда вас и отца… Потому что дядюшка с ружьем в руках поджидает его во дворе.

— Ну ладно, ступай, я через часок подойду.

— Дядя Асадолла, разрешите мне остаться, вместе пойдем. Ведь отца дома нет, а потом может уже поздно оказаться.

Асадолла-мирза поскреб в затылке:

— Ну, я же не могу… договорился, что… в общем, архитектор должен прийти, у меня на кухне потолок обвалился.

В этот момент из спальни послышался нежный женский голосок:

— Аси! Аси, ну где же ты?

— Дядя Асадолла, кажется, архитектор уже пришел, — сказал я. — Вообще-то у него голос очень знакомый…

Асадолла-мирза подтолкнул меня к выходу:

— Не болтай чепухи! Этот архитектор из другого города… Ступай во двор, пока я оденусь.

Похоже, он забеспокоился, как бы я снова не услышал голос его «архитектора». Несколько минут я взволнованно ходил по двору, пока Асадолла-мирза не собрался, потом мы вместе отправились к нам домой.

— Ну, а что слышно про осла-губошлепа? Подействовала на него твоя хлопушка?

— Не знаю… Только он по-прежнему ходит к доктору Насеру оль-Хокама.

— Ну, пока им занимается доктор Насер оль-Хокама, можешь быть уверен, что Лейли ничего не грозит. Доктор Насер оль-Хокама сорок лет себя самого лечит — вылечить не может. От него уже две жены ушли, да и теперешняя жена, если бы не попечительство Дустали-хама, тоже не стала бы с ним жить.

— Но ведь у доктора от этой жены сын есть.

— Моменто, моменто, что он сам, что ли, его выродил?

Когда мы подошли к садовой калитке, то увидели в щелку Лейли, которая поджидала нас.

— Побудь тут, я войду первым, а ты задержись немного, чтобы он не догадался, зачем мы явились.

С этими словами Асадолла-мирза скрылся за дверью, а мы с Лейли чуточку отстали. Дядюшка был в своей абе, в руках он держал ружье. Асадолла-мирза весело приветствовал его:

— Бог в помощь, вы, видно, на охоту собрались? В какие края?

Дядюшка Наполеон обернулся и несколько мгновений пристально смотрел на вошедшего. Асадолла-мирза оборвал смех:

— Хотя, насколько мне известно, сейчас для охоты не сезон.

Дядюшка прищурился и странным, не своим каким-то голосом проговорил:

— А вот как раз и сезон… Сезон охоты на шпионов и английских приспешников.

— Вы меня имеете в виду? — с удивлением спросил Асадолла-мирза.

— Нет, я не про тебя… Хотя возможно… Возможно, когда-нибудь выяснится, что и ты пособник англичан!

Он еще некоторое время неподвижно смотрел на князя, потом воскликнул:

— Ведь кто бы мог подумать, что англичане подкупят Касема?.. Кто думал, что Касем вонзит мне нож в спину…

— Моменто, моменто… Маш-Касем вас предал?

— Да еще как предал!.. Каким благородным предателем был маршал Груши! При Ватерлоо Груши мог прийти на помощь своему благодетелю — и не пришел. Но он не всаживал ему нож в спину,

— Но, ага, позвольте… — Асадолла-мирза хотел что-то сказать, но осекся. Вероятно, сообразил, что лучше начать по-другому.

— Очень странная история. В самом деле, я на кого угодно подумал бы, но Маш-Касем, которого вы так любили…

Сочувствие Асадолла-мирзы немного успокоило дядюшку. Почти жалобно он произнес:

— Нет, Асадолла, ты мне скажи… За что мне такое наказанье? Надо же, чтобы человек, ради которого я столько раз в бою подвергал опасности собственную жизнь, спасал его подлую шкуру, меня так предал! Почему он продался англичанам?..

— А как вы узнали об его измене?

— Было у меня подозрение… А сегодня утром поймал его с поличным, он сознался… Слышишь? Сам признался, что служит англичанам.

В этот момент из-за массивной кухонной двери послышался голос Маш-Касема, вопившего:

— Ага приставили винтовку мне к груди, сознавайся, говорят, а не то убью, ну я и сознался…

При звуках его голоса дядюшку затрясло. Он хотел крикнуть, но не мог. Асадолла-мирза усадил его на ступеньку, а плачущая Лейли воскликнула:

— Папочка, не волнуйтесь! Это вредно для сердца.

— Сбегай, милая, принеси папе стакан воды.

В дядюшкином особняке кухня, где укрылся Маш-Касем, располагалась в отдельном флигеле. Вход туда был со двора: надо было спуститься вниз на несколько ступенек, дверь справа вела в туалет, слева — к крану водохранилища, снабжавшего дом водой, а дверь напротив — в кухню. Маш-Касем, заперев входную дверь, отрезал путь к туалету и водохранилищу. Теперь я рассчитывал, что потребность в этих трех помещениях заставит обитателей дома придумать что-нибудь для спасения Маш-Касема.

После того как дядюшка выпил воды, ему стало немного лучше. Тем временем Асадолла-мирза подошел к двери флигеля и позвал:

— Маш-Касем, Маш-Касем, выходи, поцелуй руки аге, покайся!

— Я-то что, вы ага скажите, чтоб он меня не трогал! А я готов служить… Я человек маленький…

— Проклятый шпион! — закричал дядюшка. — Читай молитву перед смертью! Или сдохнешь там с голоду, или я тебе голову свинцом набью!

— Клянусь пророком из рода Хашима, — послышалось из-за дверей, — да ежели бы я англичанов этих хоть разок встретил… Я, значит, сто лет с англичанами воюю, вы сами знаете как…

— Маш-Касем, что толку отрицать, — сказал Асадолла-мирза, — ага все знает. Будет лучше, если ты покаешься в своих грехах.

— Так зачем же врать?! Я ведь ни в чем не виноват.

Асадолла-мирза тихим голосом, так, чтобы не услышал дядюшка, проговорил:

— Маш-Касем, не будь таким нахалом, скажи, виноват, мол.

— Чтоб я всю жизнь с англичанами сражался, а сейчас пошел и сказал, будто я лазутчик ихний? Господи избави!.. Как я потом гиясабадцам в глаза глядеть буду? Наши гиясабадцы англичанов люто ненавидят!

Все старания Асадолла-мирзы разрешить противоречия были тщетными. Приходили мой отец, дядя Полковник и еще целая толпа пароду, всячески уговаривали обоих — никакого результата. Шпион по-прежнему отсиживался на кухне, а дядюшка с винтовкой в руках вышагивал перед кухонной дверью и всячески поносил его.

Я, растерянный и взволнованный, метался то туда, то сюда. В саду я услышал разговор Асадолла-мирзы с моим отцом.

. — Боюсь, как бы бедняга Маш-Касем там со страху концы не отдал, — говорил Асадолла-мирза. — Ну, час-другой, надеюсь, протянет, а там, может быть, найдем какую-нибудь зацепку…

— Какая зацепка, ваше высочество?.. Ага совершенно невменяем… Если вы думаете воспользоваться тем, что кухня нужна, а Маш-Касем там заперся, так не рассчитывайте! Ага послал в чайхану принести всем челоу-кебаб. 40

— Моменто, моменто, там, кроме кухни, еще и туалет помещается. Ну, домашние могут к вам сбегать, а когда ему самому-то приспичит — он тоже будет вынужден отправиться в ваш дом, вот тогда мы и высвободим Маш-Касема.

— Не думаю. Он настолько поглощен мыслями об англичанах…

Асадолла-мирза не дал ему договорить:

— Да я сам с утра под предлогом, что ему надо успокоиться, влил в него не меньше пяти стаканов воды! Теперь будем ждать результатов…

Прошло еще некоторое время. Все уповали на воду, которая произведет на дядюшкин организм должное воздействие, но дядюшка по-прежнему сидел с винтовкой на ступеньках, не сводя глаз с кухонной двери. Время подходило к полудню, когда я опять выглянул во двор. Теперь дядюшка встал с места. По тому, как он переминался с ноги на ногу, я догадался, в чем дело, и уже хотел бежать за Асадолла-мирзой, который сидел с отцом у нас в доме, чтобы порадовать его, но решил все же раньше удостовериться.

Дядюшка потоптался еще несколько минут, а потом крикнул:

— Матушка Билкис, принеси-ка сюда мой горшок!

Все надежды рухнули. Асадолла-мирза, когда я сообщил ему о положении дел, только головой покачал:

— Придется придумать еще что-нибудь. Есть у меня одна неплохая идейка, надо ее провернуть. Прошу вас, пойдемте вместе.

— Да разве от меня что-нибудь зависит? — возразил отец.

— Может статься, что именно от вас и зависит. Ведь вы единственный человек, который не раздражает его. Ага сейчас чувствует потребность, чтобы весь мир узнал, что король Великобритании спит и видит, как бы его уничтожить, и для укрепления духа вы ему нужнее всех… И потом, я один не справлюсь с этим безумцем.

Асадолла-мирза и отец направились к дядюшке, я, крадучись, последовал за ними. Разговор начал Асадолла-мирза:

— Согласитесь, ага, предательство — штука не новая. Разве маршал Ней не предал Наполеона?

Дядюшка через свои дымчатые очки бросил на Асадолла-мирзу пронзительный взгляд:

— Маршал Ней, хоть и изменил, но потом искупил свою вину… Когда Наполеон вернулся с острова Эльбы, и Нея выслали против него, то маршал, как увидел своего благодетеля, слез с коня и поцеловал ему руку… Он склонил пред ним свой меч.

— И на этот раз преданно служил Наполеону?

— Да, преданно служил… До самой смерти хранил ему верность.

Тут вмешался отец:

— Случается, что люди, которые раскаялись в своей измене, становятся самыми преданными и верными слугами.

— Конечно, именно великодушие Наполеона побудило Нея к такой верности, — заметил Асадолла-мирза.

Дядюшка, казалось, немного успокоился. Устремив взор куда-то вдаль, он изрек:

— Да, я сам во время войны неоднократно убеждался в этом… Когда я приказывал щадить солдат противника, вражда сразу превращалась в искреннюю дружбу…

Асадолла-мирза подмигнул отцу и сказал:

— И все же, по-моему, Ней был достойным человеком. Немного слабым, пожалуй… Он поддался обману. Нужно обладать незаурядной силой воли, чтобы вырваться из их сетей. Ведь если бы вы не были таким сильным человеком, они бы и вас провели.

Дядюшкино лицо расплылось в довольной улыбке:

— Да, сколько раз они пытались… Чего только не обещали, хитрили как! Деньги обещали, женщин посылали… Что только не делали!

— Моменто, у меня есть один вопрос. Как вы думаете, если бы на вашем месте был кто-нибудь другой, сумел бы он устоять? Не поддался бы им?

— Безусловно, поддался бы… Несомненно, запятнал бы себя.

— Так чего же тогда ждать от неотесанного деревенского чурбана? Беднягу обвели вокруг пальца, обманули…

— Но этот негодяй не желает чистосердечно и искренне повиниться, попросить прощения, — резко сказал дядюшка. — Не хочет раскаяться!

— Ну еще бы! Этот несчастный блокирован в кухне… Вы с винтовкой в руках стережете его, чего же тут ждать! Сделайте милость, отойдите, я с ним поговорю — и вы убедитесь, что он действительно раскаивается.

Дядюшка процедил:

— Ну ладно, попробуем!

Все облегченно вздохнули. Винтовку унесли в дом. Маш-Касем, после заверений, что все уладилось, открыл дверь. Асадолла-мирза нырнул в кухню. Через несколько минут «предатель», опустив голову, вышел наружу, Асадолла-мирза следовал за ним.

Дядюшка поднялся с места и немигающим взором уставился перед собой.

— Ага, разрешите Маш-Касему поцеловать вашу руку и попросить прощения, — начал Асадолла-мирза.

После паузы дядюшка сказал, не глядя на слугу;

— Пусть сначала ответит на мои вопросы.

— Спрашивайте все что вам угодно.

Дядюшка обращался только к Асадолла-мирзе:

— Прежде всего пусть скажет, где англичане вошли с ним в контакт?

— Слышишь, Маш-Касем? Где англичане вошли с тобой в контакт?

— Эх, ага, зачем врать? До могилы-то… В этом… ну… в общем, в булочной.

— В какое время?

— Э-э-э… ну… в тот вторник… нет, ей-богу, в среду.

— Каким образом?

Асадолла-мирза повторил дядюшкин вопрос Маш-Касему. Тот несколько мгновений укоризненно смотрел на неподвижную фигуру дядюшки, потом ответил:

— Эх, зачем врать?.. До могилы-то… Я, значит, покупал хлеб… Вижу, значит, один англичан на меня косится… И в это самое время знаки мне делает… Я, правда, сначала подумал, отсохни мой язык, что это он за мной следит… Как говорил один мой земляк…

Дядюшка, не глядя на него, резко бросил;

— Не отвлекайся!

Асадолла-мирза похлопал Маш-Касема по спине:

— Не отвлекайся, Маш-Касем! Говори, каким образом они установили с тобой контакт?

— Ей-богу, остановили… Только я удрать хотел, они остановили.

— Сколько ему обещали денег, если убьет меня?

— Избави бог! Чтоб я убил агу? Да пусть у меня лучше руки отсохнут!

Асадолла-мирза поспешно вмешался:

— Нет, ага, об убийстве и в самом деле речи не было. Он просто должен был передавать сведения о вас…

— Каковы теперь его намерения?

— Ага, вот как перед богом…

Асадолла-мирза, знаком остановив его, объяснил:

— Намерен ли ты раскаяться или хочешь служить англичанам?

— Ей-богу, ага, зачем врать?! Ну, виноват, признаюсь, было дело… Да я их теперь так изругаю, живо к чертям собачьим сгинут… Я им скажу, нас так просто не возьмешь, я своему господину служил и служить буду…

— Когда им будет дан такой ответ?

Тут Маш-Касем смешался:

— Клянусь луной рода Хашима…

Но Асадолла-мирза не дал ему договорить, крикнув:

— Маш-Касем, говори! Когда ты ответишь им — прямо сегодня или тянуть будешь?

— Ей-богу, ага… ну… прямо сегодня… сейчас прямо.

— Тогда подойди, поцелуй руку аги.

Дядюшка все так же неподвижно стоял на месте, выпрямившись во весь рост и свысока глядя на остальных. Я уверен, что он воображал себя Наполеоном в момент встречи императора с армией маршала Нея.

Маш-Касем нерешительно подошел, нагнулся, поцеловал ему руку…

Дядюшка раскрыл объятия и прижал его к груди.

— В память о прежней твоей службе я прощаю тебя… Разумеется, при условии, что ты искренне раскаялся и приложишь все силы, чтобы верно служить своему хозяину!

И в глазах дядюшки Наполеона блеснула слеза.

Часом позже отец и Асадолла-мирза беседовали в нашей гостиной.

— Ага меня очень беспокоит… Он уже стоит на грани безумия. Пора нам всерьез задуматься.

— Меня больше всего удивляет, как такой умный человек дошел до этого?..

— Моменто, что ж тут удивительного… Э, да что говорить, таковы факты, предпринимать что-то надо… Похоже, что сейчас ненависть англичан стала для него жизненной необходимостью…

— Да, так же как уверенность, что кругом все кишит шпионами и предателями.

— Его, пожалуй, излечило бы, если бы он попал в английскую тюрьму — на долгий срок.

— Ну, этого не будет. Чего ради англичанам сажать в тюрьму отставного прапорщика казачьей бригады? Делать им нечего, что ли?..

Асадолла-мирза поерзал на диване.

— Есть у меня одна мыслишка… Встань-ка, сынок, прикрой дверь, — кивнул он мне.

— С той стороны! — добавил отец.

— Нет, пусть остается. Не чужой ведь, ваш собственный сын. Не исключено, что поможет нам чем-нибудь. Но, разумеется, — не болтать!

В первый раз совещание проводилось в моем присутствии. Асадолла-мирза начал:

— По-моему, надо не откладывая предпринимать что-то. Старик вот-вот свихнется. Ведь бедняга Маш-Касем чуть было не пал сегодня жертвой его бредовых фантазий!

— Я уже несколько раз говорил Полковнику, что надо бы проконсультироваться с психиатрами, иначе…

— Моменто, даже и не думайте об этом, — прервал отца Асадолла-мирза. — Разве только ага нагишом выскочит па площадь Тупхане — тогда Полковник и другие столпы семейства согласятся вызвать психиатра. Как может ага, сын покойного аги, внук Великого Праотца, спятить!.. Сохрани бог, даже речи об этом не заводите.

— Ну, значит, придется ждать, пока он убьет кого-нибудь как английского шпиона. Тогда-то его арестуют… Судите сами, если бы Маш-Касем сегодня утром немного замешкался, его труп уже лежал бы в морге, а ага сидел бы в тюрьме… И разбирать не будут, кто чей внук! Посадят убийцу в тюрьму, и все.

— Верно, но это ничего не меняет, — возразил Асадолла-мирза. — Так что выбросьте из головы мысль о психиатре. Если мы хотим помочь ему, надо придумать что-то другое.

— Да что придумаешь, Асадолла? Если вы полагаете, что Черчилль приедет налаживать отношения с агой, то я сомневаюсь, чтобы сейчас у него нашлось время…

— Черчилль не Черчилль, а какой-нибудь его представитель мог бы приехать…

— Например, командующий английских войск в Иране, — съязвил отец, — или министр королевского флота, да?

— Нет, позвольте мне договорить. Если мы сумеем разыграть небольшой спектакль, — ну, например, будто англичане прислали своего представителя для мирных переговоров, — то возможно…

Отец опять перебил его:

— Шутить изволите? Ага, конечно, не в себе, но он же еще не впал в детство, чтобы поверить таким выдумкам!

— Человек, готовый написать Гитлеру письмо с изъявлениями преданности, не впал в детство?

Отец так и открыл рот. Асадолла-мирза, улыбаясь, продолжал:

— Если покойный Великий Праотец мог есть бозбаш с Жаннет Макдональд, то и представитель Черчилля может приехать к аге.

Отец, заикаясь, пробормотал:

— Так значит… вы… я намеревался… в случае…

— Да, я в курсе дела, — рассмеялся Асадолла-мирза.

— Кто вам сказал?

— Да как-то сам ага рассказывал. Оставим это.

— Ну, мы тогда просто шутили, — деланно засмеялся отец. — Ага и сам не принял всерьез…

— Очень даже принял. Но оставим этот разговор. Сейчас вопрос в том, хотите ли вы помочь старику облегчить немногие оставшиеся ему дни?

В голосе отца прозвучало искреннее чувство:

— Клянусь жизнью детей! Духом отца клянусь, что теперь я не испытываю к нему никакой неприязни и искренне желаю, чтобы он образумился.

— Хорошо, в таком случае, я полагаю, у нас кое-что получится. Полковника не было дома, я велел передать, чтобы он, когда вернется, пришел сюда — надо с ним тоже договориться. Я думаю, если мы как следует разыграем эту сцену — представитель явится, переговорит с агой и даст ему слово, что англичане прощают его вину, — положение в корне изменится.

Но отец покачал головой.

— Да пусть хоть сам Черчилль явится и собственноручно выдаст ему охранную грамоту — ага не примирится с мыслью, что англичане отступились от него. Ведь на самом деле он просто не хочет верить в это. Отвлекитесь на минуту от действительности. Представьте себе человека, который в длительной, кровопролитной войне уничтожил тысячи английских солдат… Нарушил все их колонизаторские планы… И этот человек способен поверить, что англичане ни с того ни с сего прощают ему все грехи?

— Моменто, моменто, но если у англичан есть третий великий враг, они могут, пусть не от чистого сердца, объявить перемирие на некоторое время — скажем, до конца войны. Во всяком случае, попробовать не мешает.

— Но, ваше высочество, откуда вы возьмете английского представителя?

— С помощью этого индийца Махарат-хана… Я слышал, он в ближайшие дни возвращается с юга, я, наверное, смогу уговорить его, чтобы он подыскал нам какого-нибудь англичанина.

Тут меня осенило. В ушах у меня опять зазвучал знакомый голос, который я утром слыхал в доме Асадолла-мирзы. Я тихонько сказал:

— Дядя Асадолла, это вы от архитектора слышали?

Асадолла-мирза свирепо посмотрел на меня и поспешно продолжал:

— Этот сардар ведет дела с англичанами, именно поэтому он регулярно выезжает на юг…

В это время вошел дядя Полковник. Когда он выслушал рассказ о событиях дня и Асадолла-мирза изложил ему свой план, он грубо сказал:

— А что, без детей вы это обсудить не могли?

Асадолла-мирза похлопал меня по спине:

— Моменто, господин Полковник, во-первых, он уже не ребенок. Он рассудительный молодой человек. Во-вторых, сегодня только благодаря этому юноше удалось предотвратить несчастье. Во всяком случае, он заслуживает доверия и может нам пригодиться.

Дядя Полковник больше не возвращался к этому, но зато начал возражать против плана Асадолла-мирзы. Он считал, что такую выдающуюся личность, играющую столь важную роль в семье, не следует подвергать розыгрышу.

— Моменто, моменто, господин Полковник, — сказал Асадолла-мирза, — вы сегодня не изволили присутствовать, поэтому не видели, насколько усугубилась опасность. Придется либо поместить агу в лечебницу для душевнобольных, либо…

— Не говори глупостей, Асадолла! — резко оборвал его Полковник, — да я скорее пущу себе пулю в лоб, чем соглашусь отдать братца в лечебницу для душевнобольных. Вековая честь знатного семейства это не шутка! Я жизнь готов положить за братца, но придумайте же что-нибудь разумное!

После долгих споров и обсуждений дядя Полковник наконец уступил. Он только сказал безнадежно:

— Загвоздка в том, что братец не поверит, будто англичане так сразу, без всяких условий решились его простить.

— Моменто, моменто, конечно, если найдется подходящий человек, мы все тщательно обсудим. Этот представитель сначала выдвинет непомерные претензии, потом начнет понемногу уступать, а кончится дело договоренностью, что если ага до конца войны не будет чинить препятствий англичанам и вмешиваться в их политику, они по согласованию с вышестоящими инстанциями отложат его дело.

Дядя Полковник немного подумал и спросил:

— А под каким предлогом вы все это изложите братцу? Так прямо и скажете, что вот, мол, англичане решили вступить с ним в контакт?

— Скажем, что, поскольку у англичан сложилось напряженное военное положение, они пришли к мысли устранить излишние конфликты. Уговорить агу я беру на себя.

В это время появился Пури с сообщением, что к Полковнику пришел гость. После того как дядя ушел, отец сказал:

— Ваше высочество, я сделаю все от меня зависящее, но должен вас еще раз предупредить, что особых надежд на успех ваш план у меня не вызывает. Ага, насколько я его понимаю, уже определил свою судьбу. Англичанам предстоит всячески преследовать его, а под конец низвергнуть во прах, как Наполеона. Слово даю, что он уже сейчас видит перед собой бесплодные скалы острова Святой Елены!

Я проводил Асадолла-мирзу до ворот. Когда мы вышли, из дома, он взял меня за ухо:

— Чертов сын, что это за разговоры про архитектора? Можешь ты по-человечески объяснить?

— Ей-богу, я не нарочно, дядя Асадолла, только я…

— Только ты негодяй… Сардар Махарат-хан мой близкий друг,

— Но я никогда не видел, чтобы вы с ним…

— Это я от страха перед дядюшкой, боялся, он скажет, что я тоже английский шпион.

— Но в тот день, когда вы на извозчике отвозили леди Махарат-хан домой…

— Моменто, сардар уехал в деловую поездку, а жену поручил мне… Не оставлять же ее скучать дома! Я повез ее в ресторан, угостил мороженым.

— Только мороженым, дядя Асадолла?

— Да, только мороженым. Когда речь идет о замужней женщине, женщине с положением, я даже в мыслях не допускаю никаких вольностей. Понимаешь, о чем я говорю? Это совершенно невозможно! Слава богу, подобные связи меня и не привлекают!

— Дядя Асадолла, а разве в вашем семнадцатом уроке не говорилось: «Когда завидишь Сан-Франциско, сначала входи, а потом уже посмотри, кто твой спутник?»

— До чего же нахальный ребенок! Если я что-то сказал, так тебе уж и повторять надо?.. Смотри, все твои силы на болтовню ушли! Раз ни на что другое не годишься, так язык распустил?!

— Дядя Асадолла, так вы считаете, что изобретенный вами план сработает?

— Тебе молиться надо, чтобы сработал. Ведь главные виновники этих бед — ты и твой отец. Отец твой мстил старику за попреки в низком происхождении, а ты из страха перед Сан-Франциско взрывал всякие петарды — вот и свели раба божьего совсем с ума.

Через несколько дней Асадолла-мирза вместе с дядей Полковником пришел к нам.

— События, кажется, начинают развиваться. Я детально обсудил все с сардаром. Бедняга преисполнен добрых намерений, но говорит, что не может найти никакого англичанина. У него есть только приятель индиец, ефрейтор английской армии, вот его он может уговорить, чтобы тот принял участие в нашем представлении. За вознаграждение, конечно!

Дядя Полковник ничего не сказал, а отец покачал головой:

— Представляю, какой прием окажет ага индийскому ефрейтору, который явится для переговоров. А как выглядит этот индиец? За англичанина его не удастся выдать?

— Не то что за англичанина, его и за бельгийца-то не выдашь. Как рассказывал Махарат-хан, он из темнокожих индийцев, к тому же ловкач невероятный.

— Но, ваше высочество, если даже удастся уговорить агу на индийца — как быть с чином? Ага не согласится разговаривать ни с кем, ниже генерала.

— Ну, это неважно. Ведь ага не знает английских знаков различия. Мы ему скажем, что это полковник.

— А вы вообще-то беседовали с агой, ваше высочество?

— Я его подготовил морально. Те два раза, когда мы виделись, я распространялся об акциях англичан во всех союзных и нейтральных странах по привлечению на свою сторону прежних противников.

— И как он реагировал?

— Начал, конечно, сыпать всякими пустыми угрозами, кричать, что, мол, если они думают с ним поладить, то он никогда на это не согласится. Но, я думаю, когда до дела дойдет, все образуется.

— Значит, пока еще прямо насчет нашего ефрейтора вы не говорили?

— Обиняками, — отвечал Асадолла-мирза. — Ага заявил, что ни в коей мере не полагается на англичан и на их обещания, мол, если когда-нибудь случится, что они пришлют к нему посла, он прежде всего велит отобрать у него оружие, а Маш-Касема с винтовкой спрячет за занавеской, так что едва их посланец попробует сделать враждебный выпад, верный слуга опередит его и разделается с ним.

— Вот видите, ваше высочество? Я боюсь, мы накличем беду себе на голову. Раз он в таком настроении и состоянии, стоит индийцу полезть в карман за платком, чтобы высморкаться, как ага отдаст Маш-Касему приказ открыть огонь. Представляете, чем нам это грозит?

Асадолла-мирза на секунду задумался, потом сказал:

— По-моему, надо ввести Маш-Касема в курс дела. После коротких дебатов по этому предложению меня, послали за Маш-Касемом.

— Желаю здравствовать!

— Здравствуй, Маш-Касем. Как поживаешь? Не болеешь, не дай бог?

Асадолла-мирза настоял, чтобы Маш-Касем сел, и тот после долгих уговоров опустился на корточки у стены гостиной.

— Послушай, Маш-Касем, я знаю, как ты любишь агу и как беспокоит тебя его болезнь,

— Ей-богу, ваше благородие, у меня веры нет лекарствам этим, которые врачи прописывают. Похоже, ага на солнце маленько перегрелся. Вот у меня один земляк…

— Подожди, Маш-Касем! Уже много времени, как ага не в себе. В тот день такого накрутил, что, не дай бог, чуть не убил тебя. Рассуди сам, разве человеку в здравом уме придет в голову такой вздор про тебя говорить, будто ты с англичанами спелся, изменил своему господину… Ясное дело, что с головой у аги не в порядке. Ты согласен?

— Ей-богу, зачем врать, до могилы-то… Я вам, конечно, перечить не желаю, только вы про англичанов напрасно забываете.

Асадолла-мирза с удивлением воззрился на него:

— Маш-Касем, но ты ведь знаешь, что это все чепуха сплошная?

— Откуда мне знать, ваше благородие?

— Ладно, Маш-Касем, англичане, конечно, подлые, нехорошие, гнусные, — нетерпеливо сказал Асадолла-мирза, — но разве прав ага, что приписывает тебе всякие шашни с ними?!

Опустив голову, Маш-Касем ответил:

— Ей-богу, ага не сказать, чтоб совсем не прав…

Тут вмешался мой отец и с раздражением спросил;

— Значит, англичане установили с тобой контакт?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Ежели хотите правду знать — да.

Закипая от злости, в разговор вступил дядя Полковник:

— Касем, мы здесь не шутки шутить собрались. Перестань вздор болтать!

— Ладно, ваше благородие, коли вы считаете, что я вздор болтаю, мне вообще нечего говорить, так-то лучше… Разрешите, я пойду цветы поливать.

— Моменто, моменто, господин Полковник, дайте ему сказать. — Тут Асадолла-мирза, стараясь сохранять дружелюбный тон, обратился к Маш-Касему: — Ты говори, но побыстрей, у нас очень много дел.

— Ей-богу, ваше благородие, а мне и говорить нечего. Спрашивайте, чего надо, я отвечу.

Асадолла-мирза, видимо, совсем потерял терпение, но попытался взять себя в руки:

— Как же это получилось, Маш-Касем, что англичане установили с тобой связь? Аге в голову вдарило, он сказал непонятно что, но ты-то ведь клялся, что это все неправда…

— Ей-богу, зачем врать? Неправда — она не ложь.

— Брось, Маш-Касем, я ведь сам тебе подсказывал, —. признавайся. Не я ли тебя учил на кухне, что говорить надо? А теперь ты мне же…

— Ей-богу, ваше благородие, вы меня, конечно, научили, но и я тоже не соврал.