— Чего? — переспросил я.
      — А того, что хорошего человека и сабля не секёть, вот чего! Ты ж не собираешься хороших людей мочить?! — и он грозно свёл брови, вперился в меня испытующе.
      — Нет, — как на духу ответил я.
      — Вот… то-то и оно, значит, всё по-Божески! Кеша был прав во всём… только вот деньги… нет, денег за заказы я брать не собирался, в Писании ничего про деньги не говорилось. Хотя, если разобраться хорошенько, не таким уж я был и шибко верующим человеком. Сомнения обуревали меня. Просто хотелось быть как-то чище и духовней, хотелось жить по совести.
 
       Я уже хотел посвятить в наши планы моего юного друга-участкового. Может, в его незамусоренную философствованиями голову под бананово-диктаторской фуражкой придёт свежая мысль и неожиданное решение… Я просто не сомневался, что он поддержит нас с Кешей, как и каждый порядочный и благородный человек.
       Но при встрече — а это было около фирменного магазина «Кристалл», что в нашем доме, принадлежавшего вальяжному и толстому армянину, который всегда ставил свой «шестисотый мерседес» поперёк тротуара, преграждая путь неимущим неармянам — я еле узнал юношу: он был худ, измучен и рассеян, даже милицейские штаны висели на нём мешком.
       — Уже полдома переубивали! — пожаловался он. — А к кому ни придёшь: ничего не видел, ничего не знаю…
       — Сплошные несвидетели?
       — Ага! Они меня доконают!
       Нет, я не стал его загружать ещё и своими прблемами… Хотя какие они мои!
 
      Зелёным удавом глядел Перельмутин из телеящика. И в такт его вкрадчивым словам шевелились уши у миллионов кроликов. Водянистые глаза президент-гауляйтера выражали полнейшее оп…денение.
      Он что-то вещал про беспризорников в Россиянии. И о программе борьбы с беспризорностью. И я понимал, что теперь бездомных русских ребятишек будут не просто сотнями тысяч продавать на органы и в гаремы лицам нефашистской национальности, что теперь их будут миллионами, десятками миллионов закатывать в асфальт, только бы не попались на водянистый глаз президентию. Ретивая чиновная братия умела ретиво проводить президентские кампании.
      Мне стало жутко от этого водянистого взгляда недотопленного утопленника. Будто хлынут прямо сейчас из телеящика воды всех морей и океанов, и обоймут меня до глубины души моей.
      Да, да! именно так!
      Ибо всего неделю назад этот самый Перельмутер-Перетопильский открыл шлюзы десятка огромных водохранилищ — и пару сотен привольных кубанских станиц смыло с лица Россиянии, только их и видали! а потом ещё пару сотен закубанских! А всё потому что не хотели к себе пускать лиц некубанской национальности! Фон Утопилитц тут же выделил сто миллиардов перепутинок (не путать с «керенками») «горским народам Кавказа», морально пострадавшим от созерцания с гор очередного пе-репутинского потопа. И доложил в центр, что план сокращения поголовья россиян россиянской национальности идёт по плану! Но воды в водохранилищах оказалось мало, и потому утопить всех пока не удалось! Его пожурили… но простили, пороть на конюшне не стали, всему своё время. Перельмутин был горд оказанным доверием. И обещал исправиться. На беспризорниках и скинхедах. И ещё он сказал:
      — В Германии блинского пива пьют по сто литров на душу, а у нас пока по девяносто… непорядок! Школы и детсады совсем не охвачены! Ну кто же нас в Объединенную Европию примет с такими азиатскими показателями, господа?!
      Сам Перетопильдер пива не пил. И дочерям не велел. Он знал, что нецивилизованные россияне помимо учтённых девяноста литров за год выглушивали по девятьсот неучтённых, левых… Но как это докажешь проверяющим из Европии?! Нет, лучше сосисочная в Гамбурге! Сохранять должность шестёрки в «большой восьмёрке» было хлопотным делом.
      А тут ещё разнарядка из Заокеании по борьбе с международным терроризмом! Перельмутер немедленно бросил в самые ужасные и тёмные застенки писателей-человеконенавистников Апельсинова, Ананасова и Ман-даринова… Вся творческая интеллигенция и мастера культуры возликовали, дружно заклеймили международных шовинистов и стали носить Перельмутера на руках, называя его светочем свободы… Но хозяевам и этого показалось мало. И Перлемутин расформировал последнюю танковую дивизию и утопил ещё три подводные лодки (чтоб международные террористы не захватили!)
      Из центра пришел декрет о награждении героя-реформатора золочёной пуговицей с личных штанов генерального гаранта мировой демократии Буша-младшего. Это была заслуженная награда.
      — Я думаю, пора его кончать! — сказал Кеша мрачно. — Вернее, начинать с него, с нынешнего! Старые паскуды никуда не денутся… а то мы пробегаем за этими лохами, покуда от Россиянии один пшик не останется… Широко шагает мальчик, пора его остановить!
      Последнюю неделю Кеша предавался меланхолии. Он начинал комплексовать. Не было ещё случая, чтобы он, серьёзный человек, профессионал в своём нелёгком деле не выполнял заказа. Не было… раньше. А теперь было. Кеша худел и мрачнел на глазах. У него появился нервный тик, стала подергиваться левая щека. Он плохо спал по ночам. Он даже ходил к психоаналитику… и чуть не пришиб этого болвана, который сам оказался форменным психом. Кеша был из тех железных людей, которых было невозможно сломить, но которые ломались сами, когда брались за неподъёмное дело. Я давно уже рекомендовал ему хорошенько отдохнуть где-нибудь на островах, лучше всего на богемном Миконосе, где собираются сливки голубых и розовых миров, а ещё лучше на моём любимом провинциальном и по-гречески сельском Крите, ведь кроме меня там любил отдыхать и старина Зевс, извечно утомляемый своими неисчислимыми земными и небесными пассиями, — в глуши, в провинции, под ритмичные пляски аборигенов и ласки аборигенш… Но Кеша превратился в натянутую пружину, в взведённый курок, он и думать не хотел о каникулах… А тут, прямо скажем, Ке-шин суворовский замах обескуражил меня… да и Перель-мутер был отнюдь не Наполеоном, даже не юным Буонапартием, он всё больше сдавал, чем завоёвывал… да и лихая кампания шла нынче совсем не в Альпах.
      — Тебя тут же запишут в международные террористы! — припугнул я Кешу. — А с тобой, глядишь, и меня. Понимаешь?! Меня и так уже записали в русские фашисты, в национал-шовинисты, в эти хреновы антисемиты, хотя, ты сам знаешь, что я больше всех люблю и уважаю умных евреев, а ненавижу и презираю исключительно русских обалдуев! Кеша, окстись, ежели нам прилепят ещё и этот ярлык, нас же начнут долбить с авианосцев, лазерно-точными крылатыми ракетами и вакуумными бомбами…
      Мы сидели в моём московском кабинете, под портретом последнего законного правителя России несчастного Николая Второго, свергнутого, расстрелянного, оболганного, и пытались философствовать о стране, которой не было, и о президентах, которых президентами считали только наши наивные соотечественники. Мне надо было дописывать третий том моей «Подлинной Истории». Мне совсем не хотелось гоняться за призраками. Тем более, я ещё помнил сказку, в которой поганому чудищу отрубали голову, а взамен вырастало две, потом четыре и так далее в геометрической прогрессии. Тем более, что мне удалось выяснить кое-что про витязя Перепутина, медленно сходившего с ума у своего перепутья дорог на виду всего недоразвитого человечества.
      — Кеша! — сказал я, вставая с коричневого кожаного дивана, на котором так любил сиживать мой пламенный друг Моня Гершензон, подлинный красно-коричневый национал-большевик и абсолютно махровый русско-фашиствующий скинхед. В эти дни Моня вместе с маои-стами, троцкистами и антиглобалистами из Чёрного Блока подвижнически громил и крушил макдоналдсы в Брюсселе, где опять собралась на сходку-саммит ненавистная всему глобусу «большая восьмёрка». Я слышал, что Моня сам уже стал одним из коммандате «красных бригад» и фюрером уайттпаэуров Фатерляндии, что теперь он сливает их в единую Армию Виртуального Возмездия имени князя Кропоткина, что недалёк час единения с воинами Зелёного Знамени Пророка и большой поход на Вашингтон… Нет, все эти слухи, как обычно, сеяло пере-путинское фээсгэбэ… а реальный Моня наверняка скрывался с бесшабашными талибами где-нибудь в тёмных пещера Торо-Боро или подрывал дискотеки на сиреневом острове Бали. — Кеша! — сказал я, вставая с этого дивана, на котором сиживали все знаменитости нашего времени. — Он мой родственник, понимаешь?
      — Кто? — не понял Кеша.
      — Калугин.
      Кеша посмотрел на меня как на полоумного. Закурил. И тут же загасил сигарету о ноготь, вышвырнул в окно — он знал, что у меня не курят, никто, будь это хоть генеральный президентий, хоть Господь Бог.
      — Нам обоим надо ехать на Богамы… лечиться. Ты ещё не видишь эти сволочей во сне?
      — Нет.
      — А я вижу! Они являются мне каждую ночь! Они строят мне рожи, кривляются, высовывают языки… а этот горбатый херр всё время спускает штаны и показывает мне свою голую, как его плешь, задницу! и ты знаешь, что на ней?! такая же чёртова отметина, как и на его лбу! Они доканают меня, Юра!
      — Пить меньше надо… особенно на ночь. Я не шучу. Ты дослушай сперва. У его родного деда Спиридона была родная сестра…
      — Ну и что?!
      — А то, что её звали Аксинья, а фамилия у неё была Петухова! Усёк?!
      Кеша надолго задумался. Потом встал и начал ходить вдоль высоких книжных шкафов туда и обратно. Он усиленно обмозговывал что-то. Наконец сказал:
      — Твоя однофамилица?
      — Нет, родня… — я ответил еле слышно. Для меня это тоже было не самым приятным известием в жизни.
      — Ну и что… — Кеша тяжело и испытующее уставился мне в глаза: — на родню рука не подымается?!
      — Народ не поймёт… — ответил я первое, что пришло в голову. Я и сам ещё многого не понимал. Но дальше я сказал ему чистую правду: — Кеша, ты можешь пристрелить меня на месте, но это я порекомендовал его старику Охуельцину в преемники…
      Минуту он стоял соляным столпом, эдаким Лотом.
      Потом взревел:
      — Но почему?!
      — Потому что другой родни у меня в верхах не было, — виновато и честно признался я.
      Он уже сорвался с места, чтобы задушить, пришибить меня или разорвать на части. Но его отвлек дребезг телефонного звонка. Я поднял трубку. Звонил мой «приятель» из администрации:
      — Слушай, — кричал он заполошно, забыв поздороваться, — они тут требуют острова!
      — Какие?
      — Курильские, блин, какие ещё! Говорят, всё, терпения больше нет, не то, говорят, мы вам «зюйд-вест» устроим! у нас все на ушах стоят, никто ни хера не понимает! у половины наших там интересы и капиталы! макаки узкоглазые! Чего делать-то? Отдавать?!
      — А Капутин чего говорит? — переспросил я его в свою очередь. И погрозил Кеше пальцем, мол, погоди.
      — Чего-чего! Да он теперь, как чего такое, сразу: нихт ферштеен, блин! моя па рюски не понимает! и в кабинет! и на ключик! а мы ни хера тут по ихнему, по-немецки не понимаем! и переводчиков он всех уволил! министры, блин, дебилы! так отдавать или нет!
      — Отдавайте! — сказал я твердо. — Но не даром, цену повыше заломите!
      — Ты что, охренел! — заорал на меня Кеша. — Предатель! Я его успокоил:
      — Ничего, денежки получим, назад отобьём.
      А тем временем Россияния лезла изо всех жил и мощей, чтобы помочь Заокеании разгромить, завоевать и оккупировать страну Талибастан… а заодно и всё оставшееся полушарие восточное. Очень это нужно было Россиянии. Ну просто ничего нужнее не было! Так она любила заокеанскую Амэурыку, так, что прямо в бой за неё готова была пойти… Заокеания поняла всё верно. И сказала: «Ну ты, Россияния, и иди за меня в бой! Я тебе за это полпроцента с процентов по кредитам скину…» Буря ликования прокатилась по Россиянии. «Урр-ря-яааа! — кричали пре-зидентии и корреспондентии. — Ур-ря-я-яааа!!!» И уже предвкушали в экстазе, как их будут любить в настоящем Белом Доме… уж так! уж так! прям, как в романах!
      — Он и есть Антихрист! — выкрикнул мне в лицо, брызжа слюной и размахивая руками, Моня Гершензон. Он даже не поздоровался, узрев меня после многих лет разлуки. Он просто дико заорал: — Антихрист!!!
      — Да кто же? кто?! — оторопел я.
      — Кто, кто… хрен в пальто! — поразился моей бестолковости Моня. — Перепутин! Кто ещё!
      Мы стояли посреди Франкфуртской книжной выставки и нас обтекали пёстрые толпы окололитературной публики. Прежде я не встречал Моню во Франкфурте-на-Майне, хотя регулярно посещал эту тусовку ещё с девяностых. Это была главная книжная ярмарка планеты, это был всемирный слёт писателей и издателей. И я, как заводной апельсин, из года в год, из века в век всё катился в её суетный калкан. Катился, зная, что мода на русских писателей и вообще русских в Европе и Штатах давно прошла, что легче бедному еврею пролезть в богатые Аравийские эмираты, чем нашему россиянскому брату-сочинителю на полки ихних букшопов. Правда, ещё на ура шли матерщинники-поставангардисты и изощрённо-скандальные певцы анального секса. Но я никогда не входил в их придворные круги и никогда в их числе не получал госпремий. Моня тем более… Моня был членом Союза щелкопёров-бумагомарателей без году неделю… Позже я узнал, что Моня приехал сюда с делегацией пи-сателей-«деревенщиков», привёз трёхсотстраничную поэму «О, Русь, тряхни власами!», посвящённую извечной борьбе русско-печенежских витязей с международным хазарским сионизмом, что остановились они в гостинице «Россия» у вокзала, где хозяином был наш русский еврей, перебравшийся сюда «прожектор перестройки», что «деревенщики» долгими вечерами и ночами пили с хозяином водку, кляли проклятущих сионистов, от которых просто нигде не было спасу, и плакали по русским берёзкам…
      А я остановился под Франкфуртом в чудесном и уютном «водолечебном» городке Бад Хомбурге, почти точной копии знаменитого Висбадена, где Федор Михалыч проигрывал свои писательские гроши в рулетку. Я был опытным путешественником, я совмещал приятное с ещё более приятным… притом водку давно уже не пил… а берёзки росли тут же рядышком, возле изумительной русской церквушки, что построил вездесущий Бенуа ещё в прошлом кошмарном веке.
      Нынешний век был не менее кошмарным.
      — С чего ты взял эту чушь? — спросил я Моню Гершен-зона, который, оказывается, был ныне Мокеем Ивановичем Шершенём-Гречесеевым.
      — Пришёл! Ибо уже при дверех был. Обольститель и ниспровергатель! Тень Хирама и сын Вдовы! Всадник бледный! Истинно говорю вам… — зловеще ответил Мо-кей-Моня. — Как и было написано в книгах! Антихристус богомерзкий! — и погрозил мне скрюченным пальцем.
      Я сказал, что ему бы пора знать, кто и как пишет эти самые книги. На что Моня-Мокей замахал на меня руками, как на пособника международного сионизма.
      — Не богохульствуй!
      Я писал про антихристов и прочих мерзавцев времён перестройки ещё лет пятнадцать назад. Я тоже видел рогатую рожу с тремя черными шестёрками во лбу то в Горбатом Херре, то в старике Ухуельцине… Но потом понял, не будет никакого конкретного антихриста, не будет! не надо переваливать свои делишки-грешишки на чужого дядю! ежели и явится о н, то не козлом рогатым, и не вторым Мессией с нимбом и проповедями, и не президент-гауляйтером или патриархием, а черным незримым облаком, что начнёт входить в наши души и делать нас понемножку антихристами… а потом, когда нас самих, вот таких, станет больше, чем сможет выдержать земля наша, тогда и придёт конец света… Я даже написал про всё про это большущую умную статью во всероссийской газете «Вокс Универсум», и от неё, от статьи и от самой газеты, как черти от ладана отшатнулись все прочие… уже не российские, а россиянские газеты да журналы… и только умная еврейская газета «Новое русское слово» в Нью-Йорк-сити перепечатала мои размышления, а вслед за ней их перевели в интеллектуальском «Ньюй-оркере»… Нет пророков в родном отечестве… именно поэтому Моня Шершень-Гершензон не знал ничего о технологии массового производства антихристов.
      Да, три шестёрки были… двоих я уже назвал, а третий сам назвался, открыв российские базы своим партнерам по НАТО… Три шестёрки при «большой восьмёрке».
      Моня не знал простой истины.
      Шестёрка не может быть Антихристом.
      Увы.
      Веселится и ликует весь народ. А паче народа гарант. Стэн, измученный приемами и водкой, видел, что паренёк доволен. И он по-отцовски похлопал его по спине.
      — Будешь хорошо служить, до сержанта дослужишься, парень! — добавил он добродушно, поощряя ретивость и рьяность подопечного.
      — О-о, йес, сэр! — браво ответил Перепутин и лихо козырнул, отдавая честь важному посланцу.
      Он был несказанно рад. Ещё бы! Эта важная персона из Заокеании привезла ему прямиком из настоящего (настоящего!) Белого Дома запечатанный пакет! а в пакете лежали нашивки рядового 2-го класса заокеанской армии… О-о, это была великая честь!
      — Ван момент, сэр! — удержал он собравшегося уже уходить Стэна. И замахал руками.
      Перепутин не хотел выглядеть неблагодарным. О-о, он знал, как быть цивилизованным!
      Заранее подготовленные бумаги принесли. И Перепутин, величаво потрясая ручкой, прямо на глазах у великого посланника, присланного курировать и опекать Рос-сиянию и её безопасность, подписал новый указ, по которому в целях повсеместной борьбы с кошмарным международным терроризмом, он передавал в распоряжение заокеанских ВВС все военные и гражданские аэродромы и лётные базы на территории Россиянии и бывших её республик для гуманитарной помощи странам Восточного полушария посредством точечно-ковровых тотальных бомбардировок таковых простыми, вакуумными, атомными и нейтронными бомбами и ракетами. Это был большой шаг навстречу демократии и цивилизации!
      Подписывая исторический указ. Перепутин живо представлял себе, как он, рядовой 2-го класса заокеанской армии, браво марширует вдоль взлётных полос и ангаров и лихо отдаёт честь настоящим сэрам сержантам и сэрам капралам… Это был просто пир души!
      — О-о, это большой шаг навстречу демократии и цивилизации, парень! — Стэн снова хлопнул местного прези-дентия по спине, и тот от восторга чуть не упал со стула.
      А тем временем грянули трубы, ударили барабаны, слажено грохнул каблуками по паркету почетный караул.
      И внесли ордена и верительные грамоты.
      Перепутин под звон литавров самолично повесил на грудь Стэну высший орден Россиянии — Большой Демократический Крест всех Гробов Господних Первой степени с бантом, подвеской и подвязкой. Поклонился заокеанскому посланнику большим поклоном, троекратно облобызал его плечи и на вытянутых руках поднёс большую грамоту с большой печатью. В грамоте, как и гласила директива из Белого Дома, говорилось, что сэр Стэн назначается верховным куратором-координатором всех стратегических (тактические были досрочно уничтожены ещё при старике Ухуельцине) ядерных объектов и баз россия-нии, с правом осуществления полного контроля за их использованием, утилизацией и уничтожением в соответствии с Международной Конвенцией по переводу россия-нии в связи с мировым разделением труда в прогрессивно-демократическую топливно-сырьевую цивилизованно-колониальную общечеловеческую фазу.
      — О-о, йёс, сэ-эр! — восторженно повторял Перельмутин единственную знакомую ему заокеанскую фразу, тянулся стрункой, ел глазами присланное начальство и тут же отбивал новый поклон. Он знал, что именно от этого немногословного янки будет зависеть решение о присвоении ему очередного звания.
      — О-о, йес, сэ-э-эр!!!
      После торжественного ужина в Грановитой Палате в кремлевские аппартаменты Стэна доставили трёх «ра-шенс гёрлз» в одних сапожках а ля рюс и кокошниках. И пачку презервативов.
      Среди них не было ни одного штопаного.
      У Перепутина было много самых лучших друзей. И все без галстуков. И все за границей. Друзья всегда говорили Вольдемару: "Ну на какой хрен тебе столько народу, Вова?!» Они все его звали просто Вова. И все жалели… каждому досталась страна как страна, а этому несчастному…
      Короче, население надо было сокращать, как и ядерные боеголовки. Вова это понимал. И вовсе не собирался не оправдывать возложенных на него надежд. Он всегда помнил про свою будущую пивную в Мюнхене или про колбасную лавочку в Цюрихе. Он сокращал этих лишних нецивилизованных людей цивилизованного времени, как умел: водкой, пивом, героином, табаком, нищетой, мором и гладом, отменой медицины и образования, войной в Чеченегии и другими войнами, он их топил вместе с подводными лодками, надводными кораблями и межпланетными станциями… но народонаселение сокращалось плохо, всего по три-четыре миллиона в год. Друзья без галстуков были недовольны. Им тоже было нелегко, по всему миру за ними гонялись кошмарные и ужасные анти-глобалисты, от которых просто не было спасу и приходилось каждый год увеличивать охрану ещё на миллион дубинок, штыков и вертолётов. А тут ещё этот несчастный Перепутинг со своей несчастной Россиянией! В большой восьмерке её считали за небольшую шестёрку… Наверное, так оно и было.
      Без старика Ухуельцина поп Гапон осиротел. Хотел было с горя сменить партийный псевдоним с Зюгаельци-на на Зюгапутинга… но в дверь его не пустили, выставили в кухню, указали место в холопской, сказали, что в партию медвежатников всё равно не примут… за родство с этим… с Володей, то ли Бланком, то ли Тотельбоймом.
      Другой бы на месте попа Ельцюганова запил. Вчёрную! А он нет, не запил, а начал создавать новое оппозиционно-непримиримое движение в поддержку всенародного бригадного президент-гауляйтера всея Россиянии.
      За это попу разрешили служить дальше.
      По пасхам и вербным воскресениям Гапон ездил в гости к старику Ухуельцину, в тайную резиденцию, которую охраняли сто дивизий ОМОНа и три дивизии НАТО.
      Старик Ухуельцин после отставки раздобрел и в дверь не пролезал. Его выносили в окно. По особо торжественным случаям. Замок в Фатерляндии уже давно был готов и ждал не свернувшего с пути реформ старика. Но до этой Фатерляндии надо было ещё добраться! Через всю проклятущую Россиянии)! Нет, любимые дочки старика Ухуельцина и их любимые зятья советовали ему лучше сидеть тихо и не высовываться… А самая любимая, раскрасавица-миллиардерша Татьянда так и сказала:
      — Ты, папуля, на НАТО-то надейся, а и сам не плошай!
      — Все сволочи, понимать! — со слезой отвечал папуля. — А для какого хера я их расширял тогда?!
      — Надо ещё расширить, — мудро говорила мудрая Татьянда, — не переживай, папа, Вольдемар всё сделает… он уже получил директиву из Брюсселя.
      — Космополиты вы безродные, — ворчал старик Ухуельцин, — капуста, понимашь, брюссельская…
      Татьянда уже давно не была в Россиянии и по-русски почти ничего не понимала. Но кивала, агакала и угукала.
      Триста пятьдесят три контрольно-пропускных пункта прошёл поп Гапон. Зато сам старик Ухуельцин встречал его на крыльце с гранатомётом в руках… ждал, понимашь, сволочей-террористов (международных; а кого ж ещё, коли ими с утра до ночи по телевизору стращали)… а тут лучший друг… отощавший и осиротевший.
      И начали они тут добрую старую жизнь вспоминать. Водку пить. Народ-сволочь, недозревший, песочить. Фон Перепутингу косточки мыть…
      И прослезились от умиления.
      А где-то совсем рядом аки тать в ночи бродил взбудораженный Кеша и бормотал вдохновенно: «Убить президента… убить президента… едрит его переедрит! Неужто у самого, гада, не хватит совести повеситься…» И сам себе, как вялотекущий шизофреник, отвечал: «Знамо дело, не хватит!»
      Я всё слышал. Потому что я бродил за встревоженным Кешей тенью. На тот случай, коли его рука дрогнет… Контрольный выстрел, понимашь, не дураки придумали. Как говаривал наш друг Рейган: «доверяй… но проверяй!»
      Кеша ещё не знал, что заказчиком был я.
      Младший эмир Перепут-ага с тревогой глядел в телеящик, в котором хоронили его приемного отца эмир-ин-эмира (шах-ин-шаха) Хаттаба ибн Басая Чеченего-Ичкерского, генерального генералиссимуса Аравии и Россиянии, кавалера всех орденов, гробов и подвязок, шеф-ин-шефа всех россиянских спецслужб, лейб-куратора силовых россиянских департаментов… По официальной версии, злейшего международного террориста героически отравили героические эрэфские фээсгэбэшни-ки в результате героической спецоперации, детали которой держались в глубочайшем героическом секрете… На самом деле (и Семипут-заде знал это от жены, а та узнала из «Голоса Заокеании») приемный папашка объелся бледных поганок. Это подтверждал и аглицкий лорд Гад, что неделю назад отвозил эмиру всех эмиров эшелон гуманитарной помощи со стингерами, гранатомётами, комплексами С-300 и «солдатскими матерями».
      — Умочился… — с облегчением сказал верховный рядовой 2-го класса, — в сортире укакался и умочился! Тяжело быть слугою двух господ. Теперь стало на одного меньше.
      — Умочился!
      Перепутает растянул рот в лягушачьей улыбке и ехидно потёр ладошки. Захотелось тихо и торжественно спеть по-немецки «Прощание славянки»…
      Он с вожделением вперился в телеящик.
      Из глубины могилы ему подмигнул круглый наглый глаз генерального шах-ин-шаха.
      Перепутает выскочил из кресла, вытянулся в струнку и по-заокеански приложил руку к пустой голове.
      — Яволь, мин херц! — браво доложил он. Побледнел, позеленел, помокрел от холодного пота. И неожиданно вспомнил, что самолично подписал осо-боважный приказ о выделении десяти миллиардов долларов из россиянской казны на обеспечение «коридора» для папы-Хаттаба и придания для охраны его личной неприкосновенной персоны трёх спецдивизий. Бессмертные не умирают.
      Назову себя Кешей. И скажу тихо: «Пора!»
      Я не очень-то люблю Швейцарию… Нет, страна прекрасная и люди ухоженные, чистенько кругом, так чистенько, что после Швейцарии Германляндия просто помойка. И красиво. И горы. И озеро… О-о, это Женевское озеро с дурацкой струёй фонтана! Ну, почему наш Ильич не утонул в этом прекрасном озере?! Впрочем, нет… я не люблю Швейцарию по иной причине, чисто россиянской. Ведь у нас как: стоит кому-нибудь украсть состав солдатских сапог, или сдать Тихоокеанскую флотилию в металлолом, или отключить какую-то область от света, а энергию перегнать в Китай, или просто обанкротить свой банк с вкладами трудящихся, как он тут же объявляется в Швейцарии с миллионами и миллиардами — и респектабельней и честнее его никого нет. Бедные коренные швейцарские миллионеры в тёртых джинсах добросовестно крутят педали стареньких велосипедиков (это так, клянусь!), а респектабельный эксзаввоенскладом, спустивший в Чеченегию «под пожар на складе» тысячу танков, сто тысяч «калашей» и состав авиабомб, обгоняет его на шестисотом мерседесе — он спешит в Английский клуб на партию гольфа с премьер-министром: у них саммит без галстуков, трусов и шнурков. О, Швейцария! Заповедник россиянских олигархов! Я бываю там по иным делам и заботам, ведь помимо прочего Швецария ещё и исторический заповедник, многие дороги тысячелетий перепутались в её теснинах. В Швейцарии доживает дни и русская интеллигенция, перепутавшая авангард с постмодернизмом и ананас со свиным хрящиком. Тут много наших, ничего не разворовавших, ничего не продавших из закромов родины… они не при деньгах, но в достаточной чести, ибо… ибо… да-да, вы уже догадались, своей интеллигенции в старушенции Европе почти нет, вывелась, уелась в «средний класс». А на духовное тянет, тянет господ европейцев… вот и не гонят нашего брата, который отдувается перед Богом по духовной части, почитай, за весь мир.
      И на этот раз я, растревоженный и злой, после постоянных хождения по мукам в любезной Отчизне, решил окунуться на пару неделек в безмятежное «искусство-ради-искусствование» посреди этой альпийской чужбины. Им, нашим беглым писакам да филозофам, можно, и можно без счёту, а почему мне — нет?! Ну, хоть капельку, хоть на миг мимолетный…
      Не тут-то было!
      Кешины пацаны-мордовороты прихватили меня в Берне, где я безмятежно любовался местной достопримечательностью, медведями, посаженными в каменную яму. Мишки были откормленные и холеные. На них было приятно смотреть. Посадили их в яму не случайно, ведь они были живыми символами города. Полторы тысячи лет назад, и даже ещё всего лишь пятьсот, здесь жили славяне, русы, они-то и звали медведей «берами», теми, кто «берёт». Медведь «бер», город чей? медвежий! то есть Берин, Берн… с Берлином, кстати, та же история. Нынешние глупые швейцарцы ничего про русских не знали. Ну и ладно! С них хватало медведей. Но больше всего мишек любили дети и туристы. Я и сам превращался в ребёнка, когда смотрел на них. Я даже забывал про русско-швейцарских миллиардеров-олигархов и про то, что где-то далеко есть нищая Россияния, в которой каждый год вымирает миллиона по два детишек, так ни разу и не увидавших живого забавного мишку.
      Я просто отвлёкся…
      И вот тут-то меня и подхватили под белы руки. Ласково, но уверенно. Упираться было бесполезно. Я уже подумал было, что президентская охранка всё же настигла меня, что не хрена было писать «клеветнические романы», злопыхать и человеконенавистничать, что сейчас они меня быстрёхонько депортируют в Россиянии), предадут «суровому, но справедливому суду», а потом, так как на смертную казнь в Россиянии президентий по распоряжению Европы положил свой мораторий, меня ещё быстрее передепартируют в Штаты, где наконец и сожгут на электрическом стуле на радость народонаселениям обеих дружественных держав…
      Но и на этот раз героически умереть за правду мне не удалось. Когда меня затолкали в роскошный лимузин, я сообразил — охранка тут не при чем. Слишком красиво и круто! Значит, кто-то другой… Значит, пока казнить не станут… кому нужен сейчас писатель (кроме, разумеется, тиранов и деспотов, которых он злобно обличает)?! Часа три меня куда-то везли с повязкой на глазах, я чувствовал, что лимузин всё время тянул вверх — значит, везли в горы. И потому не удивился, когда увидел заснеженные верхушки гор, альпийские зелёные луга и леса, да изящные ворота, за которыми красовалось милое здание в стиле нью-модерн со скромной вывеской «Клиника».
      Конспирации уже не было, повязку с глаз содрали… стало быть знали, что я уже никому и ничего не расскажу. Я понял всё сразу. Отсюда вынесут только мои бренные останки — да-да, именно то, что останется после того, как из меня вырежут и высосут всё, что сможет пригодиться больным олигархам. Вообще-то, я знал, что поставка органов и живого товара из Россиянии в подобные клиники по всему миру была отлажена лучше самого лучшего швейцарского часового механизма.