Внизу, под деревьями, россыпью лежали желтые и багряные листья. Свет низкого солнца не достигал их, но ребятам казалось, что сами листья излучают желто-розовый свет и оттого в лесу так светло и просторно.
      Андрюшка непрерывно смотрел на широкие медвежьи коридоры, избороздившие овес, и силился понять, как, отчего они получились. Если предположить, что медведица ела, ползая на животе, то как она могла сдергивать колоски овса с высоких стеблей по краям этого коридора? Ведь шея у нее короткая да и неловко есть, лежа на брюхе и задирая голову кверху. Если же она кормилась, как в прошлый раз, то откуда взялись эти коридоры? Тогда ничего похожего на ее следы не оставалось.
      А Борька вообще не думал о медведях. Он сидел вполоборота к полю и смотрел только в лес, желая увидеть как можно больше. Но лес будто вымер. Правда, на короткое время показалась на стволе старой осины короткохвостая птичка величиной с воробья, с голубоватой спинкой и белым брюшком. Звонко цыкая, она юрко прыгала по щербатому стволу не только снизу вверх, но и сверху вниз, чем очень удивила Борьку. До сих пор он считал, что по стволам деревьев свободно лазают и прыгают только дятлы, а эта даже книзу головой может!..
      Садилось солнце. Розовые блики заиграли на стволах берез, а желтые листья подрумянились и стали еще ярче, будто каждый листок был вырезан из тонкой красной меди.
      А понизу уже подкрадывались сумерки. Они растекались из глубины леса, сочились из-под темно-зеленых, распластанных над землей еловых лап, мягко обволакивали пни и стволы деревьев, кусты и кочки, стирали пестроту покоящейся на земле листвы и отодвигали куда-то в синеватую глубь дальние деревья.
      Андрюшка с удивлением замечал, как на глазах тают поглощаемые синими сумерками тонкие ветви, как сливаются воедино темные стволы осин, и лишь березы, уже утратившие алый румянец, тускло белеют среди сплошных теней. В вышине, на фоне синего неба, то тут, то там багрянцем светились верхушки осин, будто солнце, скатившееся за горизонт, на прощанье обдало их неувядаемой и нестираемой краской.
      Жалобно пискнула мышь, потом испуганно заверещала тонюсеньким голоском, и вновь тихо, а листья все так же перешептываются между собой или - кто знает? - быть может, прощаются с деревьями, взрастившими их.
      Чем больше сгущались сумерки, тем напряженнее вглядывался Андрюшка в доступный его глазу кусочек лесного пространства. И хотя этот кусочек неумолимо сужался, отдавая во власть сумерек все новые и новые деревья, кусты и кочки, Андрюшку не покидала надежда увидеть что-то таинственное. Он, конечно, и не предполагал, что летний день, проведенный в засидке, открыл бы ему несравненно больше тайн лесной жизни, чем десятки вот таких осенних вечеров: летом и жизнь леса несравненно богаче, да и днем видно далеко, не то что теперь.
      Движение Борькиного локтя было почти неощутимым, но оно пронзило Андрюшку, как током. Он повернул голову и обмер: на краю поля, как раз напротив того места, куда в памятную ночь они тащили вершу в черном мешке, на задних лапах стоял огромный медведь. Держа на весу полусогнутые передние лапы, он не двигал головой, не озирался и не водил носом. Он стоял, как изваяние, пристально вглядываясь в одну точку, и Андрюшка мгновенно понял, что эта точка есть его, Андрюшкина, голова, которую он повернул недостаточно осторожно. Холодок, возникший где-то у затылка, медленно пополз по шее и ниже, между лопаток.
      Медведь стоял не больше полуминуты, потом вдруг подогнул задние ноги и... сел, развалив задние ноги калачом и оставаясь в вертикальном положении. Андрюшка усмотрел в этом маневр зверя - устал стоять, вот и сел и теперь будет сидеть и смотреть до тех пор, пока кто-нибудь не выдержит напряжения и не шевельнется. Но все оказалось проще. Медведь с весьма деловым видом принялся за ужин. То одной передней лапой, то другой, а то и обеими вместе он лениво пригибал к себе стебли овса, захватывал метелки пастью, так же лениво дергал головой кверху и смачно жевал. При этом он не оставался на месте, а потихоньку двигался, оставляя позади себя широченный коридор вмятого в землю овса.
      Смотреть так, до отказа повернув голову вправо, было невыносимо: шея быстро устала, ее начало сводить судорогой. Но принять более удобную позу Андрюшка боялся: медведь мог заметить малейшее движение. И тогда он стал медленно-медленно поворачивать голову влево, чтобы хоть немного отдохнула шея. Каково же было его изумление, когда он увидел в левом углу поля второго медведя, более светлого и заметно меньше. Этот медведь ел овес, как и в прошлый раз, стоя на всех четырех лапах, и энергично двигал головой сверху вниз, будто торопился. Сомнений не оставалось: тот медведь, увиденный первым, - новый гость на Стрелихе, а второй, посветлее, - уже знакомая медведица. Но медвежата, где медвежата?.. Андрюшка стал шарить глазами по овсу и скоро заметил одного медвежонка, который копошился в овсе за медведицей на самом краю поля.
      - Смотри слева, - едва слышно шепнул Андрюшка.
      - Давно вижу, - так же отозвался Борька.
      Андрюшка опять потихоньку повернул голову, чтобы увидеть первого медведя, и поразился, насколько он крупнее медведицы. Ползает по овсу, как копна, и ест, ни на что не обращая внимания! Вот и вся тайна широких коридоров, дерзко проложенных посреди поля.
      - Во нахал! - шепнул Андрюшка. - Один раз куснет - и дальше!
      А медведица скромно кормилась на краешке, не углубляясь в поле, будто какая-то невидимая преграда не давала ей двигаться дальше. И медвежата, как заметил Андрюшка, вели себя намного спокойнее, чем прошлый раз: они не разбегались и не отходили от своей мамаши.
      - Придется прогнать! - тихо сказал Андрюшка.
      - Зачем? Еще хорошо видно!
      - Овса жалко. Мнет, как трактор. Вон уж чуть ли не на середину выполз! А отец завтра жать здесь будет...
      - Погоди, сейчас я повернусь, - прошептал Борька. - Если не убежит, еще маленько посмотрим.
      Он стал осторожно поворачиваться. Предательски скрипнуло голенище сапога. Медведица в тот же миг привстала на задних лапах, фыркнула и, невесомо развернувшись, сделал два прыжка к лесу. Медвежат будто ветром сдуло! Медведица остановилась, повернула голову, поводила поднятой мордой, утробно заурчала и ушла в лес.
      - А этот жрет, как дурак на поминках! - шепнул Андрюшка. - Глухой, что ли? - Он прижал язык к нижним зубам и коротко и тонко свистнул.
      Никакой реакции.
      - Точно, глухой! - вполголоса сказал Андрюшка.
      Но он еще не успел договорить, а зверь уже несся по овсу к ближайшей опушке. Ни лап, ни головы не было видно, только большое черное пятно, то вытягиваясь, то сжимаясь в шар, пронеслось по полю и растворилось в кустах...
      22
      В середине сентября целую неделю кряду шли дожди. Дороги раскисли, даже возле школы стало грязно, и на подходах к парадному крыльцу были проложены доски. Потом как-то вдруг небо очистилось от туч, и сразу стало светло и солнечно. После уроков ученики хлынули из дверей школы навстречу солнцу и ясному небу; на спортплощадке завязалась волейбольная игра, столпились болельщики. Борька спустился с крыльца, намереваясь тоже подойти поближе, но в это время сзади что-то тяжело шлепнулось, и жидкая грязь взметнулась из-за спины. На крыльце раздался хохот и визг.
      Борька оглянулся, увидел убегающего Валерку, почувствовал, как что-то липкое потекло за ворот, и все понял: Валерка прыгнул с крыльца на доску, что была проложена через лужу. Он отошел, выбрал место посуше, положил портфель на землю и снял куртку. Она оказалась залитой грязью от ворота донизу, и брюки тоже были в грязи. Борька чуть не расплакался. Не взглянув на смеющихся и что-то кричащих ребят, он молча расстелил куртку на земле подкладкой вниз, нарвал жухлой стоптанной травы и стал вытирать этой травой липкую грязь. Смех оборвался, кто-то сочувственно сказал:
      - Ну и дурак Валерка! Самого бы так...
      Грязь не счищалась, а только размазывалась. Закусив губу, Борька снова рвал траву и снова тер. За этим занятием и застал его Андрюшка.
      - Кто? - задохнувшись от возмущения, спросил он.
      Борька поднял глаза, увидел незнакомо перекошенное от злости лицо Андрюшки и растерялся: сказать или не сказать?
      - Это Валерка Гвоздев! - крикнули с крыльца. - Он туда побежал, домой!..
      Борька схватил Андрюшку за рукав:
      - Не надо.
      - Как это не надо?! - возмутился Андрюшка. - Да я ему сейчас...
      - Не надо! - повторил Борька с неожиданной решимостью. - Лучше помоги почистить, травой ничего не выходит...
      А на следующий день после уроков вдруг обнаружилось, что куртка Валерки Гвоздева, такая же, как у Борьки, только коричневого цвета, крест-накрест разрезана по спине чем-то острым. У раздевалки тотчас сгрудилась взбудораженная толпа.
      - Это он сделал! Он, он, он!.. - чуть не плача, громко кричал Валерка и показывал пальцем на Борьку, который стоял, прижавшись к стене спиной.
      И все понимали, все были уверены, что сделал это, конечно, Борька.
      - Ты? - глухо спросил Андрюшка.
      Взгляды их встретились. Борька отрицательно мотнул головой.
      - Надо в карманах у него посмотреть! - подсказал кто-то. - Чего он руки в карманах держит?
      - Выверни карманы, - негромко сказал Андрюшка.
      Борька замер на миг и вдруг, пригнувшись, бросился головой вперед сквозь толпу к выходу. Его поймали.
      - А ну показывай, что у тебя там!..
      Но Борька держал сжатые кулаки в карманах, изворачивался, пинался, кого-то кусал. Андрюшка растолкал ребят, схватил Борьку за грудки, встряхнул его и выкрикнул в лицо:
      - Ты что делаешь?! Показывай карманы!
      Борька перестал трепыхаться и, ни на кого не глядя, вытащил руки из карманов. Они по-прежнему были сжаты в кулаки, но меж пальцев правой руки сочилась кровь. Кто-то ахнул. Наступила жуткая тишина.
      - Разожми! - приказал Андрюшка.
      Борька приподнял руки, будто они были неживые, и медленно разжал пальцы. На окровавленной правой ладони лежало лезвие безопасной бритвы.
      Никто не видел, когда появился у раздевалки дежурный учитель преподаватель истории Леонид Федорович Краев, высокий седовласый человек, и все вздрогнули, услышав его густой, спокойный голос:
      - Гвоздев и Сизов - к директору, остальные - по домам.
      Андрюшка стоял в коридоре возле директорской и рассеянно смотрел в окно. За все время неожиданно возникшей короткой дружбы с Борькой Андрюшка ни разу не сомневался в его правдивости и был убежден, что Борька не сможет ему соврать ни при каких обстоятельствах. Из чего выросла, на чем основывалась эта убежденность, он и сам не знал. И вдруг такая история...
      Из директорской доносились голоса, но Андрюшка не прислушивался к ним и не пытался понять, что там говорили. Он снова и снова видел перед собой испуганные глаза Борьки и его совершенно определенный жест головой: "Не я!.." И этот жест был адресован только ему, Андрюшке, и был ответом на прямой и ясный вопрос.
      "Струсил... Не посмел признаться, - с горечью думал Андрюшка. - Эх, Борька, Борька!.."
      Шмыгая носом, вышел из директорской Валерка. Он вздрогнул, увидев в коридоре у окна Андрюшку, опустил глаза.
      - Зря я вчера не догнал тебя и не набил морду, - сдержанно сказал ему Андрюшка. - И куртка была бы цела, и Борьку по директорским не таскали бы.
      Валерка ничего не ответил и направился по коридору к выходу. Спустя несколько минут появился Борька. Правая рука его была забинтована.
      - Ну, чего решили? - нетерпеливо спросил Андрюшка.
      - Родителей завтра к директору...
      - Чьих родителей?
      - Моих. А обсуждать педсовет будет. Не знаю, когда... Валерке сказали, что за куртку будет уплачено. Вот и все.
      - А Валеркиных отца и мать почему не вызывают? - возмутился Андрюшка. - Ведь он первым начал! Не ты его, а он тебя окатил грязью!
      Борька опустил голову. Он понял: Андрюшка не поверил. Да и как поверить, если все улики налицо? И бесполезно спорить, бесполезно доказывать, что никакой бритвы у него не было и что, откуда она взялась в кармане куртки, он и сам не знает. Нет, этому не поверит ни один человек! Даже Андрюшка. Правда всем покажется таким бесстыдным враньем, что лучше уж вообще ничего не говорить. Борька вздохнул и уныло сказал:
      - Грязь - что! Грязь отмылась. А тут... Я и домой боюсь идти.
      - А ты отцу пока ничего не говори, - посоветовал Андрюшка. - Скажи только, что директорша зайти просила, и все.
      Долго шли молча.
      - А если меня исключат? Или в колонию...
      - Чего-о? Ну, знаешь ли!.. "Неуд" за четверть поставят по поведению, вот и все наказание.
      Борька вздохнул и с надеждой взглянул на Андрюшку:
      - Ведь педсовет!.. Меня еще никогда не обсуждали на педсовете...
      - А в педсовете кто? Те же учителя. Они все тебя знают. Знают, что исправляешься...
      Когда подошли к деревне, Борька замедлил шаг.
      - Совсем неохота домой... - тихо сказал он.
      - Пойдем к нам, - предложил Андрюшка. - Книжки про птиц посмотрим, телевизор включим...
      - А уроки? - тоскливо спросил Борька. - Учиться-то все равно надо. И он побрел к своему дому.
      23
      Андрюшка решительно не знал, чем помочь Борьке, как отвести от него беду. Уроки не шли на ум. За окном в палисаднике у пустых кормушек сновали синицы и воробьи - просили корму, но Андрюшка и их не замечал. Он помнил, как Борька, побитый отцом, едва сидел в лодке, и теперь, чем ближе подходил вечер, тем тревожней становилось у него на сердце.
      "За табак избил - за куртку подавно побьет!" - думал он и не видел способа, как и чем защитить Борьку.
      Уже в сумерках Андрюшка не выдержал и вышел из дому. Он знал, что отец Борьки, Федор Трофимович, низкорослый большеголовый мужик, работает на зернотоке, и отправился туда.
      Они встретились на дороге перед самым зернотоком - Федор Трофимович уже кончил работу и шел домой. Андрюшка остановился, поздоровался.
      - А-а, Андрюха?! - неожиданно обрадовался Сизов-старший и, как взрослому, протянул Андрюшке руку. - Здорово, здорово! Куда это правишь?
      - К вам.
      - На ток, что ли?
      - Нет. Мне с вами, дядя Федя, поговорить надо.
      - Со мной? Ну, если надо, пойдем, сядем на бревнышко.
      Они отошли к стене зернотока, сели на бревно.
      - Я уж сам к тебе хотел прийти, - неожиданно признался Федор Трофимович, - чтобы спасибо сказать. Борька-то у меня, как с тобой ходить начал, за ум взялся! Все учит, учит, другой раз дак и жалко его... Что и говорить, туго ему учение дается, как и мне туго давалось, однако отдача есть - двоек за ту неделю не принес. И замечаний в дневнике нету. Все это, как я разумею, от тебя. Потому и говорю - спасибо! - Он похлопал Андрюшку ладонью по колену. - Вот так. А теперь говори, о чем хотел сказать. Поди, Борька чего-то натворил?
      - Точно пока неизвестно, - замялся Андрюшка. - В общем, у Валерки Гвоздева кто-то куртку порезал. Всю спину.
      - Неужто?!
      - Ага... А у Борьки бритву в кармане нашли. Лезвие...
      - Он! Тогда он, стервец!.. Да я за такое шкуру спущу! - Федор Трофимович вскочил.
      - Обождите! - Андрюшка схватил его за рукав. - Может, не он!
      - А бритва? На что ему бритва? Зачем в кармане носить, как жулику?
      - Дядя Федя! - умоляюще воскликнул Андрюшка. - Мало ли что у него в карманах бывает! Табак у него был?
      - Был! Курит, дьяволенок! Теперь, может, перестал, а курил. Я ему за это такую проборцию дал!..
      - И зря. Не курит он. И никогда не курил.
      - А табак? На что табак?!
      - Послушайте, дядя Федя!.. - Андрюшка почувствовал, что нашел какую-то нить, держась которой можно выбраться из трудного положения и помочь Борьке. - Вы помните, как сами перевернутую шубу по овсяному полю на веревочке тащили? А дедушка Макар стрелял.
      - Ну, помню. - От неожиданности такого напоминания Федор Трофимович растерялся. - И что из того?
      - А то! Вы шубу тащили, а мы с Борькой табак по краю поля на Стрелихе тайком сыпали, чтобы медведи в овес не ходили.
      В сумерках было видно, как удивленно приподнялись брови над широко расставленными глазами Федора Трофимовича.
      - Да ну? Ведь врешь!
      - Честно!.. И вы Борьку побили совсем зря.
      Федор Трофимович грузно сел на бревно и, сутулый, сникший, вдруг стал очень похож на Борьку - такой же небольшой, угловатый, пришибленный.
      - Чего же сам-то Борька мне не признался?
      - Так то же тайна была! Я никому ни слова, и он никому. Да и не поверили бы вы.
      - Не поверил бы, - вздохнув, согласился Федор Трофимович. - Сказал, что не курит, а я не поверил.
      - Вот видите!.. И теперь может так получиться. А знаете, как обидно, если не виноват!
      - Это, Андрюха, я знаю. По себе знаю!.. - Помолчал, видно вспоминая что-то, потом, будто очнувшись, спросил: - Все? Или еще чего скажешь?
      - Все.
      Они вместе встали и пошли к деревне.
      ...Весь день Борька сидел над раскрытыми учебниками, но ничего не выучил. Матери, которая приходила с фермы всего на часок, он ничего не сказал: не хотел раньше времени расстраивать, и с тоской и страхом ждал возвращения отца. Он готов был провалиться сквозь землю, когда услышал в сенях его шаги. Он спрятал под стол забинтованную руку, уткнулся в книгу, но буквы прыгали перед глазами.
      Отец молча скинул у порога сапоги и долго гремел в углу умывальником.
      - Ужинал?
      Борька отрицательно мотнул головой.
      - Так все и сидишь с книжкой? Ведь голова лопнет.
      - Завтра тебя... директорша вызывает. С восьми утра до семи вечера. Обязательно велела прийти. И чтобы мама тоже, - не поднимая головы, сказал Борька.
      - Чего опять?
      Борька съежился, всхлипнул.
      - Ладно. В обед схожу, сам узнаю... Да брось книгу-то! Все равно не учишь - по лицу вижу.
      - Ничего... неохота... - прошептал Борька и не сдержался: голова его, будто надломившись, упала на книгу.
      Федор Трофимович, приземистый, угловатый, остановился посреди избы и долго смотрел на судорожно вздрагивающие плечи сына. На мгновение ему показалось, что это не сын, а он сам, Федька, маленький, головастый, с острыми лопатками, сидит за столом и, уронив голову на учебник, плачет, незаслуженно обиженный и никем не понятый.
      - Ты погоди реветь-то!.. - дрогнувшим голосом сказал отец. - Ежели не виноват, все уладится.
      Но Борька ничего не слышал, слезы душили его.
      - Экий ты у меня!.. - Федор Трофимович сел к сыну, неловко прижал к себе. - Будет!.. Я ведь, смотри, все понимаю, все!.. Самого зазря били. А чего поделаешь?.. И ты меня... прости за тот раз. Думал, вправду курить начал.
      Не сразу дошел до Борьки смысл отцовских слов, а когда он понял, о чем речь, приподнял голову, недоуменно спросил:
      - Откуда... узнал?
      - С Андрюхой беседовал. Сам пришел. Вот и рассказал.
      - И про Валеркину куртку?
      - И про куртку. Говорит, все на тебя думают, а точно никто не знает... Ты за его держись, за Андрюху-то! Он надежный. А тот случай, что с табаком вышел... забудь. И вот мое слово: больше пальцем не трону! Только и ты мне по-честному, правду...
      Борька сидел, прижавшись к отцу, слушал его неуклюжую, совсем необычную речь и чувствовал, как тает, как уходит из сердца обида.
      - А я ведь тебе никогда и не врал, - тихо сказал Борька. - Только ты не всегда... верил.
      - А теперь буду. Ей-богу, буду верить!.. - Он помолчал. - Трудно ты жить начинаешь. Трудно... И я так же начинал... - Он умолк, засмущавшись своей минутной слабости, порывисто поднялся и сказал: - Давай-ка ужинать!..
      ...Утром Андрюшка видел в окно, как Борька сыпал корм птицам в кормушки, развешанные на облетевших кустах калины, и понял, что у Сизовых пока все спокойно.
      24
      Начался пятый урок, когда Федор Трофимович и Анастасия Прокопьевна Сизовы пришли в школу. Невысокие и чем-то удивительно похожие друг на друга - то ли широкими лицами, то ли одинаково настороженными светло-серыми глазами, - они остановились у двери в директорскую.
      - Ты хоть шапку-то сними! - шепотом подсказала мужу Анастасия Прокопьевна.
      Федор Трофимович стащил с головы картуз, ладонью пригладил взъерошенные волосы.
      - Ну, чего, пойдем!.. - и осторожно постучал в дверь.
      Директор школы Нонна Федоровна Круглова, пожилая и очень спокойная женщина, работала в школе много лет и Сизовых, конечно, знала в лицо. Она поднялась им навстречу из-за своего широкого стола и дружелюбно пригласила:
      - Вот сюда, поближе садитесь! - И взглянула на часы: - К сожалению, Ирина Васильевна, классный руководитель пятого "Б", в котором учится ваш сын, сейчас на уроке. Но мы с ней обо всем переговорили, поэтому я могу беседовать с вами одна.
      Она села, на минуту задумалась.
      Федор Трофимович и Анастасия Прокопьевна не мигая смотрели на добродушное крупное лицо директора и затаенно ждали, что же она им скажет.
      - Вы в кабинете у меня не первый раз, - начала Нонна Федоровна. Мальчик у вас трудный, и я еще ни разу не могла вас обрадовать его успехами ни в учебе, ни в поведении. Но нынешний учебный год Боря начал неплохо. Учиться стал лучше, и поведение удовлетворительное.
      Отец и мать Борьки облегченно вздохнули.
      - Это отрадный сдвиг. И вдруг вчера он опять сорвался... Вы знаете, что он сделал?
      Анастасия Прокопьевна испуганно заморгала, а Федор Трофимович кашлянул и робко спросил:
      - Значит, все-таки он... порезал?
      - Он. Случай невероятный. Такого у нас в школе не было.
      - Господи, за что же он так-то?.. - прошептала Анастасия Прокопьевна.
      - Накануне Валерик Гвоздев обрызгал его грязью, даже не обрызгал, а по-хулигански окатил грязью! И вот Борис решил таким способом ему отомстить. Гвоздева мы тоже накажем. Но вся беда в том, что куртку-то отремонтировать невозможно. Я сама ее смотрела - вещь испорчена. А школа не имеет средств, чтобы возместить родителям Гвоздева ущерб.
      - Чего уж школа? Наш порезал - мы и заплатим, - приглушенно сказал Федор Трофимович. - Только уж вы его, пожалуйста, не исключайте. Вроде бы за ум взялся.
      - Понимаю, - согласно кивнула Нонна Федоровна. - Наша просьба уладьте сами с Гвоздевыми эту неприятность. Наказать вашего сына мы, конечно, должны: такой проступок не может пройти безнаказанно. Как именно наказать, решит педсовет. Но об исключении, разумеется, не может быть и речи. Наоборот, все мы надеемся, что это был его последний срыв и что больше ваш сын не будет доставлять подобные неприятности ни вам, ни нам. Вы в свою очередь - очень вас прошу! - обойдитесь с ним помягче. Так будет лучше. Я уверена, он уже глубоко осознал свою вину и больше ничего похожего не допустит.
      - Да уж осознал. - Анастасия Прокопьевна вздохнула. - Всю-то ноченьку плакал! А ведь и не ругали даже...
      Когда Сизовы вышли из кабинета директора, все еще шел урок, и коридор был пуст. Анастасия Прокопьевна тронула мужа за рукав и тихо сказала:
      - Ты, Федя, не бей его. Бог с ними, с деньгами! Заплатим. А о парне-то, вишь, как она по-хорошему сказала!
      - Да не трону я его! И денег не жалко, раз виноватый. Одно обидно: чего же он мне-то не признался?
      - Боится. Помнишь, за курево-то как ты его... Вот и боязно.
      ...Вечер был тих и прохладен. Алела заря. Редкие звезды мерцали в темной синей вышине. Подмораживало. Осень!.. Чадя цигаркой, Федор Трофимович быстро шел по пустынной улице деревни, и шаги от его сапог по плотной земле гулко отдавались в стенах домов.
      Окна дома Гвоздевых тускло светились голубизной, и Федор Трофимович понял: смотрят телевизор. Он невольно замедлил шаг: вроде неловко беспокоить людей. Но подумал, что уже вторую неделю носит деньги и все не может найти удобный случай отдать их, и если не сегодня, то когда же?
      Семья Гвоздевых действительно смотрела телевизор. Валентин Игнатьевич сразу вышел в кухню, плотно прикрыл дверь и с беспокойством глянул в лицо Федора: он подумал, что на зернотоке что-то случилось.
      - Садись, Федя! - и пододвинул табуретку.
      - Да уж сидеть-то не буду. И так неловко, побеспокоил. - Он сунул руку за пазуху, вытащил деньги. - Вот, возьми. Чтобы в полном расчете.
      - Ты о чем? Какие это деньги?
      - За куртку, которую Борька у вашего парня порезал.
      Из комнаты вышла Клавдия Михайловна.
      - А Валерик не говорил, что это ваш сделал! - сказала она.
      - Наш. Сама директорша так сказала. Давно бы надо было рассчитаться, и деньги с собой носил, да все случая не было. А сегодня уж решил сюда прийти.
      - Какие расчеты! - сказал Валентин Игнатьевич. - Мало ли чего они между собой не поделили. Пропала куртка, и черт с ней. Мы уж новую купили.
      - Хоть и купили, а деньги возьмите. Не хочу я, чтобы наши пацаны из-за этих тридцати рублей враждовали. - Федор Трофимович положил деньги на кухонный стол. - И вы ведь тоже не хотите этого. Так?
      - Оно, конечно, так, - согласился Валентин Игнатьевич. - Но, честное слово, неловко!
      - Всем неловко! - Федор Трофимович улыбнулся. - Вы уж извините, что потревожил. До свиданья!.. - и вышел.
      Шагал по улице и дышал полной грудью, будто гора с плеч, а сам думал: не тридцать рублей - все деньги до последней копейки отдал бы, лишь бы ума у Борьки прибавилось! Да только ум-то на деньги не купишь...
      25
      К концу октября в лесу, как выразился Андрюшка, "поспела" рябина. Конечно, ягоды созрели намного раньше, тяжелыми красными гроздьями они висели на тонких ветвях и манили, звали к себе, но Андрюшка убежденно говорил:
      - Хоть и красные, а еще кислые и горькие. Вот пройдут первые морозы, тогда уж по-настоящему поспеют.
      Первые морозы прошли. Теперь пора! И воскресным утром Андрюшка и Борька отправились в лес за рябиной. Ни лукошка, ни корзин они не взяли: рябина - не клюква, ее собирают совсем по-особому, этому Андрюшка научился у своего отца, когда они жили на Веселом Хуторе.
      Под сапогами сухо шуршала и похрустывала прихваченная морозом трава, и хорошо было слышно одинокое бормотание тетерева на Стрелихе: видать, перепутал косач это ясное осеннее утро с весной и вот затоковал, встречая своей восторженной песней красное, только что поднявшееся над горизонтом солнце.
      - Может, сходим, посмотрим, как он токует? - предложил Борька.
      - Не по пути это. Да и не подпустит он. Сидит где-нибудь на верхушке елки и токует. А заметит нас и замолчит, а потом и совсем улетит... Мы весной на ток сходим. Вот интересно! Сидишь в шалаше, а они вокруг бегают, шеи раздуты, хвосты веером, брови красные... Дерутся - только перья летят! Иногда рядом с шалашом, в двух шагах...
      - И не боятся?
      - Так они же не знают, что в шалаше человек! Только прятаться в шалаш надо очень рано, когда тетерева еще спят.
      - А где они спят?
      - В лесу. На деревьях где-нибудь. А как светать начнет, вот и полетят на токовище со всех сторон.
      Андрюшка увлеченно рассказывал, как он ходил на тетеревиные тока просто для интересу, посмотреть и послушать - и как однажды удалось ему увидеть пляску серых журавлей - птиц очень осторожных и самых крупных, какие гнездятся в здешних местах. И в том, как это Андрюшка рассказывал, чудилась Борьке скрытая грусть. Он спросил:
      - Ты жалеешь, что вы переехали с хутора в нашу деревню?
      Андрюшка ответил не сразу. Помолчав, он сказал:
      - Жалею, что там я был один. Красотища кругом такая, смотришь, переживаешь, а рядом - никого. Понимаешь?
      - Понимаю, - согласился Борька. - Даже рыбу ловить двоим лучше поговорить можно...
      - Я не о том. - Андрюшка наморщил лоб. - Когда смотришь, как токуют тетерева, говорить не о чем - только смотришь и молча переживаешь. И надо, чтобы рядом кто-то был, все это видел и переживал так же, как ты сам. Двое, а в душе - будто один человек... Ну, как вот мы с тобой на лабазе сидели.
      - Ага. - Борька кивнул и с сожалением подумал, что если бы он тоже на Веселом Хуторе жил, Андрюшка, конечно, брал бы его с собой на тетеревиные тока; и журавлей они посмотрели бы вместе...
      Углубились в лес. Деревья, давно сбросившие листву, стояли свободно, раскинув облегченные ветви, и сладко нежились в розоватых лучах. И только густохвойные ели тяжело свешивали темные лапы и были таинственными и угрюмыми в своем величавом спокойствии.
      Путь ребятам предстоял не близкий: год на рябину выдался не особенно урожайным. Андрюшка и Борька уже не раз ходили в поисках рябин, на которых было бы много ягод, и нашли такие рябины километрах в пяти от Овинцева, по окрайку старых, зарастающих пожен и по ручью с темной водой, который протекал по этим пожням.
      - Зимой, если будет рябина, - сказал Андрюшка, - к нашим кормушкам будут прилетать самые красивые птицы - снегири и свиристели.
      Снегирей Борька знал, а свиристелей видел только на картинке в книжке. Это были действительно красивые птицы - розовато-серые, с большим хохолком на голове, с красными пятнышками на черных крыльях и с желтой каймой на кончике хвоста.
      - Но они страшно прожорливые! - говорил Андрюшка. - Хорошей рябиновой кисти одной свиристели на пять минут не хватит. Ягоды у нее будто так насквозь и пролетают.
      Узкой тропинкой, густо усыпанной опавшими листьями, ребята вышли к пожням. На фоне серого чернолесья рябины с алыми гроздьями ягод были видны издали, но, когда подошли к ближней рябине, Борьке показалось, что ягод на дереве стало меньше.
      - Птицы расклевали, - пояснил Андрюшка. - Радуйся, что хоть столько оставили. Бывает, налетит стая свиристелей на красную от ягод рябину, смотришь, а через час эта рябина уже голая - ни единой ягодки!..
      Андрюшка срубил топором молоденькую осинку, очистил ее от сучков, а нижний сучок, у комля, срезал сантиметрах в десяти от стволика. Получился длинный легкий шестик с крючком на конце. Зацепив этим крючком одну из ветвей рябины, он пригнул ее и стал аккуратно обрывать кисти ягод.
      - А ты полезай на дерево, - сказал он Борьке. - Ты все-таки полегче, а рябина тонкая... Сучья не ломай, а только кисточки и бросай вот сюда. Андрюшка показал место, где поникшая трава была особенно густа. - Здесь помягче...
      Спустя полчаса ягоды краснели только на самой верхушке.