Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сатанинское зелье (сборник)

ModernLib.Net / Петухов Юрий / Сатанинское зелье (сборник) - Чтение (стр. 5)
Автор: Петухов Юрий
Жанр:

 

 


Без самоощущения, без личностного осознания себя. Нет, бред все это! И не в спорах суть! Разве важно, из какой именно глины Бог слепил человека? Важно, что он вдохнул в эту глину Душу, Одухотворенную Жизнь! И прячем тут зеленые слизни, причем их Другой Мир? Нет! Четыре миллиарда лет развивалась на Земле Биоматерия — от простейших соединений полуживого с неживым и до человека, через всех этих амеб, рыб, членистоногих, ящеров, простейших млекопитающих, гоминидов. Но ведь если бы в эту биоглину не была вложена Душа, она бы и оставалась биоглиной еще миллиарды, триллионы лет! Так бы и развивалась — беспредельно, поглощая самое себя, порождая все новые и новые виды: за млекопитающими пришли бы другие, а за теми еще кто-нибудь, и так до бесконечности. Но что-то ведь породило человека! Что-то отдало часть своего Дыхания безмозгло-обездушенной глине?! Нет, не обездушенной, ибо никто и не отнимал у нее Души, у нее и не было Души, и не могло ее появиться. Все сложнее, горазжо сложнее. Какая там к дьяволу дарвиновская теория эволюции — голубые пузыри выползающего из люльки человечества! Из рыбы — ящер, из ящера — птица, из ящера — животное млекопитающее, чушь! Эволюция была и могла быть лишь внутри вида. Рыба могла стать сильнее, зубы ее острее, плавники мощнее, ибо и выживали сильные и мощные. Кошка могла стать огромной и могучей, стать тигром или львом, а могла приспособиться к камышовым зарослям и стать камышовым котом. Но рыба не. могла стать кошкой. И кошка не могла стать человеком. Как из дельфина не мог вывестись крот, а из муравья кит. Дарвиновская теория развалилась на глазах! Это сто лет назад могли поверить, что мыши прыгали с ветки на ветку, спасаясь от хищников, и что выживали лишь те, у которых перепонки были шире — а в результате народился новый вид мышей — летучие! И ведь верили! А почему бы и не верить, если все так логично и стройно? Но один вопрос — где логично и стройно? Ответ — на бумаге. В жизни иначе — исследователи так и не нашли ни единого останка переходных форм. Были мыши и были летучие мыши, а вот полулетучих или четвертьлетучих мышей не было! То же самое и с обезьянами. Объявили на весь свет, что человек произошел от обезьяны, записали это во все учебники. И пошли навешивать друг дружке степени, медали, раздавать премии и звания за внесение «все новых и новых вкладов» в теорию эволюции. А человечество безропотное знай себе моргало доверчивыми глазенками и восхищалось умниками — ах, мудры, ох, дотошливы! А умники-то дурили народец почем зря! Иногда, правда, и себя задуривали до полнейшего умопомрачения.
      Сергей ворочался с боку на бок. Но никак не мог прогнать навязчивых мыслей. Не спалось, ну ни в какую не спалось! Что-то долбило в его затылок долотом: "Ты должен додумать эту мысль сегодня, именно сегодня! С рассветом из тебя все выветрится, и ты никогда не узнаешь правды, даже тени правды, ты всегда будешь ходить вокруг да около, но не приблизишься к разгадке. А сегодня твой слабый мозг через твою душу соединен с той Душою, что дает откровения, дает, может быть, лишь раз в жизни, да и то не каждому. Лови миг удачи! Не пропусти его!
      Сергей дважды ходил на кухню. Пил воду. По пути косо поглядывал на бутыль-генератор. Но она почему-то больше не пугала его — бутыль и бутыль, пусть в ней хоть десять в сто двадцать пятой степени миров заключено, плевать!
      Воды напился вволю. И снова завалился на диван, лишь пружины заиграли, запели свою звонкую песнь.
      Никаких переходных звеньев между обезьяной и человеком не было. Их не нашли несмотря на колоссальные затраты, вложенные в поиски. Их нелепо искать! Так думалось Сергею. Просто глупо на это тратить деньги. Ибо тот вид животного, что стал человеком, та самая «обезьяна» не была человеком, она не была даже предчеловеком, как и не была и переходной ступенькой. Она была биомассой, в которую вдохнули Душу! И без всякой эволюции, в один прием оплодотворенная Духом биомасса, это самое животное, не оставившее следов, породило Человека. Да, именно так, мать-"обезьяна" родила Человека сразу, с его мозгом, с его Душой Богодухновенной. Так же, как простая земная женщина, человеческое существо, оплодотворенное той же Силой, без всяких промежуточных ступеней и форм, сразу, из себя породила Христа, Бога, Существо Высшего Порядка. И не могла эта женщина-дева рожать в поколениях эволюционирующего человека-бога, эдакого растянутого во времени сначала однашестнадцатая-бога, потом — однавосьмая-бога, потом — четверть-бога, потом — полу-бога… нет, не могло такого быть! Ибо Сила, вселяющая Душу в существо, вселяет Ее сразу. Даже ученые-бездари, морочащие друг другу головы, изобретающие одну схему за другой, шаманящие над толпами непосвященных, и те заметили, что с определенной цикличностью Земля проходит сквозь неведомые зоны жесткого космического излучения. Источников излучения шаманам установить не удавалось, да и не удастся. Но они поняли — есть источники, а может, и всего один источник! Периоды невероятно долги, они заключают в себя сотни миллионов лет. Но они определены, они ритмичны, как ритмично и Само Внеземное Дыхание. И когда это Дыхание касается Земли, происходят на первый взгляд странные вещи. Но лишь на первый взгляд! Дохнуло один раз — и простейшие, без всяких там эволюционных ступеней, стали рыбками, рачками. Дохнуло второй — и появились ящеры во всем их многообразии. Третий — и ящеры, породив новый вид биоглины, словно по команде вымерли, нужда в них отпала… Разумеется, не три и не четыре Божественных, Вдоха-Выдоха донеслось до Земли, не один День Творения был потрачен на созидание мира, в котором можно было поселить свое Одухотворенное Подобие, не один! И врет все зеленый, конечно, врет! Если Земля и отражение какого-то иного мира, так не его обители, породившей зеленую слизь, а Того Мира, из Которого пришло Оплодотворяющее и Одухотворяющее Дыхание! И как бы ни называли его шаманы — жестким ли излучением Космоса, потоками ли каких иных частиц, оно остается именно Дыханием Бога, ибо Сущность, породившую Одушевленную Материю, иначе как Богом не назовешь.
      Сергей откинулся на спинку дивана. Лоб у него был мокр и холоден. Но пронзившее его Просветление не позволяло замечать подобных мелочей. Он стоял на пороге Великой Тайны. Но до конца проникнуть в эту Тайну он не мог. Не хватало чего-то, небольшой деталька, частности — а может, и самого главного. И видно, для постижения Тайны этой надо было дождаться самой малости — очередного Дуновения Извне, очередного Вдоха-Выдоха, который преобразует человека, вдохнет в него Душу еще более высокого порядка. Вот во всех ли?! Это вопрос вопросов. Ведь из животных людьми стали совсем немногие, единицы. Это потом они расплодились — как и завещано им было: «Плодитесь и размножайтесь!» Кучка гоминидов, породивших несколько людей, обреталась где-то в Экваториальной Африке. Более трех миллионов лет назад! Жесткое излучение изменило их генные системы, и у них, животных, родились мутанты — Первые Люди! Не труд их создал, не умение бить палкой о камень или камнем о скалу. Обезьяны сотни тысяч лет делают и то и другое, но людьми не становятся несмотря на все свое упорстве и прилежание. Излучение-Дыхание стало тем Божественным Непорочным Зачатием, которое дало первобытному миру одушевленного хозяина. И животные оказались способными к сохранению одухотворенных, они не дали им погибнуть, вынянчили как своих детенышей, те и были их детенышами. Но когда три миллиона лет спустя Непорочное Зачатие принесло в мир Существо Следующего Порядка, люди, не готовые еще к этому переходу, восстали и убили Его. Эксперимент не удался, впервые не удался за все четыре миллиарда лет! Но смертью Своей это Высшее Существо искупило грехи убивших Его людей и всех предшествующих поколений. Оно доказало, что людская биомасса, хоть и не сейчас, но позже, потом, пусть через сотни тысяч лет, а может, и всего через тысячи превратится в ту самую глину, в которую проникнет Живительное Дыхание — тогда человеческие матери родят Новое Поколение, тогда начнется новый отсчет времен и все предыдущее покажется лишь предиеторией! Но как новые Сверхсущества будут смотреть на своих отцов и матерей, на людей? Как мы смотрим на «обезьян», на животных, породивших людей или бывших хотя бы глиной, из которой люди слеплены?! Нельзя предугадать. Может, они будут добрее, чем мы! Может, им передастся Божественная Сущность в большей степени?! Все может случиться, всякое может быть. Не в этом главное. Главное, что врет зеленый!
      Сергей измучился вконец. Не было никаких сил терпеть эту изнуряющую будоражущую работу мозга. Он снова встал. Побрел в ванную. Сунул голову под холодную струю. На какое-то время полегчало. Но потом накатило снова. Нет, он еще не был готов к столь ошарашивающему Знанию. Оно было слишком отлично от всего предыдущего, от школьных и институтских учебников и лекций. Мозг не принимал полностью просачивающегося в него Откровения.
      Вернувшись в комнату, Сергей плюхнулся в кресло. Долго сидел в нем, словно окаменев. Потом протянул руку к бутылке. Та была полна и запечатана.
      Вот зар-раза! — выругался Сергей.
      И зубами содрал пробку. В этот миг он со всей отчетливостью понял, что пока не годится на роль глины, в которую можно вдохнуть нечто более путное, помимо того, что в ней уже имеется. Нет, не вдохнуть! Он вспомнил свои проказы с дикарками, пьянства, дебоши, стриптизы на столе, молодецкие мордобои… нет, глина, первобытная глина! Вот разве лишь на роль животного-оплодотворителя для последующего мутагенеза, но уже в теле матери, такой же животной глины? Да-а, Сергей отнесся к себе критически, да и как он еще мог к себе отнестись, если даже тупой и жизнерадостный до садизма дикарь и тот сообразил, что Бледный Дух годится пока что лишь для одной цели. Дела-а!
      Сергей надолго припал к бутыли. Он оторвался от нее, когда последняя капля перетекла в его глотку.
      — Фу-у-у!!! — выдохнул он совершенно обалдело.
      Перед глазами все поплыло, пол качнулся. Но Сергей решил не затягивать дела. Он пил не для того, чтобы обалдеть. У него была иная цель. Генератор должен был сработать и на этот раз, если вообще верить хоть чутьчуть зеленому оплетаю.
      — Ну, поехали! — провозгласил Сергей вслух на манер космопроходца.
      И снова приложился. Рука дрожала. Слезы бежали из глаз, горло выталкивало выпитое обратно, но он пил. Пил до тех пор, пока не почувствовал, что начинает трезветь.
      — Лады! — тихо прошептал он.
      И поставил бутыль на край стола.
      Сфера появилась внезапно, без переходов. И теперь Сергей видел — в ней и впрямь мириады миров. На этот раз она раздробилась на многослойные микроскопические и невероятно прозрачные хрустальные соты. В каждом сегментике отражалось что-то свое, отличное от соседнего отражения. И все менялось, переливалось до тех пор, пока в сердцевине сферы ни образовался черный провал. Сергей вздрогнул, ему показалось, что мохнатая лапа уже тянется к горлу. Но все произошло иначе — из мрака провала арканом-молнией вырвалась тончайшая витая цепь, она захлестнула в несколько оборотов его голову, плечи, руки до локтей. И тут же Сергея рвануло, выдрало из кресла и швырнуло в темноту, швырнуло с такой силой, словно к другому концу цепи была привязана пара диких кобылиц, сорвавшихся с привязи.

Наваждение второе

      Мир духов рядом, дверь не на запоре,
      Но сам ты слеп, и все в тебе мертво.
      Умойся в утренней заре, как в море,
      Очнись, вот этот мир, войди в него!
И.В. Гете

      В склепе было холодно. И Барух Бен-Таал, теург и сын теурга, зябко кутался в длинный черный плащ. Заклинание демонов было ремеслом их рода. А потому старый Барух не собирался менять своего занятия. Деда утопили в мешке лет двадцать назад. Отца сожгли на прошлой неделе. Барух горевал недолго, он знал — смерть всего лишь переход в иной мир, в иную нематериальную субстанцию. Святая Инквизиция в этих местах не особо утруждала себя работой: в месяц казнили не больше двух-трех десятков колдунов и ведьм. И Барух всегда присутствовал на этих празднествах.
      Он стоял и прислушивался к предсмертным воплям сжигаемых. Но лишь дважды он уловил те интонации, какие бывают при переходе в потусторонние сферы — в душераздирающих криках проскальзывала еле уловимая нотка восторга. Еще бы! Перед ними открывались врата Иного Мира! Отец Баруха помер вообще без криков и воплей. Он молчал до последнего мига. И Баруху почему-то показалось, что его отца-теурга не принял Иной Мир. Это было странно, даже неприятно.
      А когда все разошлись, когда помощник палача принялся рыться в золе, выискивая в вей что-то одному ему ведомое, из черной тучи пробился узенький ослепительный луч, застыл на мгновенье, уперевшись в кучу пепла, и пропал, у Баруха в груди защемило — это астраль, конечно, астраль! И теперь его отец-теург там, в астральных сферах. Непостижимо, ибо заказан был ему путь туда! Но он, видно, там!
      Барух Бен-Таал не тешил себя надеждой, что ему удастся вызвать дух отца. Но хоть какой-нибудь из демонов ведь должен был попасться в гексаграмму?! Обязательно должен! На этот раз Барух готовился долго и очень тщательно. И место он выбрал самое подходящее — заброшенный родовой склеп. Род пресекся два поколения назад, кичливые гардизцы были то ли бесплодны, то ли слишком любили выяснять отношения на мечах. Но в склеп никто не захаживал, это место считалось проклятым.
      Барух выглянул в щель — луна была полной, выше она уже не вскарабкается. Пора начинать. Гексаграмму он разложил на широченной надгробной плите основателя гардизского рода, Барух не питал особого уважения ни к основателю, ни к самому роду — главное, плита подходящая: два роста в длину, полтора в ширину, лучше и не найдешь. И кости под ней древние, тоже неплохо. С костями было туго. Верхний треугольник Барух выложил из подгнивших тушек жаб и летучих мышей. Для надежности обложил их седыми волосами безумных старух — пришлось специально ездить в порт и выкладывать полгинеи, чтобы тамошние головорезы обрили трех окончательно спятивших от прорицаний фурий. Но ничего, зато больше силы будет в магической фигуре! Сверху треугольник полил змеиной желчью — кончики седых волос встали дыбом, а это был хороший знак. Цотом Барух закрепил все мельчайшим порошком предварительно высушенной, истолченной в ступе печени василиска. Печень оставалась еще от деда, тот закупал этот необходимый компонент на Востоке, закупал большими партиями — с лихвой хватило и на отца с сыном.
      Нижний треугольник Барух выложил за две минуты. Но быстрота эта была мнимой, ведь для того, чтобы добыть столько позвонков, Баруху пришлось проковыряться на старом чумном кладбище всю прошлую ночь. Кладбище обходили стороной — у всех на памяти еще был страшный мор, хотя прошло целых десять лет, хотя и было после него три мора поменьше. Но тот был особый — две трети провинции закопали в землю! Барух не был суеверным. И чумы он не боялся, переболел в детстве. Только не изжил, видно, в себе всего мерзкого и мелкого, всего людского, противно было в развороченных могилах, ох как противно! Барух выдирал из полуизгнивших трупов позвоночники. Те рассыпались, не поддавались, все булькало, хлюпало, воняло. Барух, не переставая, твердил магические заклинания и делал свое дело, пока не набрал целый мешок.
      Заодно прихватил дюжину черепов, пригодятся.
      На выходе с чумного кладбища его чуть не застукала стража. Пришлось отлеживаться на сырой холодной земле. Вот тогда, видно, и простыл малость.
      Барух откашлялся, поправил капюшон, вечно сползающий на спину. Достал семигранную бутыль с мочой дракона и окропил черной густой жижицей позвонки. В углах гексаграммы он возжег огни Кибелы, предварительно разлив в свинцовые плошки жир, вытопленный из ведьм и суккуб, попавшихся когда-то в пыточные подвалы Святой Инквизиции. У Баруха был знакомый, тамошний писарь, и он за совсем скромную плату поставлял множество нужных для теургии вещей. Суккубы — демоны в женской плоти, попадались очень редко, и потому Барух всегда платил за их жир и волосы дороже. Но не доверял он писарю, тот был изрядный мошенник, мог подсунуть гнилой товарец, а то и' вовсе обмануть — выдать свиное сало за жир детоубийцы. Но Баруха не проведешь, он всегда пробовал компоненты на вкус, недаром был потомственным теургом.
      Серебрянные цепи он разложил в центре магической фигуры, разложил пентаграммой — ни одному инкубу не вырваться из освященных самим Сатаною цепей! Барух берег их как зеницу ока, эти цепи достались деду от его деда, а тому от прапрадедов, выкованы они были во времена, когда мир не делился еще на заоблачные, земные и подземные сферы. Это было подлинное богатство рода теургов!
      — Да покроется Вечным Мраком этот мир! — провозгласил теург Барух Бен-Таал из Гардиза. Снял с пояса мешочек, высыпал содержимое в ценр пентограммы — горючая соль застыла желтым конусом. На вершину Барух положил снятый с мизинца перстень с аквамарином.
      Потом распахнул черный тяжелый плащ, зябко поежился, расправил грудь и перевернул амулет-пантакль, висевший на золотой цепи, к гексаграмме, так, чтобы треугольный глаз был нацелен зрачком на вершину конуса, чтобы лунный свет, проникающий в щель меж плитами склепа, отразившись в изумрудно-агатовом зрачке пантакля, пал на аквамарин.
      Остальное было проще пареной репы. Барух взмахнул руками — и на стенах сырого и мрачного склепа закачались тени семи шандалов, возгорелись пять смоляных факелов, вставленных в пазы гробниц, с обеих сторон открылись провалы в саму Преисподнюю— и оттуда вырвался вихрящийся дым, запахло серой, огненные языки взметнулись до потолка склепа и осели, оставив лишь красные отсветы. Барух разинул рот, чтобы произнести магическое заклинание… и вспомнил с ужасом, что забыл очертить вокруг себя обережный круг!
      Но было поздно.
      Заклинание, непередаваемое человеческими языками, само вырвалось из его губ, прогремело под сводами и с гулом провалилось в Преисподнюю, будто оно было сотворено не из слов, а из камня.
      Вздрогнула земля, загудели качнувшиеся стены, надгробная плита накренилась, но устояла. Верхний треугольник засветился мертвенно-синим светом. Нижний — трупно-желтым. Цепи стали подниматься, словно их кто-то невидимый тянул сверху за незримые нити. И лишь после этого сатанинским пламенем вспыхнула горючая соль — будто проснулся под надгробной плитой яростный вулкан. Гул и рев стали невыносимы.
      Барух упал наземь, закрыл голову руками. Он нашептывал все известные ему заклинания, лишь бы только разбуженные демоны не уволокли раньше времени в ад. Его трясло и било словно в тропической лихорадке. Но похоже, никто не покушался на его жизнь. Душа же его давным-давно была продана Дьяволу.
      Барух приподнял голову, когда все смолкло. Он осторожно раздвинул веки, взглянул вверх — на надгробной плите сидел опутанный цепью демон-инкуб. Наэлектризованные седые волосы безумных фурий тянулись к нему со всех сторон, подрагивали в смрадном продымленном воздухе. Оплавленные позвонки змеями вились по плите — теургия без всякого философского камня превратила их в чистейшее золото.
      Но не золото сейчас интересовало Баруха.
      Он вскочил на ноги. Вытянул вперед руки в заклинающем жесте. И прохрипел властно, с нажимом:
      — Замри, посланец ада! Отныне твой повелитель я!
      Демон пялил на повелителя глаза и, похоже, не собирался подчиняться. Казалось, он вообще не понимал, чего от него хотят.
      Барух полез в карман за флаконом с ядовитым настоем инкубомора. Но вытащить не успел — послышался дикий грохот, звон, лязги, раздались громкие, перебивающие друг друга голоса, возбужденные крики… и от удара в спину Барух Бен-Таал из Гардиза полетел на гранитные плиты.
      Первым чувством Сергея после того, как его вынесло из мрака, была радость — нелепая, необоснованная и беспричинная радость. Он обрадовался тому, что жив, что тьма не поглотила его, и что он не распят по рукам и ногам на земле, что он сидит, малость опутанный, сидит и все видит.
      Какой-то патлатый старик в черном плаще махал перед ним руками, кричал, грозился, чего-то требовал. Но Сергей уже чувствовал, что дальше словесных угроз старик не пойдет, что он, судя по всему, сам его побаивается. И потому радость не умалялась. Хотя от вони можно было рехнуться.
      Встревожился Сергей, лишь когда в мрачное и сырое помещение, ще он сидел, ворвалась целая команда бородатых мужиков в шлемах, панцирях, с алебардами в руках. Передний ткнул старикана древком в спину, и тот упал. Шестеро подскочили к Сергею и выставили вперед длинные узкие мечи.
      — Вы чего-о? — удивился тот, все еще не понимая серьезности своего положения.
      — Взять! — процедил самый толстый и напыщенный. И махнул в сторону Сергея коротенькой ручкой.
      Меченосцы дернулись было, но тут же замерли.
      — Инкуб!!! — просипел один с таким видом, будто его толкали в пламя.
      — Взять инкуба, дармоеды! — разъярился коротышка и рванул кружева на груди.
      Сергей ушам своим не верил. По обличью и прочим приметам вся эта вооруженная банда должна была выражаться на испанском, в худшем случае, на португальском. Но они шпарили по-русски, да еще беэ малейшего акцента! На загримированных под средневековых стражей актеров эти люди похожи не были.
      — Убрать этого! — провизжал напыщенный.
      И патлатого старика тут же уволокли за ноги — голова его безвольно билась о гранитные плиты, из карманов высыпался какой-то серенький порошок. Сергею старик не нравился. Но ему не нравилось и столь непочтительное отношение к старости. Он сделал попытку встать.
      — Щя всех сожрет! — прошипел крайний меченосец. И попятился в ужасе. Глаза у него были шальными, лицо бледным даже при тусклом свете луны и плошек, казалось, он вот-вот грохнется в обморок.
      — Не сожрет, — заверил кто-то из мрака. Вперед выступил кривоногий и вислоусый верзила с алебардой в руках. — Тут особый подход нужен.
      Он взмахнул древком алебарды, перевернув ее тупым концом к Сергею-инкубу, задержал на мгновение в воздухе… и все пропало.
      — … параграф тридцать седьмой, глава шестнадцая, пункт четвертый, та-ак-с! Чего там у нас, погляди-им, ага, вот! Демон-инкуб, принявший человеческий облик и отрицающий свою сущность, подлежит допросу с пристрастием по трем категориям. В случае упорствования…
      Голос долетал до Сергея как сквозь вату. Голос был занудный и явно похмельный. Понять, о чем говорилось, не было никаких сил — в голове перемешивались параграфы, пункты, дознания, ссылки, примечания, категории — тут и в нормальном состоянии запутаешься. Он сидел на чем-то очень неудобном, спину кололо, ноги — тоже, под локти словно иголок навтыкали или гвоздей. Сергей пошевельнулся — в ягодицы впилось что-то острое. Он попробовал встать — не тут-то было! Наоборот, его еще сильнее прижало к невидимым остриям. Они были совсем коротенькие, кожи явно не протыкали, но их было так много, что и деваться некуда, они были повсюду! Сергей подумал даже, что у него просто-напросто затекло все тело, что сейчас оно отходит, вот и колет как иголками… Но нет, все было иначе, он это сообразил через несколько секунд. Снова дернулся — и опять обожгло зад, спину, ноги, руки.
      — У-у-у, зар-раза!!! — простонал он. — Да что ж это творится, эй! Есть кто-нибудь?!
      — Есть, есть! — отозвалось занудно. — Никак прочухался, отродье сатанинское, а?!
      — Развяжите! — потребовал Сергей.
      — Ага, щас! — пронудил похмельный. — Тебя развяжи!
      — Хоть повязку с глаз снимите! Ну чего она вам?!
      Голос прозвучал над самым ухом:
      — А как зыркнешь ежели по-бесовски, тогда что?!
      — Не зыркну! — Сергей постарался, чтоб голос его был этанолом прямоты и честности. Получилось плоховато, лживо и дрожаще.
      Но это, видно, и успокоило похмельного.
      — А у тебя глаз не дурной случаем? — спросил он для проформы, уже распутывая узел на затылке. — А то тут одному развязали четвертого дня, а у помощника писаря баба наутро шестипалого принесла.
      — Причем тут глаз?! — не понял Сергей.
      — А при том! — твердо заявил похмельный. — Всех четверых и сожгли! Вот при чем!
      — Кого это четверых-то?
      — Бабу, мальца, помощника и подследственного с дурным глазом, а как же?! Порядок должен быть!
      Повязка спала с Сергеева лица. И он увидал занудного. Им оказался бритый, в меру упитанный человек среднего роста, одетый в серую рясу с откинутым капюшоном. За ухом у бритого торчало гусиное перо. На носу красовалась огромная бородавка.
      — Советую во всем признаваться сразу, — сказал бритый протокольным тоном. — Ты у нас не один!
      — Хоть бы дощечку какую подложили, — взвыл Сергей, — колет, сил нет!
      Бритый поморщился.
      — Будет тебе и дощечка, и целая доска гробовая, ежели выложишь все как на духу. А нет — золу по ветру развеют да плюнут вслед на все четыре стороны! — проговорил он заплетающимся языком.
      Сергей старался не двигаться, стоило шевельнуться — и в тело вонзались маленькие тупые иглы. Он лишь теперь сообразил, что сидит в пыточном кресле. Руки его были привязаны к подлокотникам, нога скованы зажимами, сзади из спинки кресла торчали две длинные железные штуковины, они не давали нагнуть головы. Но Сергею и так было видно почти все. Сферические своды пыточной в несколько слоев покрывала сажа, казалось, что она вот-вот начнет отваливаться слоями. Своды были низкими и давящими. В двух метрах справа, в стене, располагалась грубая каминная ниша. В ней-краснели затухающие угли, а рядышком вповалку лежали грязные щипцы и клещи всех размеров. Сергею эти инструменты сразу не понравились, аж по лбу заструился холодный пот. Последний раз он испытывал такое же чувство, сидя в зубоврачебном кресле. Но там руки и ноги были свободны, и он мог убежать в любую минуту. Даже под бревном дикаря-телепата ему не было столь худо, там грозила смерть, но смерть мгновенная… Здесь намечалось, судя по всему, нечто повеселей.
      — Хоть бы сказали — за что?! — выдавил из себя Сергей.
      — Это ты, нечестивец, нам говорить будешь! — возразил бритый. — А мы будем спрашивать! — Он нагнулся ниже и шепнул Сергею в ухо: — Чего-то я не верю, будто ты инкуб, непохоже! Может, врут?!
      — Конечно, врут! — обрадовался Сергей.
      — А может, и не врут, — философски заметил бритый. — Сейчас времена смутные, ненадежные, поди, разберись! Но я так думаю, что ежели все инкубы такие, и в ад-то не страшно провалиться, верно? — Он пьяно икнул. И прикрыл рот сизой ладошкой.
      — Где не был, там не был, — промямлил Сергей, — врать не буду. По мне, у вас самый настоящий ад и есть!
      Бритый замахал на него руками, перекрестился суетно и быстро.
      — Не богохульствуй, нечестивец! У нас житуха славная, никто не жалуется. Попробуй только вякни!
      — Вот-вот! — согласился Сергей.
      Бритый его не понял. Уставился тупо, разинув рот.
      А Сергей повернул голову налево… и чуть снова не провалился в забытье. На поросшей плесенью сырой стене крепились две широченные почерневшие от времени доски. А в досках, точнее, во всевозможных пазиках, пазах, дырах, дырочках, в ремешках, зажимчиках, скобочках было понатыкано и развешено столько пыточных орудий всех форм и размеров, что глаза разбегались. Там были иглы, иголочки, иглища, пилы, пилки, крючья, крюки и крючочки, буры, сверла, трезубцы, вилки и вилочки, ножи, ножички — и прямые, и изогнутые, и трехгранные, и зазубренные, и прочая, прочая, прочая. Внизу, под досками, лежали тиски, тисочки, растяжки и такие штуковины, каких Сергей отродясь не видывал. Предназначение их было однозначно.
      — Оснащено все у вас тут на совесть, — процедил он.
      — Не жалуемся, — с оттенками гордости проговорил бритый. — Нам отказу ни в чем нету!
      Из сводчатого потолка торчали крюки. С крюков свешивались цепи. Прямо по курсу, метрах в трех с половиной стоял низкий обшарпанный столик. На нем лежала толстая книга, свиток желтой бумаги, рядом покоилось нечто круглое, с крышечкой, похожее на чернильницу. Да, тут не шутили!
      За спиной вдруг что-то скрипнуло, хлопнуло. И из-за кресла вышел еще один в рясе — плотный и нахмуренный. Он лишь еле кивнул — и бритый устремился к столику, вытащил из-за уха перо.
      — Упорствует? — поинтересовался хмурый. И закусил черную обветренную губу.
      Был он крайне неприятен на вид: черен до Неприличия, волосат, лобаст, носаст, имел сросшиеся мохнатые брови, свисающие лохмами на глаза. Сергей заметил, что ногти у хмурого обгрызены чуть не до корней.
      — У нас не поупорствуешь, — пропел бритый и мелко угодливо рассмеялся. Смех был пьяный, дурашливый.
      — Цыц! — оборвал его хмурый. И поднял с земли пудовые клещи. У Сергея сердце замерло — такими клещами можно было берцовую кость перекусить.
      — Я все скажу! — заявил он. И сам удивился искренности своего голоса. Доселе он не владел подобными интонациями, так горячо и проникновенно на его памяти говорили лишь две комсомолочки-активистки, одна в школе, другая в институте, да и то — говорили лишь на торжественных собраниях.
      Хмурый поглядел на него недоверчиво. Потом бросил клещи к камину-жаровне, а сам подошел к столу, взял свиток, развернул его.
      — Тут записано, что ты — инкуб! — сказал он глухо.
      — Инкуб! — подтвердил Сергей.
      Бритый сорвался с колченого табурета, опрометью бросился к двери, зацепился ногой за кркж н грохнулся. Хмурый пнул его в бок. Но ничего не сказал. Осторожно поднявшись на четвереньки и затравленно озираясь, бритый пополз обратно к столу. Голова у него подергивалась словно в тике.
      — Дерзость твоя изрядна! — проворчал хмурый. Он, видно, не слишком-то поверил допрашиваемому, демон-инкуб — гроза женщин, на его взгляд, должен был выглядеть несколько иначе. Но опровергать слов подозреваемого не стал.
      — На что же ты уповаешь? — вопросил хмурый после долгого молчания. — На своих дружков-бесов? Или может, на самого Вельзевула? Или ты думаешь, что вся ваша нечистая шатая сможет пробраться сюда и вызволить тебя?
      Бритый судорожно перелистывал толстенную книгу, сопел, шмыгал носом. Потом вдруг выдал невнятной скороговоркой:
      — Нашел! Вот! Чтобы не дать демону-инкубу покинуть тело, в которое он вселился, и чтобы обезвредить его, необходимо в темечко испытуемому вогнать на два вершка большой шип, триж— ды повернуть его там, как изображено на рисунке. А дабы демон-инкуб не вышел из испытуемого через иные отверстия, следует во время процедуры погрузить тело в расплавленное олово и…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23