Иван рубил в лапшу следующее чудище. Но он уже все понимал – настоящие его недруги стояли позади да по бокам, именно оттуда исходило злое поле, недобрая сила.

Они управляли и теми глупыми, покорными животными, что преграждали Ивану путь и гибли от его меча. Да, далеко не в каждом чудище сидел сверхразумный паразит. Но Ивану все это было безразлично. Он рвался вперед, он крушил эту неприступную стену плоти, он вгрызался в нее и он пробивал ее.

«Остановись! Остановись!! Там твоя гибель! Там не будет воплощений и перевоплощений! Остановись!!!» – давило в мозг с напором и силой гидравлического пресса. – «Там вечная смерть! Остановись!! Зурги уже идут! Стой!!!»

– Ну уж нет! – заорал Иван во всю глотку, смахивая пот со лба и не переставая орудовать мечом.

– Стой! – прозвучало совсем явственно. И затылок сковало оцепенением.

– Получай, нечисть!

Иван извернулся, в прыжке занес меч над головой и с силой вонзил его прямо в глаз чудищу, подкравшемуся сзади. Уже падая, он выставил острие вверх. И не ошибся – громадина напоролась горлом на безжалостную сталь, содрогнулась, забилась в предсмертной агонии.

Нужен был еще один удар. Последний.

И Иван не оплошал. Лезвие меча рассекло мясистый мягкий лоб.

– Вот теперь, нечисть, воплощайся. Перелезай в друroe тело! – Иван занес оружие над разверзнутой раной.

Но опустить не успел. Чутье не подвело его, спасло. Сзади на него разом бросились безмозглые твари, те, что преграждали путь. Они бы его просто затоптали. Спасло чудо. Миг. Один миг! Иван успел сдернуть с плеча лучемет. Он дал на полную. Давненько он так не палил из этой надежной и простой штуковины – последний раз лет семь назад, когда пробивался к своим на Заоблачном Шаре, семнадцатой псевдопланете системы Кара-Зога. В тот черный день он получил девять ранений, одно из них чуть не стало последним. Он выпустил предельный заряд прямо в пасть циклопоидному архозавру, который уже настиг его, уже торжествовал, намереваясь высосать как можно медленнее, растягивая удовольствие, мозг жертвы. Архозавры превосходили интеллектом землян. Но их звериная суть подавляла их ум, гасила его. И потому они не могли быть землянам конкурентами г. о Вселенной. И все же необъяснимая злоба бросала их на смерть. Перемещающиеся в разных измерениях, они таили угрозу в самих себе. Это было поистине страшно.

Иван никогда с тех пор не ходил в систему Кара-Зога.

Архозавра прожгло насквозь, несмотря на то, что его организм был металлокремниевьм, а вместо крови текла по артериям и венам кислота. Что рядом с архозавром эти толстухи и толстяки! Иван остановил шестерых чудищ одним залпом – съежившиеся, поникшие, обугленные они осели на красную мохнатую поверхность. Отвратительно запахло паленым, горелым, – Стой!!! – прозвучало явственно.

И тут же многоголосие мыслей ворвалось в мозг.

«Зурги! Зурги!! Они уже за барьером! Они скоро будут здесь! Остановите убийцу! Остановите его! Они уже здесь!!!»

Иван не знал, куда ему глядеть, что делать. Опасность могла настигнуть с любой стороны, отовсюду. Краем глаза он видел, как из пропоротой туши чудища выкарабкалось на свет Божий гнусное голое существо, как поползло в сторону валунов, оставляя позади себя на «ковре» черные слизистые пятна, как волочился за существом длиннющий, наверное бесконечный тонкий мокрый хвост, как цеплялось оно хиленькими когтистыми лапками за шероховатости… Видел Иван и сгрудившееся в кучу стадо пугливых чудищ, тех, в ком обитали перевоплощенные, если им верить, существа. Видел и останки чудищ, тупых и упрямых. Два животных по-прежнему преграждали дорогу за валуны. Все видел Иван. Но вот никаких зургов он пока узреть не мог. Даже не представлял, откуда эти зурги должны появиться. И только когда в дальнем конце поляны вырисовались два высоких двуногих силуэта, Иван решил, что испытывать судьбу большой грех. Он разбежался, что было мочи, вспрыгнул одному из чудищ на круп… и сиганул прямо за валуны, еще не видя, что его там ожидает.

– До встречи! – успел выкрикнуть он от какой-то излишней, глуповатой и несвойственной ему лихости. И показалось ему, что лишь чудом его не уцепила за горло мохнато-когтистая лапа, которая вырвалась словно из небытия… Голову сдавило нечеловеческой силой. И вдруг разом отпустило. Ударивший было в глаза нестерпимый свет погас.

При падении Иван потерял ориентацию. Первой мыслью было – ослеп, черная, страшная темень в глазах! Он с силой зажмурился, не желая верить в худшее.

Под руками и ногами было что-то мягкое и холодное, колющее немного. Он ушел от них. Ушел. Но где он теперь?!

Иван медленно приоткрыл глаза. Темно. Тогда он перевернулся на спину. Замер. По ночному, усеянному мрачными тучами небу плыла бледная изрытая оспинами луна. Он лежал в лесу. Маячили островерхие макушки деревьев, темнели кроны. Где-то вдалеке тихо выл кто-то.

Палая хвоя колола шею.

Иван приподнял голову, повернул ее – саженях в десяти чуть высвечивалось кривое окошко избушки. Той самой.

– Стоило дверь выламывать, – задумчиво произнес Иван вслух.

Он подошел к избушке. Дверь была на месте. Кривая, замшелая, но целехонькая она висела на ржавых петлях и казалось вот-вот заскрипит.

Шлюз-переходник. Еще один шлюз в никуда. Иван стоял перед заколдованной избушкой в растерянности.

Никто его не преследовал. Возможно, эти самые зурги не могли попасть в лес, а может быть, им не особо нужен был чужак-пришелец. Может быть, никаких зургов и вообще не было на белом свете. Мало ли что могли наплести эти гадкие твари; Или… Или это еще проще объясняется – мания преследования, шизоидно-параноидальный криз, и ничего этого вообще нет – нет никакой планеты Навей, нет. созвездия Оборотней, нет во Вселенной лежбищ Смерти, и уж тем более нет живых деревьев, утроб, сказочных барьеров, пропускающих живую плоть и неживую по выбору, нет мохначей, спящих и пробуждающихся миров с их невидимыми демонами-убийцами, нет лесной нечисти, крылатой мерзости, гибридных паразиточудищ, нет гнусного, подлого и лживого карлика-колдуна Авварона Зурр бан-Турга, нет его ни в одном из воплощений Ога, потому что и самого Ога нету, более того, нет никаких «серьезных людей» – нет и не было и никто его никуда не посылал, а лежит он сейчас в психиатрической клинике на огромной пластиконовой постели в смирительной рубахе и без проблесков сознания, и вся эта бредятина вместе со шлюзами, многомерными мирами и прочими чудесами творится лишь в его больной несчастной воспаленной после очередного поиска голове.

Да, это так! Мрачные мысли настолько одолели Ивана и упрочились в его мозгу, что он и не заметил, как дверь избушки резко распахнулась, вылетела черная тень, пропала в ночи. Только на лбу осталась легкая ссадина. Она была самой натуральной, побаливала. Да и холодный ветер, непонятно откуда взявшийся в лесу, был самым настоящим ветром. Все вокруг было настоящим!

Надо было идти в избушку. И ждать.

– Заходи, Иван! – раздался вдруг голос из тьмы сеней. – Нам уже давно пора в путь!

– Ты где? – машинально откликнулся Иван.

– Да здесь, где же еще!

Это был голос Авварона – приглушенный и вкрадчивый.

– Иду!

Сердце у Ивана забилось сильнее. Пока он нужен колдуну, ничего с ним не случится, ничего! Тот будет оберегать его! Надо поднажать на проклятого Авварона – пускай быстрее ведет; куда надо, не то…

– Иду!

В сенях Иван снова зацепил плечом то ли таз, то ли корыто, сбил с гвоздя – грохоту и звона с дребезгом было на весь лес. Тьма в сенях стояла какая-то странная.

Иван всегда нормально видел в темноте, глаза быстро к ней привыкали, но тут не было видно ни зги, это была непростая темнота.

– Иду! – еще раз заверил Иван, сбивая нечто глухогремучее, огромное и пыльное. – Иду!

Он сделал шаг в комнатку, пригнулся, чтобы не удариться о низкую притолоку… и полетел вниз. Это было настолько неожиданно, что Иван сначала не понял, почему в избушке, в комнатенке сыро, кто мог затопить ее до половины, не верхние же жильцы. Он погрузился вниз, словно никакого пола не было.

Его и на самом деле не было. В глазах прояснилось не сразу. Но когда прояснилось, Иван увидел, что он по плечи увяз в зеленой хлюпкой трясине, что до поросшего корявым ельником низкого бережка далеко, что ряска на поверхности болота дрожит и лопается, что над головой необычайно низкое серое, хмурое небо.

Трясина тянула вниз. Он пытался не поддаваться ей.

Железный тяжелый меч гирей висел на поясе. Бросать его было жалко. Что с ним погибать, что без него.

Обманул подлый карлик, колдун чертов, снова обманул!

Иван был зол на весь свет. Но не время сводить счеты.

Сейчас главное – выжить. Все остальное потом. Глупо погибать в поганом болоте за сотни тысяч парсеков от Земли. Иван поглядывал на ельник, на бережок – и ему не верилось, что это не Земля. Все было земным, обыденным. Кроме проклятых шлюзов-переходников.

Плавать в трясине дано не каждому. Ивану никогда не нравилось это занятие – еще со времен Школы, когда их забрасывали то в болота, то в джунгли, то на льдины, то в пустыни и заставляли выживать там в любых условиях.

Именно заставляли, пощады в Школе не было. И потому из тысячи поступивших до выпускных экзаменов дотягивало два-три десятка будущих космодесантников. Отсев был огромным, многие гибли, становились калеками. Что делать, они знали, на что шли, ведь недаром их называли смертниками. Освоение Космоса было проклятием для Земли и ее матерей. Это был черный заколдованный круг, в который на смену погибшим вступали обреченные. За одиночками десантниками-поисковиками, штурмовиками Вселенной, шли десятки исследователей, за исследователями тысячи геизаторов-строителей, за ними миллионы привыкших к роскоши и комфорту землян. Последним цена за освоение новых миров не казалась слишком высокой. Геизация Мироздания шла полным ходом. Люди быстро забывали, что их благополучие строилось на костях и крови первопроходцев.

Иван был первопроходцем. И потому он умел плавать в трясине. Он из последних сил тянул к берегу, изнемогая от чудовищного напряжения, – преодолевая убийственную мощь болота. Он не суетился, не размахивал руками, не сучил ногами, каждое движение было размеренным, продуманным. И все равно продвигаться удавалось по вершку, по крохе. Он был уже почти в прострации, когда до берега оставалось два-три метра, сознание покидало его, зеленая жуть сужала мельтешащий, подрагивающий круг перед глазами. И все же он рванулся, ухватился рукой за поникшую ветвь огромной уродливой ели. Надо было подтянуться немного, и все, спасение. Иван уже вылез почти наполовину из трясины, когда ветвь обломилась – гнилье! Он успел перехватиться другой рукой за верхнюю часть ветки, бросил обломок. Но тут на него повалилось само дерево, накрывая бурой жухлой игольчатой кроной, вдавливая в трясину. Гниль! Весь этот лес гнилой. Поганый лес!

Иван нахлебался вонючей жижи. Но вынырнул, вцепился в ствол. Пополз по нему к берегу. Ствол под пальцами обращался в труху, в мокрое бурое месиво. Но Иван полз – по миллиметру, по сантиметру.

На берег он выбрался совершенно обессиленным. Лучемет и меч были при нем. А усталость дело преходящее.

Иван упал лицом в ковер из пожухлой мягкой хвои. И снова его сморил сон.

Снова он лежал в высокой траве. Глядел в высокое небо. И вел неторопливую беседу. Он не видел собеседника.

Но знал, с кем говорит. А в небе плыло странное облако.

Было оно ослепительно белым и вместе с тем мягким, добрым, не отталкивающим своей белизной, а напротив, влекущим. И когда оно плыло от края, с востока было оно бесформенным и разлапистым как и все облака на свете.

Но по мере хода своего часть облака все больше и больше становилась похожей на старинные космолеты промежуточного класса. И когда облако застыло прямо над Иваном, он видел уже, что это и есть космолет – один к одному, до мельчайших деталей. Но и не удивлялся, будто и ожидал, что облако это окажется непростым облаком, а чем-то неведомым, несущим для неге нечто важное – И снова он видел две фигуры, две белые фигурки в белых скафандрах с белыми шарообразными шлемами. Что-то удерживало эти фигурки у поручней, не давало им оторваться от них, хотя Иван ясно видел, что люди в белых скафандрах рвались куда-то, тела их выгибались, головы в шлемах то клонились к груди, то откидывались назад.

Это длилось бесконечно долго, это было пыткой не только для белых людей, но и в первую очередь для Ивана. Он мучился вдвойне, испытывая и боль физическую, адскую, и боль душевную, и боль от неопределенности, от зыбкости. А голос, знакомый голос батюшки, давнего друга-собеседника, давил в уши: «Ведь это они! Ты разве не узнаешь их! Ты же сам мне все рассказывал, ну всмотрись, вспомни! Это они! Такое нельзя забыть. Я верну тебе память!!!» Иван не понимал его, он вообще ничего не понимал. Почему эти видения преследуют его? Откуда они, после чего? После Гадры? Или планеты У? Где он был в последний раз, где?!

Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело все. Облако разрывало на части чьи-то огромные лапы – восьмипалые, когтистые. Их было много, Е они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел где-то. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: «Они убили их!» Ты сам все видел! Они убили и многих до них – тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же все помнишь, все! Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни все с самого начала! Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.

Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В свое прошлое. И не только в свое.

Трехглазые отвратитеньно-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.

И голос становился все громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос – то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: «Ты все помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли. Они их убили. Это была чудовищная смерть!» Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла:

«Нет! Это все неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери! Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Все это неправда!», «Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам все знаешь. Все это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!», «Не верю! Не верю!» – голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям все вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.

С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И все же он не сдавался.

Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака все же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы… эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос, разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: «Он не придет в этот мир мстителем… он вернется сюда, он все узнает, но он не будет мстить… иначе я прокляну его – живой или мертвой прокляну!» И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилось лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким – смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти черным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.

Когда он был таким – после Сельмы? Двойного Ургона?!

Нет! Может, он только еще будет таким?! И вдруг снова в мозгу само собою появилось странное слово «Хархан».

Появилось и исчезло. Лицо в небе стремительно менялось, оно молодело на глазах. Иван не мог ничего понять, но он видел себя помолодевшим на десять лет, двадцать, вот на него уже глядел подросток, мальчишка, малец.

нет, не может быть, разве это он – лицо младенца… и чернота, мрак Космоса, – редкие звезды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях, висела во мраке серебристочерная громадина. И висел в черноте он сам. Нет, не висел, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнем внелюдской ненависти и чего-то еще более жуткого, недоступного. Эта глаза прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он все это видел. Во время мнемоскопии и потом, – позже. Так все и было. Он помнил даже расположение этих чужих крохотных звезд на чужом небе. Хархан? Он был там1 Он еще не все припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они отняли у него все и заставили работать на себя. Так было уже. Он многое вспоминал.

Сейчас память лавиной обрушивалась на него: у его народа уже отнимали память, заставляли молиться чужим богам, строить чужие храмы и гибнуть, гибнуть, гибнуть при этом «строительстве». Никакое зло не бывает вечным! Никакое!

Иван очнулся со зверской головной болью, будто ему на мозг лили расплавленное олово, вбивали в голову шипы. Блокада! Проклятая блокада памяти! Ничего не дается даром. Каждый клок отвоеванной памяти, отвоеванного собственного «я» будет даваться болью, кровью, огромным напряжением. Он знал это. Но он не боялся ни боли, ни напряжения. Он пробьет блокаду! Он уничтожит программу. Он никогда не будет беспамятным человеком-зомби, не бывать этому! Дайте срок, дайте только срок!

Он приподнялся, отряхнул с себя прилипшую хвою, поправил меч у пояса. И поплелся через лес.

Поганый лес. Иного он звания и не заслуживал. Болота и волчьи ямы. Гнилой ельник и осинник вперемежку. Небывалые, совсем не земные заросли огромных водянистых поганок, распространяющих вокруг себя удушливо прелый запах. Гигантские фиолетовые мухоморы и тоненькие розовенькие лианы, опутывающие стволы и ветви деревьев и совсем не вяжущиеся с бурым гнилым лапником и чахлой листвой, липкая медузообразная паутина в палец толщиной, черные норы на каждом шагу – все это лишь укрепляло Ивана в мысли: Поганый лес! Тот самый, первый лес, заколдованный, был не в пример лучше. Стоило ли выбираться оттуда? Дважды Ивану перебегали дорогу странные зверьки, напоминавшие больших откормленных крыс на длинных птичьих ножках. Крысы были бесхвостыми, зато рогатыми и писклявыми. Завидев Ивана, они начинали дико пищать, то ли его пугая, то ли сами пугаясь, то ли предупреждая сородичей и прочих обитателей Поганого леса.

Трижды Иван натыкался на остатки вырезанных из песчанника идолов – невероятно свирепых, – оскаленных и безносых. Таким уродам могли поклоняться существа, не слишком обремененные понятием человеколюбия.

Сюда бы этнографов с Земли! Но Иван не был ни экстразоологом, ни этнографом. Он не мог надолго задерживаться возле каждой диковины.

Он осознавал полную никчемность хождения по лесу.

Но сидеть на месте не мог. У него не было ни ариадниной нити, ни сказочного клубка. Его мог выручить один только карлик-обманщик. Но тот о себе весточки не подавал.

Может, он уже считал из памяти Ивана, что нужно ему было, да и скрылся в неизвестном направлении. Иван, вспомнив про карлика и его страсти, вытащил из нательного клапана шарик стимулятора, проглотил. Через несколько мгновений остатки головной боли как рукой сняло, да и дорога стала легче – ноги сами бежали вперед.

Из-за деревьев на него пялились чьи-то любопытные глаза. Ивану показалось, что это было одно существо, которое перебегало от ствола к стволу, пряталось за ними, следило. Но он ничего не предпринимал: пока его не трогают и он никого не тронет. Заранее гадать нечего – лес нехороший, и хоть он неземной, а все ж таки в нем могла водиться всякая погань: и упыри, и лешие, и оборотни, Ивану сейчас только лиха одноглазого не хватало, все сопутствующее ему имелось в преизбытке.

Без хорошей карты, приборов, датчиков, без плана и без программы можно было век ходить по всем этим лесам. Ходить и клясть судьбу, обижаться на пославших сюда, насылать на них любые проклятия. Но Иван не любил обижаться. И вместо пустых сотрясений воздуха в виде проклятий, ругани и прочего он предпочитал действие – разобраться, выбраться, а там уж потолковать с кем надо по душам, чтоб впредь неповадно было живые души на погибель гнать. Выбраться! Поди выберись из этого Поганого леса. Что там подлец Авварон говорил про сферы-веретена да про многомерные лабиринты? А говорил он – Иван напряг память – что по этим гирляндам-мирам, соединенным какими-то пуповинами, можно хоть тыщу лет бродить и никуда не прибрести!

Вот в чем штуковина! А где одна тысяча, там и две, и три, и так далее Ивану было отпущено по общим земным меркам не больше ста восьмидесяти – далековато до тыщи! И снова в мозг кольнуло, пробивая блокаду, – ему уже сейчас больше двухсот. Не может быть! Нет, может.

Иван почти физически ощущал, как возвращалась память. Да, ему больше двухсот, и вместе с тем значительно меньше. После зверского, чудовищного убийства отца и матери там, на окраине Мироздания, он очень долго лежал в анабиозе. Очень долго! Надо все вспомнить.

Мнемограмма не могла врать. Перед глазами всплыло:

ГЛУБИНА ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА – ДВЕСТИ СОРОК

ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА ДНЯ.

Значит, и лет ему столько же, да плюс еще последний год – двести сорок пять лет. С ума сойти! И из них двести восемь в крохотной скорлупке посреди Черноты и Пустоты, в Бездне. Его нашли совсем младенцем, он не постарел за эти двести с лишним лет. Еще тридцать семь от него все держали в тайне. Он узнал о трагедии лишь год назад. Всего только год. Он узнал и про себя лишь год назад. Иван сжал руками виски. Шага он не замедлил. И бдительности не потерял. Он все видел, он все слышал – он шел по враждебному инопланетному лесу и не мог расслабиться. Все эти земные сосенки да осинки – камуфляж, суть тут иная, зевнешь – смерть. И все же он не мог не думать. Хархан. Да, он был на этом треклятом, всех почему-то очень интересующем многопространственном Хархане. Но что он из себя представляет? Почему его туда понесло? Что там было? Когда и как вернулся? Блокада! Проклятая блокада памяти. Обратное время. Откат. Какой еще откат? Иван не мог толком объяснить, но знал, кровь ему подсказывала, мышцы, костный мозг, их память – откат непременно будет. Если, конечно он раньше не отдаст концы. Нет, погибать нельзя.

Иван взял лучемет наизготовку. Он будет вдвое осмотрительнее, втрое! Итак, гирлянды-миры соединены пуповинами. Но он же прошел четыре круга, как говорил карлик-крысеныш, внешнего барьера, а заодно и охранительный какой-то слой, значит, все гирлянды позади.

Или не все? А вдруг у внешнего барьера Пристанища есть еще четыре круга? Или сорок четыре? Гадать нечего, пустое даю. Сферы-веретена пронизывают миры и выходят, ежели Авварон не врет, на каждой планете Вселенной. Иван чуть не сбился с ритма. На каждой, значит, и на Земле. Говоря проще, одна из сфер-веретен – это прямой канал на Землю. Не нужен Д-статор, не нужен возвратник. Можно переместиться по сфере-веретену. А если колдунишка врет? И даже если не врет, где искать это чертово веретено? Неразрешимая загадка. Тут без знания местных штучек не обойдешься. Здесь нужен проводник.

Иначе смерть или вековечное блуждание по кругу. Есть еще, правда, Иван усмехнулся, возможность воплощения и даже перевоплощения. Да только что-то не очень хочется. Лучше бродить кругами и тонуть в болотах, скакать по деревьям и биться с мохнатой нечистью. Хархан! Там бьло что-то подобное. Теперь Иван точно знал. Знал не со слов «серьезных» людей, не со слов негодяя Авварона, а знал сам – он только не мог вспомнить, что именно, как все это было там. Да и был ведь там не один Хархан.

Точно – не один. Всплыло из темноты и пустоты: ХархА-ан. Хархан-А. Система. Меж-арха-анье. Квазиярус. ХаАрхан. Поначалу ему показалось, что это мозг чудит, занимается вариациями на заданную тему, переиначивает на все лады одно слово. Но мозг не чудил. Он выбирал из закрытого сектора по крохам «запрещенную» память. И голова отзывалась болью. Жгучей и тупой, терпимой и почти невыносимой. Иван сжимал зубы. Внимательно всматривался в местность. И продолжал терзать себя.

Там тоже были «миры», «веретена», «шлюзы», «гирлянды», «ярусы». По тому миру надо было уметь перемещаться. И он почти умел, один единственный из землян.

И «серьезные» и Авварон это знали с самого начала. При воспоминании об Аввароне Иван невольно усмирил ход мыслей. Колдун-телепат мог быть где-то рядом и прощупывать его, Иванов, мозг. Нет, раньше времени он не должен ничего узнать. Иван теперь уже сам блокировал в своей памяти все, что могло навести колдуна на след. Теперь он понимал «серьезных», они закрыли его память не только от самого Ивана. Они боялись утечки. И не зря боялись. Иван их понимал. Но он их не простил. И не собирался прощать. Дальше! Дальше! Пока не утеряна нить надо раскручивать клубок! Ярусы. Шлюзы. Миры, Веретена. Что же еще? Узловые точки! Да, узловые точки! И еще перпендикулярные уровни! Это не сферы-веретена, нет. Но по ним тоже можно перемещаться из мира в мир.

А если найти точки входа-выхода в Обратное время, это вообще сказка – это все, что нужно для успеха! Иван чуть не задохнулся. Они знали, кого посылать сюда. Знали!

Он единственный на Земле. И если он поначалу шел через шлюзы и уровни машинально, по инстинктивной памяти, то теперь. Нет, еще рано загадывать. Совсем рано.

Он не сумел толком использовать ни один уровень. Ни один шлюз-переходник. С избушкой оплошал. С кратерами не разобрался толком. Дупло-коридор прошел впустую. Д-статору не смог задать координаты… Иван опять спохватился. Чертову колдуну нужны координаты Хархана. А значит, координаты всей Системы. Координаты Иной Вселенной. Но ведь, этот негодяй что-то говорил про нулевой канал, который якобы является выходом в Иную Вселенную. Выход?! Он вспомнил чудовищную Черную Дыру. Коллапса?! Вспомнил свое падение в него, стремительный полет, выход в Иной мир. Они вели его.

Да, они вели. Он сам бы никогда не прошел Черную Дыру. И карлику надо знать путь туда. Нет, путь – это Нулевой Канал. Ему надо знать точное место в этой Иной Вселенной и ее устройство, ее главные законы. Зачем? Нет, гадать нельзя. Тут другое. Есть канал, следовательно, есть проход. Есть проход, значит, жители Пристанища могут туда попасть. Значит, они могут свободно переместиться на Землю. Им нужны координаты. Но они ведь знают все о Земле? Значит, не все! Пристанище – это часть Земли.

А Земля – это часть Пристанища. Но Пристанище больше всей Вселенной. У него есть области в Ином мире, так? А оттуда есть вход-выход на Землю и в Пристанище.

Чудовищно! Иван остолбенел. Только сейчас до него стало доходить, что все это означает. А означало это лишь одно – беспечная, погрязшая в изобилии, роскоши, неге Земля, та самая Земля, которая отодвинула свои внешние границы на сотни тысяч парсеков во все стороны от планеты-матушки. Земля, упивающаяся своим величием, мощью, неприступностью, Земля, имеющая совокупный Звездный Флот, способный сокрушить любую из известных цивилизаций и все их вместе взятые, Земля, обладающая энергетическим потенциалом в сотни Сверхновых звезд и инфраструктурами, не имеющими себе равных во Вселенной, эта избранница Божья и создание Божье, на самом деле открыта и беззащитна, как дитя, играющееся в куличики перед пастью аллигатора.

Что же там было – на Хархане?! Иван почти точно знал, там готовится нечто чудовищное, необратимое. Но что?! Голова болела уже нестерпимо. Он не мог больше выдерживать эту боль. Он был готов выдрать из мозга блокирующий сектор. Он вцепился обеими руками в свои длинные, запущенные кудри и то сдавливал виски, то тянул себя за волосы, словно собирался снять собственный скальп. Он не мог стоять. И ноги его не держали, они подогнулись – Иван плашмя упал в хвою. Проклятье! Все потом! Хватит терзать себя. Хватит! Потом он все вспомнит. Но не сейчас. Иначе смерть! Иначе конец всему, не только ему, как личности, как десантнику-смертнику, конец чему-то большему, может, и…

Метров сорок он прополз по сырой разлагающейся хвое. Он боялся остановиться, боялся потерять сознание от боли. Он запретил себе думать о чем-то ином кроме Поганого леса, гнилых корявых стволов, перебегающих от дерева к дереву леших, писклявых крысах на журавлиных ножках. Хватит. Сперва надо выжить. А потом.

Он медленно встал на колени. Шатаясь, приподнялся.

Сделал шаг, другой. Все нормально. Все в порядке. Есть только Поганый лес, и ни черта больше. Лес и он сам в лесу!

Боль отступала. Иван вытащил шарик стимулятора, проглотил. Надо идти вперед, только вперед. И тут он впервые увидал глаза! Безумные. Пустые. И вместе с тем полные безутешной тоски, страха и чего-то дикого, полузвериного. Взгляд из-за дерева парализовал его. Леший!

Такой взор мог иметь только леший. Не зверь, не птица, не инопланетный гуманоид. Только тот мог обладать этим взглядом; кто продал душу дьяволу, кто нес в себе тоску вечного проклятья, страх грядущей, еще очень далекой, но все же неминуемой расплаты и дикость разумного зверочеловека. Нечисти нет на белом свете, учили Ивана и всех землян учебники, ученые книги, опыт прожитых лет. Нечисть есть, шептали ему тайком парни из Закрытого сектора. Она была, есть и будет – эта такая же реалия бытия, как и все прочее. Они знали, что говорили.