– Уксус очищает воздух, – пояснил хозяин. – Ужасная болезнь эта черная оспа. Много жизней уже унесла. Одна от нее польза – дочка помешанного французского короля покинула из-за нее город. Сбежала в Виндзор со всей своей никчемной свитой!
      Мартин терпеливо слушал хозяина, который честил на все корки то, что творилось в Англии.
      – Болинброк ничуть не лучше Ричарда, – неприязненно скривился хозяин.
      Подобно многим, кто поначалу был на стороне Болинброка, незаконно присвоившего власть, он по прошествии времени разуверился в нем. И при новом короле подати не уменьшились, больше того, поговаривали, что поборы еще возрастут. Видно, нельзя захватить корону, не обирая народ. А тут еще отставная королева, дочка Карла, сумасшедшего французского короля.
      Многих это раздражало еще больше, и хозяин таверны не был исключением.
      – Она купается в роскоши, когда люди подыхают с голоду, – зло продолжал он.
      Дождавшись, когда хозяин несколько поостынет, Мартин спросил:
      – Как мне найти таверну «Слепой грач»?
      – Там не предложат ничего, кроме разбавленного эля, – предупредил хозяин. – Но если тебе нравится такое пойло, иди, эта вонючая забегаловка через две улицы отсюда. Как почуешь, что тянет кислятиной, можешь быть уверен – это она и есть. Не ошибешься!
      Тем не менее Мартин не скоро нашел «Слепой грач». Бродя по закоулкам среди убогих домишек, он не раз с раздражением повторял про себя приметы, которые сообщил ему хозяин «Золотого барана». Наконец среди множества вывесок он увидел нужную. На болтавшейся, скрипевшей от ветра доске была изображена черная птица, сидящая на черепе. В отличие от большинства крестьян – а Мартин происходил из крестьянской семьи, – он умел кое-как читать и, хоть и не без труда, разобрал намалеванные красной краской буквы: «Слепой грач».
      Мартин повернул коня, обогнул таверну и очутился в проулке. Тут было тише, чем на людной улице. Из сапожной мастерской справа доносился ритмичный стук молотка. Между домами лежала прохладная тень.
      Мартин снова выехал на солнце и увидел вытоптанную копытами землю и приоткрытую дверь ветхой конюшни при таверне. Рядом была дверь кухни, откуда доносились громкие голоса. За конюшней высилась куча навоза; чуть подальше начинался овраг, на краю которого стояли два столетних дуба. В зеленой траве под ними яркими пятнами пестрели цветы, а на той стороне оврага виднелись лавки и мастерские, выходившие на другую улицу.
      Мартин спешился и только теперь заметил помощника конюха. Одежда мальчишки была под цвет земли, на которой он сидел, скрестив ноги, не обращая внимания на начинавшее припекать солнце, и с сосредоточенным видом строгал палочку. Прежде чем Мартин успел кликнуть мальчишку, его внимание привлек шум, донесшийся из таверны.
      Дверь распахнулась, и во двор, громко переговариваясь и смеясь, вывалилась группа молодых людей. Следом выпорхнули три молоденькие белокурые девушки, прислуживавшие в таверне, которые выглядели так, словно только что выбрались из постели. Они побежали по траве, визжа и хохоча, сверкая голыми плечами и ногами, придерживая рубашки, – зрелище, которое могло бы смутить скромный взгляд, тем более что все происходило при ярком свете весеннего солнца.
      Молодые люди с виду были солдаты, хотя и не из простых. Мартину подумалось, что они более походят на рыцарей, судя по красивым большим лукам, кожаным ботфортам и серебряным шпорам. По их громким хвастливым речам можно было заключить, что выпили они немало и что начали это занятие не нынче утром. Все были без кожаных камзолов, а некоторые и без рубах. Они шли по поляне, шутливо толкая друг дружку большими луками, обмениваясь такими же шутливыми тумаками и громко смеясь. Во главе нестройной процессии шагал, пританцовывая, толстяк с короткими желтыми, как цыплячий пух, волосами. Живот его колыхался, когда он весело подпрыгивал, размахивая перед собой луком, на конце которого развевалось что-то белое.
      Когда молодые люди подошли ближе, Мартин разглядел, что развевавшаяся наподобие флага тряпица была не что иное, как женская сорочка, и ему стало любопытно, которой из девушек она принадлежала.
      – Самый меткий стрелок покроет себя неувядаемой славой! – провозгласил толстяк, останавливаясь под ближайшим дубом и поднимая свой трофей. Он подпрыгнул раз, другой и третий, наконец ему удалось подвесить изящную принадлежность дамского туалета на ветку повыше.
      Со смехом и фривольными шуточками молодые люди вернулись к таверне и, собравшись у пустых бочек из-под эля, принялись готовить луки к стрельбе и заключать пари. Полуодетые возбужденные девушки столпились в стороне.
      Конь дернул поводья, пытаясь дотянуться до клочка травы, уцелевшего на голом дворе, и засмотревшийся на необычное зрелище Мартин вспомнил, с какой целью он здесь. Он оглянулся и увидел, что тощий, в спустившихся драных чулках мальчишка-конюх слишком увлечен происходящим, чтобы заниматься своими обязанностями. Мартин сам завел коня в конюшню и нашел свободное стойло. Он не долго пробыл внутри, и, когда снова вышел на солнце, молодые люди только собирались приступить к шутливому состязанию.
      Мальчишка сидел на прежнем месте и не отрываясь смотрел на стрелы, которые молодые люди передавали первому стрелку. Мартин тоже обратил внимание на стрелы. Они были тонкие, с хвостом из серых гусиных перьев и длиной чуть ли не в ярд – красивые, глаз не отвести. Хотя, как показалось Мартину, даже самые дивные стрелы не могут соперничать в красоте с полунагими девушками, что порхали среди молодых людей, дразня и теребя их.
      Взгляду трудно было оторваться от смеющихся алых губ и приподнимающих тонкую ткань грудей, норовящих вырваться на свободу. Как ни манило Мартина это зрелище, он помнил о деле: послании, которое он должен был срочно передать. Он с неохотой покинул задний двор, повернул за угол и вошел в таверну.
      Внутри небрежно одетый солдат, взобравшись на стол, обрушивался с гневной речью на узурпатора Генри Болинброка; вокруг собралась толпа слушателей. Виду солдат был самого неказистого, но говорил как заправский оратор.
      – Братья! – с жаром восклицал он. – Генри Болинброк въехал в Лондон на наших спинах, и чем он отплатил нам? Новыми поборами и пустыми посулами! Он умертвил Ричарда, нашего законного короля, данного нам милостью Божьей, и отправил его бездыханное тело в Лондон в простой телеге!
      Вскидывая голову, отчего длинные сальные пряди рассыпались по его плечам, проходимец продолжал:
      – Болинброк утверждает, что получил корону по праву. По какому праву, братья? Он нагло клянется, что Ричард передал ему трон добровольно, без принуждения.
      Всякий раз, когда солдат делал паузу, среди слушателей раздавались ропот возмущения и одобрительные возгласы оратору.
      – Все его слова – ложь от начала и до конца! Мы своим потом и кровью оплатили его корону! И вот наши жены и дети страдают от голода, а он лебезит перед дочкой французского короля. Скажите мне, кто заплатил за шелка и драгоценности для нее? Мы заплатили, братья, вы и я!
      Протискиваясь сквозь толпу, Мартин спрашивал себя: доволен ли теперь Генри Болинброк, добившись того, что так стремился заполучить? Год назад все пели ему дифирамбы; ныне же его поносят в каждой таверне, на каждом углу.
      Некоторые даже поговаривали, что Ричарду удалось бежать, а народу показали тело совсем другого человека. Повсюду ходили слухи, что Ричард готовится к борьбе за возвращение своей короны.
      В дальнем углу помещения, за неким подобием стойки, где отпускались вино и эль, Мартин нашел хозяина, который сидел, подперши щеку кулаком, и слушал оратора. Окликнув хозяина, Мартин спросил его, не видел ли тот здесь рыцарей с эмблемой герцога Йоркского. Хозяин бросил на него внимательный взгляд и едва заметно кивнул в сторону кухни.
      Мартин пробрался сквозь толпу слушателей к указанной двери. В кухне никого не было, только неизбежные мухи носились тучами среди пара, чада и вони от прогорклого жира и тухлого мяса. На улице, у дверей, стояли повар и несколько стряпух, глазевшие на состязание стрелков, проходившее на заднем дворе.
      В тот момент, когда Мартин протиснулся между любопытными, один из молодых людей пустил стрелу. Послышались звон тетивы, свист стрелы, и, подняв глаза, Мартин увидел, как она вонзилась в ветку немного левее развевавшейся на ветерке сорочки. Из рядов зрителей раздались дружные возгласы разочарования, среди рыцарей – смех и громкие добродушные насмешки в адрес промахнувшегося товарища.
      Но вот смех и подтрунивания стихли: вышел другой рыцарь. Он отвесил изящный поклон друзьям, долго готовился, испытывая их терпение, и наконец начал натягивать тетиву.
      Мартин, не желая дожидаться нового взрыва смеха и издевок, воспользовался наступившей тишиной и, стараясь говорить басом, спросил:
      – Нет ли среди вас человека по имени Хью Локстон? – И оглядел рыцарей.
      Большинство молодых людей сидели на сучковатых колодах, позаимствованных ими из дровяной кучи возле кухни. Услышав обращение Мартина, все повернули головы.
      – Я Хью Локстон, – раздался голос справа от Мартина. – Кто меня спрашивает?
      Мартин оглянулся и увидел молодого человека с приветливым лицом, широкоплечего и светловолосого, который, как все, сидел на колоде. Если быть точнее, Мартин смотрел не столько на Локстона, сколько на полуобнаженную грудь девушки, склонившейся над молодым человеком и с видом собственницы обнимавшей его мускулистые плечи, обтянутые мятой льняной рубахой.
      Мартин не без труда перевел взгляд на лицо Локстона.
      – Я всего лишь посыльный, сир, и должен передать вам письмо от вашего отца.
      – От моего отца? – от души рассмеялся Хью Локстон. – Хотел бы я знать, кто этот человек, что называет себя моим отцом?
      Его слова вызвали взрыв смеха, ибо все товарищи знали, что Хью был незаконным сыном Уильяма Кенби, лорда Редесдейла.
      Девица с лентами в растрепанных волосах смерила Мартина неприязненным взглядом, а стрелок, приготовившийся было пустить стрелу, опустил лук, заинтересованный происходящим.
      Мартин смутился и сказал, запинаясь:
      – Это Уильям Кенби, лорд Редесдейл.
      Хью криво усмехнулся и обвел взглядом товарищей.
      – Если это шутка, клянусь, кто-то дорого заплатит за нее.
      Мартин достал из кармана потрепанного кожаного камзола письмо и подошел к молодому человеку.
      – Даю слово, сир, это не шутка, – сказал он, протягивая в качестве доказательства письмо.
      Хью распечатал плотный пакет и быстро пробежал глазами густо исписанный мелким изящным почерком лист.
      – Что в письме? – спросил один из друзей Хью.
      – Да, поделись с нами, – зашумели остальные.
      Девушка из таверны, стоявшая за спиной Локстона, обняла его за шею и, наклонившись, что-то зашептала ему на ухо.
      Хью, словно докучливого ребенка, рассеянно отстранил ее, встал и, держа письмо перед собой, провозгласил с шутливой важностью:
      – Здесь говорится, что мой дражайший родитель жаждет лицезреть меня. – Он остановился, посерьезнел и голосом, полным сарказма, продолжал: – Тот, кто никогда всерьез не заботился о моем благополучии, теперь желает признать меня перед Богом и королем. Ах да, мне ставится одно условие: меня примут в лоно семьи, только если я без промедления явлюсь в Виндзор.
      – Так не мешкай, отправляйся прямо сейчас! – закричал толстяк, которого звали Дарси.
      – Не слушай этого шута! – посоветовал юноша с длинными усами. – Разве тебе плохо с нами?
      Все дружно засмеялись.
      – Дарси вознамерился выиграть пари, вот и уговаривает тебя уехать, Хью, – заметил худощавый юноша в распахнутой на груди рубахе. – Он хитер, как змея!
      Сидящий рядом с ним черноволосый молодой человек с девицей на коленях предложил:
      – Если дело действительно обстоит так, как сказано в письме, то стоит поехать. Обладая громким именем, ты сможешь подцепить богатую вдовушку, может быть, даже с поместьем.
      Шутки были позабыты, и все наперебой принялись давать советы.
      Хью перевел взгляд на посланца:
      – Ну-ка, отвечай, кто вручил тебе это письмо?
      – Лорд Кенби, собственноручно, – стоял на своем Мартин. – Как перед Богом клянусь!
      Хью решил поверить ему на слово. Он не мог представить, чтобы кто-нибудь был способен на столь жестокую насмешку, но терялся в догадках, что кроется за предложением Уильяма Кенби.
      Не прошло и часа, как Хью собрал свои вещи и расплатился с хозяином таверны. Внизу, в зале, политическая баталия была в самом разгаре. На заднем дворе стрелки с азартом продолжали состязание по изящной мишени. Хью простился с друзьями и отправился с Мартином в конюшню. Было далеко за полдень, когда они миновали городские ворота и повернули коней на запад, вслед за солнцем.
 
      В Виндзоре наступило пасмурное утро; низкие тучи обложили все небо. Даже в полдень в замке еще горели лампы. Полумрак царил и в покоях юной королевы Изабеллы.
      Сэр Чарльз Грейнджер, гофмейстер новоиспеченного короля Генри Болинброка, в почтительной позе стоял перед королевой и в который раз вкрадчиво повторял, что он очень сожалеет, но посещение несчастной фрейлины невозможно, ибо чрезмерно расстроит Мадам.
      Никакие доводы и просьбы маленькой королевы не могли повлиять на Грейнджера – он оставался непреклонен. Пришлось снимать бархатные перчатки и забывать все тонкости дипломатии: Изабелла Французская убедилась, что на деле она не более чем пленница Генри Болинброка.
      Грейнджер, плотного сложения мужчина с седеющими волосами, старался не слишком подчеркивать это обстоятельство.
      – Наш знаменитый врач, мессир Кроул, убежден, о чем и поведал мне, что юная леди слишком серьезно повредила голову и уже никогда не выздоровеет. Как уже докладывали Мадам, леди де Северье обнаружили у нижней ступеньки лестницы. Мессир Кроул считает, что ушиб головы стал причиной потери рассудка. Он находит, что у нее развилась мозговая лихорадка. Он пользовал нескольких таких больных, и исход был одинаково печален: все они оказались неизлечимы. От этой болезни нет лекарства, остается лишь уповать на бесконечное милосердие Господа и помощь святых.
      Изабелла Французская сидела неподвижно, как статуя, сложив на коленях маленькие ручки, унизанные тяжелыми перстнями. Она любила пользоваться косметикой, но сейчас ее напудренное личико с подведенными глазами и ярко-алым ртом выглядело еще более детским и несчастным. Она плохо понимала, что говорит ей гофмейстер. Несмотря на то что прошло уже четыре года, как она жила в Англии, английским она владела плохо.
      Неожиданно она повернулась к двум своим фрейлинам, стоявшим позади ее кресла, и о чем-то стала шептаться с ними.
      Она не доверяла гофмейстеру Генри Болинброка, хотя то же, что и он, почти слово в слово, ей говорил придворный ее матери, граф де Северье. У Изабеллы не было причин подвергать сомнению его слова или подозревать его в злом умысле. К тому же он приходился дядей ее несчастной фрейлине, Доминик де Северье. И тем не менее Изабелла не собиралась так легко отступать. Пошептавшись с фрейлинами, она повернулась к Грейнджеру и недовольно произнесла:
      – Я так и не поняла, что вы там говорили о Доминик де Северье.
      Грейнджер глубоко вздохнул и начал сызнова. Госпожа де Куаси, которую Болинброк приставил к юной королеве, чтобы следить за ней, сидела у противоположной стены под гобеленом, изображавшим Иоанна Крестителя. Она прервала Грейнджера и с улыбкой предложила:
      – Нельзя ли разрешить фрейлинам королевы навестить леди де Северье? Я могла бы проводить их.
      Единственное, что нужно было госпоже де Куаси, это успокоить королеву и как можно быстрее разрешить щекотливую ситуацию. В конце концов, упомянутые фрейлины всего лишь очень впечатлительные юные особы. Они увидят, в каком жалком состоянии пребывает больная, и расскажут об этом королеве, наверняка добавив от себя ужасные подробности. Но самое главное – им Изабелла поверит.
      Грейнджер мгновенно смекнул, куда она клонит. Тем не менее он испытывал глубокую неприязнь ко второй жене лорда де Куаси. Она была высокомерна и во все без исключения совала свой длинный нос. Грейнджер холодно взглянул на нее, желая поставить на место, но было уже поздно. Изабелла ухватилась за предложение госпожи де Куаси. Теперь девочка знала, что ей делать.
      Никакие самые хитрые доводы Грейнджера не могли ее переубедить. Она несносна, как все дети, подумал Грейнджер. Он ничего не обещал, единственное, на что он с неохотой согласился, – это передать просьбу королевы Генри Болинброку. Когда Грейнджера наконец отпустили, лицо его было багровым. В дверях он еще раз бросил свирепый взгляд на госпожу де Куаси и вышел из покоев, что-то бурча себе под нос.

4