Роль Филиппа очень интересна и разнообразна. Это жестокий человек, в котором под личиной аристократа скрывается самый настоящий инквизитор. Создать такой образ, конечно, трудно, но я старался именно так исполнять эту роль, и это мне удавалось. Кульминацией партии является знаменитая ария Филиппа - "Усну один в порфире королей, только придет мой час последний, смертный". Король предается размышлениям в своем кабинете, и я попросил художника, чтобы он на переднем плане поставил камин. Я приходил, закутываясь в меховую накидку. Не потому, что холодно в комнате - Филиппа донимал внутренний озноб. Я садился в кресло около камина и, как бы согреваясь теплотой, идущей от горящих поленьев, начинал свою арию. Это производило впечатление.
      Вокально партия Филиппа трудная. Певец, исполняющий ее, должен обладать диапазоном более двух октав. В ней часто встречаются низкие ноты фа, соль, а наверху много высоких звуков, нередки эпизоды, в которых партия Филиппа должна доминировать над хором и оркестром, звучать сильно и выразительно.
      Оформлял спектакль, делал эскизы к костюмам художник Вадим Федорович Рындин. Он приходил в мастерскую и работал с каждым мастером, чтобы добиться нужного эффекта. Декорации в "Доне Карлосе" производили большое впечатление, но наиболее яркой была сцена у храма. Перед зрителями возвышался огромный готический собор, и его шпиль терялся где-то высоко в небе.
      Как и другие художники, Рындин пользовался противопоставлением разных красок. Например, в чередовании картин сада королевы и сцены у монастыря Сан-Джюсто. Приглушенные тона кабинета короля, где я пел свою знаменитую арию "Я не был ею любим", подчеркивали сумрачное настроение музыки и действия. Мне также понравилось, что сцена в храме противопоставлена мрачной картине в тюрьме. Вадим Федорович не побоялся использовать, кроме светильников и витражей, фрагменты из полотен Эль Греко - это было очень красиво.
      Много поисков было связано с костюмом моего героя. Здесь тоже большую помощь оказал Вадим Федорович. Я изучал шаляпинские снимки и его высказывания об этом образе. Ведь он тоже долго искал наиболее выразительные черты облика короля-инквизитора. В конце концов я сделал парик с короткими, стрижеными, жесткими, как у ежа, волосами, что должно было подчеркнуть жестокость Филиппа. Волосы были с проседью. Ведь сам Филипп говорит, что "она печально посмотрела на мои седины". Лицо обрамляла и седеющая борода. Главное же - мы хотели подчеркнуть внутреннюю усталость Филиппа.
      "Дон Карлос" был поставлен во Дворце съездов. Мне спектакль нравился, он пользовался большим успехом и у публики. Однако как-то в Москву из Франции приехал мой друг Жан Руар, президент граммофонной фирмы "Шан дю Монд". Он побывал на этой опере Верди, а потом на следующий день пришел ко мне в гости.
      Я, конечно, спросил, какое у него впечатление от нашей постановки. Он неожиданно сказал: "Ты только не обижайся, я тебе честно скажу. Вы все пели хорошо. Но все же то, что вы делали на этой огромной сцене, что связано с микрофонами, все это - антихудожественно. В опере так не должно быть. В ней самое главное - красивое звучание музыки без всяких прикрас, без преувеличений. А вы зависите от микрофона, и это видно. Это не настоящее искусство".
      Конечно, мне было немножко обидно, потому что мы в эту оперу вложили много труда и сил. Кстати, наш четвертый вариант сыграл со мной злую шутку, когда я поехал на гастроли в Прагу и там исполнял роль Филиппа. Родриго пел Николай Херля, Дона Карлоса - Ион Писо - оба певца из Румынии. В этом театре тоже своя версия оперы. На репетиции мы начали петь по-разному в ансамблях, никак не могли прийти к общему знаменателю, а на спектакле, во фразе, которая должна идти гораздо позже, я выскочил и пропел на фортиссимо: "Вы веру в Бога потеряли!" Поняв свою ошибку, я сначала перепугался, но после спектакля мы очень смеялись.
      И все-таки "Дон Карлос" прекрасная опера, и она должна идти в Большом театре.
      Лондон, Мюнхен, Женева, Вена
      Насыщен гастрольными поездками и впечатлениями оказался и шестьдесят третий год. В марте я, вместе с нашими артистами - Зарой Долухановой, Яковом Заком и Борисом Гутниковым - поехал в Лондон на праздник газеты "Дейли уоркер". Он проходил в огромном зале "Альберт холл", рассчитанном на пять тысяч мест. И все же в нем нет микрофонов. Замечательная слышимость достигается благодаря акустическому устройству зала. Он круглый, как цирк, из темно-бурого кирпича, внутри совершенно простой, без всяких украшений.
      Концерт нашей делегации прошел очень хорошо, принимали нас прекрасно, тем более, что в зале собрались доброжелательно настроенные к России слушатели.
      Свободного времени у нас было мало, но мы смогли немножко ознакомиться с Лондоном. Оказалось, что по площади это один из самых больших городов мира, состоящий из двадцати восьми мэрий! Иногда мы садились в двухэтажный автобус, который был всегда выкрашен в яркий красный цвет, поднимались наверх, так как там лучше видно, и ехали через весь город. Такой маршрут длился обычно более часа.
      Улицы Лондона очень разные по своей величине. Иногда автобус въезжал на такую узкую улочку, что чуть не касался своими боками домов, и все же мчался с бешеной скоростью. На втором этаже нас так сильно раскачивало, что приходилось крепко держаться за поручни.
      В целом Лондон поразил меня яркостью своих красок. Это очень зеленый уголок земли. Много деревьев, прудов с водоплавающей птицей, окруженных розариями. Я-то представлял себе столицу Англии погруженной в знаменитый туман, а оказалось, что это очень радостный город, и все в нем создает приподнятое настроение.
      Нам понравилась площадь Пикадилли, оживленная Темза, с небольшими теплоходиками, прогулочными катерами и баржами, которые безостановочно куда-то сновали, ажурный мост Тауэр, переброшенный через Темзу и висящий между двумя башнями. Мне запомнились и арка Веллингтона, и Вестминстерское аббатство, и Адмиралтейская арка, и красивая Трафальгар-сквер с огромной колонной Нельсона, под которой в величавых позах расположились львы. Вместе со всеми туристами мы наблюдали выезд королевы из Букингемского дворца. Сначала появились гвардейцы в ярко-красных кафтанах с золотыми пуговицами. На головах у них были большие шапки из черного каракуля (их цвет красиво сочетался с черным цветом брюк). Публика почтительно приветствовала королеву.
      Королева в Англии неприкосновенна. Про нее нельзя сказать ни одного плохого слова. Про правительство, про всех политических деятелей - что угодно. Я видел, как собирается небольшая толпа, устанавливает импровизированную сцену, и все начинают ругать членов парламента за то, что много безработных, за то, что поднимаются цены, за то, что бездомные ночуют около вытяжек из метро, пытаясь хоть немного согреться,- да мало ли за что!
      Мы, конечно, посмотрели и английское метро и обнаружили, что наши станции по сравнению с английскими - роскошные дворцы. Станции лондонского метро - просто туннели, но стены их увешаны яркими рекламными щитами. И сама сеть метро огромна.
      Недалеко от нашего отеля, где мы жили, находился знаменитый Гайд-парк. Как известно, англичане очень любят его. Они не только гуляют по широким аллеям, но и располагаются на газоне, под сенью какого-нибудь большого дерева. Они приходят с пледами, расстилают их, вынимают из сумок термосы с чаем, кофе, сандвичи, еще какую-нибудь легкую закуску и проводят там несколько часов.
      Есть в парке и специальные дорожки для верховой езды, по которым мужчины и женщины в специальных костюмах совершают прогулки. Это тоже очень красивое зрелище. И еще мы заметили, что в Гайд-парке, как и в других парках, прямо на траве лежат в обнимку молодые пары. Когда я удивился и обратил на это внимание переводчика, то тот взволнованно прошептал: "Только вы вида не показывайте, что их заметили, потому что они могут обратиться в полицию: скажут, что вы нарушаете их покой, и придется уплатить штраф".
      Перед отъездом из Лондона мы побывали в новом концертном зале "Ройял-фестивал холл". Это светлый просторный зал с прекрасной акустикой. Мы слушали там Фишера-Дискау. Он с большим успехом пел произведения Генделя, Баха, и публика принимала его восторженно.
      Затем мы простились с городом. Но вскоре я вернулся, на этот раз с оркестром Осипова, о чем расскажу несколько позже.
      Следующие мои гастроли в шестьдесят третьем году состоялись в ФРГ. Как я уже говорил, я поехал на этот раз с оркестром имени Н. П. Осипова, его дирижерами Дубровским и Гнутовым. Этот замечательный коллектив был создан в довоенные годы выдающимся виртуозом-балалаечником Николаем Петровичем Осиповым. С ним с удовольствием выступали ведущие солисты Большого театра: Барсова, Обухова, Максакова, Пирогов, Козловский, Лемешев. Я также, будучи еще совсем молодым артистом, получил от Осипова предложение спеть с оркестром, а затем стал довольно часто гастролировать вместе с ним.
      Неожиданно ушедшего из жизни Николая Петровича заменил его младший брат Дмитрий Петрович Осипов, пианист и также очень серьезный музыкант. С этим оркестром я объездил многие города нашей страны. Пел в клубных залах, в музыкальных училищах. И в Советском Союзе, и за рубежом критики отмечали стройность и красоту звучания оркестра, в чем была большая заслуга дирижеров оркестра Виктора Павловича Дубровского и Виталия Дмитриевича Гнутова. Оба дирижера хорошо передавали стиль исполняемых произведений, особенно русских композиторов. Предельно мягко, чутко аккомпанировали певцам.
      В поездке в ФРГ с нами было несколько солистов: певицы В. Левко, Л. Зыкина и Т. Сорокина и балетная пара Лиля и Юрий Мироновы. Мы посетили около сорока городов страны: Нюрнберг, Гамбург, Мюнхен, Дюссельдорф, Франкфурт-на-Майне и множество совсем маленьких, названия которых я даже не помню. Все они во многом похожи друг на друга.
      Первое большое впечатление в ФРГ было связано с тем, что наш антрепренер Лотер Бок открыл в Мюнхене, городе, где зародился фашизм, мемориальную доску В. И. Ленину. Этому событию был посвящен митинг. Правда, фашиствующие элементы пытались сорвать митинг, но рабочие разогнали хулиганов и кое-кому дали по физиономии. Когда открыли доску и положили к ней цветы, Бок произнес речь. Между прочим, он сказал:
      - Я очень много получил писем, в которых мне грозят расправой. Но я никого не боюсь.
      Все мы были очень взволнованы.
      Яркое впечатление возникло от пребывания в Байрейте - городе, где устраиваются фестивали вагнеровских опер, и осмотра знаменитого байрейтского театра. Правда, на спектаклях мы не присутствовали, так как театр был закрыт, но внутрь его зашли. Байрейтский театр - это строгое здание красного кирпичного цвета, без всяких украшений снаружи и изнутри. Сиденья обиты темным бархатом. Мы обратили внимание на то, что оркестровая яма в зале закрыта от публики козырьком и такой же козырек идет со стороны сцены. Я спросил, для чего это сделано. Мне объяснили, что так как вагнеровские оперы очень насыщены по оркестровке и особенно сильно звучит медь, то певцов можно заглушить. А при таком устройстве, если даже певец будет петь пиано, его будет хорошо слышно.
      Мы посетили дом, вернее сказать, остатки дома, где жил Вагнер, и его могилу - большой холм, весь усаженный цветами, где мы тоже возложили цветы. За стеной дома Вагнера сохранился флигель, в котором находится Вагнеровский музей. Мы побывали там. Запомнились партитуры "Тристана и Изольды", "Лоэнгрина" и других опер, написанных рукой гениального немецкого музыканта. Там же мы увидели и кое-какие его вещи, письменные принадлежности, перья, метроном. Водил нас по залам внук Вагнера, который и заведовал музеем.
      Наш очередной концерт должен был состояться в Нюрнберге, и внук Вагнера любезно обещал доставить нас на своем "мерседесе".
      От Байрейта до Нюрнберга 120 километров, но нам сказали, что доедем за 50 минут. Я удивился. Мы сели в машину - я рядом с шофером, а дирижер Виктор Дубровский сзади - и поехали. Стрелка на спидометре быстро подошла к отметке 100. Когда же мы выехали на виадук, она показывала уже 150, и я инстинктивно вместо педалей тормоза стал давить на пол и увидел, что Дубровский уже не сидит, а сполз вниз. Тогда я осторожно спросил шофера по-немецки:
      - А машина хорошая?
      - Очень хорошая,- успокоил тот меня.
      Смотрю, стрелка спидометра опять поползла вверх: 170, 180, 190, 200! Уже больше 200! Скорость самолета! У меня сердце ушло в пятки. Правда, дороги в ФРГ сделаны так, что движение происходит только в одну сторону никаких пересечений. Либо ты едешь в тоннель, либо на виадук. Даже для скота сделаны виадуки!
      Короче говоря, мы действительно от дома Вагнера до гостиницы в Нюрнберге доехали ровно за сорок минут.
      Мы выступали каждый день, а иногда даже по два раза в день. Переезды на автобусах были очень утомительны, и однажды в Нюрнберге, когда нужно было особенно рано вставать, я сказал, что должен отоспаться, а то вечером не смогу петь. Наш антрепренер Лотер Бок мне предложил: "Вы спите спокойно часов до десяти, а потом, после завтрака, я вас на своем автомобиле довезу".
      Однако я проснулся рано, часов в восемь, и вдруг услышал какие-то странные звуки - бил барабан. Оказалось, что это была первомайская демонстрация. Играл оркестр, шли люди. Я выглянул из окошка и увидел, что все направляются к ратуше. Я быстренько оделся и помчался туда.
      На площади было уже тысяч десять народа с красными транспарантами. Немецкого языка я не знаю, но я почувствовал, что это демонстрирует свою мощь рабочий класс. В переулках я увидел полицейские и санитарные машины, но ничего плохого не произошло.
      После демонстрации Лотер Бок с женой и я сели в машину и отправились за 800 километров в город Киль. Вечером там должен был состояться концерт. Я волновался, как бы мы не опоздали, но Бок меня утешал: "Ничего, ничего, машина у меня прекрасная",- говорил он.
      Выехали на шоссе и поехали со скоростью 150-160 километров в час. Вдруг в машине что-то стало постукивать. Бок остановился, открыл капот, но он, наверное, такой же автомобилист, как я,- умеет только водить машину и плохо в ней разбирается. Потом он закрыл капот, поехал, но стало стучать еще сильнее. Бок съехал с основной дороги на запасную и решил, что дальше двигаться невозможно.
      - Нужно пойти позвонить, чтобы приехала обслуживающая машина,- сказал он.
      - Куда же вы пойдете звонить?
      - А вот по стрелочке мы сейчас узнаем.
      Вижу, вдоль шоссе стоят маленькие метровые столбики, и на них стрелки, которые показывают, в какой стороне ближе телефон.
      Но только Бок собрался пойти позвонить, как вдруг подъехал желтенький "фольксваген", который обслуживает автолюбителей. Нас спросили, что случилось, осмотрели машину и произнесли приговор:
      - Мотор капут.
      У меня сердце в пятки ушло. Еще полпути не проехали, значит, на концерт не успеем. Было уже часов двенадцать.
      Бок успокаивает:
      - Не беспокойтесь, все нормально.
      Маленькая улиточка взяла нашу машину на буксир, и мы поехали дальше. Оказалось, что по всем дорогам через 40-50 километров есть пункты отдыха и обслуживания, где можно и починить машину, и выпить кофе или чаю, пообедать в ресторане. А если путник торопится, он может взять в автомате за мелкую монету кофе с лимоном или со сливками. Тут же за пфенниги выскакивает и булочка с колбасой или с сыром.
      Наконец, мы приехали на этот пункт. Стали в сторонке. Бок говорит:
      - Вы идите с Ингрид в кафе, выпейте кофе, а я пока должен оформить кое-какие бумаги.
      Пока мы пили кофе, к нашей машине подъехали два "мерседеса": в один сложили все наши вещи из машины Бока, чтобы мы могли ехать дальше, а другой взял наш "мерседес" на буксир и уехал.
      Оказывается, отделение фирмы, расположенной во многих городах, не только ремонтирует машины, но и предоставляет их напрокат. Все это заняло полчаса, и в пять часов мы были в Киле. Когда же мы возвратились в Нюрнберг, отремонтированная машина уже ждала нас.
      Я думаю, что и у нас сервис должен быть таким же, как и в других странах.
      Мы выступали в Германии с большим успехом, и немцы часто старались выразить нам свою благодарность. Они приглашали нас в гости, чтобы поближе познакомиться с советскими музыкантами, дарили памятные подарки. Так, в одном из городов мы были приглашены на завод фирмы "Грюндиг" - его хозяин с женой были на нашем концерте, и он им очень понравился. Мы приехали - весь оркестр, шестьдесят пять человек, администрация, два дирижера, несколько солистов.
      Сначала мы осмотрели рабочие помещения и были восхищены культурой их производства. Чистота. Внизу для рабочих кафе, ресторан, автоматы с кофе и сандвичами - немцы любят быстро поесть, чтобы затем полчаса полежать или поиграть в теннис.
      Потом нас пригласили к столу, и мы приятно провели время - играли, пели, балагурили, у всех было хорошее настроение. В заключение вечера жена хозяина сказала, что она с супругом хотят сделать нам подарки, и каждому оркестранту был вручен магнитофон. Певцам преподнесли маленькие, очень красивые приемники высокого класса, а меня спросили, чего бы хотелось мне лично.
      Я говорю: "Вы знаете, у меня дома есть ваш магнитофон, есть радио, и я бы хотел посмотреть, что у вас есть наверху в демонстрационном зале. Тогда я, может быть, что-нибудь у вас куплю".
      А я уже видел, что у них есть превосходная новинка: приемник "грюндик-саттелит", обладающий фантастической чистотой настройки, и, пройдясь по залу, я сказал, что хочу его у них купить. Бок пошел договариваться с хозяевами, и после того, как мы еще потанцевали и попели, вернулись домой. Я вошел к себе в номер и увидел большой ящик с надписью "Грюндиг". Вызываю горничную, спрашиваю, что это такое. "Это подарок от фирмы".
      В Мюнхене же нас пригласили на пивоваренный завод. Ведь немецкое пиво славится на весь мир. Когда мы пришли на этот завод, прежде всего бросилась в глаза неимоверная чистота. Ни соринки. Рабочие - в белых сапогах по пояс, в белых куртках и белых капюшонах. Я спросил, почему все в белом. "Это потому,- ответили мне,- что на белом будет видна грязь. А все должно быть стерильно чистым".
      Потом мы посмотрели, как работают автоматы, которые разливают пиво, и нам очень понравилось, как они отбрасывают в сторону бутылку, если она оказывается некачественной.
      Здесь нам тоже сделали подарки. Все получили большие кружки из керамики, очень красивые. На каждой из них изображалась какая-нибудь бытовая сценка. А мне преподнесли бочонок из пластика с манометром, который указывает крепость пива.
      Но самый дорогой для себя подарок я получил в Гамбурге, где выступал. Публика принимала нас, как всегда, прекрасно, и после концерта певицам Зыкиной, Левко и мне фирма "Эуродиск" вручила "золотую пластинку".
      Это было, конечно, очень приятно, и я храню эту пластинку как дорогую реликвию.
      Были мы гостями и фирмы "Бурда", которая тогда пользовалась известностью только на Западе. Наш оркестр устроил с "Бурдой" на их стадионе футбольную встречу.
      Завершив гастроли в Германии, мы отправились в Швейцарию, дали один концерт в уютном очаровательном Цюрихе, а потом побывали в городках Констанце и Бодензее. Их маленькие домики, увитые виноградом, множество цветов и зелени очаровывали взгляд.
      Следующим пунктом нашего следования была Вена. Это, конечно, один из самых красивых городов мира, даже Риму и Лондону, по-моему, не сравняться с ней. Нигде больше я не встречал такой стройной планировки, таких удивительных ансамблей.
      В Вене мы дали только один концерт для телевидения, приняв участие в большом ревю, на котором выступало много певцов, чтецов, исполнялись сцены из оперетт. Для оркестра имени Осипова в этой программе тоже было отведено время.
      Зал телевидения напомнил мне большой спортивный зал с такими же уходящими вверх рядами скамей. Справа и слева в нем - въезд на сценическую площадку. И когда исполнялись сцены из оперетт Штрауса, то роскошно одетые дамы и мужчины во фраках выезжали прямо в фиакрах, запряженных лошадьми. При этом сверкающие платья певиц и страусовые перья, украшавшие их, были сногсшибательны.
      Наше выступление прошло хорошо. Я пел с оркестром русские народные песни: "Эй, ухнем!", "Вдоль по Питерской", песню Галицкого, арию Мельника, песню Еремки из оперы "Вражья сила", "Песню пьяных" Хренникова. Этот репертуар пользовался всегда большим успехом. Так произошло и здесь.
      Пятый раз во Франции.
      Белград, Бухарест, Милан
      В том же сезоне я был пятый раз приглашен во Францию. Мне предложили выступить на открытии оперного сезона в Ницце и в нескольких спектаклях в Бордо и в Тулузе. Турне началось в Бордо, где мне уже привелось выступать дважды. Здесь красивый, комфортабельный театр на тысячу пятьсот мест. Привлекательность этого здания - не только внешняя. В зрительном зале очень хорошая акустика благодаря тому, что помещение облицовано деревом. Правда, стены оштукатурены, но зал резонирует как скрипичная дека: голос никогда не надо напрягать,
      В "Фаусте" я исполнил Мефистофеля. В заглавной партии выступал Поль Финель из парижской "Гранд-Опера", а Маргариту пела молодая артистка Мишель Лебри. Оба мои партнера были отличными профессионалами, да и все остальные участники спектакля пели хорошо.
      Как всегда во Франции, "Фауст" восторженно принимался публикой. Французы, естественно, очень любят своего Гуно, и национальные традиции исполнения его лучшего произведения должны представлять, как мне кажется, значительный интерес и для нас. Ведь когда произведения Мусоргского или Чайковского идут в зарубежных театрах - они недаром стараются максимально приблизиться к русским традициям исполнения. Вот так же, с моей точки зрения, надо и нам, ставя зарубежные оперы, стремиться приблизиться к первоисточнику, к традициям страны, где родилась опера.
      Я потому говорю об этом, что мне представляются не всегда оправданными, например, те купюры, с которыми у нас идет "Фауст". Скажем, в Бордо или Париже дуэт (в саду) Фауста и Маргариты звучит полностью, тогда как в Москве из него изъят - и не для пользы дела - большой кусок. Во французских театрах победный хор солдат звучит чуть ли не вдвое дольше, чем у нас, и это усиливает контраст перехода к драматическим сценам с участием Валентина. Я думаю, что не надо нам делать купюр и в терцете Маргариты, Фауста и Мефистофеля в сцене в тюрьме.
      Стоит задуматься и над купюрами в "Вальпургиевой ночи". У нас это просто балетный акт, который никак не связан с общим действием. А между тем Гуно написал для этого акта много не только танцевальной, но и вокальной музыки. И именно пение - слово и мелодия - объясняют, почему Фауст попадает вдруг в это волшебное царство теней, где проходят "Клеопатра - царица грез, Лаиса в венке из роз" и другие пленительные видения, вызванные из небытия колдовскими чарами Мефистофеля...
      После выступления в "Фаусте" я получил приглашение дирекции театра Бордо выступить в "Хованщине", которую там в это время ставили.
      Публика в Бордо очень приветливая, а сам город необычайно красив своими старинными зданиями и широченной Гаронной, куда заходят даже океанские пароходы. Мы провели приятнейший вечер в семье мадам Конье, директора школы, где дети изучают русский язык. Она живет при школе. За этот вечер я успел подружиться и с хозяйкой, и с ее дочерью Кристианой, педагогом школы. В дальнейшем, когда я приезжал в Бордо, что случалось не раз, я всегда их посещал, но и они не раз были в нашей стране и восхищались радушием наших людей. Обе женщины неутомимо собирали пластинки с записью игры Рихтера, Ойстраха, Когана и выступлений наших певцов. Однажды, желая позабавить меня, семья Конье предложила послушать пластинку с записью скрипичного концерта Бетховена в сопровождении индийского дрозда (у меня есть фотография этого дрозда). Эта удивительная музыкальная птица живет у мадам Конье давно. Путешествуя по Индии, она купила маленького полумертвого птенчика, в вате, в теплых тряпочках привезла его во Францию, вскормила - и выросла чудо-птица.
      Когда я был у них, он вдруг выскочил из своего укрытия при клетке, где у него спальное место, и заговорил по-французски. Сначала он сказал, что хочет есть, и после того, как ему дали кусочки банана и апельсина, оповестил о том, что хочет петь. Тогда хозяйка завела ему скрипичный концерт Бетховена в исполнении Ойстраха, и он вместе с ним стал насвистывать эту мелодию, точно повторяя мотив.
      Я подошел к клетке, просунул в нее палец и был за свою дерзость наказан: дрозд меня клюнул, но, когда к клетке подошел хозяйский пес, дрозд его приветствовал: "Бонжур, Трезор". И так он балагурил часа полтора. Когда же я приехал в следующий раз, мадам Конье мне сказала, что научила дрозда говорить "Браво, Иван Иванович!" И он действительно в какую-то паузу эту фразу произнес.
      В Ницце спектакли прошли столь же успешно, как в Бордо. Сезон открывался "Борисом Годуновым" - самой популярной за рубежом русской оперой. Она идет здесь только с гастролерами, приглашаемыми из разных стран.
      Театр существует на очень небольшую субсидию, поэтому оформление спектаклей самое скромное, но выразительное. В тереме Бориса - всего две колонны, переходящие в "тяжелый свод", и задник с нарисованными слюдяными оконцами. Но, используя немногое, умело применяя свет, художник создает необходимую сценическую иллюзию - точную по стилю, хоть и предельно экономную.
      Поставил "Годунова" талантливый Пьер Медсен - сын мэра Ниццы. Самозванца пел Жан Грей из Лиона, а Шуйского - Жан Жиродо. С обоими артистами я встречался в спектаклях во время прошлых гастролей, и мы радовались новой встрече, как старые друзья.
      Большое впечатление произвела на меня певица Берта Монмарт в роли Марины Мнишек. Хотя у нее сопрано, она успешно справляется и с партиями, написанными для меццо. У нас в театрах такие явления чрезвычайно редки, а на Западе исполнительницы партий Амнерис или Кармен поют и чисто сопрановые партии, а драматическому тенору ничего не стоит выступить в партии лирического баритона, и наоборот. Берта Монмарт - отличная Елизавета Валуа в "Доне Карлосе" Верди. Я слушал эту оперу в "Гранд-Опера", и мне очень понравилась вся постановка.
      Как и в Ницце, в Тулузе у меня было два спектакля "Годунова". Театр здесь возглавляет большой знаток и энтузиаст оперы Луи Изар. Некогда он пел с Шаляпиным, Александром Кипнисом и другими мировыми знаменитостями. Мне был дорог успех у тулузской публики, но не менее приятным было сердечное отношение такого директора театра. Мы расстались друзьями; я пообещал Изару приехать, чтобы спеть в "Хованщине": отказать этому страстному поклоннику русской музыки было просто немыслимо.
      После Франции я в третий раз отправился в Югославию... Приехав в Сараево, я почти сразу должен был идти в театр на вечернюю репетицию - на следующий день был назначен спектакль. Я решил лечь пораньше и хорошо отдохнуть, но выспаться не удалось: на заре меня разбудили какие-то странные звуки. Сначала они слышались издалека, потом стали раздаваться все ближе, все громче. Это были крики муэдзинов, зазывавших правоверных на молитву. Они пронзительными голосами выводили довольно сложные мелодии со множеством фиоритур. Воздав должное искусству муэдзинов, я все-таки посетовал про себя на то, что в маленьком Сараеве так много мечетей - сто двадцать! Такой многолюдный хор спугнет любой сон... К счастью, публика не заметила, что Мефистофель поет, не выспавшись, и "Фауст" прошел удачно.
      Затем я выступал в Скопле. Здесь еще были очень ощутимы последствия недавнего землетрясения. Я хорошо помнил этот прелестный городок по прежним приездам в Югославию и теперь не узнал его. На месте первоклассного отеля валялся щебень и стояли бараки. Среди них - наспех выстроенная гостиница, еще сырая и неуютная. Разрушенным оказался и концертный зал. Правда, чудесный оперный театр уцелел, но все здание было покрыто трещинами, и его вскоре пришлось снести, потому что отремонтировать было уже невозможно.
      Выставочный зал, где проходил мой концерт, был переполнен. Я очень люблю благодарную югославскую публику и всегда с удовольствием для нее пел. И на этот раз разнообразная программа из классических и современных советских произведений принималась очень хорошо. После каждого номера Семену Климентьевичу Стучевскому и мне долго аплодировали.
      Затем я приехал в Белград, который поразил меня огромным строительством. Столица Югославии все больше хорошела, красота и разнообразие ее архитектуры радовали взор.
      В оперном театре я встретился со своими старыми знакомыми: басом Чангаловичем, баритонами Поповичем и Григорьевичем, тенором Маринковичем. При встрече они сжали меня в объятиях, как если бы мы были самыми близкими людьми. Эти певцы были хорошо известны советским слушателям по гастролям в нашей стране. Знали у нас и главного дирижера белградской оперы Оскара Данона. Он дирижировал всем репертуаром очень мягко, выразительно, с глубоким пониманием, и петь с ним было легко. Тонкий и знающий музыкант, на редкость работоспособный человек, Данон завоевал для своего театра мировую славу именно благодаря русскому репертуару.
      С огромным успехом выступал этот театр во множестве стран, показывая оперы Мусоргского, "Князя Игоря" Бородина, "Сказание о невидимом граде Китеже" Римского-Корсакова. Белградцы включили в репертуар своих зарубежных гастролей "Любовь к трем апельсинам" Прокофьева, "Катерину Измайлову" Шостаковича. И везде их восторженно принимали.
      "Фауста" в Белграде ставил режиссер из ФРГ Шрам. Меня осторожно предупредили: "Постановка необычная, может быть, вам что-то и покажется странным или нескладным,- вы уж нас извините..."
      Не скрою, странного в этом "Фаусте" было предостаточно! Я просто не понимаю, как можно было так бесцеремонно поступить и с оперой Гуно, да и литературным первоисточником - великим гётевским "Фаустом". Все в спектакле, словно нарочно, нарушало романтический колорит оперы, и я переименовал фамилию Шрам на Срам. Представьте себе: "красуются" на сцене три алых помоста разной высоты, соединенных очень неудобными лестницами. Артистам все время приходится думать не о пении и игре, а о том, как бы не споткнуться на крутых ступенях и не полететь вниз. И никак эти помосты не "включены" в действие, не помогают игре актеров. Просто помосты и все... Разве вот два "помощника" Мефистофеля - балеринки, наряженные чертенятами, подадут старому Фаусту свиток и перо, передадут "документ" своему "хозяину", а потом застынут в "дьявольской" позе на вышеупомянутых лестницах...