Как там в Париже

      Пока шли Гугин все ныл:
      - Слушай, Михалыч, меня же моя Нелька живьем съест! Сожрет с потрохами! Прошу тебя, ну в знак дружбы нашей - давай кончать с ними!
      - Еще и не начинали, - также шепотом ответствовал Семен Михайлович, все пытаясь согнать с лица угрюмую гримасу и придать ему благодушно-приветливое выражение. Не получалось.
      - Завтра можно не считать: сборы, туда-сюда и тютю! настаивал Гугин. - Мне труба, если ей чего по списку не привезу, - он все норовил вытащить из заднего кармана брюк список, показать, хотя и прежде показывал не раз, в отеле, безопасней к нашему старику с пустыми руками вернуться, чем к ней!
      - Не вернемся! - Семен Михайлович помрачнел еще больше.
      - То есть?! - остановился ошарашенный Гугин и выпучил глаза.
      - С пустыми руками, Боря, - улыбка появилась на полных губах Семена Михайловича, - порожняком не вернемся. А по магазинам успеется еще. У меня тоже родственнички. И заказов не меньше твоего.
      Пришли. Испытательный стенд стоял посреди зала и весь так и сиял, так и поблескивал - любо-дорого глядеть было. Одних кнопок, клавиш, ручек и рычажков - не счесть. Откуда-то сбоку слышалась торопливая чужая речь с раскатистым "р", это кто-то из технического персонала пояснял назначение системы, ее достоинства. Гугин весь превратился в слух, навострился.
      Ознакомление шло минут сорок. Новый переводчик с розовым лицом переводил бестолково, путая технические термины, перевирая смысл. Даже Семену Михайловичу стало ясно, что в радиоэлектронике он, как говорится, ни бум-бум. Гугин потихонечку бубнил свое.
      - Михалыч, ты же прекрасно знаешь, любая система, а тем более в нашей-то отрасли, это же черный ящик, чтоб ему пусто было! Ведь нас чего интересует? Вход-выход! Что имели на входе и что получили на выходе - вот и дел-то всех!
      - Не тараторь, - мягко оборвал его Семен Михайлович, вникай лучше!
      - Да здесь целый институт, если запустить, год разбираться будет!
      - Не морочь мне голову, Боря, - Семен Михайлович, продолжая любезно улыбаться фирмачам, говорил в треть голоса, - и кстати, без демагогии если, - твои ребята потянули бы такую штуковину?
      - Да кто ж ее знает! - Гугин еще больше вытаращил глаза, белки яблоками выкатили. - Ежели поднатужиться, конечно, может, и осилили бы. Корпус не такой сияющий был бы, наверное, а с начинкой кое-как бы управились...
      - Так чего же?
      - Чего - чего? - переспросил Гугин.
      - Чего, говорю, не сделали?
      Гугин задрал подбородок кверху, раздул щеки.
      - А работы сколько? Начинать-то надо было лет семь назад, с нуля. Кто же знал! Нам сверху заказа не спускали... да чего теперь руками махать. Вон, все уже готово, и кнопочки блестят - только плати!
      Семен Михайлович не слушал, что там говорили фирмачи, его волновало другое - не дай бог они поймут гугинскую болтовню! Трепач! Управились бы, говорит! Пустомеля! Да куда нам со своим-то рылом в этот международный ряд! От сохи да к суперкомпьютерам? Не-е, шалишь! Кланяться надо, головушкой об пол бить да помалкивать, затаив восхищение, чтоб видели - люди понимающие, могут оценить, чтоб, если еще чего, так снова продолжить плодотворные контакты, на долгосрочной основе так сказать... А он, лопух, - сами, говорит! Да таких надо из нашего перестраивающегося общества гнать метлою! И-эх-хм, переборщил, однако, ведь молод еще, глуп, пооботрется. Но в следующий раз - не-ет, решил Семен Михайлович, больше он у меня ни ногой, мальчишка, а еще называется начальник центра испытаний!
      Время шло к обеду, пора было и в самом деле кончать с фирмачами. Да и что от них с Гугиным требуется-то - обычное техническое заключение? Так тут и сомневаться не приходится, одно слово - фирма, машииа-зверь, последний крик! Дадут они это самое заключение, отчетик составят, а уж решать - закупать или не закупать, это увольте, на это своя контора имеется. Уже под конец Гугин дал дельный совет:
      - Надо с них побольше техдокументации и проспектиков всяких вытребовать, а там у нас, в конторе, разберутся, обработают.
      Семен Михайлович с благодарностью посмотрел на своего помощника - вот и он пригодился. Самому ему как-то не приходила в голову такая чудесная мысль. Фирмачи с готовностью приволокли откуда-то два "кейса", набитых до отказа разноцветной полиграфической продукцией, рекламирующей стенд. Ударили по рукам, выпили по стопке коньяку, распрощались.
      Оставалось особо важное - магазины. Но здесь помог откуда ни возьми появившийся Пьер. К вечеру с кучей коробок, пакетов, свертков командировочные вернулись под крышу уже ставшего родным отеля, где их ожидали небольшие сувениры от фирмачей - на столиках в красивых коробках стояли видеосистемы последней марки. Семена Михайловича и Гугина это не смутило. Они переглянулись, одновременно покачали головами. После недолгих препирательств коробки унесли.
      Отвальная была на славу - Пьер не подкачал, расстарался. Но в этот раз, перед отлетом Семен Михайлович решил не увлекаться застольем, не перебарщивать, да и за Гугиным следил. Но, тем не менее, посидели всласть.
      Потом в номере паковались. Гугин суетился, вязал пакеты и пакетики, коробы и коробочки, узелки и узелочки, бубнил под нос с нескрываемым оптимизмом:
      - Получа-им, получа-им, получа-им пепси-колу, эх, получа-им, получа-им...
      - Что, заело? - оборвал его Семен Михайлович беззлобно.
      Он уже был готов. А потому, не долго думая, последний раз улегся на свою широченную мягкую кровать, натянул одеяло до подбородка. И уснул.
      Снилось ему нечто необычайно европейское, необыкновенно цивилизованное, донельзя культурное и при всем при том совершенно неопределенное, расплывчатое. Это "нечто", сверкая и переливаясь огоньками и красками, эдаким волшебным дирижаблем парило над какимто угрюмым, страшным болотом, из которого с почавкиванием и хлюпаньем высовывались то чьи-то руки с растопыренными пальцами, то заляпанные тиною головы, спины... и тут же все это исчезало, вновь с бульканьем всасывалось в трясину. Сам же Семен Михайлович, перебирая цепкими руками, полз по воздушно-прозрачной стропе вверх, к сияющему, сказочному чуду. И он бы полз быстрее, давно бы уже достиг своей лучезарной цели, но ему все время мешали, его хватали за пятки снизу, цеплялись за штанины - то некто дикий и пьяный, осатанело орущий про обмены, похожий с виду на Гугина, то какие-то чудовищные монстры с длинными граблями рук и искаженными, но знакомыми лицами коллег по министерству, а то и вообще неизвестные существа с бледными, меняющимися рожами и завистливыми немигающими глазами. Семен Михайлович отлягивался от них и понемногу продвигался, а они хватали снова и снова, цеплялись, липли, не отставали. Но Семен Михайлович не сдавался, он полз и верил, что цель близка.
      Наутро яркие коробки с видеосистемами настигли их в аэропорту и будто сами собою вползли в ненасытное чрево белоснежного лайнера.
      Подарки есть подарки. Ведь не поступились же ничем, ни на какие сделки не поддались, да в общем-то таковых и не предлагали. Так чего ж отказываться! Совесть у обоих - а как могло быть иначе - была чиста. В этом Семен Михайлович, а заодно с ним и Гугин, сомневаться не могли, не имели права. Задание выполнено. Поручения близких тоже. Никто не забыт. И все при своем. Клонило в сон, как и всегда бывает после нелегкого, но честно отработанного срока.
      А еще больше тянуло домой, на отдых после трудов праведных! И не то чтобы надоела уже эта заграница, а просто - хорошего понемножку. В этом они были солидарны. С чувством исполненного долга, обремененныемассой впечатлений, Дугин и Гугин, обгоняя стаи перелетных птиц, возвращались домой.
      Листиков привез жене ведро картошки и двух полуощипанных сизоватых куренков. Брал по совхозным расценкам, и за все про все получилось поменьше, чем в городе, почти два рубля выгадал.
      Жена была рада не столько картошке и курам, сколько самому вернувшемуся целым и невредимым Листикову. Одно уже хорошо, что не застрял там еще на месяц, да и, мало ли чего не бывает, вдруг нашлася бы какая-нибудь деревенская баба, обольстила бы простофилю, умаслила бы молочком да сальцем да и оставила бы при себе. Чем черт не шутит! Но все хорошо, что хорошо кончается.
      Листиков тоже был рад.
      - Ничего, мать, вот поднакопим деньжат, ссуду возьмем - и рванем на крестьянское житье-бытье дышать чистым воздухом! говорил он, и в глазах появлялся мечтательный блеск.
      Жена кивала, зная, что никаких "деньжат" в ближайшее время они не накопят. Ей и самой было несладко в городе, да куда деваться, тут, по крайней мере, все близко, все рядом, с удобствами! А мечты... что ж - можно и помечтать немного, все жизнь краше.
      Город оставался городом - пропыленным, суетливобестолковым и неуютным. Времени на мечтания оставалось маловато.
      Не хватало воздуха. С работы Листиков возвращался совершенно разбитым, уже не способным ни на что. В городе стояло пекло, пахло плавящимся асфальтом и раскаленными выхлопными газами.
      В конторе было чуть прохладней. Но только чуть. Бумаги спустились сверху дня через четыре после возвращения Листикова. Бумаги срочные, горящие, не терпящие отлагательства. Исполнительный начальник перепроводил всю документацию к Листикову, пометив своим неровным почерком: "Срочно в работу!", и добавив вслух:
      - Выручай, Листиков, ты у меня одна надежа! Подключай кого хочешь, даю тебе любые полномочия. Кстати, с переводчиками я уже договорился и ты не жди, пока все кончат - листик снимут - забирай, анализируй, потом в том же духе дальше. Понял?
      Листиков руками развел.
      - Ну вот и хорошо! Твори. Недельку тебе даю, по-божески.
      На том и порешили. Листиков, забрав бумаги, ушел, засел за работу.
      Неделю он корпел, не разгибая спины. Отчет получался. И все же у Листикова, когда он представлял себя на месте тех, почти незнакомых людей, что взвалили на свои плечи тяжкое бремя ответственности, да еще не где-нибудь, а в чужой стране, где все должно быть столь пугающе незнакомо, пробегали по телу мурашки. Нет, он уж лучше готов год просидеть за своим столом в конторе, не вылезая на свет божий, чем такое!
      Но работа шла. Сотрудники, знавшие, чем занимается коллега, называли Листикова за глаза не иначе, как "наш турист", перемигивались, посмеивались над ним, интересовались погодой в Европе и в каких именно злачных местах ему, Листикову, удалось там побывать. Виктор Николаевич шуток не воспринимал, ему было просто не до них. Лишь временами, отрешившись от всего земного, прямо над бумагами он вдруг впадал в забытье - и видел себя посреди бескрайнего зеленого, местами уже тронутого предосенней желтизной луга. Кругом, надрываясь, пели всяческие кузнечики и прочая насекомая тварь. Веял прохладный напоенный травами ветерок и было так привольно и легко, что... Листиков распрямлял плечи, обводил комнату пустыми восторженными глазами, чем приводил сослуживцев в неописуемый восторг. Но где им было понять его!
      Точно в срок отчет лежал перед начальником. Рядом стоял сам исполнитель.
      - Молотск! Листиков, родина тебя не забудет! - голос начальника дрожал. - Ты мне напомни при распределении премии, лады?
      Премию и благодарность получил Семен Михайлович. Не остался в стороне и его верный помощник Гугин. Всякий труд, а тем более, столь неординарный и ответственный, должен быть вознагражден и отмечен. По заслугам воздается.
      О Листикове не вспомнили, а сам он высовываться посчитал нескромным. Впрочем, с него хватало и обычного удовлетворения от проделанной на совесть работы. А если по-честному, Листиков променял бы все на свете благодарности и прочие награды на денек в том самом подшефном колхозе-совхозе. Большего ему и не надо было. Ни от кого.
      Прошло года полтора, а может и все три. Листиков еще дважды побывал "на картошке". С постоянным переездом на лоно пока не получалось. Но он и не гнал коней, знал, что дольше, чем до пенсии в городе все равно не останется. И мечта эта укрепляла его в жизни.
      Семен Михайлович также кое-где побывать успел - всякую мелочь на севере и юге европейского полуострова он и не считал даже, редко припоминал при разговорах или в беседах дружеских. Запомнился международный конгресс аж в самой Бразилии, куда его без излишней спешности доставил огромный океанский лайнер - целый белоснежный город над лазурной волной. Вот это еще куда ни шло! Семен Михайлович подумывал даже иногда над замыслом книжоночки с каким-нибудь простеньким, но доходчивым названием типа "Мое открытие..." - на месте многоточия у него мелькали названия самых экзотических и дальних стран, потом он решил, что это довольно-таки мелко, надо ведь глубже, шире, и получилось "Мое открытие мира", но и здесь, чтобы ни у кого не возникло сомнений по поводу последнего слова, он вставил перед ним еще одно, бьющее в точку - "цивилизованного"! Придумав название, Семен Михайлович успокоился и отложил работу по написанию на времена более удобные. Правда, он за это время опубликовал несколько этаких дорожных заметок, в которых со всей широтой души делился с согражданами опытом мировой цивилизации - ощущал себя при этом проводником прогресса, несущим свет в самые потаенные уголки земного шара... Бразильский конгресс прошел чрезвычайно плодотворно. Загорелый и бодрый Семен Михайлович вернулся назад полным задумок и планов.
      С обещанными Гугину "чикаго" и "лос-анжелесом" пока ничего не получалось, но они оба не теряли надежды. Зато между делом посетили Австралию, где Семен Михайлович с упоением катался на страусе, впряженном в двухколесную повозку, а Боря Гугин бурно аплодировал бесстрашию шефа, стоя за оградой и перемигиваясь с хорошенькой австралийкой. Он так и не сподобился овладеть правильным произношением имени музы, покровительницы танца и потому продолжал обращаться с ней запросто, по-панибратски, называя "тырпсихолой" - и Семен Михайлович смирился с этим. Зато Боря со всем присущим ему напором и темпераментом не уставал уверять всех, особенно после дружеских встреч, что:
      - Научно-технические обмены - отмен-ны-ы!!!
      Короче говоря, жизнь била ключом, бурлила. И Дугин с Гугиным не отставали от жизни.
      И только недалекие и легкомысленные сотрудники Листикова, даже и по прошествии времени, нет-нет да и подходили к нему с ласковой ухмылочкой на губах, похлопывали по плечу, заглядывали в глаза и спрашивали:
      "Ну что, старина, не сидится дома, все по свету мотаешься? Поделись с друзьями-то - как там, в Париже?"