ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Вечер бракосочетания Гамар, к сожалению, почти не сохранился в моей памяти, так как все мое внимание было поглощено одним неприятным эпизодом. Я помню только, что со стороны невесты присутствовало около двадцати человек, а со стороны жениха, кроме его матери и сестры, пожаловал лишь знаменитый сыщик, инспектор Теймур-хан. Ярче других в воображении моем запечатлелся образ Практикана Гиясабади: в новом, чуть широковатом костюме, который заказала ему Азиз ос-Салтане, и в галстуке бабочкой, собственноручно повязанном Асадолла-мирзой, он выглядел опрятным, чистым и вместе с тем — смешным. Помимо наших близких родственников пришел мясник Ширали с женой, которые прислуживали гостям.

А неприятный эпизод, произошедший в тот вечер, был вот какой. В доме дядюшки Наполеона, где решено было провести церемонию бракосочетания, я лицом к лицу столкнулся с Пури, который приехал накануне вместе с Ханбаба-ханом. Склонив на бок свою лошадиную физиономию, он сидел на ступеньке у входа и, завидев меня, знаком пригласил пройти в сад, прошептав:

— Хочу сказать тебе несколько слов.

Он вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку и, стараясь держать так, чтобы мне не дотянуться, развернул ее. У меня чуть сердце не остановилось: это было письмо, которое я несколько дней назад написал и, вложив в какую-то книгу, передал Лейли. Пришепетывая, Пури спросил:

— С каких это пор наш молодой господин изволил влюбиться?

— Я… я…

— Именно ты.

Не отдавая себе отчета в том, что говорю, я выпалил:

— Я никакого письма не писал. И вообще я…

— Странно! Значит, молодой господин не писал? И, продолжая следить, чтобы я не выхватил бумагу у него из рук, начал негромко читать:

— «Дорогая Лейли, ты знаешь, как я тебя люблю. Ты знаешь, что без тебя жизнь моя бессмысленна…»

— Пури, клянусь…— дрожащим голосом проговорил я.

— Извольте дослушать до конца! «С тех пор, как я услышал, что этот осел-губошлеп возвращается…» — Тут Пури поднял голову: — Если бы не сегодняшняя свадьбе губошлеп тебе так бы по губам вмазал, что ты бы и зубы проглотил! Я тебе такого осла-губошлепа покажу — до конца дней будешь помнить!

— Пури, жизнью отца клянусь…

— Заткнись! Твой отец сам такой же — нищий без роду, без племени!

Этого я уже не мог стерпеть, собрав все силы, я стукнул его по шее, пытаясь выхватить письмо, но мои старания были тщетными — я схлопотал только здоровенную затрещину. Кровь бросилась мне в голову, и я кинулся на него, словно барс, но меня встретила другая затрещина. И тогда я с досады отчаянно лягнул его в пах и, как ветер; понесся к нашему дому. По его воплям и тому переполоху, который вслед за тем поднялся, я понял, что удар получился крепкий.

Я забрался в убежище под скатом крыши, где я так часто прятался в детстве, и затаился там, прямо над головами тех, кто меня искал. Отец с матерью меня звали, уговаривали выйти, но я по-прежнему неподвижно и молча сидел в своем тайнике. Я слышал, как они говорили друг другу: он где-нибудь спрятался, ничего, найдется в конце концов. Когда суматоха улеглась, вдруг послышался голос Асадолла-мирзы, который обходил комнату за комнатой, окликая меня. Только он подошел ближе, я тихонько ска— '=

зал:

— Дядя Асадолла, я здесь.

— Как ты туда забрался?.. Ну-ка, ну-ка! Да не бойся, слезай, я один тут.

Я спустился вниз, и он со смехом сказал:

— Ну и молодец! Ты ведь этому парню все на свете отшиб… Это тоже неплохой ход: сам не ездишь в Сан-Франциско, так и другому эту дорожку закрой!

— А как там Пури?

— Да никак, шлепнулся посреди двора, сознание потерял, за доктором Насером оль-Хокама посылали. Сейчас полегчало немного… Из-за чего все началось-то?

— Он украл письмо, которое я написал Лейли. И отца моего обругал. А он говорил что-нибудь дядюшке?

— Нет, а вот с отцом твоим о чем-то беседовал.

— Что же мне теперь делать?

— Посмотрим, может, еще утрясется все. Но вообще-то Полковник тебе всячески грозил. Теперь-то ты мало-помалу поймешь, что тот путь, который я тебе советовал, самый легкий.

— Какой путь, дядя Асадолла?

— Через Сан-Франциско.

Из-за этого происшествия я был лишен возможности присутствовать на свадьбе Гамар. Поздно вечером, когда родители вернулись, я уже был в своей комнате. Дверь я на всякий случай запер. Отец постучал и велел мне открыть. Голос у него был сердитый и встревоженный. Дрожа от страха, я отворил дверь. Отец вошел, сел на железную кровать. Я стоял, опустив голову. Помолчав немного, отец спросил:

— Я слышал, ты завел шашни с Лейли?

— Это ложь. Поверьте, что…

— Зря стараешься. Пури показал мне письмо, которое ты ей написал.

Мне пришлось прикусить язык. Отец помолчал, потом с мягкостью, которой я никак не ожидал от него, сказал:

— Сынок, ты, видно, не подумал, что, если твой дядюшка узнает об этом, он всю нашу семью в пух и прах разнесет?

Немного осмелев, я прошептал:

— Я люблю Лейли. …

— Давно ли?

— С тринадцатого мордада прошлого года.

— Господи боже, какая точность! Ты, наверное, и час запомнил?

— Да, с без пятнадцати три!

Отец положил руку мне на плечо и тихонько спросил:

— Скажи-ка, а ты, я надеюсь, к делу не перешел?

Я не сразу сообразил, куда он клонит, и ответил:

— Я ей несколько писем написал.

— А она что?

— Она тоже меня любит, отец.

— Ладно:.. А теперь говори прямо, что вы натворили

— То есть вы имеете в виду наши разговоры и обещания друг другу?

— Да нет, теленок ты этакий, — нетерпеливо сказал отец. — Я хочу знать, выражаясь словами Асадолла-мирзы, Сан-Франциско было или нет?

Я разинул рот. У меня просто дыханье перехватило, когда я услышал от отца эти слова — ведь он никогда в жизни не позволял себе подобных шуток и держался со мной сухо и холодно. Пораженный, я несколько мгновений смотрел на него во все глаза, потом, окончательно смутившись, отвел взгляд и пролепетал:

— Отец, что вы такое говорите!

— Ты не юли, я тебя спрашиваю, было между вами что-нибудь или нет?!

Отец не шутил. Я поспешил ответить:

— Отец, я люблю Лейли! Подобные гадости мне и в голову никогда не приходили.

Но про себя я уже начинал понимать замысел отца. Он открыл новую возможность ударить дядюшку побольней. Я чувствовал, что мой положительный ответ не слишком рассердил бы его.

Несколько мгновений отец молчал. Но, поскольку я обманул его ожидания, он постарался сохранить приличия:

— Ну, ладно, я пошутил. Но, дружок, ведь эта девушка — невеста твоего двоюродного брата, она не выйдет за тебя замуж, значит, ты должен теперь же покончить с этим. Разумеется, если бы что-то случилось, тогда другое дело… А эти детские фантазии выброси из головы. Раз между вами, слава богу, ничего не было, займись-ка своими уроками, школой. А сейчас ложись спать, сынок.

Отец ушел, я остался один. Теперь я отлично видел все его коварство и мстительность, но вместе с тем в голове моей впервые мелькнула новая мысль.

Выло уже поздно, когда к нам опять пожаловал Асадолла-мирза. Я слышал, как он разговаривал с матерью в прихожей:

— Мальчик не был сегодня на свадьбе, не заболел ли он, не дай бог…

Через минуту он уже входил ко мне в комнату:

— Не волнуйся, голубчик, Полковника я немного утихомирил… А вот душенька Лейли о тебе тревожится. Как выясняется, она терпеть не может этого парня.

— Дядя Асадолла, так Пури ничего не сказал дядюшке?

— Похоже, что имевший место инцидент огласки не получил. Не думаю, чтобы аге рассказали.

Я помолчал. Асадолла-мирза рассмеялся:

— Но я полагаю, со сватовством он слишком спешить не будет, так как ты нанес его мужским достоинствам большой ущерб… Недели две-три будет себе на Сан-Франциско компрессы ставить.

Я, не поднимая головы, тихо сказал:

— Дядя Асадолла, я хочу вам один вопрос задать.

— Давай, братец.

— Я хочу сказать… я… Если я…

— Если что?

— То есть… если я… вот как вы говорили… если мы с Лейли…

— Да что?.. Если ты женишься на Лейли?

— Нет, я хочу спросить, что мне надо сделать, чтобы жениться на ней? Чтобы ее не отдали за Пури?

— Я тебе сто раз говорил — езжай в Сан-Франциско.

— А если я… если в Сан-Франциско это…

Асадолла-мирза радостно захохотал:

— Браво, молодец! Да ты человеком становишься…

— Да нет, дядя Асадолла, я хочу сказать…

— Моменто, опять на попятный?

— Нет, но каким образом…

— Ну, каким образом, я уж тебя научу. Садись, я тебе все в картинках изображу. Дай-ка мне синий карандаш и другой — нет, розовый, — я тебе сейчас нарисую…

Я не успел ничего возразить, так как в это время из сада донесся какой-то странный шум и крики: «Беги… Лопату неси… давай ведро… нет, заходи с той стороны…»

Мы с Асадолла-мирзой — он впереди, я за ним — выскочили в сад. Тут же на Асадолла-мирзу налетел бежавший куда-то Маш-Касем.

— Что случилось, что происходит, Маш-Касем?

— Ох, богом клянусь, зачем врать? До могилы-то… Англичаны напали. Господи, ослепи ты их косые глаза!

Маш-Касем объяснил причину криков, которые отвлекли наше внимание: во время суеты, сопровождавшей прием гостей, неизвестная рука перекрыла специальный водосток дядюшкиного водохранилища, вода побежала через край бассейна и залила все три жилых подвала усадьбы.

— А кто закрыл водосток, ты не знаешь? — спросил Асадолла-мирза.

— Ага говорят — дело рук англичанов. А я так думаю, англичаны еще с дороги не передохнули, где им наш водосток искать… К тому же со своими косыми глазами они бы вместо нашего сардаров водосток открыли бы.

В это время Маш-Касем заметил меня и тихонько проговорил:

— Милок, а ты, знать, смелый, как лев: неровен час тебя увидят… Да ежели ага или господин Полковник до тебя доберутся, они тебя на сто кусков разорвут!

— А что, Маш-Касем, очень они разозлились?

— Ей-богу, зачем врать… Ежели он от такого пинка, каким ты его угостил, жив остался, ему еще повезло… Точно не скажу, но похоже, что один из залогов его мужества совсем того… Как он стал лекарю показывать, я тоже глянул: извиняюсь, как тыкву раздуло.

Подталкивая меня к двери, Асадолла-мирза тоже сказал:

— Да, братец ты мой, лучше скройся, пока цел, — «залог мужества» — это не шутка!

— Доктор Насер оль-Хокама примочку положил, — продолжал Маш-Касем, — говорит, завтра утром в больницу надо везти. Ты его так вдарил, что из него прямо дух вон и мужество тоже.

Тут мне пришлось отступить в кусты самшита, а Асадолла-мирза направился навстречу дядюшке, который с ружьем на плече вышел из дома и сейчас же закричал:

— Касем, чего стоишь? Беги помогай, надо откачать воду!

— Ей-богу, ага, я все время помогаю, бегаю — сейчас за ведром для ханум иду.

— Хорошо хоть гости ушли.

— Зять тоже ушел? — спросил Асадолла-мирза.

— Конечно, ушел, чтоб ему провалиться, — завтра они с мамашей и сестрицей перебираются к Дустали. Хоть бы этот инспектор Теймур-хан был тут, может, сумел бы разрешить эту криминальную загадку.

К ним присоединились дядя Полковник и мой отец.

— В самом деле, здесь есть что-то странное, — сказал отец. — Какому бесстыжему болвану пришло в голову…

Но дядюшка Наполеон не дал ему договорить:

— Вы прямо как ребенок! Мне-то стратегия англичан знакома… Не в первый раз они прибегают к этой военной хитрости. На юге они однажды запрудили реку ниже нашего лагеря, а через несколько часов начали атаку.

Уходивший уже Маш-Касем при этих словах вернулся и изрек:

— Истреби их господь! А вы помните, ага, как они на нас воду пустили? Вроде злодея Шемра штуку выкинули, только Шемр воду закрыл, а они, наоборот, открыли. Слава богу, я плаваю как рыба, а то захлебнулся бы там, право слово.

— Но позвольте, ага, — начал Асадолла-мирза успокаивать дядюшку, — англичане вступили в город со своими танками и артиллерией, неужели они, если захотят нанести вам удар, станут копаться в вашем водостоке?

— Асадолла, только прошу тебя — не надо мне объяснять, как англичане делают политику!

— Моменто, моменто…

— К чертовой матери это твое «моменто»! — заорал дядюшка. — Знаю я все: англичане вообще прекрасные люди… Они вообще просто обожают меня и мою семью… И вообще Шекспир «Ромео и Джульетту» свою написал про нас — про любовь англичан ко мне…

Маш-Касем, не разобравшись в тонкостях беседы, вставил:

— Сохрани бог… Господь того не допустит, чтоб англичаны на любовь способны были. Куда им с ихними косыми глазами? И вообще, у меня земляк был, так он всегда говорил, что англичанам, извиняюсь, вовсе мужской силы не отпущено… А ту малость, что у них имеется, они по косоглазию своему зазря на жену изводят.

— Касем, чем ерунду пороть, пойди лучше к чайхане, позови молодого чистильщика — у меня к нему дело! — закричал дядюшка. — Может быть, он видел, кто водосток перекрыл.

— Ага, чистильщика нынче вечером у калитки не было…

— Хватит болтать! Делай, что тебе сказано.

Маш-Касем поспешно выбежал из сада. Наш слуга, слуга дяди Полковника и прочая прислуга ведрами вычерпывали из подвалов воду. В это время я услышал, как отец сказал дяде Полковнику:

— Ну как Пури? С божьей помощью, полегчало?

— Утром придется везти его в больницу, — холодно, отвечал дядя Полковник. — А пока Доктор сделал ему укол морфия, чтобы снять боль.

— Я очень сожалею о происшедшем. Я этого мальчишку так накажу, что он до конца жизни помнить будет.

— Нет необходимости сурово наказывать его, — с неожиданной мягкостью вмешался дядюшка Наполеон. — Он еще ребенок, многого не смыслит.

Я понял, что сейчас для него не существует ничего, кроме нападения англичан. В это время в сад опрометью вбежал Маш-Касем и бросился к дядюшке:

— Ага, хозяин чайханы сказал, что чистильщик сегодня совсем не заходил к ним…

Дядюшка секунду смотрел на него, испуганно приоткрыв рот, потом прижал ко лбу руку и сквозь зубы процедил:

— Все предусмотрели! И парня этого с дороги убрали.

— Кого убрали? — спросил Асадолла-мирза.

— Никого, никого… В любом случае придется нам до утра не ложиться, надо быть начеку.

— Да, тут дело нечисто, — опять подтвердил отец.

— Еще .как нечисто-то, — вмешался Маш-Касем. — Право слово, я сначала аге не верил, а потом понял — правда все, святая правда, ага человек мудрый. Уж он-то, англичанов знает — и все тут.

— Что это значит, Маш-Касем?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Говорил ага, что это англичанов дело, а мне все не верилось. Ну, а теперь я мозгами-то пораскинул, вижу, что все это тот проходимец подстроил… Я чайханщика, значит, спрашивал, не видал ли он тут сегодня кого рыжего да косоглазого. Так он говорит, проходил вечером один торговец рыбой, вихры кучерявые, а буркала голубые. И глаза, значит, у него вроде бегают…

Асадолла-мирза, стараясь подавить смех, сказал:

— Да, по всем приметам это безусловно английский генерал Вихроу…

— Итак, спокойной ночи, до завтра, — отрубил дядюшка.

На следующее утро, то есть в пятницу, я не осмелился выйти из своей комнаты. Отец меня не спрашивал, но мать принесла мне в комнату завтрак. Она же рассказала, что все семейство отправилось в больницу вместе с Пури. Час спустя появился Асадолла-мирза. Всю ночь я провел в страхе и волнении и только теперь, услышав его голос, немного приободрился. Он вошел ко мне со словами:

— Ситуация неблагоприятная. Я говорил с твоим отцом, он решил отправить тебя на несколько дней в Дозашиб, погостить у Рахим-хана, пока тут все не уладится.

— А почему, дядя Асадолла? — с беспокойством спросил я.

— Полковник поклялся разрядить свою двустволку тебе в башку… Потому что Пури придется оперировать, удалить ему кое-что.

— Что удалить, дядя Асадолла?

— Ну до чего же ты тупой! Одну из двух опор башни Сан-Франциско… Или, выражаясь словами Маш-Касема, один из «залогов мужества».

— И вы говорите, что дядя Полковник хочет разрядить двустволку в мою голову?

— А ты как думал — в мою, что ли?

Испуганный и несчастный, я машинально повторил:

— Двустволку…

— Вот и меня это удивляет, — тут же перебил Асадолла-мирза, — ведь ему отхватят только одну опору башни, зачем же из обоих стволов.

Дальнейшая беседа была прервана появлением моего отца:

— Глупый мальчишка, телок!

— Что толку ругаться, — хладнокровно сказал Асадолла-мирза. — Вы тоже доставляли своему отцу хлопоты и заставляли глотать обиды. А теперь, как я вам уже говорил, лучше всего отправить его на несколько дней в дом Рахим-хана — пока не уляжется этот скандал.

— Я сейчас звонил, Рахим-хан говорит, что будет очень рад.

— Нет, разрешите мне остаться, — умоляющим тоном выговорил я. — Я хочу остаться рядом с Лейли.

Отец, подскочив ко мне, презрительно и зло крикнул:

— Замолчи! Чтоб ты сдох с твоими любовными забавами!

Я непременно получил бы затрещину или пинок, но, по счастью, между нами оказался Асадолла-мирза, который небрежно заметил:

— Я как раз приглашен к обеду в Шемиран 33, схожу, переоденусь и пряду за ним. — Тут он повернулся ко мне: — А ты, мальчик, слушай, что старшие говорят. Нам виднее, что для тебя лучше.

Эти безжалостные люди даже не дали мне дождаться возвращения Лейли из больницы. Через час мы с Асадолла-мирзой уже ехали на автобусе по направлению к Шемирану. Я долго молчал, потом спросил:

— Дядя Асадолла, а что теперь будет, как вы думаете?

— Ты про что?

— Про Пури.

— Нарушится равновесие организма.

— Почему?

— Как почему? Если одну опору из двух удалить, устойчивости не будет, одна половина тела ведь станет легче, другая — тяжелее, какой же может быть баланс?

— Пожалуйста, не шутите. Я очень тревожусь.

— Моменто, вот уж моменто! Тебе-то чего тревожиться — пусть этот длинномордый поганец переживает, что лишился поездок в Сан-Франциско.

— А он правда никогда больше не сможет…

— Чего не сможет?

— Ну… это… Сан-Франциско…

— Молодец, браво! Привыкай к этому слову. Высший балл по географии. Насчет того, сможет ли он ездить в Сан-Франциско или нет, мнения врачей-лекарей расходятся. Некоторые утверждают…

— Дядя Асадолла, прошу вас, оставьте шутки! Я всю ночь не спал от волнения.

— Тебя так взволновало, что Пури в Сан-Франциско не ездок?

— Нет, но ведь, если говорить по совести, за это несчастье с ним я несу ответственность.

— Если говорить по совести, то как раз не несешь, зато по закону — несешь. Но об этом не беспокойся, они не из тех, кто будет с жалобами по судам таскаться. Ни одно благородное семейство не позволит себе обращаться в судебные инстанции.

— А что станет с Лейли, дядя Асадолла?

— Лейли теперь на некоторое время в безопасности, но, когда губошлеп выйдет из больницы и минует еще три-четыре месяца, этот вопрос неизбежно возникнет вновь.

— Значит, несколько месяцев есть…

— Думаешь, несколько месяцев решат дело в твою пользу? Ну, если Пури только сейчас к Сан-Франциско способность потерял, то ты от рожденья урод!

— Я верю, что все образуется. Прошу вас, скажите Лейли, что я был вынужден оставить ее одну. Скажите, если она сможет, пусть позвонит мне в два часа, когда дядюшка ляжет отдыхать. И вы тоже, пожалуйста, держите меня в курсе событий, обещаете?

— Даю честное слово.

Асадолла-мирза оставил мне свой служебный телефон и предупредил:

— Только смотри лишнего не болтай!

Часом позже я уже распрощался с Асадолла-мирзой, и началась моя мучительная разлука с Лейли.

Мое вынужденное пребывание в доме Рахим-хана, с сыном, которого я, однако, был очень дружен, продолжалось почти две недели. Пури сделали операцию, удалив одну из парных частей его тела; теперь опасались, что, возможно, придется ампутировать и другую. Примерно на десятый день, когда я позвонил Асадолла-мирзе, тот объявил:

— С тебя причитается за добрую весть. С двустволкой, которую Полковник собирался разрядить тебе в голову, покончено, до четырех стволов, слава богу, дело не дошло.

— Как так, дядя Асадолла?

— Выяснилось, что вторая опора опасности избежала. Теперь, при условии; что башня выстоит на одной-единственной опоре, можно будет заняться твоей амнистией.

— Значит, он сможет жениться?

— Пока еще нет, но через несколько месяцев — вероятно. Пока, по выражению индийского сардара, цветок его силы отказ делать… Так что оставайся на месте. У Лейли все хорошо, о ней не беспокойся.

И вот в один прекрасный вечер, на пятнадцатый день после нанесения Пури того удара, я был прощен — по случаю приема, устроенного моим отцом в честь Гамар и Практикана Гиясабади, которые выезжали с первым послесвадебным визитом к родственникам. Асадолла-мирза сам забрал меня домой. Дорогой он сообщил мне о последних событиях:

— Думаю, что прием сегодня получится весьма оживленный. Понимаешь, не то вчера вечером, не то нынче утром Дустали-хан и Азиз ос-Салтане убедились, что слова Практикана Гиясабади, который говорил, будто потерял на поле брани свой уважаемый фрагмент, и ничего плотского в нем не осталось, — беззастенчивая ложь. Насколько я понял из шушуканья женщин, кое-что там осталось и весьма солидное кое-что.

— Зачем же он тогда так говорил?

— Наверное, считал, если признается, что этого у него в избытке, сразу дефицит обнаружится…

— До чего же хитрый человек.

— Ну, не так уж он хитер. Кое в чем дурак дураком, но, я полагаю, за ним стоит наш домашний Макиавелли.

— Вы имеете в виду…

— Да, я имею в виду твоего отца. По всему ясно, что он приложил руку к этому делу.

— А Гамар как ко всему этому отнеслась?

— По-видимому, она очень довольна. Она ведь хотела ребенка. Никаких надежд на замужество у нее не было, вот бог и послал ей такого могучего мужичка. Словом, сегодня вечером мы вдоволь посмеемся. Разумеется, если дело еще раньше не дойдет до скандала.

— А дядюшка как поживает, дядя Асадолла?

— Похоже, что Пури пока ничего не рассказывал ему о твоих письмах к Лейли. А если и рассказал, то дядюшка настолько занят англичанами, что ему ни до чего другого дела нет.

— Опять англичане?

— Да, ведь чистильщик-то наш совсем исчез. Дядюшка утверждает, что его англичане убили. Он опять прицепил к поясу свой пистолет, а по ночам Маш-Касем с охотничьим ружьем в обнимку дрыхнет у него в комнате. Да еще отец твой постоянно подливает масла в огонь.

— А что отец ему говорит?

— Каждый день сочиняет всякие небылицы о без вести пропавших беднягах, которые, по его словам, были врагами англичан, и пичкает ими несчастного старикана… Хорошо хоть несколько дней назад индийский сардар отправился в деловую поездку…

— Дядя Асадолла, вы должны попробовать растолковать дядюшке, что англичанам не до него.

— Моменто, как будто он меня послушает! Да тому, кто посмеет сказать, что англичане не такие олухи, чтоб за нашим дядюшкой охотиться, несдобровать, даже если ангелы небесные заступниками будут. Мой бедный братец Шамсали несколько дней назад пытался поговорить с ним — дядюшка на него так напустился, что тот еле ноги унес!.. Маш-Касем тоже все время сказки рассказывает, про то, как англичане грабят и убивают честной народ.

— Значит, обстановка очень напряженная?

— Очень. Но самая важная проблема — трагическое недоразумение с Практиканом Гиясабади. Этот ужасный плут, похоже, не только ничего не терял в Луристане от той пресловутой пули, а, напротив, присвоил себе имущество двух-трех человек… Вот он сейчас и усердствует за счет этих резервов.

— А Дустали-хан как?

— Его того и гляди паралич хватит от злости. Ведь Практикану, хоть он и плешив, удалось до того обворожить Гамар, что теперь Дустали до смерти боится, как бы поместья Гамар не уплыли у него из рук. А что касается сестры Практикана, на которую сделал стойку Дустали, так у нее, оказывается, есть мил-дружок по имени Асгар-Трактор — копия нашего мясника Ширали.

— Дружка он тоже поселили у Дустали-хана?