Юрий Петухов
      ВТОРЖЕНИЕ ИЗ АДА
      СТРАННИК
      Пролог
      ОТЧАЯНЬЕ
      С самой гиблой каторги можно бежать. Из тюремного каменного мешка можно выползти наружу - на свет Божий. Нет на Земле и в Космосе такого места, откуда бы нельзя было уйти - ни планеты такой, ни звезды нет: стремящегося на волю не удержит притяжение Голубого гиганта, и во мраке черных бездн окраинных квазипульсаров есть лазейки, и из Чужих Вселенных пролегают тропинки. Так уж устроено Мироздание, что всегда и отовсюду находится выход - и пространственный... и внепространственный.
      Из-под топора, с отрубленной от тела головой, бежит в мир иной или во мрак небытия приговоренный, и его уже не казнить второй раз, он ушел от палачей своих, ему открылся выход. Да, и ему! Бежит из собственной, выстроенной самим собою тюрьмы самоубийца - и он, слабый духом, находит выход, и он отворяет калитку во мрак и пропасть. Бегут от Большого, всеуничтожающего Взрыва сверхцивилизации, бегут от вечной смерти, бегут из материи в нематерию, в ипостась, коей и названий еще не придумано. И теряют себя. И обретают себя! Ибо перевоплощение - тоже выход. Все живое и мечущееся во Вселенной жаждет исхода. И дается ему Исход!
      Животное, объятое ужасом, гонимое лесным пожаром, кидается в пламя смертное. И уходит из огненного ада. Человек, отрешившийся от земного, встает в полный рост и идет грудью на пули - перед ним уже зияет провал в высшие миры.
      Отчаянье! К одним ты приходишь слишком рано, к другим вовремя... но опозданий не бывает.
      Нет выхода сильному духом из самого себя. Ибо только он сам для себя и тюрьма, и каторга. Открыто перед ним множество дверок и щелок, змеятся тропки, вьются лазейки. Но нет Выхода. Не всякая щель для него Выход.
      Исступленно мечется он во мраке своего заточения, ощупывает изодранными в кровь ладонями угрюмые, холодные стены, бьется грудью о камни, стенает и ропщет... но не желает встать на колени, пасть на брюхо и червем выползти в щель. Ибо сильный духом есть. Ибо Человек!
      Если раньше в растрепанной и неухоженной шевелюре Гута Хлодрика пестрели и рыжие, и, как подобало подлинному викингу, светлорусые волоски посреди чего-то неопределенно-пепельного, то теперь он был сед - старчески сед. Иван смотрел на Гута и не мог поверить глазам - вот так и седеют: за день, за ночь.
      - Сколько у нас времени, как думаешь? - спросил он тусклым, севшим голосом. Он хотел проверить себя. Но знал, точного ответа ему никто не даст.
      - Две недели, не меньше, - так же отрешенно пробормотал Гут.
      Он был трезв и мрачен, левая рука подрагивала. И левый уголок рта был как-то неожиданно и скорбно приопущен. Иван вглядывался в приятеля неужто прихватило, нет, не может быть. Гут - человек исполинского, немыслимого здоровья, он и в Школе отличался крепостью. Нет, это все нервы.
      Гут сам отнес на руках свою любимую, свою Ливу Стрекозу. Они долго кружили в подземных лабиринтах заброшенной гравидороги позапрошлого века, пока не уперлись в ремонтно-складской сектор. "Тут есть морозильная камера", - выдавил Гут после долгого молчания.
      "Нет, никаких камер!" - отрезал Иван. "Сейфы?" Иван кивнул. "А воздух?" - Гут смотрел с недоверием. Но это была последняя ниточка, он не желал выпускать ее иллюзорный кончик из своих рук. "Воздух ей не нужен. Главное, чтобы никто не влез сюда!" Гут что-то бормотал насчет охраны, но Иван сразу осек его. Охрана только привлекает внимание. Они завалили направленными взрывами шесть входов-выходов. Оставили седьмой. Подступы заминировали. Ввинтили в породу четьпэе локаторасторожа. Они были вдвоем. Больше никто не знал о захоронении еще живой Ливадии Бэкфайер-Лонг. Никто! Теперь это в прошлом.
      - Я преступник, Гут! - вдруг со злостью, сквозь зубы выдавил Иван.
      - Я тоже преступник, Ваня, - поддержал его сокрушенно седой гигант.
      - Нет! - Лицо Ивана исказила гримаса раздражения. - Нет! Ты просто бандюга, Гут, ты разбойник с большой дороги, уголовник, грабитель, головорез... А я - подлинный преступник! Я враг рода человеческого! Я порастратил чертову уймищу времени на всякую ерунду! И ничего не сделал!
      - Ты и не мог ничего сделать, Иван, - Гут развел руками, - человечество неуправляемо. Наставить его на путь истинный?! Это все утопии, Ванюша. Ни один жлоб во Вселенной не трепыхнется, пока лично ему в лоб не закатаешь!
      - Не все жлобы. Гут...
      - Все! Ты плохо знаешь жизнь, Иван. Ты слишком надолго задержался там, наверху! - Гут Хлодрик ткнул указательным пальцем в небо. - Не хотел тебе говорить... но скажу: я б с огромным удовольствием присоединился к тем ребятишкам, что хотят надрать задницу человечеству. Ой, я бы ему, родимому, всыпал по первое число!
      Иван приподнял голову и вгляделся прямо в глаза Гугу Хлодрику. В них не было злости. В них была усталость и скорбь. И потому он все понял, Гут будет с ним до последней минуты, до смертного часа, он не предаст.
      Карнеггийский водопад заглушал их голоса. Прохладные брызги долетали искрящимися капельками, освежали лица. Но свежести не было и здесь, в заброшенном ущелье, вдали от людных улиц и давящих небоскребов полудикой северной Гренландии.
      Теперь им надо было скрываться. Теперь им не было места на Земле и в ее окрестностях.
      В водопаде плескался огромный белый медведь. Но Иван видел ненастоящий, слишком уж чистый и ухоженный, слишком уж белый. Животный мир планеты восстанавливали. Но это был все-таки не совсем животный мир, еще два-три поколения и останутся одни биодубли. Нет! Какие, к дьяволу, поколения! Через полгода Земля обратится в выжженную пустыню. А он сидит тут, прохлаждается под искрящимися в лучах низкого солнышка брызгами. Вырождение! Все вокруг вырождается, все! и он тоже, и он не исключение.
      - Я так думаю, Иван, - медленно и глубокомысленно произнес Гут Хлодрик, - всем вам надо смываться отсюда. Пока не поздно!
      - Всем нам? А ты?!
      - Я останусь возле нее.
      - Ты останешься, а нам смываться?!
      - Это меня бог наказывает за Параданг, понимаешь?! - Гут не поднимал глаз, не отрывал их от серого унылого камня под ногами, чуть поменьше того, на каком сидел. - И еще за Гиргею. Это я виноват, зря я тебя тогда...
      - Да ладно, - Иван махнул рукой. Ему было тошно.
      С кем он остался? Гут Хлодрик - старая развалина, размякший, растекшийся, бесформенный и жалкий в своем бессилии. Дил Бронкс - скалит зубы, а глядит насторону, непонятный, уклончивый, скользкий. Иннокентий Булыгин - этот шустрый, тертый, но он всегда сам по себе, странный мужик. Хук Образина и Крузя - пьянчуги, чуть что - в запой, на полный вылет. Серж Синицки- просто чокнутый. Сихан Раджикрави, Первозург - самая темная лошадка, черный след в ночи. Гуговы головорезы - они привыкли работать за деньги, за добычу.
      Еще остается отпрыск императорской фамилии карлик Цай ван Дау. Но где он, жив ли вообще? Жалкая горстка никчемных ветеранов, списанных десантничков! Пыль!
      Ничто! И все зло Мироздания, вся мощь Иной Вселенной, вся сила Преисподней! От отчаянья он готов был биться головой об эти серые молчаливо-угрюмые камни.
      В безвыходных положениях люди чести пускают себе пулю в лоб. Давно пора! Он только продлевает агонию.
      Он уже конченный человек, мертвец. Да, бывают вещи, с которыми надо смириться. Это как ход времени, это как движение светил - неумолимо и неостановимо. Надо покориться... нет, не тому Злу, что убьет их всех, не ему, а самому Року, самому Провидению... Воле Божьей. Иван тяжело выдохнул, сдавил виски ладонями. На все воля Божья! И если человечеству пришло время умереть - значит, ему надо умереть. И не роптать, не трепыхаться, не ронять чести и достоинства, умереть с открытыми глазами, умереть тихо, молча, покоряясь судьбе. Проклятый колдун-крысеныш, многоликий Авварон Зурр банТург, его "лучший друг и брат" - он был прав, он видел грядущее, и надо было слушать его, не прекословить, всегда надо слушать опытных я умных людей... людей?
      нет, крысеныш не человек, но неважно, он был прав - они обречены. Люди не знают ничего. Они умрут без долгих и нудных мучений. Но ведь он, Иван, знал все давно. Знал, и так бесцельно тратил время - нет, не просто время, а последние месяцы, последние дни, часы. Надо было жить полной грудью, любить, смеяться, гулять - на сто лет вперед, не терять ни минуты, наслаждаться уходящим навсегда. А он метался и бредил, и ползал подземными норами, выискивал, вынюхивал, не щадил себя и губил других, он перебаломутил всю несчастную Гиргею, по его следам шли чужие, шли и убивали его друзей, близких... Безумец!
      - Что с тобой? - вдруг спросил Гут Хлодрик. Его тяжелая ручища легла Ивану на плечо.
      Иван не сразу вырвался из черного омута.
      - Ничего, - просипел он еле слышно, - все в порядке. Ты, наверное, прав, Гут. Пора нам уматывать отсюда.
      Пора!
      Он медленно, каким-то нечеловечески вялым движением руки расстегнул клапан-кобуру, вытащил парализатор, стал поднимать его вверх - еще медленнее, сомнабулически, не сводя потухших глаз с серого камня.
      Гут успел выбить оружие в последний миг - палец уже давил на спусковой крюк, ствол упирался в висок.
      -Ты переутомился, Ваня, - сказал Гут Хлодрик мягко. И бросил парализатор себе за пазуху.
      - Отдай, - Иван протянул руку.
      - Нет.
      - Отдай, я просто хотел понять, что ощущает человек
      перед концом. Я не знаю, как быть. Не знаю! Но сам я не уйду из жизни, Гут. Давай сюда пушку!
      Гут Хлодрик вытащил парализатор. Поглядел на Ивана с недоверием.
      Тот криво усмехнулся, покачал головой. В его волосах не было седины. "Откат" сделал тело молодым, крепким.
      Но душою Иван был стар, ох как стар. Он ощущал сейчас страшный гнет долгих, свинцово-каменных лет, годы давили на него, как не давила гиргейекая восьмидесятикилометровая толща.
      - Держи!
      Иван сжал черную шершавую рукоять, повел стволом в сторону водопада. Нажал на спуск. Белоснежный медведь извернулся, выгнулся, ушел под воду за мгновение до выстрела. Сенсодатчики, угрюмо подумал Иван, да, сейчас биодубли все с датчиками, дело привычное, а раньше давали только в поиск, считали по пальцам, заставляли бумагу подписывать "об неутрате". Время идет!
      Медведь вынырнул, фыркнул, выплюнул из пасти воду и недовольно посмотрел на Ивана.
      - Ладно, черт с тобой! Ловко ты разыграл старика, - Гут невесело ухмыльнулся и ткнул Ивана кулаком в плечо. - Ловко! - Он вдруг замолк, хмуро шевеля выцветшими и вовсе не седыми бровями, гоняя желваки по скулам, - Но этого своего, Кешу Мочилу, ты приструни...
      - Он твой. Гут, а не мой, - поправил Иван, - это вы с ним на каторге бузу затеяли. Я его знать-то не знал.
      - Был мой, стал твой, - отрезал Гут. - Мне ребятки все порассказали, как он в подземелье шухер наводил.
      Так нельзя! Не по-людски это!
      Иван снова опустил глаза, прикусил губу. Гут, по большому счету, был прав. После того, как седой викинг со своей спящей красавицей на руках покинул подземелье, Иннокентий Булыгин, ветеран тридцатилетней аранайской войны и каторжник-рецидивист, прихватил бармена малайца за шкирку, для острастки дал кулаком в брюхо и приказал живым или мертвым выволочь Креженя наверх, запереть в любой глухой конуре и стеречь как зеницу ока. "Будешь шутки шутить, - сказал Кеша, - я тебя, обезьяну, через мясорубку проверну и котлет нажарю!" Малаец все понял и не заставил себя долго уговаривать. У подъемника Кеша поставил оборотня Хара, который от страшных переживаний сделался похожим на кошмарное пугало с собачьей мордой и совершенно невыносимыми, драными ушами, свисающими к полу.
      "Эх, Хар, - посетовал Кеша, - жаль, что ваших мокрушников не осталось больше!" Оборотень все понял сразу и поинтересовался - сколько шариков-зародышей надо.
      Потом поковырялся в своих лохмотьях и вытащил на ладони сразу четыре чуть подрагивающих живых шарика.
      Кеша присвистнул. Ему стало жалко всю эту сволочь, одуревшую после долгой черной мессы - как-никак земляне, собратья. Но он тут же выругал себя. Выхватил из лапы у Хара шарики, швырнул себе под ноги. "Нас не тронут?" Хар помотал головой, отчего уши у него спутались в одну безобразно длинную мочалку. "Береженого Бог бережет!" - Кеша на всякий случай вытащил из кармана сигма-скальпель. И поднял глаза к небу - оно гдето там, далеко, над каменными сводами. Чистое голубое небо. Он был почти счастлив, на этот раз не придется брать греха на душу. Хотя какой тут грех - это как в бою, нет, это как в поганых болотах Цицигонры, где нечисть надо выводить, изводить, изничтожать, иначе она сожрет и изгадит все! Нет тут никакого греха! Нечисть - она везде нечисть! Шарики лопнули не сразу. И крохотные оборотни-трогги вылупились из них вялыми, хиленькими. Они почти не походили на свой прообраз, на "папу Кешу", как мысленно окрестил сам себя Мочила. Но это не главное, плевать! Иннокентий Булыгин ждал начала.
      И когда ;к "малышам" вдруг подбежал сутулый тип в сутане, взмахнул своей изуверской плетью с ржавыми шипами и колючками, Кеша не стал церемониться, он одним точным ударом в висок сбил сутулого наземь, присмотрелся - тот издыхал в судорогах, второго удара не понадобится. Самые ближние дьяволопоклонники, что валялись в разнообразных позах вокруг и пускали кроваво-желтые пузыри, начали приподнимать головы, всматриваться, двое даже вскочили и пошли на Кешу, недвусмысленно выставив вперед свои острые и тонкие иглы.
      Но было поздно. Сам Булыгин стоял у стеночки, скрестив на груди огромные, сросшиеся с биопротезами руки и смотрел зло, с прищуром. "Малыши", достигшие роста десятилетних мальчуганов, угомонили смельчаков в мгновение ока - опрокинули их на пол, подмяли, свернули шеи и вскочили в ожидании новых жертв. Вялость и хилость пропали, будто их и не было. Но и с лежащих начинало сходить оцепенение. На минуту всех подавила безумная, гнетущая тишина. А потом мрак прорезал хриплый, оглушительный вопль. Вслед за воплем в голове у Кеши и под сводами пещеры прогремел голос карлика Цая: "Не надо! Не делай этого!" Кеша скривился.
      Раньше следовало предупреждать. Четыре совершенно одинаковых подростка, полусогнув в коленях ноги, вызверившись как-то не по-человечески, стояли посреди взбудораженной, поднятой на ноги толпы. "Убейте их!
      Убейте!!!" - завизжал кто-то извне, сверху. - Убейте во имя Черного Блага!!!" Дьяволопоклонники разом, будто подневольные, управляемые кем-то зомби бросились на троггов, это была уже не людская сообщность, это была неисчислимая, огромная, тысячная стая человекообразных злобных шакалов. Кеша ударился спиной в холодную, сыроватую стену, выставил вперед свое запрещенное и беспощадное оружие, изготовился. Даже ему, ветерану самой страшной войны, повидавшему такое, что невыносимо для обычного смертного, стало неуютно в этом подземелье. Троих, подлетевших с боков он сбил точными ударами ног. Еще двоим Хар перегрыз глотки.
      Больше на них никто не кидался. Но что творилось в шевелящейся, орущей, визжащей, кровавой куче-мале, понять было невозможно. Временами из нее вываливались или вылетали отдельные истерзанные тела с переломанными костями, захлебывающиеся в собственной пене, издыхающие. Но все новые и новые сатанисты бросались в кучу. Нет, это были уже не люди. Это были управляемые звери. Теперь и самые жалкие, крохотные остатки былого человеколюбия и сентиментальности покинули Кешу. Их надо убивать! Правильно сказал Иван перед уходом: "Не дай им выползти на свет Божий! Ни одному не дай! Хватит цацкаться! Мы не воспитатели в интернате для выродков!" И сжал Кеше руку чуть выше локтя.
      Правильно он сказал, все точно, не воспитатели. Всему есть предел. И никакие это не собратья-земляне, не люди. Это нечисть! Враги рода человеческого! Кеша приготовился их резать - всех, до последнего. Но Хар вновь замотал головой. "Надо подождать!" - прогнусавил он.
      Ждать пришлось недолго. Огромная куча вдруг, в один миг рассыпалась на сотни извивающихся, хрипящих, орущих, дико хохочущих и рыдающих тел и на сотни изуродованных трупов. И открылись взору три могучих, дрожащих от напряжения фигуры. Три трогга, достигших своей убийственной мощи, стояли посреди пещеры и от них валил пар. Четвертый лежал рядом, с разодранной грудной клеткой и свернутой набок головой. Он еще дышал. Но это был не боец. Затишье длилось недолго. И после него уже не было битвы. После него было истребление. Трогги-оборотаи не щадили никого, они не умели щадить противника. И не могли. Кеша дождался, пока все не было кончено. А потом изрезал убийц своим скальпелем - изрезал в лапшу, в капусту, чтобы наверняка. "Ты уж извини, - сказал он Хару со смущением, убирая сигма-скальпель подальше, во внутренние клапаны комбинезона, - я не имею права выпускать их наверх, прости!" Хар поглядел на него тоскливо и бессмысленно, по-рыбьи, как там, на Гиргее. "Все нормально", - сказал он. По дороге наверх пришлось убрать еще пятерых. Но малайца Кеша не стал трогать, тот выполнил наказ в точности - Крежень лежал за семью замками связанный и с кляпом во рту. Был он бледен, но жив. Гут не успел добить его, не успел, а может, и не захотел. Ну и ладненько, подумал про себя Кеша. На свежем воздухе ему стало лучше, еще бы часик-другой в подземелье, среди этих наркотов и их дурманящих свечей, и он бы не выдержал, загнулся бы, но пронесло!
      Иван не знал, что там думал про себя Кеша. Но он знал, что тот сделал все как подобает, нечисть не выползла наружу. Этого, конечно, мало. Но это уже что-то! А Гут - старая, слезливая баба, ничего еще толком не понимающая.
      - Это я дал команду, понял?! - сказал он резко, поднимая глаза на великана-викинга. - Война началась. И если тебе что-то не нравится, можешь идти... - он хотел сказать: "можешь идти к своей мулаточке под подол", но вовремя осекся.
      - Ладно, ладно, - успокоил его Гут Хлодрик, - мне трудно привыкнуть к мысли, что они начали! Я, Иван, еще не верю в это до конца. В это трудно поверить!
      - Мне не нужна твоя вера! - Иван обретал утраченную было твердость духа. - Не нужна! В каждом настоящем деле должен быть один главный, один командир. И его приказы должны выполняться. Если ты со мной, Гут, ты не должен сомневаться и спрашивать. Ты должен делать! Решай!
      - Будь по-твоему, - лицо у Гута Хлодрика, набрякшее, тяжелое и измученное, окаменело. - После того, что они сотворили с моей Ливой, я... я с тобой, Иван. Мы все сдохнем, нечего себе мозги пудрить, но мы сдохнем не на коленях} Ты главный!
      Иван облегченно, прерывисто вздохнул. Он знал, что если Гут принял какое-то решение, созрел, то это надежно и необратимо.
      Высоко в небе, будто черная пуговица в вате, застрял среди клубящихся облаков дисколет - завис парящим коршуном. Ивану он сразу не понравился.
      - Выслеживают, - заключил Гут.
      - Давно уже выследили, - поправил его Иван. - И давно бы могли убрать. Но чего-то ждут. Я не понимаю их...
      - Кого это их?
      - В том-то и дело! Кабы знать! Мы воюем с тенями, гоняемся за невидимками, все пытаемся ухватить за хвост кого-то... а в кулаке остается пар, туман!
      - Не прибедняйся, Ваня, кой-чего и нам нащупать удалось, точнее, тебе горемыке. Нельзя все время ходить вокруг! - Гут задрал голову вверх, прищурил слезящиеся красные глаза.
      - Я знаю, к чему ты клонишь! - почти шепотом произнес Иван. - На это непросто решиться- Ох как непросто! Мы ведь не знаем истинных планов тех, кто наверху.
      А вдруг они ведут сложную, не известную нам и непонятную игру... а мы влезем, все испортим?
      - Они свою игру сыграли. Ежели я кому-то и не верю ни на грош, Ваня, так это им! - Гут прикрыл глаза ладонью. - Смотри-ка!
      Дисколет снижался.
      - Нет! Не могу решиться. Для этого надо переступить через что-то, через самого себя, через какую-то черту в своей душе... - Иван нервничал. Отчаянье корявой и грубой лапой сжимало его горло. Ведь он поставлен к стенке, он приперт, он лишен выбора." но попробуй - сделай первый шаг, этот страшный, необратимый шаг - и может быть все, он погубит себя, друзей, всех, не потерявших души в этой всемирной клоаке, он погубит и тех, кого оставил вне Земли, это будет конец, без возрождения, без надежды на память... и позор, страшный, вековечный позор. Нет! Нельзя рубить с плеча!
      Они еще не сказали ни слова, но они понимали друг друга. Гугу что? он давненько точил зуб на всех этих баловней судьбы, на власть имущую братию, он ненавидел их и боялся, у него были свои счеты с вершителями судеб. Иван всегда верил в справедливость и открытость стоящих над ними. Он никогда не влезал в тонкости и хитросплетения управленческих структур Мирового Сообщества, ему не было дела до Синклита - каждый имеет право вариться в избранном им вареве. Из Сообщества, будь то Объединенная Европа или Экваториальная Африка, Всеамериканские Штаты или Индонезийскоавстралийскии анклав, он возвращался усталым, нервным, порой взвинченным, но главное, каким-то немытым, грязным, с ощущением поналипшей к коже незримой и противной пыльцы. При всем при том у него не возникало никогда ни тени желания лезть в "чужой монастырь со своим уставом". Но Россия! Это непостижимость какая-то- Иннокентий Булыгин выложил все как на тарелке, ничего не скрыл, описал даже последние минуты Толика Реброва, подлеца и предателя. Нет! Сама история Великой России не допускала и мысли об измене, о существовании в последние столетия тайных властных структур... глупость! Они были, они правили Россией и в Х1Х-ом и в ХХ-ом веках, они вели чудовищную, необъявленную войну против великой страны и великого народа. Но в XXI веке их уже не было, резидентуру спецслужб "мирового сообщества* искоренили беспощадно.
      "Запад" и "восток", "юг" и "север" истошно вопили о нарушениях прав, о преследованиях, "чистках", но на этот раз Россия была глуха к разыгрываемому спектаклю. Она блюла свои интересы и интересы своего Народа. Власть иноземных ставленников пресеклась... и могучая Держава устремилась в свое будущее с таким ускорением и с такой верой, что уже никто не мог встать на ее Пути' Изнеженное и развращенное Мировое Сообщество плелось по инерции где-то в хвосте, в пыли, оставляемой на большой дороге Российской колесницей, оно не в состоянии было и пытаться восстановить былые тайные инфраструктуры... Не в состоянии?! Нет! Иван понимал прекрасно - если в колесо, вращающееся с непостижимой скоростью, сунуть стальной прут, оно или сломает его или остановится. Остановок за последние пять веков не было.
      Взлет России своей очевидностью и мощью подавляя любые сомнения. И что же?! То, что Синклит Мирового Сообщества отдал приказ о модернизации и полной замене всех внеземных орбитальных, внутрисистемных и галактических оборонительных баз, еще можно объяснить - там творятся странные дела, всякого можно ждать. Но Совет Федерации?! Ведь подавляющее большинство голосов в Совете принадлежит Великой России!
      Да и сама Федерация на три четверти состоит из Российских земель, разбросанных по Вселенной, по сотням тысяч планет Мироздания! Так в чем же дело?! Предателей на троне, тем более в России... не бывает! Нет! Это игра, сложная, недоступная его пониманию игра. Он просто не знает всего того, что знают находящиеся у власти, ведь всегда, во все времена есть, были и будут секретные данные, не подлежащие разглашению, ведь он не вхож в "высшие сферы", он не обладает, выражаясь дубовым канцелярским языком, всей полнотой информации. Так какое он право имеет судить?! Нет, так нельзя. Как легко возомнить себя спасителем человечества и впасть в гордыню, стать орудием зла в руках дьявола. Это просто невозможно! Ивана раздирали сомнения и противоречия. А Гут еще подталкивает его... может, он тоже работает на кого-то? Нет! Так можно спятить! Так можно заподозрить всех и никому не верить! От абсолютной и полной веры всем и всему до полнейшего безверия один шаг, крайности всегда сходятся, Иван это прекрасно знал. Не надо спешить... Но как же не надо, когда по сути дела Вторжение, медленное, ползучее Вторжение, а точнее, прелюдия Вторжения уже факт, осуществляющийся на глазах, разворачивающийся, наползающий лавиной. И все-таки нельзя бросаться в омут с головой. Нет! Иван рванул застежку на груди, ему не хватало воздуха.
      - Надо укрыться, - просипел Гут Хлодрик.
      - Приготовь-ка свои пушки, старина. Это будет надежнее, - Иван криво, перемогая душевную боль, пересиливая отчаянье, улыбнулся.
      Дисколет резко пошел вниз, почти камнем. И застыл над клокочущими валами Карнеггийского водопада, засверкал, заискрился в алмазном тумане мельчайших брызг, согнал с облюбованного места белоснежного медведя, качнул локатором и медленно поплыл к сидящим.
      - Шарахнуть бы гада! - процедил Гут, выставив вперед ручной сигмамет. Нерешительность нас погубит, Ваня!
      -Авось не погубит, - прошептал Иван. - Может, там и не гад вовсе?
      - Гад! - уверенно повторил Гут.
      Прежде, чем плоское днище коснулось камней, из ту^ гой мембраны просочился наружу невысокий и корявый человечек в нелепом на Земле полудесантном комбинезоне, с каторжным ошейником и черными крючьями трехпалых рук.
      - Карлик Цай, едрена мать! - опешил Гут.
      - Ну вот, а ты его гадом обозвал, сейчас расскажу, не сдобровать тебе тогда! - уныло пошутил Иван.
      - Я все и сам слышал! - заявил с ходу Цай ван Дау.
      - Откуда ты? - спросил Гут.
      - Я ушел он них, - ответил карлик Цай.
      Гут Хлодрик вздрогнул, привстал с нагретого за день валуна, взмахнул рукой.
      - Ушел, говоришь? - недовольно начал он. - А не поглядел, небось, вдруг позади хвостик-то вырос и болтается?
      - Я отрезал все хвосты, - оборвал его Цай. - Самое меньшее на полчаса, раньше они меня не засекут. А засекут - снова уйду.
      - От серых стражей Синдиката?
      - И от Восьмого Неба уйду.
      - Ты уйдешь, а нас оставишь им?!
      - Вы им не нужны! - отрезал карлик Цай.
      - Вот как?! - вклинился Иван. - Почему же это?
      Карлик поморщился, и из незаживающей раны на лбу потекла черная кровь. Вид у него был неважный, измученный и затравленный, казалось, Цай стал еще ниже ростом и изможденнее, лишь уродливая голая голова не уменьшилась, наоборот, стала массивнее, тяжелее, уродливей.
      - Садитесь, - предложил Иван, указывая рукой на серый плоский камень, в ногах правды нет.
      - Правды ни в чем нет! - буркнул Дай. Но присел.
      Иннокентий Булыгин остановил Хара взглядом. Он понимал, что оборотень сейчас очень даже может пригодиться. Но ему самому хотелось потолковать по душам с этим типом.
      -Я ведь, мой милый, пояитесы разводить не приучен, - ласково наговаривал он связанному по рукам и ногам Говарду Буковски. - Я даже пальцем тебя не трону. Сяду вот тута, в стороночке, -Кеша указал на старый разбитый табурет, - и буду смотреть, как эта вот зверюга, - он кивнул в сторону оборотня Хара, - будет тебя, дружок, кушать.
      Вид у Хара был и впрямь устрашающий, если он и походил теперь на пса, то несомненно на бешенного, озверевшего пса-людоеда, даже муть из глаз исчезла, и налились они ярой, кипящей кровью. Свиреп был Хар, дик и страшен. Зато сам Крежень выглядел не лучше покойника - зеленый, с перекошенным лицом и бегающими глазами он совсем не походил на того франта, какоге знали прежде. Крежень не мог догадываться, что Иван дал команду не трогать его и оберегать, что Булыгин не сделает ему ничего плохого. И потому Крежень дрожал - крупной дрожью дрожал, будто в лихорадке. Кеше припомнилось искаженное страхом лицо Толика Реброва.
      Наверное, это закон для всех для них, почему-то всякой сволочи, предателям, изменникам, подлым тварюгам жить хочется сильнее, чем всем прочим, уж больно они цепляются за свои хреновенькие жизнишки! Кеша, даже сплюнул с досады. Сам бы он, по своей воле дал бы пинка этому ублюдку да дверь бы неплотнее притворил, чтобы ненароком обратно не вполз. Чем меньше всякие гады перед глазами маячат, тем на душе тише.
      А Говард Буковски, он же Крежень, он же Седой, готов был колоться. Но он не знал, чего от него нужно, а угадывать мысли он не умел - да и попробуй угадай, что там творится в башке у этого угрюмого русского верзилы, русские вообще все ненормальные, от них можно ждать только плохого.
      Дил Бронкс вошел как и всегда, с шумом, треском, смехом. На ходу похлопал несчастного пленника своей черной лапой по щеке, ухмыльнулся, сверкнув алмазом в переднем зубе. У Кента сразу испортилось настроение, он не любил излишней показухи и слащавости. Дилу он не очень доверял, Дил слишком много имел, чтобы с легким сердцем идти на смерть, Кеша не верил в сказки и романтические истории. Но такой уж расклад, хочешь не хочешь, а работать придется и с ним.
      - Вот, - будто оправдываясь, просипел Кеша, - вожусь с этим дерьмом. И не будет мне прощения, сколько уж дней на Земле да около, а на родимой сторонке так и не побывал!
      - Да куда он денется! - бесшабашно ответил Дил. - Поезжай домой. Жену повидаешь, детишек'
      - Нету у меня ни жены, ни детишек, - сказал Кеша. - Один только пес остался! - Он ласково потрепал Хара по загривку.
      - Знаем мы, какой это пес! - расхохотался Дил Бронкс. - И про тебя все знаем. Нет, Кешенька, на родимую земелюшку тебе лучше носа не совать!
      - Сам разберусь! - грубо оборвал хохочущего негра Иннокентий Булыгин.
      Оборотень Хар при всем своем грозном виде вдруг жалобно заскулил. В бетонированном, обшитом изнутри пластиковым тесом бункере стало тихо. Только трясущийся Крсжень громко и нервно сопел.
      - Говори быстро и коротко - кто из ваших в России?
      Где? Адреса, имена?! - неожиданно резко выпалил в сторону пленника ветеран аранайской войны.
      Говард Буковски содрогнулся словно в агонии, позеленел еще больше.
      - Нет никого! Я не знаю!
      - Так нет или не знаешь?!
      - Не знаю! Я маленький человечек, я никто-о-о...
      - Убью, сука! - взъярился ветеран.
      - Оставь его, - влез Дил Бронкс, он больше не хохогал, даже не улыбался. - Плевать на этого болвана, разве в нем дело?! Мы уже четвертый день сидим в бункере!
      Мы уже третью неделю чего-то ждем... Ты вот думаешь, он нам сдаст ребятишек из российского отделения Черного Блага, и все будет о'кей?! На-ка вот, выкуси! - Дил сопроводил свои слова неприличным жестом, если бы его сейчас увидала Таёка, не миновать бы Неунывающему Бронксу взбучки. Но Таеки рядом не было, и потому Дил гнул свое: - Даже если мы р скопаем еще сто, тысячу агентов, резидентов, отделений, если мы накроем все "черные приходы" в Европе, передавим миллион этих вонючих клопов, разве изменится что-то?! Нет, Кеша! Ни хрепа не изменится!