Николетт уже не могла противостоять безумной тяге, которая заполнила сердце, обдавая жаром бедра. Она почувствовала, как напряглось его естество, и, ощущая себя бесстыдной девушкой-служанкой, приподнялась на цыпочки и приникла к его возбужденному телу.
      Он был вынужден оторваться от ее рта, чтобы сделать вдох.
      – Сними одежду, – прошептал он, вновь крепко обнимая и целуя нежную кожу ее шеи.
      От тепла, распространившегося по комнате, у Николетт закружилась голова. Когда Лэр мягко отстранился от нее, она схватила его за рукав.
      – Куда ты?
      – Вода закипает, – ответил он, кочергой пододвинув котел поближе к себе. Лэр быстро снял тунику, затем рубашку, ногой подвинул трехногий табурет к камину. Обмотав рубашкой руки, он снял котел с решетки и поставил на табурет. Затем бросил рубашку на скамью.
      Николетт так и осталась стоять у кровати, мучаясь сомнениями. «Что я делаю?» – думала она, позволив старым страхам завладеть сердцем. Руки лихорадочно разглаживали смятые юбки. Неужели все неизбежно? Если она не отдастся ему этой ночью, будет другая ночь… Какой смысл ждать?
      Боясь, что захочет изменить решение, Николетт развязала шнуровку на корсаже, сняла его через голову и бросила на скамью рядом с кроватью. На полу лениво нежилась Колючка, явно готовясь вздремнуть. Николетт услышала голос Лэра:
      – Посмотри в комоде. Сразу рядом с дверью. Там должны быть мыло и полотенца.
      Он видел, как Николетт пересекла комнату в одной легкой сорочке, соблазнительно подчеркивающей ее округлости. Неохотно оторвал от нее взгляд, взял ковш и плеснул в дымящийся котел холодной воды из второго ведра.
      Николетт нашла кусок мыла и полотенца. Из глубины ящика шел приятный запах. Мыло, кажется, такое же, каким она привыкла пользоваться при дворе – отнюдь не те неровные куски дегтярного мыла, которые ей дали в кухне. В своей комнате в башне она умывалась холодной водой, и теперь ее охватило предвкушение тепла.
      Николетт положила мыло и полотенца на скамью рядом с очагом.
      Лэр еще подкинул дров в камин. Он наклонился, чтобы помешать угли. Что-то мягкое коснулось его обнаженного плеча. Сорочка Николетт, словно белая птица, взметнулась в воздухе, краем задев его. Лэр обернулся. Вид юного девичьего тела в неярких отблесках огня заставил его сердце бешено забиться. Страсть и мука пронзили все его существо. Он начал торопливо расстегивать пояс. Вид этого прекрасного создания перед ним, в его власти, заставил Лэра буквально выпрыгнуть из кожаных бриджей.
      Николетт застыла, увидев его обнаженным. Стыдливость подсказывала, что нужно отвести глаза, но она была не в силах отказаться от лицезрения его широких плеч, мускулистых рук, мощной груди, покрытой темными волосами. Вопреки ее воле, взгляд скользнул ниже – к сильным бедрам, к черному курчавому треугольнику внизу живота, из которого вырывалось возбужденное мужское естество. Отблески огня позолотили его кожу, казалось, перед ней статуя бога, сошедшего на землю.
      – Ты прекрасен, – внезапно сказала Николетт, протянув к нему белую, тонкую руку. Ее слова, детская непосредственность удивили Лэра, но он был рад ее восхищению.
      Лэр нежно взял ее лицо в ладони и поцеловал. Нет, он не позволит себе ни одного грубого жеста. Пусть сегодня нежность правит бал!
      Ее поразили его ласковые руки, упругость возбужденных мускулов. Николетт почувствовала, как ее бедер касается самая мужская часть его тела. Боже, это же бесстыдно! Но мысль о том, что она, ее тело, руки, рот могут принести ему радость, силу, позволила Николетт осмелеть.
      Нежно смеясь, шепча ласковые слова, они передавали друг другу мыло, быстро, словно играя, касаясь изгибов тел, словно впервые постигая уроки счастливой чувственности.
      Вода расплескалась, мыльные лужицы пенились у обнаженных ступней. Николетт позволила Лэру намылить свои волосы, затем смыть пригоршнями теплой воды. Она отвечала тем же: нежно намыливала его густые волосы, радостно теребя их тонкими пальцами.
      Тот первый день в лесу… Лэр еще тогда ощутил, как она мила, соблазнительна, прекрасна. Нет, его жизнь без нее была бы убога.
      И сейчас он с нежной неловкостью вытирал ее тело полотенцем, одновременно целуя шею и плечи. Его поцелуи заставили Николетт сладко задрожать. Она попыталась увернуться, желая и страшась продолжения. Но когда он завернул ее в полотенце и сжал в объятиях, она счастливо рассмеялась и запросила пощады. Но Лэр поднял ее на руки, как спеленатого ребенка, и понес к кровати.
      Матрац жалобно прогнулся, когда он положил Николетт и сам лег рядом. Он сказал ей все те слова, которые говорил другим женщинам, впервые осознав, что это правда.
      Ее тело было теплым, пахло мылом. Нет, он больше не сможет ждать. Николетт лежала в его объятиях, уже не чувствуя страха. Лэр вновь начал целовать ее, рукой лаская маленькие округлые груди, губами прижимаясь к соскам. Легкие, словно мотыльки, поцелуи, порхали по ее телу. И только когда язык коснулся ее живота и устремился ниже, ниже, она вздрогнула и умоляюще прошептала:
      – Нет! Нет! Не надо!
      Но Лэр ладонями раскрыл ей бедра.
      – Да, милая, позволь, позволь мне поцеловать тебя, ты прекрасна.
      Его голос был низким, чувственным, теплое дыхание мужчины обдавало темные кудрявые волосы лона.
      – Нет! – вновь взмолилась она, сладко застонав в ожидании нового прикосновения. Пытка, боль, от которых может спасти только он – мужчина. И вопреки своей мольбе, Николетт обняла плечи Лэра, всем телом приникая к нему, испытывая неведомый страх – вдруг Лэр исчезнет. И она будет ждать и ждать его…
      Но Николетт ошибалась – его страсть разгоралась, подобно костру.
      Закрыв глаза, девушка ощутила сладкую тяжесть мужского тела, руки, ласкающие ее бедра, шире раздвигающие ноги. Его тело напряглось, как струна, дыхание стало учащенным… И Лэр стал ее частью.
      Николетт словно обожгло. Ей хотелось кричать, она с трудом подавила безумный вопль, который превратился в стон. Неужели она умирает?
      И в этот миг она снова ощутила толчок, его тело все глубже проникает в нее, бедра Николетт невольно вздрагивали. Крик боли сорвался с ее губ, она пыталась уйти, избегнуть его проникновения. Но слишком поздно. Она беспомощна перед его натиском.
      Николетт что-то шепчет, молит его остановиться, но Лэр не слышит. И вновь его тело с новой силой вторгается в ее лоно. Николетт не в силах сдержать громкий крик…
      Лэру кажется, что он идет по лестнице страсти, где каждая ступень – восхождение к высшему наслаждению.
      Николетт чувствует, как он движется в ней – медленно, ритмично, словно подчиняясь невидимому хронометру любви. И боль сменяется безудержным возбуждением. Ее словно несет по волнам нежной страсти.
      Ноги Николетт обвивают его торс. Толчки стали быстрее, сильнее. Нет, нет, она не умирает! Тело содрогается от наслаждения…
      Еще не выйдя из нее, Лэр наклонился, поцеловал полуоткрытые губы, затем прошептал в самое ухо:
      – Разве ты не была с мужчиной?
      На какой-то миг она замерла. Затем улыбнулась.
      – Была. С тобой.
      В ее голосе нет стыдливости. Сегодня она стала женщиной. Пути назад нет. И она рада, что перешагнула этот порог вместе с Лэром.
      Сердце де Фонтена стучало, как сумасшедшее. Он медленно и нежно вышел из нее. Нет, он не понял ее слов до конца. Обнял Николетт за плечи.
      – Скажи мне все.
      Ее губы коснулись его плеча.
      – Мне нечего тебе сказать. Я уже все сказала. Луи нашел меня непривлекательной.
      – Если у мужчины есть глаза, он никогда так не подумает!
      – Не знаю. У меня темные волосы. А говорят, все его любовницы – блондинки. Мне рассказывали, у одной из них – той, которая с берегов Рейна, волосы светлые даже там… – Николетт замялась. Лэр ничего не сказал. – Луи не мог стать мне мужем. Он сказал, что я – холодная, бесчувственная и внушаю ему отвращение.
      С мукой в голосе Николетт рассказала Лэру о своей брачной ночи. Она говорила и словно освобождалась от чувства страха и стыда, которые так долго преследовали ее.
      – Значит, ваш брак даже не был браком в полном смысле слова? – Лэр не верил своим ушам. – Но почему ты молчала? Ведь твоя девственность – неопровержимое доказательство, что ты не изменяла мужу.
      – С самого начала Луи запугал меня. А ведь я могла остаться в руках Ногаре, – Николетт еще никогда не была ни с кем так откровенна. – Луи распространял слухи, что я бесчувственная, повредилась головой, у меня нет тех инстинктов, которые присущи нормальной женщине. Жанна и Бланш знали, что Луи не спит со мной, и советовали мне кокетничать с молодыми придворными и шевалье. Жанна не раз говорила, что любовные связи могли бы изменить меня. И, если я заведу любовника, то потом смогу жить и с мужем.
      Он прижался губами к ее все еще влажным волосам.
      – И ты?
      Николетт покачала головой.
      – Нет.
      – А Жанна и Бланш?
      – Думаю, они только развлекались: смеялись, разыгрывали сценки, может быть, целовались. Больше я ничего не знаю. Знаю, что они обе проводили ночи с мужьями, так как, не скрывая, рассказывали мне о том, чем занимались с ними в постелях. И, честно говоря, были не очень почтительны по отношению к мужьям, – Николетт почувствовала, что бедро у нее влажное, а на простыне пятна. – Кровь! – тихо сказала она. Перед свадьбой смотрительница королевских опочивален рассказала ей о том, что должно случиться в брачную ночь. С каким смущением Николетт тогда слушала ее!
      Лэр посмотрел на пятна, сжал руку Николетт.
      – Я слышал, что это не смертельно! – весело произнес он. – Для меня все это тоже впервые, – Лэр потерся носом о ее шею. Он хотел сказать, что впервые провел время с девственницей, что еще никто ему не был дорог, как она.
      – И теперь мы действительно виновны… Лэр оборвал ее, приложив палец к губам.
      – Поскольку мы уже отбываем наказание, почему бы нам не познать радость греха после приговора?
      Николетт опустила глаза, поцеловала его ладонь.
      – Я наскучу тебе. Как наскучила Одетта.
      – Это совсем другое. Bonne amie. Девушка для развлечений.
      – Ты говорил, я напоминаю ее?
      – Ваши лица немного похожи. Я вижу в тебе ту, какой она могла бы стать. Однажды я обманулся. Но ты существуешь. То, что я чувствую к тебе, никогда не смогу чувствовать по отношению к другой женщине. Может быть, это и есть любовь? Хотя, все так странно…
      Слезы наполнили глаза Николетт. Неужели он хочет сказать, что любит ее? Она взяла его руку, ласково сжала. И сейчас ей показалось, что в тот самый момент, когда впервые увидела его – избитого, но не побежденного, уже знала: судьба свяжет их воедино. Неужели он был так же нежен с другими женщинами? С той самой Одеттой?
      Его подбородок коснулся ее щеки. Затем губы тронули шею, плечо, добрались до соска. Пальцы пробрались между ног, и вновь Николетт охватило безумное желание. Лэр склонился над ней. На этот раз ее тело подалось навстречу. Сейчас Николетт думала о том, что нужна ему. Как сквозь пелену тумана, слышала его ласковые слова, собственные тихие вскрики. Ее бедра приподнялись, принимая его во влажное лоно. Наслаждение нарастало, тело все сильнее приникало к нему, с каждой минутой счастливо содрогаясь от его натиска. Ее радостные рыдания наполнили его новой мощью. Семя излилось из него, и сладостный стон облегчения сорвался с губ.
      Они еще долго лежали, обнявшись, и говорили, говорил и… Затем тихий шепот Николетт смолк, и она мерно задышала. Лэр поправил одеяло, нежно обнял любимую. Та вздрогнула, но не проснулась, прекрасная, как спящий ребенок.
      Последняя мысль перед тем, как уснуть, была о том, что никогда еще в своей жизни он не был так счастлив.
      Утренний свет мягко пробился сквозь единственное окно. Но скорее всего Лэра разбудило рычание собаки. Он уже проснулся, когда за дверью послышался голос Альбера.
      – Сейчас! – крикнул Лэр. Он бросил взгляд на камин. Огонь давно погас, в комнате царил ужасный холод. Еще несколько секунд Лэр лежал в кровати, не в силах выбраться из-под теплого одеяла, не в силах отстраниться от нежного тела рядом с ним.
      Как ни старался, он все же разбудил Николетт. Она резко поднялась в постели, широко раскрытыми глазами осматривая комнату. Наверное, уже довольно поздно. И слуги без труда догадаются, почему она и сеньор до сих пор в постели.
      Лэр нашел бриджи совсем не там, где рассчитывал найти. Не стоило ломать голову над незначительным таинственным перемещением. Без особого удовольствия он натянул штаны. У ног крутилась Колючка, ожидая, пока Лэр отопрет дверь.
      Комнату было трудно назвать прибранной: ковшик упал на пол, когда Лэр искал бриджи, повсюду валялась мужская и женская одежда, край котла на табурете рядом с очагом был весь в засохшей мыльной пене, на полу так и не высохли лужицы.
      Не успел Лэр открыть дверь, как собака, чуть не сбив с ног Альбера, бросилась по коридору, затем вниз по лестнице.
      Альбер вошел в комнату, делая вид, что не замечает беспорядка, не видит, что в постели кто-то лежит. Но непривычно высокий голос выдавал смущение.
      – Лесники ждут уже с рассвета. Риго тоже здесь – по поводу крестьян, которые сбежали со службы у Лашоме, а теперь хотят вернуться.
      Уголком глаза Альбер заметил, что тело под одеялом на кровати де Фонтена изменило положение.
      Лэр резко распахнул ставни.
      – Они хотят, чтобы их накормили?
      – Риго думает, что, может быть, вы возьмете их обратно. Он говорит, весной в поле много работы.
      – Да? – спросил Лэр. Он нашел свою рубашку у камина. Интересно, почему она здесь? Один рукав лежит в лужице. Лэр сунул ноги в сапоги – тоже не очень сухие. Подошел к комоду, чтобы найти другую рубашку.
      – Лесники? Они привезли дрова?
      Из ящика, пахнущего камфарой, он вынул свежую льняную рубашку.
      – Они пришли с жалобой.
      Лэр надел рубашку. Хорошо, если бы Бог избавил его от жалоб крестьян Нормандии и подсказал бы, где куртка…
      – Полагаю, лесники тоже были на службе у Лашоме, и он им задолжал?
      Куртка оказалась там, куда Лэр ее повесил вечером. Надев ее, он хоть немного согрелся.
      – Четыре ливра. По крайней мере, так они говорят. Когда я пошел, Эймер спорил с ними о сумме. А что вы думаете о Симоне Карле?
      Лэр провел рукой по волосам.
      – Будем ждать.
      Де Фонтен помедлил перед полированным стальным зеркалом над умывальником, коснулся рукой трехдневной щетины. Взяв расческу, несколько раз провел по непослушным волосам.
      – Скоро полдень, – сказал Альбер. – Если он не приедет?
      Лэр резко оборвал слугу.
      – Если он не приедет, нам придется заняться поисками. Нужно заплатить кредиторам, – он расправил плечи, глянул на Альбера, который смотрел на кровать Лэра. – Иди и угости Риго вином. Скажи, что я спущусь через минуту.
      Альбер исчез за дверью. Лэр подошел к кровати, склонился над прячущейся под одеялом Николетт.
      – Надеюсь, ты теперь никуда не убежишь, ma cherie…
      – Он ушел? – голос Николетт был едва слышен из-под одеяла.
      – Да.
      Она медленно выбралась на свет божий. Мягкий смех Лэра и поцелуй в шею смутили ее.
      – Нет! Не смотри! У меня такой вид!
      – Ты прекрасна. Пахнешь, как сама любовь. И как сама постель. Мне очень хочется остаться, – он нежно коснулся ее волос. Затем пошел к двери, на пороге помедлил. – Не забудь. Ты принадлежишь мне.
      Николетт отбросила одеяла, дрожа от холода, подбежала к ночному горшку.
      Как странно! Чувство вины не преследует ее. А чувство греха? Оно прекрасно!
      Николетт быстро оделась и начала прибираться в комнате.
      Она замыла пятна на простыне, взбила матрац, набитый птичьим пером, повесила одеяла на веревку, чтобы они просохли, нашла на полу и аккуратно сложила на скамье рубашку и тунику Лэра, вытерла лужи на полу, поставила чудовищно тяжелый котел обратно на решетку в камине, опорожнила ночной горшок на помойку за окном, поставила пустые ведра за дверью. Все это она делала с удивительной сосредоточенностью и, лишь наведя порядок, присела на кровать и перевела дух. Затем вышла из комнаты.
      В зале и в кухне было пусто. Она решила, что все отправились смотреть ритуал передачи префекта Симону Карлу и побежала во двор. Ворота, отделяющие наиболее укрепленную часть замка от внешнего двора, были распахнуты настежь. Во втором дворе собралась толпа.
      Утро посеребрило башни замка изморозью. Николетт, дрожа от холода, сложив руки под грудью, пробиралась сквозь толпу. До ноздрей донесся запах дыма. Главные ворота были тоже открыты. Николетт увидела всадников, скачущих по лугу за стенами Гайяра. Люди во дворе переговаривались, некоторые открыто кричали:
      – Смерть Понсу Верне!
      – Этот ублюдок Симон Карл!
      – Покончить с негодяями!
      Политика кулака бывших управляющих была хорошо знакома многим собравшимся. Лай собак вносил свою лепту в громкоголосое возмущение, дети вертелись под ногами взрослых.
      Николетт пробралась поближе к сторожевым башням. Очутившись в первых рядах зрителей, увидела Лэра, окруженного людьми, рядом Эймера и Риго. Четверо стражников несли небольшой ящик, перевязанный веревками. Николетт подумала, что это выкуп.
      Дора, Жозина, Мюетта и повар заметили девушку.
      – Ты опоздала! – закричала Дора.
      – Да, – добавила Жозина. – Пропустила все!
      Мюетта покачала седой головой.
      – Из этого не выйдет ничего хорошего. Волки все равно будут есть овец. Сеньор будет сожалеть о том дне, когда не повесил этого борова Верне, – она направила на Николетт свои маленькие карие глазки. – Где твой плащ, детка?
      – Мне показалось, что во дворе не очень холодно, – солгала девушка. – Все прошло мирно?
      – Да, – ответила Дора.
      – Если не считать того, что слов было сказано немало, – уточнил повар, который среди женщин походил на жирного петуха среди кур.
      – Все равно ничего хорошего не выйдет, – упорствовала Мюетта.
      – Чушь – все к нашему благу, – пробасил повар и грубо рассмеялся. – Вот теперь-то я расплачусь с мельником. Великодушие так и распирает меня – могу заплатить ему половину.
      Лэр и сопровождающие его люди вошли в замок, за ними ликующая толпа, слуги, приплелась даже Мюетта.
      Ящик поставили на длинный стол. Улыбающийся Лэр де Фонтен открыл его и в присутствии собравшихся пересчитал деньги. Тут же раздали самые важные долги. Эймер, сидя рядом с сеньором, тщательно заносил все в расходную книгу.
      Дождались своей очереди и лесники. После жаркого спора они согласились на три ливра – с учетом стоимости дров на следующую зиму.
      На исходе дня ящик унесли на второй этаж в комнату сеньора. Вечером Николетт и Лэр поднялись наверх. Хотя Николетт и была дочерью герцога Бургундского и женой старшего сына короля Франции, она никогда не видела столько золотых монет сразу. Ее долги всегда оплачивались другими – сначала родителями, потом министрами короля. Она рассмеялась, когда Лэр взял горсть золота и бросил на кровать, где устроилась «его леди».
      Итак, слуги смогут поменять одежду и не будут больше походить на нищих. Купят новую обивку, портьеры, кастрюли и многое-многое другое.
      Позже, когда Лэр, лежа рядом, обнял Николетт, она неожиданно стала серьезной.
      – Мы должны отремонтировать часовню. Де Фонтен расхохотался.
      – Чтобы замолить наш грех, нам придется построить собор.
      – Не шути такими вещами, – нахмурилась Николетт. – Нужно поблагодарить Бога, чтобы он послал нам удачу.
      Де Фонтен ничего не ответил – еще будет время поговорить и об этом. Ремонт часовни занимал мысли Лэра намного меньше, чем сладость губ Николетт и прикосновения нежного тела, доверчиво прижавшегося к нему.

ГЛАВА 15