С Перуном связано Перуново капище – Перынь, располагающееся на возвышенности, "горе". Существуют предположения, что Перынь – это некое женское божество, жена, любовница Перуна, то есть, "принадлежащая Перуну". Учитывая ее отношения к возвышенности, а также определенные свойства народов приспосабливать перенимаемые чужие словообозначе-ния к своему языку, что также именуется "народной этимологией", можно предположить, что слово "Перынь" было осмыслено как Пер+гынь (гыни) – "гора". Все это соответствует подобным переходным процессам. Вот и выстраивается логичное и взаимоувязанное: Перынь – Пергынь-Перги нь – фергынь – Фи-оргуни-Фьоргуни – Виргини(а) – Вирджиниа. Последние три перехода общепризнаны. Не противоречат законам лингвистики и первые. Во всяком случае, это единственное на сегодняшний день объяснение, не противоречащее логике и имеющимся данным.
      Итак, мы, разобравшись предварительно с громовержцами, пришли к простому и небезынтересному выводу, что Перун есть Перун. Но что это нам дало? Мы выяснили приблизительное место рождения "громовержца". Но ни в коей мере не проникли в его образ. Кем был этот "громовержец" в самом начале? Откуда он, вообще, взялся, ведь была же какая-то причина его появления помимо небесных гроз, которые вполне вписываются в отношения неба-отца и матери-земли и не требуют дополнительных "громовержцев"?
      Из предыдущей главы мы узнали, кто был первоначальным "чудищем". Теперь нам предстоит узнать, кто это "чудище" постоянно побивал.
      Для этого разберемся с богами-громовниками подробнее: они заслуживают внимания.
      Известный нам Ж. Дюмезиль разбил верховных богов индоевропейцев на три группы, каждая из которых занимает свой уровень в соответствии с тем социальным слоем, чьи интересы она выражает. Исходя из его концепции, мы должны признать, что Индра, Перун, Перкунас, Тор, Таран, Пирва и их коллеги у других народов принадлежат ко второму Уровню. Это боги войны, насилия, вообще физической силы. Им соответствует в людских сообществах каста или прослойка воинов, дружинников, основных защитников племени-народа, а при случае и бесстрашных налетчиков-добытчиков, нападающих на соседствующие племена или союзы племен. У индоариев такая каста называлась "кшатрии", то есть воины.
      Напомним, что первый, и высший, уровень богов выражал интересы касты жрецов-царей, в него входили боги-мироздатели и самодержцы, в основе которых лежал бог небо-отец. На третьем уровне бытовали божества – покровители крестьянства и ремесленничества, на их долю выпадали хозяйственные функции.
      Но сосредоточим свое внимание на предмете нашего исследования – на богах-воинах. Повсюду эти самые божественные воины совмещали с чисто военными функциями функцию громовержца. Характерен был и цвет этой прослойки – красный, цвет крови, цвет войны. Этим цветом как бы объединялись сами свирепые и гневные божества с их почитателями, вставшими на "тропу войны" и изукрасившими себя красной краской, татуировкой, а то и просто кровью, причем, не всегда кровью жертвенных животных, но и человеческой. В основном в эту группу на земном уровне входила, как мы писали, племенная молодежь.
      Ж. Дюмезиль считает, что представления последних восьми-девяти десятилетий о том, будто бы дружинная прослойка, состоявшая из профессиональных или полупрофессиональных воинов, начала складываться лишь на этапе возникновения раннеклассовых общественных образований, неверны. К нему присоединяется с каждым годом все большее и большее число ученых.
      И ничего удивительного в этом нет: примитивное деление совершенно разных по своему историческому развитию общественных формирований на классы есть не что иное, как очень упрощенная схема, которая не может вобрать в себя не только всего мира человеческих отношений, но даже его незначительной части. Этнографические наблюдения, археологические и лингвистические открытия, антропологические находки заставляют исследователей убеждаться в том, что даже в самых примитивных доклассовых структурах существовало, а кое-где и продолжает существовать трехчленное деление: жрецы-цари, воины, работники. И пусть отношения между ними не оформлены еще столь впечатляюще, как это мы видим в эпоху зрелого феодализма, тем не менее, они есть, на них держится племя, союз племен, этнос. Все это распространяется, безусловно, и на славян, праславян и протославян, которых обычно автоматически исключают из рассматриваемых этнических массивов, когда речь идет об истории древнего мира.
      Итак, группы или касты воинов существовали с самых незапамятных времен, были они и в каменном веке в первых человеческих сообществах, преодолевших границу, отделявшую эти сообщества от стаи-стада. Возможно, подобное деление существовало и в стае-стаде. Исследователи, занимающиеся изучением поведения животных в первичных коллективах, и в частности, человекообразных, не отрицают зачатков деления на касты. И если низшей касты, как касты работников, у животных еще нет, то "воинская каста" просматривается достаточно четко, но в самом примитивном смысле, конечно.
      Все это говорится к тому, чтобы сразу же отвести ту группу вопросов, которая с неизбежностью последовала бы, скажем, в 30-х гг. нашего столетия, да и, прямо скажем, семь-десять лет назад, – вопросов о невозможности какого-либо деления внутри доклассового общества. Теперь мы знаем точно – деление было.
      Но значит ли это, что мы ответили на наш вопрос и определили, кто послужил прообразом "громовержца"? Отнюдь нет! Сказать, что прототип бога-громовника и бога-воина – сам раскрашенный и воинственный племенной юноша, вознесшийся в мыслях и обожествивший, разумеется, не самого себя, а какую-то часть себя или представление о себе и своих соратниках, было бы не совсем точно, хотя часть емкого образа "громовержца" заключена и в этом.
      Молот Тора, палица Перуна, ваджра Индры – все это какое-то одно боевое орудие, которым быот сверху вниз или которое бросают, мечут в противника. Отбросив все наслоения и исходя из первоначальной "каменно-скальной" сущности бога, мы довольно-таки легко получим искомое – каменный боевой топор. Видимо, именно такими "ваджрами" была вооружена племенная молодежь индоевропейцев. Об этом говорит, например, и археологическая "культура боевых топоров", и множество наскальных изображений людей с булавами-топорами, оставленных на пути расселения индоевропейцев в восточном направлении.
      Изначальной территорией размещения "культуры боевых топоров" были южнорусские степи, или Северное Причерноморье, как чаще говорят в последние годы.
      Приведенных исторических данных нам на первых порах хватит. Займемся же теперь непосредственно мифологией и сопутствующими ей предметами, так как на вопрос о первоначальном носителе "ваджры" мы пока не ответили, да и с самой ваджрой разобрались лишь в самом первом приближении.
      Начнем с Тора. Как и подавляющее большинство германских богов-героев, Тор-Борр-Донар – персонаж, скорее, эпического плана. Его подвиги, приключения и похождения, скорее, напоминают соответствующие деяния какого-нибудь рыцаря Круглого стола короля Артура, чем мифические первосюжеты.
      Мы не будем пересказывать свершенного Тором, так как это выльется по большей части в бледный пересказ сочинений раннесредневековых и средневековых германо-скандинавских сказителей и записчиков. Отметим лишь еще одно его имя – древнегерманс-кое Пинра, что буквально означает "громовник" и уже приближается чем-то к общеиндоевропейскому.
      Интересен молот Тора, называемый сказителями Мьелльниром. Здесь мы видим громовержца, метателя "молний". В русском и древнегерманском словах заключается один и тот же корень, не требующий перевода. И еще – в сагах проскальзывает, что первоначально молот мыслился каменным, наверное, чем-то наподобие "боевого топора", найденного археологами. И в этом мы видим хоть какие-то следы первомифа, крохотные остатки памяти о чем-то очень далеком, канувшем в бездну времени. Больше таких следов, увы, в германо-скандинавской мифологии мы пока не находим.
      Следующий – кельтский Таран, или, как его называют иногда на латинский манер, Таранас-Таранис.
      Сведений о нем мы почти не имеем. Существует мнение, что его имя произошло от латинского "та-ранн" – гром. Но сторонники этого мнения не могут объяснить, почему кельты вдруг решили назвать одного из основных своих богов чужеземным словом. Да это и невозможно сделать, так как раннего латинского влияния на кельтов, как культурный и этнический массив, не было, а ко времени позднего влияния – времен римско-галльских войн – Тарану была, наверное, уже не одна тысяча лет, так что о "привнесении" речи быть не может. Тут же следует учесть тот факт, что все почти без исключения "привнесения" делались в направлении север-юг, ведь римские легионеры двинулись с юга на север, осваивая хорошо позабытую родину своих дальних предков, значительно позднее.
      Для нас представляет интерес один существенный момент: до наших дней дошла статуя кельтского божества, хранящаяся во Франции. Усатый и бородатый бог (вспомните описание Перуна) держит в правой руке жезл-булаву, а в левой у него зажато колесо с шестью спицами – самый типичный славянский "громовый знак", будто только что снятый из-под конька обычной русской или белорусской избы. Причем, знак этот не приближается еще к стилизованной индоарийской свастике – "колесу жизни", он более прост и понятен для человека тех времен:
      это колесо индоевропейской повозки и одновременно щит от молнии. Божество карает одной рукой, посылая молнию, или "перун", но и защищает другой, подставляя щит – "громовый знак". Эта двоичность полностью отвечает как праиндоевропейскому образу громовержца-героя, так и славянскому Перуну-Илье. "Громовый знак" подвешивался под причелиной именно для защиты избы и терема от молнии.
      Смущает некоторое несоответствие теонимов по звучанию: Перун – Таран. Есть нечто общее. Но, безусловно, это разные слова. И скорее всего слово с индоевропейским корнем было вытеснено из кельтского и заменено сходным по звучанию и смыслу словом с корнем "Тар-, Тарх-". Возможно, произошло это еще на праиндоевропейском уровне. Почему мы так считаем? Потому что однокорневые слова со значениями "гром, громовник" или же просто "ударить, стукнуть, трахнуть" вошли почти во все языки индоевропейской семьи, включая славянские и русский. Это анатолийское "тархун-тархунт", хеттское "тарху", этрусское "Тархо", кимрское "таран" и др. С этим словом могло слиться и праиндоевропейс-кое глагольное образование "тор". Оно также вошло во многие языки, например литовское "тарти" – говорить, русское "торить". Германский Top – это, по всей видимости, совмещение понятий и звучаний "Тар-, Тарх-" и "тор" в смысле "громкоговорящий-ревущий, ударяющий, пробивающий". Здесь четкое смысловое совпадение накладывается на созвучие – вспомним индоевропейское "перперти" – ударять, пропирать.
      Разумеется, следы слова-синонима и значения-синонима сохранены в первую очередь в славянских языках, в том числе русском. Это "трах, трахнуть, тарарахнуть" и все им близкие. Поменялись местами две буквы? Это явление типичное при взаимопереходе. Сопоставьте слова с одним значением, слова-перевертыши: "род-арт", "работа – арбайт". По тем же законам изменяются внешне, но остаются однозначными и "тарх-" – "трах-".
      Правда, не всегда скачут и перепрыгивают друг через друга буквы, достаточно вспомнить неизменного былинного Тарха Тарховича – старого богатыря, воевавшего с ипостасью Велеса-Волоса Бабой-Ягой, защищавшего от нее засеянные поля. Как герой первого поколения, он был обречен на уход и замену. Здесь сказалось, наверное, то, что в итоге еще давным-давно, тысячелетия назад, восторжествовало на славянских землях и среди славянских народов первичное название "громовержца" с индоевропейским корнем "пер-к", а вторичное так и осталось при нем, на вторых ролях. Правда, кое-где оно вышло на передовые позиции – возможно, при переносе, возможно, по иным обстоятельствам. Академик Б. А. Рыбаков отождествляет знакомого нам Таргитая, отца трех сыновей "скифской мифологии", с Тархом Тар-ховичем. Во всяком случае, теперь мы ясно видим, что не только имена трех божественных сыновей, но и имя самого отца имеет индоевропейское, а не иранское происхождение. И корни их – где-то в районах расселения праславян и протославян.
      Особняком стоит, а точнее, возвышается надо всеми фомовержец Индра, герой "Ригведы" и всех последующих мифоэпических произведений. Мы уже сравнивали Индру "Ригведы" с Индрой "Махабхара-ты". Разница между ними разительная. Со всеми мельчайшими подробностями описывается в последней сказочное царство Индры с фантастической ты-сячевратной столицей Амаравати – городом бессмертных, расположенным на небесах.
      "Восхитительный город", населенный сиддхами и чаранами, украшенный священными деревьями и овеваемый благовонными ветрами. Волшебный лес, оглашаемый чудным пением. Тысячи стоящих и сотни тысяч движущихся в разные стороны, летающих, управляемых мысленно колесниц богов. Сонмы мудрецов и прекрасных дев… Чего только нет в необыкновенном царстве! Сам Тысячеокий, Губитель Вритры, Губитель Балы, Держатель ваджры, Щедрый, Даритель, Полководец, Сын силы, Царь, Владыка марутов. Губитель данавов. Владыка рыжих коней, Владыка трех миров, Владыка тридцати богов, Ма-хендра. Сокрушитель вражеских твердынь, Шакра, Магхаван, Совершитель ста жертвоприношений и так до бесконечности, а попросту Индра восседает на пару со своей божественной супругой Шачи-Индрани (вспомните: Перун-Перынь) на высоченном и изукрашенном троне, озаряя величием Зал собраний.
      Фантазия сказителя, вернее, целой цепочки сказителей, все более и более расцвечивавших образ при передаче его от одного к другому, безгранична! Здесь каждый смекнет, что речь идет вовсе не о пастухе-перегонщике коров, быков и лошадей, носящем на ремне дубину-палицу. Еще бы, ведь глаз Индры – это солнце! Ни больше ни меньше.
      Личность Индры в легендах и поздних обработках не только разрослась до гипертрофированности, но и размножилась. Появилось как бы множество Индр, деяния которых не совпадают, а то и идут вразрез.
      Это дело понятное: сколько наделенных фантазией рассказчиков, столько и индр-героев. Но нам нужен, как и в предыдущих случаях, первообраз. Или, по крайней мере, нечто близкое к нему.
      Само "индра" не переводится с древнеиндийского, истоки его непонятны. Предполагают, что в корне слова заключено понятие "сила, плодородие", так же как в "ваджре" – "твердость, крепость, плотность". Возможно, и то и другое каким-то образом связано с процессом оплодотворения, с мужским началом и с самим фаллосом. Наверное, это так. Но это лишь одна из частиц образа.
      Индра – "культурный герой", он приносит в мир хаоса понятие гармонии, красоты, упорядоченности. Таких героев в мифологиях всех народов хоть отбавляй. С ними все ясно более или менее, в их основе лежит само "культурное" начало человека, преобразующего по своему усмотрению природу, вносящего в нее элемент порядка.
      Иногда Индра даже создатель Вселенной и глава богов. Но это, как правило, совмещение образов, наложение гипертрофированного в сознании людей "героя-бога" на подлинного "бога-верховника". Чем это подтверждается? Тем, что Индра наиболее антропоморфен среди прочих божеств – его явно "лепили" с человека. В деталях нам повествуют не только о его "человеческих" качествах: любви, нежности, страхе, пугливости, гневе, раздражительности, сомнениях, переживаниях, искусности, но и о внешнем его виде. Индра имеет свое, только ему принадлежащее тело, у него свои голос, рост, возраст, лицо. Он, в частности, бородат, чем напоминает нам и Тарана и Перуна. Это бог-человек.
      И именно этим своим качеством – антропоморфностыо – человекообразностью – он нам и должен запомниться.
      Лингвистически Индру сближают с его европейскими прототипами через одну из ипостасей – через Парджанью -Парчанью. Здесь также трудно что-либо сказать, так как божество "дождевая туча" иногда совпадает с образом бога-отца-неба, оплодотворяющего дождем мать-землю. И что первично, что
      вторично – Парджанья в Индре или наоборот, из самого древнеиндийского эпоса не определишь.
      Наиболее точные сведения о начальном образе может дать, конечно, "Ригведа", в которой и изложена в основном ведийская мифология – та самая мифология, созданная переселенцами-индоариями и принесенная ими на Индостанский полуостров.
      Конечно, мифология не могла появиться у переселенцев по дороге – об этом мы писали уже. Она была выношена и обрела свое лицо если не на самой прародине, то, по крайней мере, на вторичной родине, где-то в европейских краях. Как пишет энциклопедия "Мифы народов мира" в соответствующей статье, "сопоставление данных ведийской мифологии в их языковом выражении с фактами других индоевропейских традиций свидетельствует об исключительной архаичности исходных элементов ведийской мифологии". С этим надо согласиться. Но следует добавить – архаика Вед далека от подлинного "начала".
      Что мы видим в гимнах "Ригведы" и других трех Вед? Ответ однозначен: жизнь и традиции конных пастухов-кочевников, то есть, индоевропейцев в стадии их подготовки к перемещениям на дальние расстояния и в стадии самих перемещений. Более ранние признаки практически не просматриваются, хотя на них есть определенные намеки – об этом мы писали в главе, посвященной Волосу-Вале.
      Но уже на уровне Вед четко видны элементы земледельческих навыков. Предполагать, что они были приобретены в пути, наверное, не слишком серьезно. Но здесь мы вынуждены будем обратиться к иным богам, покровителям работников, то есть, к богам третьего уровня. Это не входит в нашу задачу. Мы не можем удаляться от богов-воинов.
      Итак, что же мы получили, исследуя образ Индры? Исходного типажа нет. Образ пресекается на уровне молодого воинственного пастуха, охраняющего стада и сравнивающего свою первоначальную каменную "ваджру" с молнией небесного бога, отца-неба.
      Что же касается параллелей в славянской мифологии и эпосе, их не счесть и заимствованиями не объяснить. Мы не будем на них останавливаться, так как это повлечет нас в иные сферы. Приведем один лишь пример. В легенде Индра для того, чтобы расправиться с демоном Вритрой, превращается в муравья и пробирается внутрь укрепления демона узким муравьиным лазом – результат соответствующий: демон посрамлен и побит.
      То же самое мы видим в русской сказке "Хрустальная гора". Иван-царевич, пасущий коров, которых у него крадет Змей, дождавшись темноты, оборачивается муравьем и (подобно Индре) пробирается в логово врага и там расправляется с ним. В обоих случаях почти полное совпадение сюжетов и абсолютное соответствие основному мифу индоевропейцев. "Кто у кого позаимствовал?" – такой вопрос тут же задает читатель-исследователь, обладающий поверхностностью суждений. И сам себе отвечает:
      "Разумеется, сюжет привнесен в русские сказки из индийских легенд, по крайней мере, получен через иранцев!" Каким образом могли русские сказители позаимствовать сюжет у индийцев и иранцев, такой "исследователь" объяснить не может толком. Что-то говорится о влиянии скифов на славян, об осетинах-аланах, якобы рассказывавших свои сказки славянам, и прочее, прочее, прочее…
      Между тем отголоски основного мифа ясно просматриваются в тысячах русских сказок, сказаний былин, преданий. И все эти творения родились и существуют на той земле или рядом с той землей, откуда вышли индоарии, а не наоборот. Потому вполне естественно предположить, что было так, как только и могло быть: корни у эпических произведений одни, никто ни у кого не "перенимал", никто никому не "привносил", мы имеем дело с разветвлением одного сюжета, одного мифа, одного поверья. Иван-царевич и Индра – выходцы из одного гнезда. Если один из них и постарше другого, так совсем не намного. Ну а кто постарше, мы еще разберемся.
      Хеттский громовержец Пирва, он же Перва, он же Пируа, обычно изображался конным, как и подобает индоевропейскому всаднику-переселенцу. Но вместе с тем, его имя и образ связаны с возвышенностью: скалой, горой, высоким деревом, обычно дубом. В отличие от большинства других хеттских божеств Перва, как Перун, Индра и Таран, длиннобород. По-видимому, это какая-то общая отличительная черта. А может, быть, и наглядная параллель с самим древним человеком, представлявшимся именно таковым – грозным, насупленным, волосатым, бородатым. Но зачастую Бог Грозы хеттов, Перва, изображался в виде каменной стельгили просто камня, который как бы его олицетворял. Здесь мы встречаемся с тем первичным значением, которое заключено в индоевропейском корне, – "бог скалы, камня".
      В хеттском варианте основного мифа первоначальную победу одерживает Змей. И лишь потом, в результате ряда уловок и маневров, громовержцу удается вновь сразиться с противником, но уже в более выгодных условиях, и убить его. Подобные сюжеты мы без труда найдем в славянском фольклоре.
      Один из хеттских текстов гласит: "Под небом вы (деревья) зеленеете. Лев спал с вами, леопард спал с вами, медведь же взбирался на вас. И отец мой, бог Грозы, зло отвел от вас. Быки под вами паслись, овцы под вами паслись". Так обращается хеттский царь к Трону – силе, противостоящей царю, которую он стремится изгнать, но беседует с ней. Здесь мы встречаемся с нашим "чудовищем" – с медведем-волосом. Медведь лезет на дерево – он зло. Громовержец это зло отводит. Прочие животные присутствуют в качестве иллюстрации бытия:
      быки и овцы – оберегаемые, нужные; львы и леопарды (специфика Малой Азии, с которой хетты были связаны почти два тысячелетия) – не слишком вредные, безопасные. Особое место – дерево!
      Громовержец – отец царя, царь-отец народа. Сплошные родственники по прямой линии.
      Хеттское государство пало около 1200 г. до н. э. Причиной гибели его послужили все те же переселения на юго-восток индоевропейских племен, что в какой-то мере способствовало подобным процессам и на территории будущей Греции, о чем мы имели возможность говорить. Завоевание в деталях нам пока неизвестно. Да и было ли оно – завоевание? Скорее всего происходило нечто не совсем укладывающееся в наши привычные схемы. Останавливаться на этом моменте пока не будем. Скажем другое: хеттская мифология после 1200 г. до н. э. уже практически не развивалась, то есть, она в какой-то мере донесла до нас отголоски архаики без слишком толстого слоя поздних напластований. Поэтому так четко видна картина.
      Для понимания первичного сюжета она нам дает достаточно много. Мы наблюдаем ситуацию, которая полностью отвечает основному мифу в его начальных стадиях, а также полностью укладывается в рамки дуалистических представлений и в бытующую в сознании древнего человека картину мира. Разумеется, "громовержец" в данном случае вовсе не отец-небо, не Верховник, безразличный к человеку, а герой, защитник человека.
      Далее вкратце расскажем о балто-славянских богах-громовниках. Эти мифологические персонажи и у славян, и у балтов необычайно схожи. А если быть точным, то это один и тот же бог, раздвоившийся с разделением балто-славян, которые были две с половиной тысячи лет назад одним народом с одним языком.
      Можно было бы предположить, что балтский злемент в сообществе более древен и исконен, так как мифологические образы сохранены лучше именно в балтской мифологии, и в частности, такой основополагающий образ, как Перкунас-Перун. Но это не так. Причина здесь совсем иная. Восточные славяне, русские, приняли христианство тысячелетие назад – в 1988 г. мы отмечали этот поистине грандиозный юбилей. В том же году более скромно, почти без церемоний и без сообщений в печати, отмечалось шестисотлетие крещения Литвы.
      Разумеется, Литва фактически была знакома с христианством значительно ранее, так как Русь привнесла православие на ее земли еще в Х в., да и затем после обособления Литовского княжества, произошедшего в результате вторжения Батыевых полчищ и ослабления Руси, государственной религией в этом княжестве, как, впрочем, и государственным языком и государственной системой управления, были соответственно русское православие, русский язык и русская система. Но в отличие от католических миссионеров русские православные иерархи, да и сами власти, не внедряли веру огнем и мечом среди литовского населения.
      На четыреста лет дольше сохранялись в литовском народе языческие представления. Потому они и дошли до нас в первозданном виде. В те времена, когда русское население в большей или меньшей степени было вовлечено в общемировые процессы, про соседей русский летописец XII в. писал: "А литва носу из болота не кажет и на пни молится". Под "пнями" подразумевались деревянные языческие идолы.
      На первый взгляд такое высказывание русского хрониста может показаться кое-кому не совсем тактичным, но для того времени отражение реальности в самых простых, незавуалированных словесах было делом вполне нормальным – вспомним хотя бы, что русские летописцы со значительно большей иронией, сарказмом, а то и просто недоброжелательностью отзывались о самих русских, не блюдущих христианских обычаев, – они и "бесовские игрища творят", и "звериньским образом живут".
      Четыреста лет – срок относительный. Если мы рассуждаем о событиях 10-8-тысячелетней давности, то его можно и не брать в расчет. Для 3-4-тысяче-летних глубин это уже солидный период, который не выкинешь запросто так из хронологии. Ну, а для средневековья это целая эпоха: четыреста лет чистой народной языческой памяти – не шутка!
      Литовские "перкунас" в значении "гром", "перку-ниа" – гроза, "перкунуоти" – греметь – это, разумеется, производные от теснима "Перкун-ас", а не наоборот. По описаниям несохранившихся изображений, Перкунас, так же как и прусский Паркунс, выглядит разъяренным, атлетического сложения человеком зрелого возраста с густой длинной бородой.
      В основном же Перкунас предстает перед нами как герой сказок и народных песен. В них он является слушателю грозным и почти всемогущим, но добрым персонажем. В христианских же хрониках XIII-XVI вв. Перкунас всегда изображается злым духом, дьяволом или одной из его разновидностей – и это естественно, в русских летописях и богословских работах того же и более раннего времени языческие божества, включая и Перуна, рисуются или неодухотворенными "деревяшками", "пнями", или же злокозненными бесами. И потому подход к христианским сочинениям по части показа в них языческого элемента должен быть в высшей степени критическим.
      Из фольклора Перкунас, Паркунс и прочие разновидности фомовников балтской мифологии не просто антропоморфны, но и человечны в самом прямом смысле этого слова. Они как бы выступают посредниками между бездушными и всесильными "вер-ховниками" и людьми, всегда защищая людей, наказывая лишь неправедных из них, но помогая и оберегая достойных. И здесь характерно, что Перкунасы, не жалея ни сил, ни времени, гоняются, за "чудищами" Велинасами-Велнясами-Волосами. Как бы те ни прятались, кем бы ни оборачивались, расплата их обязательно настигнет. Бог-заступник вершит справедливость.
      Мы уже говорили, кем оборачивались "чудища", чтобы отвести от следа. Сейчас подчеркнем лишь
      одну особенность. Из животного ряда противник "громовержца" может выбрать практически любой образ: голубя, змеи, ягненка, коровы, щуки. Он может обернуться, в конце концов, человеком. Но никогда – медведем! Почему? Потому что медведь и есть ипостась Велинаса-Волоса, это и есть он сам – а в самом себе не укроешься, не обманешь таким "перевоплощением" преследователя.
      Балтский фомовник использует самое разнообразное оружие. Но, как и повсюду, мы четко видим, спускаясь по временной шкале вниз, как оно меняется: пули, лук и стрелы, бичи-розги, меч, молот, палица-булава, камень. Конечно, любое оружие сравнивается с молнией, с оружием бога неба-отца. Но исходное, как совершенно ясно высвечивается, – камень. Да, это именно из каменного века. Это не простой камешек в руке мальчишки.
      И здесь надо вспомнить, что один из самых излюбленных и древних мотивов индоевропейской мифологии – это "каменное небо". И не просто этакий твердокаменный небесный свод, на котором закреплены луна, солнце, звезды, а "небо", то есть, некая доступная возвышенность, где хранится запас камней бога-громовержца, "небо" – кладовая самого простенького, но изрядного числом оружия.
      Мы рисовали картину мира, где вершина, "небо", – это крона мирового древа. Прототип "древа" – обычное дерево, а иногда и просто возвышенность – "скала", "гора", "большой камень". На небе "камни", подобные молнии. Внизу – "чудовище" – божество, никогда не имеющее человеческого облика, всегда страшное, зловредное, опасное. В нашем случае это медведь, "лезущий на дерево".
      Примерно такова изначальная картинка. Кто же может в данном случае выступать в роли "громовержца", заступника? А тот, кого всегда изображают антропоморфным, и никак иначе, – человек.
      Да, громовержец-герой – это именно человек, укрывающийся со своими близкими, детьми на вершине дерева. Ему не страшны ни "леопарды", ни "львы" в этом убежище. Он не боится ни волков, ни кабанов, ни прочих обитателей леса. Ему страшен только лишь "бог смерти и загробного мира" – "волосатый" медведь, способный настичь его повсюду. Остальные запоминаются постольку, поскольку с ними можно сосуществовать безбедно, подражая им, как волкам, например.
      От медведя можно укрыться лишь на вершине дерева или скалы, да не просто так, вскарабкавшись на дерево, так медведь достанет, а накопив в укрытии – шалаше или гнезде меж ветвей (то есть, на "каменном небе") – большой запас крупных камней. Вот она, изначальная "ваджра-мьелльнир"! Камень! Тот самый, что за историю человеческую или, вернее, предысторию из поколения в поколение спасал миллионы человеческих жизней.
      Тут же оговоримся, что речь идет о предках индоевропейцев, о местах их обитания: ведь у жителей пустыни, скажем, или у индейцев Амазонки, существовавших и существующих в иных условиях, и легенды-сказы иные.
      Выискивая истоки героя-"громовержца", мы с вами забрались в доисторические дебри. Но это ничего не меняет – праиндоевропейцы не на пустом месте появились, так же как и славяне, о которых мы уже говорили, не из воздуха возникли. И герой-камневер-жец, может быть, один из самых древних образов, не только неолитических, мезолитических, палеолитических, но вполне возможно, что и из тех, что пришли к человеку еще из дочеловеческого или предче-ловеческого бытия. Ведь подобным образом защищалась – и именно от вездесущего медведя-верхолаза – человекообезьяна, да и обезьяна – мы знаем, что наши четверорукие меньшие братья и доселе используют такую тактику. И представьте себе, как выглядит могучий и бесстрашный вожак стаи в ее глазах, когда он меткими и сильными, молниеносными бросками камней отбивает нападение подбирающегося к самкам и детям медведя! Это же герой, это полубог!