– Это беспредел. Когда вернемся на берег, я буду жаловаться. Вы бандиты.
      – А ты в этом уверен?
      – В чем? – насторожился сутенер.
      – В том, что ты вернешься на берег.
      – A как же, почему не вернусь? – в полной растерянности залепетал он. – Почему не вернусь?..
      – Да так, разные вещи случаются. Река широкая, вода глубокая, тяжел камень, на дно тянет. Много ненайденных людишек стоят сейчас на дне «великой реки» с грузиком, привязанным к ногам. Курить хочешь?
      Сумерки сгустились. Макс зажег бортовые огни, один из них острой точкой заплясал в испуганных глазах сутенера.
      – Что, что вы хотите сказать?
      – Только то, что уже сказал. Курить хочешь, может быть, выпить?
      – Нет, вы сошли с ума, у меня жена, дочка…
      – Я тебе не собираюсь читать мораль, гнида, но там, в каюте, сидит Санька. Она тоже чья-то дочь. Девчонка, которую убил твой любимый Жора, тоже была чьей-то дочерью. Ну, хватит аналогий. Или ты сейчас же говоришь мне, где Жорина берлога, или я отправляю тебя за борт.
      – Нет, я ничего не знаю, поверьте мне. Не знаю.
      – Чего он не знает? – поинтересовался подошедший Макс.
      – Я не знаю, где находится Жора, где находится его цех.
      – О, так, значит, целый цех, – удивился Ухов. – Ну тогда сейчас узнаешь. Вы позволите мне, Константин Иванович? У меня многие душманы, не знающие русского языка, вдруг начинали вполне сносно лопотать. А вы пока пройдите в рубку, там наш капитан очухался. Я пристегнул его к рулю, но мало ли…
      Наш бравый шкипер совершенно потерял лоск. Прикованный к рулю, он мокрой курицей телепался по сиденью, кое-как держа катер по курсу.
      – Как дела, флибустьер? – Я бодро похлопал его по плечу. – Так держать.
      – Вы у меня еще пожалеете, – со слабой угрозой прогундосил он. – Я Жоре все расскажу.
      – Такой момент я тебе предоставлю, а пока гони бабки, которые ты получил от меня на берегу.
      От негодования он готов был задохнуться:
      – Это… это… мои деньги!
      – Были мои, стали твоими, а теперь вновь обрели старого хозяина. – Философствуя, я вытащил у него из кармана полный бумажник и удобно расположил его у себя на груди. – Это грабеж. Это…
      Договорить он не успел. С кормы раздался пронзительный, почти смертный вопль. Он так же резко оборвался, как и возник. Мой капитан замолчал и претензий больше не предъявлял. Тяжело, враскорячку в рубку вошел сутенер. Молча, белея болью, он уселся в правое кресло.
      – Ну вот, Константин Иванович, лоцман вспомнил маршрут. Можно перекурить?
      – Как там девчонка?
      – Наблюдала через щелку и, кажется, осталась вполне довольна увиденным, а вообще она в стельку пьяна.
      – Как долго нам добираться до места?
      – С полчаса вверх по реке. Вы правильно выбрали направление старта. Но это не остров, а противоположный берег. Даже не берег… В общем, сами увидите.
      – Он лапши не накидал?
      – Вряд ли, при такой боли невозможно вранье.
      – Верю. Орал он, как стадо буйволов.
      – Не может быть. Я сразу перекрыл ему кислород.

* * *

      – Это здесь! – глухо сообщил Саиджон, тыча пальцем куда-то влево.
      По левому от нас берегу высилась крутая стена известковых обнажений. На высоте примерно двадцати метров от воды на монолите явственно чернело овальное пятно. У самого берега поднимался частокол кустарника, торчали редкие деревья.
      Видимо, там прятался катер или катера Жоры.
      – Идем еще пару километров вверх, – решил Ухов. – Потом вырубаем движок и потихоньку подплываем к ним.
      – Нет, – категорически возразил я. – Пристанем в километре выше и пойдем пешком через верх, луна ясная, не сорвемся.
      – Ты, гнида, сверху тропинка есть?
      – Я не знаю. Мы пользовались только нижней.
      – И давно у него эта нора?
      – Не знаю. Я впервые побывал там год назад.
      – Второй выход есть?
      – Не знаю.
      – Конечно есть, Макс. Дышать-то ему хочется. Какая глубина пещеры?
      – Метров пятьдесят основной зал, метров десять – комнаты.
      – Ладно, пристаем, пора, – приказал я, ощутив нервную возбуждающую дрожь. Она всегда возникает у меня в самой неподходящей ситуации.
      Ломаясь, затрещали кусты, и катер уткнулся в заросли. До суши оставалась пара метров, там же росла березка.
      – Шкипер, давай сюда все свои взрывпакеты и вообще все, что взрывается, – категорически заявил Ухов, тряхнув рулевого за шиворот.
      – У меня ничего нет.
      – Если ты, гнида голубая, не расколешься через полминуты, я просто тебя кастрирую.
      Из-за голенища ботинка он выдернул короткий широкий штык. Развернув кресло, вспорол капитанские штаны.
      – Ну, считаю до трех: раз…
      – Возьмите там, под нижней полкой, слева.
      – Иваныч, вытаскивай все, что там есть, а я их хорошенько перевяжу, потом перетащим на корму.
      Кроме десятка взрывпакетов, в тайничке я обнаружил одну гранату и ракетницу с шестью патронами. Все это хозяйство я сложил в холщовый мешок, размышляя, что же делать теперь с лежащей рядом пьяной девочкой. Оставлять ее просто так опасно. Она уже это показала. Стащить на берег и привязать к березе? Заедят мураши. Не придумав ничего путного, я просто привязал ее к полке.
      Упакованными бандеролями в рубке лежали серьезные и молчаливые пленники. Перетащив одного из них на корму и там привязав к решетке, мы сошли на берег. Надежно закрепив чальный трос, минуту помолчали.
      – Ну, вперед, что ли?
      – Вперед, Ухов, и вверх!
      Место для подъема мы выбрали удобное. Во-первых, нас не могли заметить из карстовой пещеры. Во-вторых, склон был не очень крутым. И в-третьих, достаточно было кустарника, за который мы цеплялись руками, ногами и зубами. Луна шпарила в полную силу, поэтому сто метров подъема мы преодолели достаточно быстро. Теперь пора сворачивать и идти параллельно склону. Вот здесь-то и начались трудности. На известковой крошке крутого склона нога постоянно скользила и подворачивалась. Ухов в своих десантских ботинках и с афганским опытом, казалось, не замечал этого, а я несколько раз зависал на грани свободного полета. Как назло, кончился кустарник, и цепляться теперь можно было только за воздух или собственный нос. Прошли мы всего-то метров сто, а известняк все круче и круче дыбился в небо. Если так будет продолжаться дальше, то никуда мы не дойдем, разве что кубарем до воды.
      – Иваныч, давай в связку, – наконец-то понял Ухов, и я с готовностью отмотал ему пять метров капронового троса.
      – Как думаешь, Макс, дойдем?
      – А почему не дойдем? Дойдем потихоньку. Вы сумку выбросьте, а пакеты рассуем по карманам. Легче будет.
      Еще бы не легче. Как будто я этого не знал. Молчал только, стыдясь своей беспомощности. Ну и эта легкость была недолгой. Мне уже казалось, что мы идем по отвесной стене, неизвестно чем и за что цепляясь.
      – Иваныч, сейчас спускаемся метров на девять, кажется, я унюхал тропу.
      – Дай-то Бог тебе здоровья, друг Ухов, а то я совсем расклеился.
      – Еще чего, но идти надо, главное теперь – не торопиться. Тропу могут охранять.
      – Вряд ли. Скорей всего, он думает, что неуязвим, а тем более ночью. Завтра начнет выдвигать ультиматумы, а ночь наша.
      Мы уже прошли половину пути, когда тропа начала раздваиваться. Одна уходила вниз, а другая забиралась кверху.
      – Вы, Константин Иванович, идите вниз, и метров через двести – двести пятьдесят отдохните, подождите меня, пока я смотаюсь посмотрю, что там у него наверху. Буду примерно через час, полтора.
      Остановиться мне пришлось гораздо раньше. Я едва успел заметить, что тропинка кончилась и следующий мой шаг ведет к прадедушке в бездну. Внимательно осмотревшись, я понял, что тропинка порушена искусственно. Метров на пять простирался полный провал, а дальше и чуть ниже тропа начиналась вновь. И вверх и вниз известняк в этом месте падал совершенно отвесно. Если обходить участок, то надо это делать гораздо раньше, примерно там, где мы разделились с Максом. Но потеряется время, и неизвестно, какая рельефная картина ждет нас там. Наличие десятиметрового троса дает нам большое преимущество. Только как его использовать, если нет ни костылей, ни молотка, да и стук его наверняка будет слышен. Кроме того, размах амплитуды вряд ли окажется достаточным, чтобы достичь желаемого карниза.
      Думай, Гончаров, если орлом летать не можешь, то уж улиткой попытайся. Известняк – камень покладистый, дырку проковырять можно и ножом. Но что туда воткнешь, если нет костылей? В общем, ничего подходящего, кроме собственного… нет. Есть еще бестолковая голова, но она здесь не пригодится. Одному в такой ситуации делать нечего. Хочешь не хочешь, а ждать Макса предстоит в бездействии. Правда, можно думать. О чем? Например, о том, что начало разрушенной тропинки лежит метром ниже. И если расположить ось маятника над окончанием тропинки на высоте полутора-двух метров, то при длине троса в десять и даже восемь метров теоретически вполне возможно достичь начала тропы. Но это теоретически или в цирке. А здесь этот воздушный номер, скорее всего, окончится печально. В лучшем случае я размажу рожу по известняку. Да и как укрепить эту самую ось?
      По тропинке кто-то спускался, но кто? Для Ухова рановато, значит… На всякий случай я вытащил пистолет, снял с предохранителя и вжался в стену.
      – Иваныч, спокойно, все свои, – предупреждающе заговорил Макс, – как дела, какие проблемы?
      – Тропа окончилась, обрыв метров пять. Что делать? Можно попытаться способом маятника, только надо что-то вбить на высоту человеческого роста, но один я не смог бы.
      – А что мы вобьем на высоту человеческого роста?
      – Не знаю, Макс.
      – Я тоже, поэтому мы пойдем другим путем. Какая длина веревки?
      – Десять метров.
      – Отлично, метров пять есть у меня. Приступаем! Сверлим два отверстия глубиною в штык. Прямо здесь, на карнизе, на расстоянии метра одно от другого и как можно ближе к стене.
      Через полчаса два отверстия глубиною двадцать пять сантиметров были готовы. В одно из них Ухов вставил собственный штык, а в другое резиновую дубинку. Обмотав их тросом в виде восьмерки, из середины вытащил петлю.
      – Это для вас, Иваныч, во мне девяносто, в вас восемьдесят плюс две хоть и хлипкие, но страховки. Должны выдержать, еще и бордюрчик будет тормозить. Только не давайте гнуться дубинке, а то петля соскользнет. Травиться буду сам, вы, главное, хорошо упритесь в бортик. Все, я пошел.
      Он начал спуск, а я с ужасом думал, что будет, если я не удержу этого парня. Кажется, даже на пятках, которыми я упирался в известняк, у меня выступил пот.
      – Все не так плохо, Иваныч. Стена только кажется отвесной, вполне можно передвигаться. Как там дела?
      – Нормально, Макс, только меньше резких движений.
      – Это и филину понятно. Работаем дальше.
      Я сидел, упираясь спиной в стену, а локтем придерживая резиновую дубинку. Страховочная петля проходила между ног и фиксировалась на поясе. Я старался как можно равномернее распределить нагрузку. Пока все шло нормально. Неожиданно резкий рывок троса нарушил шаткий баланс, из-под левой ноги поехал жидкий бордюрчик, и вес пришелся на правую пятку. Я немного ослабил петлю, давая большее напряжение на резиновую дубинку и клинок, тем временем постарался найти новую опору для левой ноги.
      – Извини, Иваныч, сорвался, как у тебя?
      – Держу, но будь осторожнее.
      – Держи, осталось немного. Приготовься, сейчас буду закидывать крюк.
      Со звоном стукнулась о камень железяка, но, не зацепившись, полетела вниз. Страховку вновь сильно дернуло, но на этот раз все наши нехитрые крепления не дрогнули.
      Только с четвертой попытки кошка за что-то зацепилась, и постепенно натяжение стало слабеть. Но я знал, что в любой момент Максов крюк может слететь, и тогда сильный рывок страховочного троса может выдернуть меня, словно морковку, вместе с дубинкой и штыком. Казалось, секунды растянулись в часы, и этому напряжению нервов и троса не будет конца. По мере того как поднимался Ухов, я укорачивал висящий между нами трос. Наконец его голова и руки показались из-под карниза, еще секунда, и он весь стоял на тропе. А меня забила крупная неуемная дрожь.
      – Привет, Иваныч, – спокойно, как в буфете, произнес он. – Ты как?
      – Отлично, только трясет всего.
      – Ничего, передохни.
      – Ага, сейчас нож с дубинкой вытащу…
      – Вытаскивай, а я гляну, где зацепиться.
      Руки дергало, как после месячного запоя. Колени бились друг о друга. Да, скалолаз из тебя, Гончаров, не ахти.
      Но и трястись уже хватит. В карстовой пещере сидят два человека, которых в любой момент могут убить. Один из них твой заказчик, а другой – женщина, которая тебе нравится. Понял! Отлично.
      – Иваныч, нам крупно повезло. Они делали заколы вручную и одно долото оставили на полпути. Ни туда, ни сюда, но держится прочно, я трос зафиксировал, спускайся, шести метров хватит, остальное я убираю.
      Натянулся канат, подтягивая меня к самому обрыву. Инстинктивно я упирался, цепляясь за стены, но грубый матерный окрик Ухова успокоил, и, зажмурив глаза, я пошел за бордюр, стараясь держать трос в полный натяг. Шага четыре мне, кажется, это удалось, а потом я полетел, как и предполагал, переворачиваясь вокруг своей оси и размазывая о склон рожу. В конце концов я болтался прямо над Уховым, который, тихо матерясь, вытаскивал меня на тропу.
      – Ё-мое, Иваныч, ты же весь фейс попортил. Сейчас я. Задери пока рукав.
      В плечо он всадил мне укол, а физиономию обработал каким-то сверхболезненным аэрозолем.
      – Теперь все в порядке, можно идти. Уже не долго.
      – А что там на верхней тропе?
      – Там второй выход, который я заминировал. Если они туда сунутся, дырку тут же завалит. Дорога у них теперь одна, только вниз.
      Хоть и долго, но до входа в пещеру мы добрались без приключений. Перед ее устьем тропа расширялась, образуя широкую площадку. Отсюда же змеилась вниз тропинка.
      Вдруг Ухов, идущий впереди, замер и поднял руку. Остановился и я. Явственно послышалось чье-то заунывное пение, и доносилось оно из пещеры. Свет луны туда не попадал, поэтому, кто поет, сказать мы не могли, а что поет, после долгого прослушивания наконец поняли. Тоскливо и тягуче в нос гнусавил одинокий наркоман: «Сиреневый туман над нами проплывает».
      – Иваныч, на счет «три» врубаем фонарик. Приготовь оружие, есть? Считаю: раз… два… три…
      Два резких луча уткнулись в массивные деревянные ворота и полуголого обкуренного парня, сидящего перед ними. Он почти не реагировал на нас.
      – Вырубаем свет. Здорово, кентяра! – подойдя вплотную, растормошил его Ухов.
      – А-а-а, па-а-ацаны, ништяк, давай раскумаримся, все путем. Телки есть, ханка есть, ништяк, пацаны.
      – Что с ним делать? – спросил я.
      – Сейчас вколю ему обезболивающее, часов на шесть он труп. Че, пацан, травкой балуешься? Давай я тебе еще вкачу. Посвети, Иваныч.
      – Давай, братан! – Наркоман доверчиво протянул худую исколотую руку. Перехватив плечо, Макс точненько всадил ему иглу маленького пластмассового шприца.
      – Ништяк, пацан?
      – Кайф.
      – Где Жора?
      – Кайфует.
      – Один?
      – Ништяк, с телками. Я отпадаю.
      – Как дверь открыть?
      – Я покажу.
      – Все, Иваныч, толку с него больше не будет. Попробуем сами.
      Сквозь плотно закрытые створы ворот сочился довольно яркий свет. Ничего похожего на замочную скважину не наблюдалось. Значит, просто закрывались изнутри на засов. Мы спрятали ненужные теперь фонари. Я попытался потянуть дверь на себя. Неохотно, со скрипом, она подалась. В пещере слышался неясный гул и мелькали тени. Переглянувшись с Максом, мы поняли друг друга. С пронзительным ослиным ором, размахивая двумя парами пистолетов, мы ворвались в пещеру.
      – Стоять, ни с места! Стреляем на поражение!
      – Шаг влево, шаг вправо, – добавил я и рассмеялся.
      Господи, что за жуткое зрелище нам открылось. Кому мы грозили? В кого хотели стрелять? Десяток уже убитых наркотиком девчонок мутными, хаотичными тенями бродили по пещере, тыкаясь о неровный дощатый пол. Что-то бормотали, обращаясь не то к подругам, не то к призракам, рожденным их больным воображением. Трое парнишек такого же возраста варили в большом котле свое адское зелье. Еще человек шесть лежали на огромном общем топчане, бессмысленно таращась в потолок. В белой известковой пещере по-настоящему жила только Смерть. И на нее работали и молились эти дети, совершенно уже потерявшие рассудок. Они, вероятно, уже ничего не ели, хотя на грубо сколоченном столе лежали вареная картошка, хлеб и соленые огурцы. Две девчонки – кошмар! – были беременны. Скелеты, обтянутые кожей, с огромными животами. Передвигались они с трудом, для равновесия откинув назад спины. Одетые, голые, полуголые, но одинаково обреченные, все они были жертвами подонка Жоры. Я повернулся к Ухову, и это было тоже страшно. Сорокалетний мужик, прошедший Афган, побывавший в Чечне, плакал.
      – Спокойно, Макс, займемся делом. Девочка, – обратился я к одной из обитательниц пещеры, – а где дядя Жора?
      – Дядя Жора? Хи-хи, поцелуй меня, хи-хи, тогда скажу, хи-хи.
      Нагнувшись, я поцеловал ее в лоб, она хитро посмотрела на меня и взяла за руку.
      – А ты больше ничего от меня не хочешь, а? Я сексуальна, хи-хи.
      – Потом, детка. Покажи, где дядя Жора.
      – Дядя Жора? О, дядя Жора, мужчина моей мечты.
      – Где же он?
      – Дядя Жора, он та-а-ам, – указала она худым, как прутик, пальчиком на левую металлическую дверь.
      – Что будем делать, Ухов? Взрывать опасно, весь этот ад может накрыть.
      – Может, это и к лучшему? Скажу потом себе, приснилось, – и все.
      – Что с тобой, Ухов? Там два человека, которых нам необходимо спасти. Из-за чего мы карабкались черт знает куда, рискуя жизнями.
      – В том-то и дело. Из-за чего? Из-за чего Афганистан? Из-за чего Чечня, – сорвался, бесновато вращая белками глаз, Ухов. – Из-за чего или кого эти обреченные ребятишки?
      – Успокойся, Макс, что-то еще можно исправить.
      – Жизнь – не часы, ее не исправишь. Пойдем!
      Дверь была бронирована примерно десятимиллиметровым металлом. Ее можно было только взорвать, рискуя обрушить кровлю и заживо похоронить несчастных. Ни звука не было слышно изнутри, но звериным чутьем я знал: Жора там.
      – Ладно, Иваныч, работаем. Иди на их катер. Там наверняка сидит дежурный, который в случае опасности дает сигнал. Первым делом убери его, только тихо. А потом эвакуируй детей. Я пока поколдую над дверью, сдается мне, что она двойная с тремя ригелями, верх, низ и боковой. Работаем.
      Чертовски это неприятная штука – на фоне белой стены спускаться в черноту, неизвестно куда. Сам ты просматриваешься великолепно. Поэтому маскироваться я не стал, наоборот, врубив фонарь, пошел в открытую, насвистывая бравую песню тореадора. Катер я заметил, когда до него осталось метров десять. Почти сразу же на нем зажегся прожектор.
      – Выруби, дурак! – крикнул я, кое-как прячась в кустах.
      Прожектор погас, и виноватый голос спросил:
      – Это вы, дядя Жанны?
      – Нет, тетя Жопы, давай трап.
      – Сейчас. Что-то случилось?
      С чернеющего борта упал трап.
      – Парень с девкой, – сообщил я, забираясь на корму.
      – Осторожнее, здесь перекладина, давайте руку.
      Руку я ему подал и даже позволил ему помочь миновать эту самую перекладину, а потом резко, с хрустом и со вкусом выломал плечевой сустав. Он даже не понял, в чем дело, только слабо пискнул и потерял сознание. Ничего подходящего под рукой не оказалось, и я забил его звуковое устройство грязной брезентовой рукавицей. Осмотрев катер, я пришел к выводу, что парень на борту один.
      Вдоль открытой задней палубы на всю длину проходила скамья, а под ней металлический ящик со всевозможным хламом. Именно туда я и погрузил невнимательного дозорного. В накладные ушки продел и закрутил болт.
      – Ухов, – доложил я, вернувшись, – катер обезврежен. Как у тебя?
      – Работаю потихоньку, – спокойно ответил он, и это было замечательно. Его психоз прошел.
      – Какие сложности?
      – Никаких. Давай сюда свои взрывпакеты и гранату. Патроны от ракетницы я тоже привяжу. Уводи детей и возвращайся.
      Трудное занятие – собрать два десятка лишенных разума людей. Я нашел свою старую знакомую, видимо, она добавила.
      – Тебя как зовут, детка?
      – Леля! А ты Черный птиц с длинными красными ногтями и красным клювом?
      – Нет, Леля, я просто человек.
      – Врешь, ты каждый день приходишь за мной, Черный птиц, и хочешь забрать меня в малиновое небо. Я давно жду тебя. Я готова.
      – Вот и отлично, забираем всех и летим на небо. Давайте все свяжемся одной веревкой и вместе улетим.
      – Давай, только не обмани меня, Черный птиц. Я буду первая.
      – Хорошо, Леля.
      Запястье у нее было не толще кошачьей лапки, и на нем я затянул первый узел. Дальше пошло хуже. Тех, кто хотел лететь, оказалось больше десятка, еще пятерых я связал сонных. А трое парней и две девчонки оказались сверхагрессивными. Девчонок я все-таки привязал с применением силы, а парни сопротивлялись отчаянно, пришлось мне их вырубить. Когда я привязывал первого, Леля заголосила:
      – Черный птиц, Черный птиц, он хочет тебя убить, оглянись.
      Я вовремя отскочил, один из уже привязанных парней кинулся на меня с ножом.
      – Спасибо, Леля.
      – Ты мой друг, Черный птиц. И никто тебя у меня забрать не может.
      Веселая перспектива, подумал я, перетягивая последнего парня. Парня можно было нести на одной руке. Но началось самое ответственное. Как спустить по узкой тропке толпу связанных одной веревкой, но лишенных координации наркоманов?
      – Макс, если я их выставлю за ворота и плотно закрою? Может быть, этого достаточно?
      – Может быть! Да, иначе они у тебя все посыплются вниз.
      Раскрыв ворота пошире, я вытолкал все скопище обтянутых кожей скелетов и капитально закрылся изнутри. Начинался самый опасный момент нашей операции, самый опасный и непредсказуемый.
      – Ты готов, Ухов?
      – Я готов, а ты?
      – Тоже. Где спрячемся? Может быть, в нише?
      – А больше негде. Только спрячусь я, а ты выйдешь за ворота.
      – Только с тобой вместе.
      – А кто запалит заряды? Шнура у меня нет, а отсюда, из ниши, я выстрелю по ним из ракетницы.
      – Нет, я останусь с тобой.
      – Конечно, только тогда нас обоих оглушит взрывом, а сволочи спокойно смоются. Константин, это не геройство. Это рациональный подход к делу. Пока я очухаюсь, ты закрепишь наши позиции. Все, начинаем работать. Ворота можно не закрывать, все равно распахнет взрыв. Постарайся отвести наркоманов за первый уступ, там безопасней. Иди. Если что, то… Иди.
      Тумаками и подзатыльниками я загнал свое стадо за основной портал устья пещеры. Вне часами показались секунды.
      Ухнула гора, выплевывая из карстовой пасти красную слюну огня. Забалдела, заблеяла моя отара. А я был уже там – внутри. Натыкаясь на известковые обломки, в нише я нашел Ухова. Он сидел, прислонившись к стене, и глупо вращал глазами. Жив, а это самое главное. Теперь работаю, как говорит Макс, я один. Дверь оторвало, а точнее, отогнуло только наполовину. В нижней ее части образовался достаточно большой треугольный проход. Я уже влезал туда, когда где-то наверху рвануло опять. Наступила кромешная тьма. Видимо, последний взрыв вывел из строя динамо-машину. В коридорчике, где я оказался, находилась деревянная дверь, превращенная теперь в груду щепок. За нею вверх поднимались ступени, которые вновь упирались в дверь, сорванную теперь с петель. За ней находилась большая уютная комната с мягкой мебелью. На широкой софе лежала Валя с открытыми глазами и крохотными точками зрачков. Рядом на тумбе лежали два пустых шприца и один полный. У противоположной стены, улыбаясь, балдел Длинный Вован. Улетать он начал недавно, поэтому полного экстаза еще не добился. Комната кончалась узким крутым коридорчиком, в котором и лежали подонки. Хирург был без сознания. А Анна с Жорой на манер китайских болванчиков покачивали и трясли головами.
      – Ну что, Иваныч, как дела?
      – Нормально, Макс, вот только Жора еще шевелится, думаю, его надо загасить. Мало ли… взрыв, стукнулся человек головой об угол, и насмерть.
      – Нет, Константин, он у меня подохнет, находясь в полном разуме и сознании. А этих двоих можно загасить. Особенно перчаточника. Нейрохирург, клятва Гиппократа, сволочь! Вон уже моргалки зашевелились. Двоих вяжем и в комнату. А Жорик пусть здесь побудет.
      – Не возражаю. Только хирурга с Анной уже ждет Ефимов.
      – Привезем трупы. Какая ему разница. Да, в общем, как хочешь, но с тем зверем говорить буду я.
      Защелкнув браслеты, мы перетащили их в комнату. Вован входил в полный штопор. Валентина начала потихоньку оживать. Появился слабый румянец и восстановилось дыхание.
      – Макс, я схожу заведу назад наркоманов.
      – Они уже без тебя вернулись. Для них это трагедия. Мы лишили их последней радости. Теперь у них начинаются черные дни с красными птицами.
      Вспомнив Лелю, я невольно вздрогнул. Какие-то смысловые накладки преследуют меня во всей этой истории. Сначала Валентинины фатальные бредни, теперь Черный птиц, несложно сойти с ума, если не выпить граммов двести водки.
      – Ухов, а не выпить ли нам водочки?
      – Я немного попозже, когда управлюсь.
      – А может, ну его, пускай с ним суды разбираются.
      – Чтобы завтра он оказался на свободе и ходил среди нас? Чтобы ехал в одном автобусе со мной или с им изувеченной девчонкой? Чтобы вновь сажал на иглу малолеток, а потом ковырялся в их кишках своими погаными лапами? Чтобы опять неизвестно куда исчезали люди? Нет, Гончаров. Я не палач, не моралист, но с такой нечистью жить под одним небом не собираюсь.
      – Тогда поторопись, а то скоро рассвет.
      – Торопиться в этом деле не надо. Ты этих гавриков в общий зал отведи, чтобы без свидетелей.
      – Попробую! Владимир Петрович, ты меня узнаешь?
      – Базара нет, ты Гончаров.
      – Хорошо, нам надо идти домой.
      – Как скажешь, начальник.
      – Сейчас заберем Валентину и двинем.
      – Нет проблем, такой кайф…
      – Иди сам, спускайся по лестнице до зала, а там я тебя догоню.
      Валентину я донес на руках. Хирурга стащил волоком, а добрую старую знакомую Анну спустил на пинках. Она пострадала меньше всех и уже через пятнадцать минут пыталась рекламировать мне средиземноморские пляжи. Вторым пришел в себя хирург. Его песня не отличалась оригинальностью.
      – Молодой человек, не нужно забывать то, что я лечил и вылечил вас, как и тысячи других больных. Многим людям я вернул жизнь. Я врач, а гуманней этой профессии быть ничего не может. Я надеюсь, мы поймем друг друга. И при определенном вознаграждении…
      – Будем дальше скручивать головы и отрезать руки. Кстати, почтового мальчишку зарубили – не ваша работа?
      – Упаси меня Бог, что вы, этот эпизод целиком на совести маньяка и садиста Жоры. Это уже не человек, животное в человеческом обличье. Таких нужно судить и расстреливать.
      Он смотрел на меня своими черными, навыкате глазами, и я терял волю. Да, я начинал внутренне соглашаться с ним. Наваждение.
      – Молодой человек, таких докторов, как я, считанные единицы. Меня с радостью возьмет любая страна, и я принесу людям много, очень много добра. Я прошу вас, отпустите меня прямо сейчас, прямо отсюда. Больше вы меня не увидите, но определенные суммы денег будут поступать на ваш счет ежемесячно.
      – Заткнись! – заорал я, тряся головой, освобождаясь от наваждения, потому что был уже внутренне готов отпустить его.
      – Но послушайте…
      Договорить я ему не дал, щедро спрыснул его нервно-паралитическим газом.
      Белый и спокойный вернулся Макс. Отвел меня в сторону:
      – Знаете, Константин Иванович, при попытке к бегству Жора сорвался с сорокаметровой высоты и разбился насмерть. Его тело сейчас находится недалеко от катера.
      – Конечно, я сам был этому свидетелем, а теперь не пора ли вызывать Ефимова.
      – Пора, но как?
      – Он дал свою рацию.
      – Абсурд, мы в городе на расстоянии пяти-шести километров уже ничего не слышим, а тут…
      – Будем добираться сами.

* * *

      В шесть часов утра два переполненных катера ткнулись носами в знакомый, но сейчас безлюдный пляж. Через полчаса к ним подъехали два канареечных «уазика» и милицейский автобус. Чуть позже прибыла труповозка, забравшая разбитое тело Жоры. Наркоманов упаковали в автобус, а остальных рассовали по «уазикам». Мы остались вчетвером. Ухов подогнал машину почти к самому катеру, и Валентина, шатаясь, кое-как добрела до нас. Вован, все еще под хорошим кайфом, уселся впереди.
      К нашему дому мы подъехали в семь часов. Измученную Валентину я поддерживал за талию. Возле своей квартиры она остановилась, рассеянно ища ключ.
      – Потом, Валя, поднимемся ко мне. Помоешься, отдохнешь, – все не решался я сказать ей о приезде мужа.
      С трудом она помылась и, вконец обессиленная, рухнула на диван.
      – Что же они со мной сделали, что это, сон?
      – Ничего не было, Валя, Валентина. Забудь.
      – Да! Ничего не было: «Валя, Валентина, что с тобой теперь, белая палата, крашеная дверь…»
      Только к вечеру она кое-как пришла в себя. В девять вечера мы легли спать, а через десять минут открылась дверь. На пороге стояла Ленка.