Когти погрузились еще глубже в его тело. И Чудовище издало тихий стон. Оно не могло больше говорить. Но и кричать, визжать, биться, просить пощады оно не собиралось. Смерть надо было встретить достойно.
      - Ты еще жив, милейший? - ехидно спросила паучиха.
      - Жив! - отозвалось Чудовище.
      Оглушительный скрежещущий смех заполнил помещение.
      - Ну так поживи, поживи еще немного. Помучайся, родимый! Тебе не так уж и долго осталось - часиков через пять мне пора будет кормить моих очаровательных малюток. А пока поживи!
      Когти чуть вышли из тела, давление их ослабло.
      - Как ты себя чувствуешь, дружок?
      - Прекрасно!
      Чудовище еле дышало, ему было больно вздохнуть - все горело, кололо, резало внутри, будто там орудовала тысяча безжалостных дьяволят.
      - Ты не устал?
      - Нет!
      - Ну, тогда мы продолжим!
      Когти вышли из ран наружу - как заостренные и шипастые гарпуны, они раздирали внутренности при этом движении. Но они вышли!
      - Сейчас мы передохнем минутку и снова начнем, милейший!
      Когти уперлись в неповрежденные участки кожи и тела. Вот-вот они должны были вонзиться в него. Чудовище поняло, что оно не выдержит пяти часов! Оно и получаса подобной пытки не выдержит! Но оно молчало. Оно готовилось. Ждало. Напрягая все силы, собирая мужество и волю, чтобы не застонать, не заорать от лютой боли.
      В голове у него стоял туман. Мозги отказывались выполнять свою работу, они оцепенели, они одеревенели и превратились из мыслящего вещества, в вату, в груду мочалок, свитых, переплетенных, мертвых... И все же сквозь этот туман, преодолевая одеревенелость и оцепенелость, пробился слабенький знакомый голосок:
      - Ну что это такое! Опять, Биг?! Стоило мне только заиграться с этими простаками-посельчанами, и ты влип в новую историю! Нехорошо, Биг! Это просто непорядочно!
      Чудовище молчало. Ему казалось, что это лишь бред, галлюцинации. Ведь никакого чуда быть не могло, его ждала смерть. Смерть и ничего более!
      - Ты здорово влип, Биг! Не знаю даже, смогу ли я выпутать тебя из этой истории! - проговорил в мозгу Отшельник. Теперь его телепатический сигнал звучал яснее, отчетливее.
      Когти начали сжимать тело. Но они еще не прорвали кожи та напряглась, вздулась, она вот-вот могла лопнуть в местах нажатия. И тогда новая боль, новая пытка.
      - Я не могу тебе помочь! Я не могу тебя освободить! Но я могу собрать воедино все защитные силы твоего могучего организма! Они есть, Биг! Ты веришь мне?!
      - Верю, Отшельник! - прошептало Чудовище. - Верю!
      Паучиха громово захихикала.
      - Да ты никак бредить принялся, милейший! Ну сейчас мы тебя освежим!
      Когти надавили чуть сильнее. Вот сейчас, еще немного и из-под них брызнет изумрудная кровь, они вопьются в мясо, в вены, в артерии, в легкие, в нервные узлы...
      - Ты непроницаем, Биг! Твоя кожа стала броней, Биг!!! голос Отшельника звучал уже не только в мозгу. Им была наполнена вся Вселенная. Но это лишь казалось Чудовищу.
      - Нет такой силы в мире, которая пронзит твою титановую обшивку, Биг! Ты не живое существо, ты стальной монстр! ты бронированный корабль, который выдерживает давление в миллионы атмосфер! Ты не-побе-дим, Биг!
      Чудовище почувствовало, что когти надавили сильнее, что паучиха жала, сжимала его тело, напрягая все мышцы, что она уже не играла с ним будто кошка с мышкой, что она начинала свирепеть. Но оно чувствовало и другое: игольно-острые концы когтей не могли проткнуть его плотную волдыристую кожу - она превратилась в броню. Когти скрежетали по этой броне, скользили, один обломился с треском... но ни на миллиметр они не проникли внутрь!
      - Держись, Биг! Я помогаю тебе! - прозвучал опять голос Отшельника.
      - Я держусь! - ответило Чудовище. Оно вновь обрело волю к жизни. Оно хотело драться за свою жизнь. Но оно было бессильно против этого исполинского механизма смерти. И надолго ли могло хватить его защитных сил, надолго ли могло хватить самого Отшельника?! Ведь тот был слаб! Чудовище помнило все очень хорошо - и его высохшее тельце, и огромную распухшую голову, и то, что он был почти недвижим. И все-таки надо было бороться за себя. Надо бороться!
      Еще один коготь с хрустом сломался.
      - А ты крепкий орешек! - зло проговорила паучиха. И резким движением головы скинула железную решетчатую маску. Заостренный клюв навис над Чудовищем. Глаза паучихи из холодных, стальных превратились в безумно-дикие, пылающие желтым пламенем, это были глаза убийцы.
      Голова откинулась назад, для размаха, клюв сверкнул вороненым тусклым блеском и пошел обратно, набирая скорость, силу, тяжесть для удара...
      И в этот миг совершенно неожиданно правый глаз, выпученный, страшный, огромный, взорвался, словно его разнесло изнутри неведомой силой. Кожу Чудовища забрызгало желтоватой студенистой дрянью. И только тогда раздался звук:
      - Тра-та-та-та-та!!!
      Чудовище еще ничего не поняло, когда то же самое произошло с левым глазом - его расплескало, разбрызгало в долю секунды. Теперь обе огромные глазницы были пусты, безжизненны. Голова вместе со смертельным своим орудием - острейшим тяжеленным клювом - свесилась набок. Жижа потекла из глазниц на пушистый ковер пола.
      И только тогда боковым зрением Чудовище увидало стоящего на коленях Хенка. Он сжимал обеими руками пулемет. И продолжал стрелять по этим пустым, безжизненным глазницам. Он еле держался, его водило из стороны в сторону, лицо было меловым, под глазами синели большие набрякшие круги... Но он стрелял и стрелял. До тех пор, пока магазин пулемета не опустел. Вместе с последней пулей, вырвавшейся из ствола, Хенк выронил пулемет, упал навзничь.
      - Осторожно! - пророкотал голос Отшельника.
      Чудовище почувствовало, как ослабло давление когтей, ного-лап. Оно выпало из них мешком, шлепнулось на заросший пол. И тут же сверху на него обрушилось огромное серо-желтое брюхо. Лишь врожденная реакция помогла Чудовищу, спасла его - оно увернулось в самый последний миг.
      Собрав остатки сил, чудовище дернулось, вырвалось. И рухнуло рядом, сознание оставило его.
      И снова - качалась люлька, пела колыбельную мать, и несли теплые игровые вслни... куда несли - неизвестно, лишь покачивало, мягко, приятно, усыпляюще. А петом и это пропало. Навалилась свинцово-черная пустота. Навалилась, прижала, лишила всего.
      Когда Чудовище очнулось, над ним стоял Хенх. Он был не таким бледным как раньше, лишь круги под глазами остались.
      - Ну что, продрыхся, приятель? - спросил он.
      Чудовище не ответило. Оно еще не понимало, где сон, где явь. Голова была пустой и невесомой. Но когда оно перекатило глаз назад, оглянулось и увидало ужасающие останки исполинской изуродованной паучихи, память вернулась. И все стало на свои места.
      - Чего молчишь? - заволновался Хенк.
      - Там, наверху, в гнезде, - медленно, вразбивку проговорило Чудовище, - детеныши этой твари! Надо бы их передавить!
      Хенк задумался.
      Чудовище медленно приподнялось, встряхнулось.
      - Но это же детеныши... - неуверенно начал Хенк.
      - Неважно! - проворчало Чудовище.
      Оно уже уцепилось щупальцами за нити-водоросли.
      - Нет, Биг, не стоит! Ты потом будешь жалеть!
      Чудовище выпустило упруго-мягкую зелень. Расслабилось.
      - Хорошо, - проговорило оно, - тогда пошли отсюда скорее! А то и меня навроде вас всех начинает тошнить!
      - Пошли! - согласился Хенк.
      Бубу только за смертью было посылать! Он ушел и как в воду канул. Хреноредьев сидел, поджав деревяшку под жирную задницу, и ныл:
      - Ни стыда, ни совести, едрена-матрена. А еще избранник! Не, Хитрец, надо нам промеж себя главного выбирать, а Чокнутого - к едрене фене, в отставку!
      Вся маслянисто-жирная, расплывшаяся рожа Хренорсдьева была красна от сока ягод, которых он на поляне не оставил ни одной штучки даже на развод... Хреноредьев обожрал все вокруг, не брезгуя молоденькими листочками, гусеницами, жучками, двумя невесть как попавшими на полянку пиявками и мышкой-норушкой, которую он проглотил от алчности целиком, не пережевывая.
      - Не-е, с такими чокнутыми избранниками нам не по пути, Хитрец, они нас с тобой угробят, а сами и смоются, едрит их наперекосяк!
      Пак лежал в засаде и помалкивал. Он выжидал жертву. И его больше не манило бездонное небо. Он присмотрелся к этой голубой пропасти, привык. И теперь всякий раз, поднимая голову, он видел совсем иное - не лазурь и сияние солнышка - а пепелище, скукожившуюся телогрейку, дымы над поселком и бьющуюся в агонии Эду Огрызину.
      А потому, когда за кружевом листвы показалась двуногая вытянутая фигура, Пак, не раздумывая, нажал на спусковой крюк.
      - А-аау!!! - раздался короткий вопль.
      И через полминуты на поляну выполз Буба. Он держался рукой за ухо. Из-под ладони сочилась кровь. Хреноредьев шепнул Паку:
      - Ты б его дострелял, что ли! Чего етому избраннику мучиться!
      Пак треснул Хреноредьева железякой по башке. Хотя надо было бы треснуть за промашку самого себя.
      - Ну и как знаешь, едрена! - не обиделся Хреноредьев. - А только я скажу, что он опять все забаламутит! Лучше бы его кокнуть!
      Буба выразительно поглядел на Пака, но не стал выяснять отношений - Хитрец все еще сжимал в руках трубку, мог ненароком прострелить и другое ухо.
      - Ну и чего ты там разведал? - ехидненько поинтересовался Хреноредьев.
      - Военная тайна! - важно промолвил Буба.
      Хреноредьев разинул беззубый рот.
      Паку тоже не понравился ответ.
      - Чего дурака валяешь! - сказал он строго.
      Буба внимательно посмотрел на окровавленную ладонь, потом другой рукой потрогал продырявленное ухо, сморщился как гриб-перестарок, сплюнул под ноги.
      - Нету там ни хрена! - сказал он беззаботно.
      - Ну, я тебе нос отгрызу! - взъелся Хреноредьев. Пак оттолкнул инвалида локтем.
      - Как это - ни хрена?
      - А вот так, ни хрена, и все!
      Инвалид пригорюнился, заплакал, снова уселся на собственную же деревяшку. Он не мог переносить этих бесчисленных оскорблений, этих обыгрываний на все лады его вполне симпатичной и милой фамилии. Но что было делать! Тут даже самый "компанейский мужик" сомлеет.
      - Врешь! - лицо Пака скривилось.
      - Ей богу, не вру!
      - Врет он! - заорал Хреноредьев снизу. - Врет, едрена!
      Глаза у Бубы стали совсем безумными.
      - Ты, придурок старый, пораскинь остатками своих куриных мозгов, на хрена мне врать?!
      Инвалид начал рвать на себе майку под комбинезоном. Его волнение грозило перерасти в истерику. И Пак еще раз дал ему трубкой по башке.
      - Чего ты его все время по чану лупишь?! - заорал Буба. Он и так ни хрена не соображает, а после этого и вовсе охренеет!
      Хреноредьев встал. И прищурившись, исподлобья, уставился на Чокнутого.
      - По-моему, - сказал он тяжело и весомо, словно превозмогая в себе что-то, - по-моему, Буба предатель и вражеский лазутчик.
      Пак оглядел Хреноредьева так, как будто впервые его увидал.
      - Не зыркай, Хитрец! Я давненько наблюдал, едрена кочерга, за этим недобитком. Точно тебе говорю, враг! Подосланный он!
      Чокнутый провел ладонью по лицу и перемазал его сверху донизу собственной кровью, теперь он стал похож на свирепого, но оплешивевшего и окончательно спятившего индейца, который прямо в сию минуту встал на тропу войны.
      Но Хреноредьева трудно было взять голыми руками.
      - Ну-у, - протянул он, - что я тебе говорил, едрена?! Или ты, Хитрец, чутье потерял? Ты погляди, кто перед тобою стоит?! Это ж контра, едрит его благородие!
      - Ты, Хреноредьев, гусеницами обожрался, вот и спятил! заявил Буба.
      Но Пак начинал чувствовать к Чокнутому непонятную, не осознанную еще ненависть. Он поддался инвалидову настроению.
      - Руки! - резко выпалил он.
      - Чего-о?
      - Руки в гору!
      - Придурок...
      Пак пальнул над самой головой Бубы.
      - Руки, падла!
      Чокнутый неторопливо задрал над головой свои костлявые грабли. Челюсть у него отвисла.
      - Обыщи, - приказал Пак Хреноредьеву.
      - Это мы в момент! - ответил инвалид и засуетился вокруг Бубы, обшаривая его.
      - Точно, придурки!
      - Молчать, вражья морда!
      Пак не спускал глаз с лазутчика. Он готов был прикончить его при малейшем движении. Да, бдительность и еще раз бдительность! И как он забыл об этом! Прав Хреноредьев, проморгали врага и шпиона, но не беда - вперед наука!
      - Нету ничего! - доложил инвалид, закончив кропотливое дело. - Видать, припрятал, гад!
      - Ну чего я припрятал? - возмутился Буба.
      - Чего надо, то и припрятал! - пояснил Хреноредьев тоном, не терпящим возражений, - У-у, контра недорезанная!
      Глаза у Бубы бегали как у воришки, пойманного на месте преступления. Но он ничегошеньки толком не понимал.
      - К дереву! - скомандовал Пак.
      Хреноредьев толкнул Бубу кулаком в грудь. Пришлось тому подчиниться. Он встал спиной к дереву, прислонился к шершавой коре.
      - Так, значит, там нету ничего? - повторил вопрос Пак.
      Буба покосился на Хреноредьева и дипломатично ответил:
      - Абсолютно ничего.
      Хреноредьев меленько засмеялся - противно, разливчато.
      - Что и требовалось доказать, едрена-матрена! Враг! Скрывает что-то!
      - Потом будешь разговоры разговаривать, - разозлился Пак. - А сейчас снимай с него ремень и руки вяжи!
      Хреноредьев исполнил требуемое моментально. Теперь Буба стоял истуканом, со связанными за деревом кистями рук. Он так и не врубился в ситуацию, так и не осмыслил происходящего - и чего эти придурки, недоумки, дерьмом набитые, обалдуи, собираются вытворять?! Может, они его разыгрывают? А может, чокнулись здесь, пока он по округе шастал?! Все для Бубы было странным.
      - Придется пытать! - зловеще проговорил Хреноредьев, скрипя деревяшками-протезами. - Тогда, едрена, как миленький сознается!
      Для начала он ткнул Бубу кулаком в живот.
      - 0-ойей!!! - выкрикнул тот. И дал Хреноредьеву такого пинка своим длинным мосластым костылем, что бдительный инвалид отлетел на середину поляны.
      Пак чуть не нажал на спуск. Клешни у него дрогнули, совсем малого усилия не хватило для того, чтоб железяка выплюнула из себя малюсенький кусочек свинца и чтоб тот продырявил Чокнутого насквозь.
      - Отвяжи-и! - потребовал Буба.
      - Вот сознаешься, тогда и отвяжем, - мрачно сказал Пак.
      - В че-е-ем?!
      - В чем надо!
      Хреноредьев приковылял к дереву. Но подойти вплотную к привязанному не решился.
      - Как же мы ету контру пытать будем? - спросил он в замешательстве, почесывая набитый Паковой железякой затылок. Вот незадача, едрена!
      - Я тебя, придурок, сам запытаю! - процедил Буба.
      - Разговорчики! - встрял Пак.
      И немного помолчав, добавил с изрядной долей нерешительности:
      - Может, он того - и в самом деле невиновен, а?!
      - Невиновен я! - бодро заорал Буба. - Пак, малыш, Хитрец ты мой разумненький, ты вспомни, кто всех призывал покаяться, а?! Кто народ спасал от беды?! Ну неужто бы враг и лазутчик стал бы таким делом заниматься?! Ну, подумай же?!
      - К покаянию он точно, призывал, - согласился Хреноредьев. - Но для надежности, едрена вероятность, его все же следует уконтропупить! Я так рассуждаю, Пак, в природе и сообществе гражданском от етого дохляка ничего не убудет, точно ведь?! А порядку и благонадежности прибавится, едрена! Так что, для надежности надо, Пак! Мы не имеем прав быть добренькими!
      - А на коленях грехи отмаливать кто звал, а?! - не сдавался Буба. - Кто вас к спасению звал, кто на себя первый удар принимал?!
      - Кто, кто! Не ты, Чокнутый! А наш доблестный обходчик, передовик папаша Пуго принял на себя и первый, и последующие удары судьбы, так-то, едреный ты возвращенец!
      - Может, и впрямь его шлепнуть? - засомневался Пак. Верно инвалид говорит, не убудет!
      Кругом порхали какие-то небесные пташки, пели, чирикали. Одна капнула Бубе на плешь. И он плаксиво сморщился. Подступающий к нему с корявой дубиной в руках Хреноредьев укрепил в мыслях.
      Буба созрел.
      - Все! Сознаюсь! - торжественно произнес он. - Но прошу учесь, сознаюсь сам, добровольно, без давления и физического воздействия. Да, дорогие посельчане и сотоварищи, я матерый враг, двурушник, лазутчик, предатель, провокатор, шпион и диверсант!
      Хреноредьев вместе со своей дубинкой шлепнулся на мясистую задницу.
      - Едрена простота! А мы ж ему, гаду, во всем верили! Мы ж его дважды на ответственные посты избирали! А он?!
      У Пака в голове помутилось. Все перемешалось в его мозгу - и покаяния массовые, - и клятвы, и мольбы, и признания Бубы, и треск горящей трибуны, и упорхнувшие в неизвестном направлении голуби мира, и предупреждения карлика-мудреца все!
      - Ежели вы сей минут не заткнетесь, - сказал он, наливаясь злобой, - я вас обоих к едрене фене! Укокошу, гадом буду!
      Хреноредьев погрозил ему обрубком пальца.
      - Не-е, Хитрец, тут железные нервы нужны! Иначе он нас заново обдурит! И сдаст врагам тепленькими!
      - Прошу предать меня всенародному презренью, покарать сурово и на первый раз простить, - предложил Чокнутый.
      - Больно мудрено загнул, - сказал инвалид. Пак его остановил, сунул железяку под нос, чтоб не возникал. Задумался. Думал он минут шесть с половиной, потом молвил:
      - Не-е, Хреноредьев, в словах этого врага есть доля правды. Первым делом мы его предадим...
      - Как его?! - привстал Хреноредьев.
      - ...презрению предадим! - пояснил Пак. - Ты его презираешь?
      - Презираю, едрена вошь! - твердо произнес Хреноредьев. Как шпиона, врага, лазутчика, диверсанта и оскорбителя честных людей презираю Бубу Чокнутого до глубины своей бездонной души. Все!
      - И я его презираю! - сказал Пак. - Значит, с первым делом мы совладали, презрению его предали, верно?
      - Верно, - вздохнув, согласился Хреноредьев.
      - Конечно, верно, - подытожил сам Буба.
      - Теперь нам остается что?
      - Что? - переспросил туповатый инвалид.
      - Покарать! А потом простить! - разъяснил умный Пак.
      - И это дело!
      - Только быстрей давайте! - Бубу охватило нетерпение.
      - Ладно, щя мы тебя покараем, - Пак почесал голый лоб, поглядел по сторонам. - Ну, Хреноредьев, чего встал? Давай карай!
      Хреноредьев понял все так, как, наверное, и следовало понять. Он поднял свою огромную дубину. Размахнулся. И ударил стоящего у дерева Бубу Чокнутого прямо по макушке. Тот лишился чувств, голова его свесилась на грудь, ноги подогнулись.
      - Покарали, - произнес Хреноредьеа важно, с чувством выполненного долга.
      - Покарали, - как-то смущенно согласился с ним Пак.
      Они посмотрели друг на друга.
      - Ну, а когда прощать-то станем, едрена-матрена? - задался вопросом Хреноредьев.
      Пак снова почесал лоб.
      - Погодим немного, - сказал он, все взвесив и разложив по полочкам, - вот прочухается, тогда и поглядим, прощать его или нет.
      - Разумное решение, едрит мя по башке! - заключил Хреноредьев Он был уверен, что Буба не очухается никогда. А если и очухается, так уж точно чокнутым!
      - И все же мы с тобой, хрен старый, поспешили! - сорвался вдруг Пак. - Такого общественника обидели. Ну и что, что он враг и лазутчик, старая ты хреноредина, зато душа-то какая была?!
      Хреноредьев выпучил рачьи глаза и набросился на Пака с кулаками. Но не успел первый удар обрушиться на выпуклую Пакову грудь, как Хреноредьев вдруг замер, позеленел, схватился за сердце. И шмякнулся как подкошенный на траву.
      - Ты чего? - заволновался Пак.
      - Помираю, - синюшными губами простонал Хреноредьев, - От незаслуженных обид и оскорблений помираю, едрена...
      Пак видел, что трехногий инвалид не шутит, что дела его плохи. Но ему до того надоела вся эта бестолковая возня и суета, из которой складывалась его непутевая жизнь, что он вместо того, чтоб оказать хоть какуюто помощь, отвернулся, плюнул под ноги. И пошел резким, все убыстряющимся шагом к той самой далекой лужайке, на которой резвились туристы мужчины, женщины, дети. На ходу он встряхнул железяку, выставил ее стволом вперед. Бить! Всех подряд бить! Убивать! Одного за другим! Без жалости и пощады! Как мокриц поганых! Как слизней!
      - Приидут праведны-е! - послышалось из-за спины. Это прочухался Буба Чокнутый. - И настанет судный день и час! И возопят грешники-и! И содрогнутся их души, ибо откроется их взорам геена огненная, и встанет над ними страж небесный с мечом в руках! И ниспошлется на всех, едрена-матрена, кара!
      Пак не оборачивался. Он знал, что будет делать. И ему было наплевать на всяких там Чокнутых и на их проповеди. Хватит! Наслушался! Вот когда этот мир заволокет точно такой же пеленой, когда потянутся дымы от земли к небу и от горизонта к горизонту, закрывая все, когда ничего, кроме труб и краников, не останется в этом мире, а всех успокоившихся будут в нем отволакивать к отстойнику, когда придут и сюда охотники, чтобы охотиться за беззащитными жертвами, тогда и он отбросит ненужную железяку, вздохнет спокойно, встанет на колени и будет каяться хоть до конца света, будет разбивать лоб о грунт, глину, полы, паркеты, мостовые, днища труб... А пока... Пока он будет сам карать. И не найдется такой силы, чтобы остановила его. Нет ее в этом мире - ни по одну сторону барьера, ни по другую!
      Он вскинул железяку к плечу, поймал в прицел крохотную девочку, подождал, когда ее головка замрет хоть на миг, дождался и нажал на спуск.
      - Ну все, хорош! - произнес усталый голос совсем рядом, будто из-за плеча. - Пошалили немного, поиграли, и хватит!
      Пак на мгновение ощутил невесомость. Ему показалось, что он падает в это бездонное небо, что сн тонет в его пучинах. Пак даже закрыл глаза, зажмурился, что было мочи, сжался в комок, съежился. Но трубки он не выпустил.
      - Всех призываю я к покаянию! В последний раз, едрена-матрена, ибо грядет расплата! - провозгласил кто-то Бубиным голосом.
      Пак открыл глаза. Прямо посреди каменного пола стоял на коленях Чокнутый. Он вздымал руки к потолку и вопил без умолку. Похоже было, что он все-таки спятил - и на этот раз окончательно.
      Хреноредьев, живой и здоровый, сидел рядышком, с недоумением вертел головой, он был румян и весел.
      После ослепительного, чистого, ясного, прозрачного мира казалось, что в пещере стоит мрак. Да, это была пещера карлика-отшельника. И все стены ее были каменными, непроницаемыми.
      Сам Отшельник сидел на своем грубосколоченном столе и смотрел поверх голов. Ввд у него был отрешенный. Но когда он начал говорить, Бубин надрывный глас сразу куда-то запропастился, исчез.
      - И с этим вы собрались идти в мир? - спросил Отшельник.
      Ответа он не дождался. Да и что ему можно было ответить.
      - Сла-авненькие ребятки, сла-вненькие!
      - А с чем они пришли к нам?! - сурово спросил Пак. И добавил, совсем зло добавил: - Может, ты за их воспитание возьмешься?!
      Глаз Отшельника подернулся пеленой.
      - Я вижу, вы созрели, - сказал тихо. - Ну что же, пора!
      - И-ех, обдурил нас! А мы-то и поверили, едрена простота! - пожаловался Хреноредьев.
      - Это была маленькая проверочка. И вы ее не выдержали! Ни по каким статьям не выдержали! - сказал Отшельник. - Но это ровным счетом ничего не значит. Я вам не судья! Это вон Буба ваш все о судьях-то толкует, а я не берусь судить. Не мной этот мир создан, не мне и менять его. Так что. Хитрец, не собираюсь я вас воспитывать, была нужда! Хотел помочь, да вот не получается! Что же делать-то, как быть?! И здесь я призадумался, чего это я за вас-то решаю, как, мол, быть, то да се, третье да десятое... А катитесь-ка вы отсюда без всякой моей помощи!
      Пак взглянул на него исподлобья,
      - Как же мы без помощи твоей сквозь стену пройдем?
      - Не надо сквозь! Я вам ходы покажу - и гуляйте. А хотите, так назад возвращайтесь, воля ваша!
      - На все воля всевышнего, - поправил его Буба и выкатил налитой безумный глаз.
      - И ты, дружок, не притворяйся! Не такой уж ты и чокнутый!
      Отшельник подтянул ко рту-клювику трубочку, присосался. Банка пустела, далеко не первая банка. В огромной голове бурлило, переливалось что-то, какие-то вихревые потоки гуляли в глубинах полупрозрачного непостижимого мозга. И колыхалось еле заметное розовое сияние вокруг головы. Дышал Отшельник тяжело, с присвистом. Наконец оторвался.
      - Как же мы дорогу-то найдем? И где выход? - спросил Пак.
      - Был бы вход, Хитрец, - промолвил Отшельник, - а выход всегда отыщется.
      Хенк бодрился, старался держать спину прямой. Но все это было напускным. Его шатало из стороны в сторону.
      - Может, и впрямь тебя запереть в бункер, а? - предложило Чудовище. - Посидишь, отдохнешь немного? Жратвы и пойла я тебе приволоку...
      - Сам полезай в бункер! - ответил Хенк. Чудовище вздохнуло - тяжело, с присвистом и прихлюпом, с надрывом каким-то, так, что туриста обдало едким паром.
      - Мне впору хоть на нижние ярусы спускаться, - пробурчало оно, - сам думай, Хенк, поселок они все равно пожгли, - людишек побили. Неужто ты считаешь, вот выползу я наверх, сдамся, и все путем пойдет?
      Турист присел на корточки, привалился спиной к ржавой стене. На лбу у него выступила испарина, лицо было бледным, изможденным.
      - Ни черта я не считаю, Биг! Я тебе уже говорил, они тебя из-под земли вытащат. Чего ты ко мне привязался, у меня советов нет, понял?!
      Губы Хенка внезапно обмякли, глаза прикрылись, голова свесилась набок. И сам он сполз по стене па пол, скрючился в нелепой позе. Он был в обмороке.
      - Ну и ладно! - сказало Чудовище вслух. - Чего будет, то и будет!
      Оно подхватило туриста гибким сильным щупальцем, прижало его вместе с пулеметом к своему влажному волдыристому боку. И поплелось наверх.
      Перебитые конечности постепенно восстанавливались. Чудовище чувствовало, как они оживают, как уходит прочь оцепенение. Организм его обладал способностью к регенерации, но, скорее всего, помогал Отшельник. Иначе бы ушло не меньше недели, прежде чем щупальца стали прежними - мощными, ухватистыми. И все же еще никогда в жизни Чудовище не чувствовало себя настолько измотанным, измученным, выжатым - и немудрено, после той трепки, что задала ему гигантская паучиха, после того безумного футбольного матча, в котором ему было суждено стать мячом, после киножально-острых тисков, после невероятного напряжения всех сил.
      - Ничего, Хенк, - проговорило Чудовище, проговорило опять вслух. - Сейчас мы передохнем! Мы заслужили маленькое право на маленький отдых.
      Оскальзываясь и ударяясь боками о проржавевшие перильца, оно поднялось выше, почти к самой поверхности. Там была тихая бронированная комнатушка, в которой в былые стародавние времена жил смотритель. Туда-то и забралось Чудовище. Уложило туриста-приятеля на ворох полусгнквшего тряпья. Осмотрелось.
      Не сразу до него дошло, что и здесь может быть такое. Но было! В углу комнатушки стояло запыленное донельзя зеркало в витой деревянной, изъеденной червями раме. Было оно почти в рост человека. И потому Чудовищу пришлось пригнуться.
      Оно выхватило из груды тряпок первую попавшуюся, смахнуло пыль с поверхности зеркала, потом протерло тщательнее.
      Тряпка выпала из щупальца.
      Это было свыше данных Богом и Природой сил - смотреть на подобное. Сегодня перекошенная и измятая, полуизуродованная морда выглядела особенно страшно и особенно мерзко. Волдыри и бородавки перемежались кровоточащими язвами, казалось, из каждой поры слизистой кожи сочилась гнойная зелеш?, Местами она запеклась, подернулась корэчкой, залубенела - но и корсета была изрезана сетью мелких трещинок. У носовых отверстий кожкца сзясала рваной, грубо наструганной лапшой, что-то черное, водянистое булькало и переливалось внутри, полипы шевелились будто живые существа, обладающие собственной волей. Ряды зктал судорожно подергивались, цеплялись друг за друга, путались, накладывались один на другой, усики бледно-розовых рецепторов трепыхались, полуисчезая в пузырящейся желтой пене. Два острых клыка обнажились, свисали ниже заросщего седой щетиной подбородка - распухший зев не принимал их, отвергал, высовывал наружу. Глаза прорвались сквозь кожу сразу в четырех местах, глядели бессмысленно, зло, устало. Они были не просто водянисто-желтыми с красными прожилками, как обычно, а налитыми, чуть не лопающимися от внутреннего давления. Нижний левый глаз был полузалеплен сиреневым подрагивающим бельмом... Нет, сегодня Чудовище не нравилось себе в сто крат сильнее, чем обычно.
      Удар был мощным и безжалостным. Зеркало сразу же разлетелось вдребезги. Лишь стояла, чуть покачиваясь, витая, искусно вырезанная рама.
      С диким сладострастием топтало Чудовище осколки, превращая их в почти что в пыль. Получайте! Так вам! Всем!!! И вам, безмозглые посельчане, вышвырнувшие собрата из поселка! И вам, охотнички, каратели! Всем!!! Сколько вас во всем мире, и здесь, в Подкуполье, и там, в Забарьерье?! Не больше, чем этих мельчайших сверкающих пылинок под ороговевшими ступнями! Так получайте! Это вам! Вам!! Вам!!!
      Не удержавшись, Чудовище взревело, мотнуло головой брызги желтой пены разлетелись по обросшим паутиной стенам.
      Хенк приподнял голову:
      - Что там! - проговорил он, морщась, словно от сильнейшей головной боли. - Что там?! Обстрел, что ли! Война! Пожар?!
      Чудовище отвернулось от него. Не вымолвило ни словечка.
      - У тебя, приятель, с мозгами не все в порядке, - протянул Хенк на одной ноте. И снова отключился.
      Ладно, пускай он думает, что хочет, пускай они все думают, что хотят! Чудовищем вдруг завладело безразличие. Они такие, а я такой! Наплевать на все и на всех! Пускай громят, жгут, уничтожают... пускай вырезают всех, кто им не нравится, мне-то что, наплевать сто раз! Надо быть мудрым! Надо быть таким, как Отшельник. Надо забраться в свою пещеру, в свою берлогу, обставить себя банками и бутылками с пойлом... нет, сначала надо скопировать у него агрегат!