Тут он побагровел (видимо, представил, как над ним потешаются сменщики и начальство, собравшись вокруг экрана).
      - А я что, нанимался вкалывать на лесоповале?
      - Как бы, Валера. Это все искусственное. Легкое. Пластик. Носи, помогай.
      И она на всякий случай добавила:
      - Нас освободят, если мы все это соберем в единую кучу.
      Тут Валера совершил неожиданное: он отошел в сторону и лег со словами:
      - Я после ночи же.
      Лег прямо на пыльную, горелую какую-то труху. И закрыл глазки.
      Баба Лена возмутилась:
      - Да? А я потом с тебя все снимай да стирай? Нет уж. Ляжешь на картонку. Идем.
      Он с трудом поднялся, глаза его слипались. Больной, что ли?
      Баба Лена отвела его к тому месту, где оставила свой полусложенный шалаш, указала, где подстилка, запустила туда зятя и загородила листами картона. Очень быстро из-за тонких стенок понесся заливистый храп. Баба Лена почувствовала себя при деле.
      Было о ком заботиться.
      Таская елки, она вдруг подумала: интересно, почему Валера не заметил этого гигантского белого яйца? Баба Лена его не закрыла еще и на одну треть.
      Что-то тут не то.
      Она продолжала, как муравей, носить и складывать, таскать и кидать повыше. Яйцо пока еще не трескалось. Видимо, не созрело.
      А вообще что же это такое происходит? Ни дня ни ночи, ни входа ни выхода, ни темно ни светло... И зятя тоже привезли и сгрузили, но про телевидение ни словечка не пикнули, только про больницу.
      Заманили! А что здесь? Вот и вопрос. Если сюда прибыла эта ракета... Причем она не трескается, а чего-то ждет... Может, она еще куда-то направлена?
      Вдруг раздалось какое-то глухое рявканье. Оно шло из шалаша. Валере, видимо, что-то привиделось. Вот опять он как бы густо чихнул. Затем послышались слова:
      - Не пускай его, Тань, держи! Ну как держи? Так и держи! Дай мне! Куда!!! Утонет ведь! Он ее не потянет! - Пауза. - Я ее вытащу, сынок, не мешай. Так! Да не кричи ты под руку! Я кому сказал, Тань! Держи его! Лен Петровна! О. Воротника нету! Придется за косу...
      Тут шалаш рухнул, и из обломков показалась бритая голова Валеры.
      - Лен Петровна, вы? Живая?
      - Что приснилось, что ли, Валера?
      Он очумело заморгал, воззрился куда-то над головой бабы Лены и сказал:
      - Яйцо!
      - Ну вот что поделать.
      И она вдруг нашла гениальное решение: по-бабьи пустила слезу и села прямо наземь.
      - Что делать, Валера? Без тебя не знаю, куда и податься! Они же все грязью покроют! Как атомный реактор! А нам отсюда все равно не выбраться, это конец! Это у них ад! Чистилище такое! Смотри, вся земля горелая! Нас сюда заманили, а на свете нас уже нет! Я не варила никакого компота! Это была не я, и Кузя был не он!
      И баба Лена с охотой зарыдала. Вот этого Валера не ожидал от своей закаленной, как сталь, кислотоупорной и ядовитой тещи.
      Горячие капли потекли у нее по щекам. Она чувствовала, что пыль и зола мешаются у нее на щеках с потоками слез. Она вытирала их, и руки стали черно-полосатыми.
      - Так, - грозно сказал зять.
      - Что делать, что делать, - ничего не видя, хлюпала баба Лена.
      Тут зять встал (она почувствовала, что почва задрожала) и пошел, гулко топая, к ракете.
      Баба Лена разлепила веки, и вот что она увидела: Валера сунул руку в карман и что-то достал, потом как-то дернул кулаком. Ага, запалил зажигалку.
      Затем Валера поднес руку к елке.
      Завоняло жутко. Пополз дымок. Валера еще и еще подносил зажигалку к торчащим палкам.
      Видимо, все же внутри там содержалось что-то деревянное, потому что загорелось наконец.
      - Валера, одобряю! - завопила теща, кашляя. Из глаз у нее полились уже другие слезы - от химической гари. - Пусть мы сгорим, но это не пропустим на Землю!
      Густые волны дыма поплыли над почвой. Валера плясал около ракеты.
      - Тащи еще! - заорал он.
      Теща помчалась, тряся мешками, стала хватать елки и бегать с ними к костру. Зять включился в работу. Этот могучий мужик таскал такие огромные охапки, что яйцо вскоре все было окружено дымом и пламенем, потемнело, закоптилось.
      Начала тлеть и почва под ногами. Поползли язычки синих огоньков.
      Зять с тещей носились среди этого ада, подваливая в костер все больше палок.
      Внезапно яйцо дало змеистую трещину.
      В костер вывалилась грязь. Заплясали, взвиваясь запятыми, черные веревки. Что-то заныло, как ветер.
      Грязь шла безостановочно. В центре огонь уже погасал. Яйцо работало как огнетушитель, заливая огонь черной змеистой пеной.
      Баба Лена со своей охапкой елок остановилась, попросила у зятя зажигалку, полила свою вязанку бензином, подожгла ее у края и смело сунулась к самому яйцу, бросила поближе к скорлупе.
      Тут же ее ногу оплели, судорожно извиваясь, два присоска.
      Баба Лена рухнула в горячую грязь.
      - Валера! - тонко завопила она. - Уходи-и! Спасайся! Они без тебя не выживу-ут!
      Но тут крепкая ручища схватила ее за пучок и поволокла наружу с криком:
      - Сколько раз говорено! Не лезть не в свое дело!
      Что-то взорвалось с неприличным звуком, невыносимо завоняло, и на горячих волнах этого взрыва оба участника событий полетели вверх, в могучую черную промоину, мимо железных балок, жженых тряпок, дымящихся конструкций, затем каких-то освещенных пещер (мелькало как в метро). Валера летел впереди, а теща с мешками позади, почти у него на плечах.
      Они очнулись там же, откуда отправились, - в собственной квартире.
      Что касается событий в их собственной квартире, то там колдун Топор погулял не на шутку, разделившись, как мы уже знаем, на бабушку-2, Кузю-2 и кота Мишу-2.
      Зятя Валерия это не коснулось, а все бедствия легли на плечи бедной толстухи Татьяны, которая очнулась в собственной квартире от какой-то очень громкой музыки. Гремели барабаны в основном.
      Пахло паленым, мокрым, каленым, гнилым, тухлым и кислым - как на лениво дымящейся свалке.
      Не было занавесок, пол был залит какой-то мало разведенной сажей, со стен свисали клочья мокрых обоев, потолок мерно истекал черными каплями.
      Татьяна поднялась со стоном и крикнула:
      - Ма!
      Голос у нее был какой-то дикий, она и сама себе подивилась. Просто рев какой-то.
      - Ма!!!
      В ответ шевеление и короткое мычание.
      - Ну ма!!! Че это все, а? Че стряслось, а?
      Татьяна взывала к матери, потому что считала, что именно мать во всем виновата, напилась пьяная и все подожгла.
      Пора было ее судить судом совести с позиций невинного, честного, все потерявшего человека.
      - Убить тебя мало, паскуда, - звенящим от слез голосом постановила Татьяна. - Кузя! Ты где? Ох, голова моя.
      - Че те? - возник в дверях ее здоровенький, грязненький, хулиганистый пацан.
      - Ты что наделал, а? Ты зачем все порезал, мать твою? А? - завопила Татьяна, вытрясая из шкафа свое погубленное имущество - платья, юбки, свитера, колготки и, на закуску, полулысую шубу. - Где все отцовы доллары, а?
      - Мать твою! - откликнулся боевитый парень. - Молчи, сука! Я на тебя обиделся, все! Я с тобой, блин, не разговариваю! Все!
      - А ремня не хочешь? - выкрикнула Татьяна.
      Она была потрясена. Ее тихий, разумный, задумчивый мальчишечка, нежно любящий всех, тихий, безобидный, - вдруг стал оторвой, причем за одно утро!
      Вползла мамаша. Грязная, какая-то хитроватая, с прищуренными глазками, красным носом и черными ногтями. На голове у нее красовались сальные лохмы.
      - Ты че наезжаешь на пацана? - спросила мать и выругалась последними словами. - Я его в обиду не дам. Иди отсюда, это моя квартира, ясно! Иди к своему хрену позорному. А меня не волнует, - завопила она, видя, что Татьяна хочет возразить, - что вы ее сдали! Снимайте другую, мне это по семечку! Вы мне не платите ни хрена! Мне юбку не на что купить! Ему костюм, ему свитер! Вот пусть он больше сюда не суется, Валерка твой. Посмел плеснуть в меня компотом! - горделиво произнесла она. - Я ему кто, кули? Хозяин какой, ваш пропуск! Ты тоже, вообще. Расползлась как квашня, никто на тебя и взглянуть не захочет, вот ты перед ним и пляшешь. Ублажаешь. А у него таких как ты полный офис. Секретутки и уборщицы. Денег в дом не дает! Ни зарплату, ни за свою квартиру! Все на твои денежки живем с хлеба на квас! Якобы Валерка копит на машину! Да он купит машину - и поминай как звали, сядет кому-то еще на шею. Ты зарабатывай, зарабатывай. Гнись на рынке. Стой в мороз и в жару. Одна такая нашлася.
      То, что говорила ей ее мать, Татьяна не раз и сама себе говорила, но все оставалось как оно есть. Мать ее жалела, и они часто вместе, без слов, сидели вечерами, пили чай, и мама иногда гладила ее по голове.
      Однако сейчас Татьяна готова была эту мать убить.
      - Вот так, да? - загудела она, пробираясь на кухню. - Я вот сейчас тебя поглажу... утюгом по башке. Сидишь на моей шее! Вот огребешь у меня...
      Неожиданно мать встретила ее на пороге кухни со сковородой в одной руке и с ножом для рубки мяса в другой.
      Татьяна в панике обернулась - на пороге стояла еще одна мать, такая же поганая, и показывала грязный кукиш, и вертела им, произнося нехорошие слова.
      Кузя сидел на кровати и резал подушку ножичком, а другой Кузя в это время поливал у ее ног пол маслом из бутылки.
      Два кота драли когтями ковер.
      Татьяна взвыла и бросилась вон с криком: "Врача! Врача! В дурку меня положите! На помощь!"
      Но по дороге она поскользнулась на пролитом масле и со всего маху грянулась головой об пол.
      Тут же пришли люди, подняли ее, положили на носилки и отвезли в больницу. Там она быстро поправилась, ее навещали и мама, и Валера с сыном, никто ни о чем ее не спрашивал, а сама она временно потеряла дар речи.
      А потом ее выписали, но родные что-то говорили, что сегодня все идут на концерт, и надо идти, и так далее.
      Там был театр, Татьяна немного стеснялась своего вида, что слишком толстая и платье дешевое (мать сшила из каких-то уцененных отрепьев ей и себе).
      Вдруг, прямо перед началом концерта, мать зачем-то встала, вышла из ряда и потопала вниз, на сцену.
      - Че она? - спросила Татьяна мужа.
      Он пожал плечами.
      Кузя сказал:
      - Бабушку сейчас будут награждать! За безупречное служение!
      Выговорил все правильно, надо же!
      - Видишь, - сказала Татьяна мужу, - какая у нас мама?
      - Да уж, - усмехнулся Валера.
      - Не то что твоя! Вообще не обращает! На Кузю совсем!
      Валера только рукой махнул.
      Когда бабушка добралась до сцены, вдруг открылся занавес, и все увидели стоящую за занавесом ракету. Рядом были накрыты богатые столы.
      - Ракета?
      - Ее будут отправлять на другую планету, - сказал каким-то взрослым голосом Кузя. - Но там такое время, что она уедет туда на сто лет, а вернется к нам прямо сейчас. Но она проживет лишних сто лет для себя. Это награда для Золушек.
      Татьяна ничего не поняла.
      Потом вдруг ракета осела, расползлась в талии, стала похожа на яйцо, треснула, оттуда покатили волны грязи.
      Все повскакали с мест, Валера схватил парня на закорки и двинулся через толпу, но снизу тут раздался жуткий крик мамы:
      - Валерик! Таня! Руку хоть подайте!
      Они обернулись и увидели маму, стоящую внизу в грязи по колено, оплетенную какими-то черными лентами или (они шевелились) бесконечными змеями.
      Вот одна лента вздыбилась, сделала петлю и стала дрожать у лица мамы, упруго примериваясь то одним боком, то другим, как живая.
      Валерик шагнул уходить, но в этот момент завертелся на его плечах Кузя, завизжал: "Баба, баба!", стал ползти вниз, и сполз как-то, и бросился вниз к бабушке, где вскипала черная грязь, полная змей.
      - Мама, я иду! - закричала на бегу Татьяна, спускаясь, а мужу гневно сказала: - Лови Кузю, раз ничего больше не можешь!
      - Тещу не выдам, хватай Кузю, - отвечал Валера, бросаясь вниз как русская ракета, как хоккеист на ледяном поле.
      Татьяна догнала маленького Кузю, схватила его и потащила наверх, а Валера в это время выловил из грязи бабушку.
      А тут и ракета взорвалась и все исчезло.
      Долго Татьяна отмывала в театральном туалете свою маму.
      Валера исчез за дверью рядом...
      Потом они воссоединились и пошли домой...
      Отперли дверь, а в квартире, в черной жиже на полу, вертелись, вздымались и опадали черные живые веревки...
      Семейка оказалась на улице и пошла в скверик. Во дворе было неудобно сидеть в таком грязном виде.
      Татьяна опять стала плакать и проситься в дурдом, крича, что ей все показалось, что на самом деле мир - это сон, и ей все снится.
      - Не хочу просыпаться, - твердила она как в горячке. - Дайте мне укол.
      Пока она так плакала, ее семья сидела рядом на скамейке, а потом настала ночь, и все растворилось во тьме.
      Татьяна очнулась, лежа у себя в квартире на полу, потому что в дверь стучали и звонили.
      Она с трудом встала, открыла дверь.
      Там стояли запыленные, грязные, как бомжи со свалки, мама и Валера. Мама причем с двумя мешками наперевес.
      У стоящих в дверях были усталые, какие-то чумовые лица и круглые от изумления глаза.
      Татьяна сказала:
      - Мам, ты почему?.. Ты там? Как ты чувствуешь?
      Ей никто не ответил. Пришедшие осторожно заглядывали в квартиру.
      В доме зияла пустота. Ветерок из открытых, полусгоревших окон гулял, шевеля лохмотья обоев.
      - Что смотрите? - спросила Татьяна. - Змей уже нет, проходите.
      Они переглянулись, кивнули и вошли.
      - От это да, - загудел Валерий. - Погуляла без нас.
      - Не я погуляла, - тихо возразила Татьяна.
      - Как ты похудела! - закричала мама.
      - А ты как! А Валера!
      - Кузи нет дома? - осторожно спросила бабушка.
      - Слава те, нету, - ответила Татьяна и заплакала.
      Бабушка поставила свои мешки на стол, единственное сухое место в доме, и сказала:
      - Большой мешочек - это был Кузя.
      Татьяна отвернулась и заплакала, затыкая себе рот рукой.
      - А маленький? - из вежливости к больной старушке спросил Валера.
      - Маленький - это был Мишка.
      - Здорово. А они не разговаривают?
      - Пока что нет, - ответила бабушка неуверенно.
      - А что там внутри-то? - спросил опять зять. - Можно посмотреть?
      - А песок. Песочек, - объяснила помертвевшая баба Лена. - И все.
      Она тяжело опустилась на обгорелый диван.
      Зять взял в руки маленький мешок, развязал его своими могучими пальчищами, и вдруг в образовавшуюся горловину оттуда на волю вылезла усатая голова! И тут же стал выдираться сам Мишка (уши на всякий случай прижатые). Он выскочил и от радости начал делать плотные восьмерки вокруг ног бабушки! И обвивать ее хвостом! Не обращая внимания на мокрый пол.
      - Вот, - заключил Валера самодовольно и стал развязывать следующий мешок.
      Через две секунды они уже все обнимались, Кузя молчал, тыкался носом то в бабушку, то в маму, Татьяна плакала, а отец всех отодвинул и стал подбрасывать Кузю до грязного потолка.
      Бабушка твердила:
      - Ну-ну, ну-ну, ну хватит...
      А сама шмыгала носом.
      * * *
      Шесть рук, ведра и тряпки, пакет побелки для потолка и обои на стены...
      Потом все пировали в чистой квартире, было много гостей, бабушка сделала тазик холодца и тазик винегрета. Люди натащили всякого добра.
      - Мы бедные, - объяснял всем захмелевший зять, почему-то очень добрый. - У нас нет ни-че-го! Принимаем в дар любое. На тебе, небоже, чего нам негоже.
      Потом народ пел любимые "То не вечер" и "Ой, мороз", печальные песни, но очень громко и радостно.
      Кузя молчал, не путался под ногами, он сидел и смотрел по принесенному кем-то телевизору новости, все подряд.
      Что-то он там кивал, шептал, показывал на экран пальцем, как все маленькие дети, а потом уходил и рисовал войну, взрывы или солнце, цветы и домик ниже цветов, и один раз сказал бабушке, когда взрослые уже прощались в прихожей:
      - Ты не умрешь.
      - А как же, - закивала усталая бабушка. - А как же. Вот вырастешь, изобретешь лекарство от смерти.
      - Да, - ответил он. - Приблизительно так.