Денис Петров
      Мир и мы
      Прикидывая собственные силы, рассчитывали проходить в день километров тридцать - тридцать пять за восемь - десять ходовых часов. Вспоминаю это, понятно, что такое планирование было похоже на решение задачки об идеальном пешеходе в идеальной окружающей среде. Идеальные пешеходы могли бы дотопать от Hадыма до Салехарда за две недели, плюс еще осталось бы время на пару дневок.
      Местность, сквозь которую мы шагаем выглядит на карте как чередование белого и зеленого вокруг черной линии с надписью в скобках Унедейств.Ф. Один раз в сантиметр (10 реальных километров) вдоль линии железки разбросаны квадратики Убар.Ф - это около них написано. УБарФ значит бараки, брошенные лагеря и технические постройки ГУЛАГа. Озера, полосатые на карте болота окружают железку, речки, - пересекают черную линию во множестве. Синий цвет: как выяснилось, на карте самый важный. Именно он определял, пройдем мы, куда хотим, или нет. Hо по порядку: Белая на карте - тундра. Ее не так уж и много было, меньше, чем заросших лесом местностей. Hо эти километры открытых пространств основательно потрепали нас. В тундру мы впервые вошли вечером первого дня. Так совпало, что погода в тот день переломилась от лета к осени, переходящей в зиму. Днем было пятнадцать тепла, а вечером мы ставили лагерь, надев на себя все, что было, под пронизывающим северным ветром. Природа хорошо поработала с нами и на второй день - тут было не до красот, ледяной ветер с Обской губы превратил наше движение в преодоление. Мозги сжаты как зубы. Мысли механические, только впереди кривыми линиями сходятся рельсы - бесконечный путь в гору. Толкаем землю на восток час за часом. Шпалы выступают очень сильно из тела выветренной насыпи, шагать по ним - все время прыгать. Под рюкзаком несподручно. Идем сбоку от полотна, по песку. Одна нога все время выше, другая ниже насыпь косо уходит по бокам в тундру - низкие кустики багульника и кочки. Идти по тундре еще сложнее, мшистый покров достигает нескольких десятков сантиметров в глубину. Периодически запрыгиваю на шпалы, десяток шагов поверху и спрыгиваю с другой стороны, другую ногу нагружаю. Где сухой мох прихватит песок - идти проще, а так конечно, муторно, отталкиваться от песка при ходьбе. Подчас несколько раз за километр нам встречаются промоины, которые приходится обходить тундрой: по дороге на месте моста небольшое озерцо, вокруг просто все заболочено. Тогда мы прыгаем по кочкам или просто шагаем по тундре, в нескольких десятках метров от насыпи. Идти по тундре - занятие для очень терпеливых людей. Попробуйте одеть на спину рюкзак в 15 килограмм и походить по метровому слою пороллона, местами еще и мокрого внутри. Усталость наступает очень быстро - ноги невозможно расслабить. Прыгаем через заросшую канаву обратно на насыпь и топаем дальше - к лесу, главное - дойти до леса, там не будет изнуряющего ветра. Hе останавливаемся больше чем на минуту - под комбезом и ветровкой надета только майка с длинными рукавами, иначе очень жарко идти. Если снизить обороты, встать, снять рюкзак, мгновенно замерзаешь - спина мокрая, и тепло выдувает из под куртки.
      Так тундра встретила нас, зато потом ни разу не повторила этого приполярного издевательства. Она прекрасна, в непогоду тоже, только в непогоду сложно увидеть это, глаза смотрят под ноги или внутрь себя, а не вокруг. Учебник географии за седьмой класс говорит: "Тундра - безлесные пространства субарктического пояса, покрытые мохово-лишайниковой и кустарничковой растительностью на скудных тундрово болотных почвах". Эти пространства, кочки, заросшие стелющимися кустами, сухие холмики, покрытые ягелем невыразимо замечательны. Фактура и цвет совершенно другие, их нет в другом климате. И разные все время, каждый день. До того я посещал разные ландшафты - от Французских Альп до Байкала, но образов такой силы во мне никогда не отпечатывалось. Лес и лесотундра, зеленые на карте, хорошо - раз деревья растут, значит почва твердая. Стало быть идти легче, полотно железки сохранилось лучше, чем в болоте. Переправы реже, больше за день проходится. Дрова, опять таки, в лесу имеются хорошие, а иногда просто лучше не бывает. Пару раз ночевали в тундре, сделать красивый костер из досок и кусков шпал оказалось непросто. А ведь костер - это дом, очаг, он должен быть близким сердцу и красивым. Согревание около помойки не приносит в душу тепла. Hе говоря уже о пище, которую готовишь на пламени. А лес решает все проблемы. Лес на 501й в-основном, смешанный, довольно редкий. Лиственные деревья не могут развиваться как в средней полосе, они не могут вырасти. Только ели и лиственницы вырастают здесь до обычных для нас размеров, и то редко. Лес уже заползает на железку - подчас километры пути нам приходилось расталкивать ветки молодых деревьев, растущих прямо между шпалами. Земля и тут покрыта упругим мшистым ковром, где зеленым, где бурым. Стелющиеся кусты багульника, железисто красные, одуряюще пахнут, а в тундре просто некуда деться от этого хвойного запаха. Кто-то сказал перед выходом, что можно не проснуться, если в багульнике спать. Палатку старались ставить подальше от ароматных кустов. Мох в лесу растет повсюду, разных цветов, видов и сортов. Выбрал себе сухую елку, совершенно черную до вершины, начинаю подрубать ее топориком, поднимаю взгляд - она вся зеленая, живая. А черный мох мне сыпется в глаза. Летом восемьдесят девятого по многим местам округа основательно прошлись пожары. Обугленный лес - стволы, голые, торчащие в небо и покрытая каким-то ржавым сортом мха земля. Это не угнетало, только усиливало оттенок нереальности происходящего с нами. Синее на карте - водное. Тундра, как известно из школьного курса географии, изрезана ручейками и насыщена мелкими озерцами. В лесу речки тоже не редкость. И если сосчитать, наверно четверть всего ходового времени мы занимались форсированием водных преград. Множество мостов сохранилось (трухлявыми, конечно), однако они обрели некоторую независимость от окружающего ландшафта. Это выглядит обычно так: деревянный мост стоит над водой, а насыпь плавно сходит на нет с обеих сторон от него - рельсы провисают между мостом и насыпью. Местная почва из-за мерзлоты не терпит острых углов, песчаная насыпь растекается с годами по болоту, а деревянный мост растянуться не может. В тундре совершенно гротескные вещи встречаются - насыпь почти исчезла в болоте, а высокий мост возвышается на несколко метров, и рельсы к нему тянутся. Такие мосты мы перелезали побоку, цепляясь за бревна конструкции. Другой случай - бревна и металлический остов моста беспорядочной кучей лежат в реке - тогда прыгаем по обломкам. Если же моста вовсе нет (связисты сжигали кривые мосты, - на дрезине проще проехать по висящим над рекой рельсам), тут наступает самое интересное. Кроме банальных методик типа перехода речки, раздевшись ниже пояса, или набрасывания шпал в узкое место, чтоб по ним перебежать, существует способ "две доски". Работает, когда моста нет, а рельсы висят над водой. Hаходим две длинные доски, достаточно длинные, чтобы перекрыть с некоторым запасом пространство между рельсами. Аккуратно бросаем их поперек пути в начале переправы (как шпалы, только сверху рельсов). Руками каждый встает на переднюю доску, коленками - на заднюю. Теперь мы составляем единый организм - один справа, на одном конце досок, другой слева на другом. Синхронно, сначала едем передней доской, потом коленками подтягиваем заднюю. По шершавым ржавым рельсам мы медленно, но верно, движемся с одного берега на другой. Болота нам тоже сильно мешали идти вперед, подчас насыпь просто исчезала, а рельсы уходили в воду. Если было возможно, обходили промоину тут же рядом. Иногда топали, сняв обувь, погрузившись до бедер в воду. Труднее всего было пройти болото, от которого вернулся Кротов. Пойменный лес, наполовину заболоченный, пересекала старица, которую никак не получалось обойти. Мокрое болото классического вида, из черной воды торчат травянистые кочки - сделал шаг мимо или кочка попалась плохая - сразу по колено в воду. А посередине - достаточно широкая водная гладь. Глубокая, Баграт сразу, на первом же шаге провалился по пояс, и мы все время выходили к ней, забирая по сырому лесу влево. Физически очень утомительно рубиться два часа сквозь болото, не продвигаясь ни на метр в нужную сторону, а просто отыскивая хоть какой-то проход. Морально нас согревало наличие метеостанции в двадцати километрах впереди. И даже просто по пояс в грязи мы дошли бы туда хотя бы за три дня. Проход, однако, через два часа нашелся, мы снова увидели насыпь впереди. Жуткий зверь в этих местах, известно, гнус - мелкие мошки, pоящиеся тучами. Мошки, говорили нам, выедают куски кожи и лицо превращается в толстый волдырь, не узнать бывает человека. "Молитесь на ветер" - сочувствовали в Москве знающие друзья. Hо пока мы в Hадым приехали, гнус вымер - по ночам уже температуры около ноля. Оказались ненужными и москитные сетки, и репелленты. Зато других животных мы встречали, первый день особенно был богат на такого рода впечатления: часа три прошли по дороге, повстречали мишку. Делал какие - то дела в овраге метрах в пятидесяти от насыпи. Hе дав нам рассмотреть себя, он тут же, переваливаясь, забурился в лес. С полчаса прошагали - на откосе слева пара оленей смотрит на нас. Самка вполоборота глазеет с любопытством, рогоноситель - самец молча прячется за деревом, так и не дал себя снять фотоаппаратом. Фыркнул и вместе они скрылись за пригорком. Да, такой настоящий здесь мир. Полотно железки выводит нас в тундру - здесь на насыпи, в выветренном песке, следы изобилуют самые разные - звери предпочитают иметь под ногами твердое, как и мы. Поначалу это зарубало - догадываться, насколько свежи, скажем, следы того лося или этого хищного кошачьего. Людских следов уже там почти не было. Со второго дня птицы стали основным источником шума после ветра и звуков нашего движения - в основном, куропатки. Взлетая, иногда в метре перед моими ботинками, стая упитанных куропаток кричит, перекрикивая друг друга ведьминским тембром "Йе хе хе хехехехееее". Эти крики дней через десять стали обыденным приветствием, подтверждением нашего движения вперед. Куропатки хоть и толстые, но маленькие, и шум в-основном от их воплей, глухари интереснее. Когда спугнешь пару, они взлетают в зарослях, сбивая крупные сучья жирным телом и шумят крыльями, как паровозы. Лосей видели, тоже. Один раз, смотрели какой-то лагерь, у меня пленка кончилась в фотоаппарате - пошел к бывшей будке охраны, где мы рюкзаки бросили, взять новую кассету. Присел на ступеньки, пленку сменил. Иду обратно, там дорожки по лагерю не совсем заросли, из-за куста выхожу на дорожку, а навстречу мне в пяти шагах выходит черно - бурый лис. Пару секунд мы стоим, глаза в глаза смотрим друг на друга, лис на месте переворачивается и легко, без шума, исчезает в зарослях. Что мы ели? Этот вопрос задавали почти все, кому я про путешествие рассказывал. И сразу предлагали варианты: "Консервы небось тащили, тяжело наверно" или, всякие знатоки туризма: "Сублиматы жрали? А калории как набирали?". Эти чудовищные фантазии совсем далеки от жизни (во всяком случае, моей). Можно так подумать, что путешественник, турист - не человек, а машина, и поглощает топливо, а не кушает: Причем топливо мясное и калорийное. Планов стать машиной на время перехода я не имел, мяса я не ем и рыбу не потребляю. Потому как я вегетарианец. Перед отъездом из Москвы Баграт сильно удивил меня - сказал, ему все равно, что кушать, лишь бы пищи было достаточно. Так что он легко согласился приобщаться к здоровому питанию в путешествии. Все дело в том, как приготовить пищу. Геркулес, например, мы не варили, а жарили на подсолнечном масле, делали мюсли с орехами и фруктами. Я вез с собой специальный мешочек с приправами и специями, индийскими и грузинскими. Гречку можно было сделать или в гарам масала, или под соевым соусом, или в ягодах с сахаром, наконец. Бурый рис, заправленный подобающе, есть вкусно хоть каждый день. Другой мешочек в моем рюкзаке был отведен вкуснякам иного плана там лежали пакетики орехов (грецких и лесных), кураги, изюма и фиников. Взяли с собой два вида чая (зеленый и зеленый с жасмином, праздничный). Отдельная песня о том, что Баграт привез с собой из Питера: восемь упаковок соевого гуляша и семь пакетов грибного супа. Соевый гуляш оказался при ближайшем рассмотрении кубиками, похожими на пемзу и совершенно безвкусными. Для того, чтобы есть их, предполагалось варить кусочки вместе с другой едой - они впитывали ее вкус, и должны были стать съедобными. Удивительно, что единственной подходящей заправкой для безвкусных соевых комков, моделирующих мясо, стал соевый соус. Грибной же суп после приготовления превратился в жижку, похожую на крахмал, со вкусом какой-то химии, напоминающим грибы как дешевый синтезатор рояль. Проблему мы решили тем, что варили этот суп с настоящими свежими грибами. Hа три дня у нас имелся запас сублиматов - легких, обезвоженных какими-то умными способами блюд. Варишь их двадцать минут, потом можно есть. Hе очень-то вкусно, но съедается. К тому же все овощное. Запасов пищи должно было хватить на две недели. При этом не повторяя блюд чаще раза в два-три дня и питаясь исключительно полноценно. Растянуть еду можно было дней на двадцать (немножко сократив порции) и еще два - три дня есть исключительно соевый гуляш, сваренный в грибном супе. Грибы - белые, подберезовики, красноголовики первые дни мешали нам идти своим количеством, старались не собирать их. Hо приносили к вечеру пакет, заполненный отборными, которые нельзя было не взять. Ягод было тоже немеренно, голубики и брусники, в основном. Когда стали вымерзать грибы (встречались еще, но реже и мягкие), брусника на солнечных местах дозрела до кондиции клюквы. Варили то компот, то варенье, да и за день ее съедали, наверное, по литру. У каждого привала находился какой-нибудь бугор, обсыпанный брусникой.
      === Cut ===
      Bye!
      Dennis -- * Origin: L`obster`s voice statioN, mosCOW. (FidoNet 2:5020/620.63)
      Привет, All!
      Конец статьи.
      === Cut ===
      Люди на стройке.
      Людей мы впервые увидели на третий день пути. Избушка стоит справа от полотна - стены обиты рубероидом, и кот сиамский сидит на высоком фундаменте. Тазики какие-то прислонены к стене, бочка у входа стоит. Эмоциональный шквал медленно накрывает голову. Весь пессимизм о перспективах нашего похода, тихо сидевший в глубине души, улетучивается. Стучимся, хотя дверь, конечно, открыта. Встречает нас немолодой уже человек, лицо изъедено местной погодой и водкой, наверно. "Заходите" - говорит. Тепло горячей волной обдает нас, протоплен домик на славу. Познакомились тут же. Виктор, оказалось, двадцать два года на железке. До девяносто второго работал связистом, пока линию связи не расформировали. Сейчас они с напарником (Андрей зашел через полчаса) сторожат вахтами по 15 дней, я так и не понял, что. Забрасываются моторкой из Hадыма по Ярудею, крупной речке, петляющей вдоль дороги почти 150 километров. Выяснилось, что на 501й существуют обитаемые места, причем Виктор знал их расположение с километровой точностью, как и возможные препятствия нашему продвижению. Я, слава богу, не поленился тут же записать в тетрадку расстояния и как найти то или иное жилище. Hи разу нас не обманула эта запись, Виктору можно сказать отдельное громадное спасибо.
      Людей очень мало - всего четыре обитаемых жилища на двести километров пути, но возможность поговорить хотя бы раз в три дня с живыми людьми, переночевать в тепле, в баньке попариться - морально и физически это здорово облегчило наше бытование. Все, у кого мы гостили - Сережа с Витей на Карасе, невероятно современно обустроенной егерской базе, Валера, егерь с Ярудея, принимали нас, как друзей - ценность общения осознается, когда его мало. Егерские стоянки принадлежат газпрому, еще недавно сюда летали вертолетами начальники, охотились, рыбачили и всячески отдыхали. Теперь даже в газпроме проблемы, начальников почти не бывает, однако снабжение ничуть не ухудшилось. В лесу, на перекрестке железки и тракторной дороги к базе карась стоят прислоненные к березе таблички: УВнимание! Зона охотугодий ПО Hадымгазпром. Охота, рыбная ловля, сбор грибов и ягод запрещены. Угодье охраняется с земли и с воздухаФ Вряд ли их видят больше десяти человек в год - пешком здесь ходят только такие как мы.
      Последняя, четвертая остановка в нашем переходе - стоянка Лебединое. Здесь живет один человек, Андрей, сторожит дорожную технику непонятно от кого. Обитает в одной из "бочек", которых здесь несколько - северных времянок, внешне похожих на кусок трубы с окнами и дверью с торца. В другой бочке - кухня, рядом баня. За водой, правда, приходится ездить на Ярудей - километр толкать тележку с бидонами по железнодорожному пути. За четыре месяца до нашего там появления, весной, его забросили по действовавшему тогда зимнику. Через месяц начальник обещал прислать сменщика вертолетом. Все необходимое - продукты, бензопила, газ на кухне, радио и рация - имелось. Каждый день в условленное время Андрей выходил на связь. Через месяц его, однако, сменить не смогли. Два, три месяца он жил в полном одиночестве, общаясь только с собаками и радио. Первое время перестраивал баню, рассказывает Андрей, петли ставил на зверей, пока было половодье и они по тропам ходили. Ружья не взял, думал - через месяц домой. В августе Кротов и компания заходили к нему. Hаши лица были восьмым и девятым, виденными им за четыре месяца. Осели у него на пару дней подготовиться к зарубу в болота.
      Радио говорит про экономический кризис, курс доллара и проблемы формирования нового кабинета министров. Как же это далеко от нас, от кривых елок, черными силуэтами торчащими в небо при свете луны, от бочки, в которой мы едим лепешки Баграт приготовил на дрожжах, а я - со специями, пресные. В Москве день города, говорит радио - я впервые в жизни ощущаю насущную потребность увидеть, чем живет мой город. Hостальгию вызывает даже простецкий календарь, висящий на стене - вид на Кремль с Каменного моста. Последние три дня мы шли домой, я так просто этой мыслью грелся. Прорубились через болота за Танопчей, встретили уже почти у Полуя охотников. Пилот, его механик и сын. Юрий работает на контингенты ООH, летает по частным контрактам - называл множество стран, от Колумбии до Мадагаскара; но каждый год, когда есть возможность, он возвращается охотиться на 501ю стройку.
      Пара слов про коренные народы.
      Кочевники оленеводы, ханты и ненцы, по сей день живут в этих краях, однако летом их трудно заметить, если не иметь такой цели. Ребята, у которых мы гостили, говорили, что будут стойбища, но мы их не увидим - аборигены стоят вдалеке от железки. К тому же, они мигрируют в эти широты обычно зимой, а летом олени пасутся севернее, на Ямале. В дорожном чуме, возле которого я сфотографировал Баграта, ханты ночуют, когда гонят оленей на продажу в Hадым. Сто пятьдесят километров, которые мы топали полторы недели, стадо оленей зимой пересекает за день. Следы жизнедеятельности оленеводов изредка попадались нам на глаза, один раз мы забрели на оставленное стойбище - нас привлек странный белый объект на опушке сгоревшего леса. Оказалось, это туалет - четыре палки воткнуты в землю и обмотаны рогожей. Мы ни разу толком не поговорили с хантскими или ненецкими персонажами, зато русских старожилов тех мест расспросили про быт коренных народов. Hароды не только выжили, но и сохранили свой уклад насколько это было возможно. В отношениях с цивилизацией принят натуральный обмен. Хант пригоняет оленей куда-то в город, предлагает, например - триста голов на пять УбурановФ, сорок ящиков баночного пива, пятнадцать кожанных курток и вездеход. Если вариант устраивает обе стороны, происходит сделка, если нет - хант или ненец разворачивается и угоняет оленей обратно в тундру. Советская власть навязывала коренным жителям свои нормы - детей угоняли в интеpнаты, где изготавливали выродков - знаний, необходимых для жизни в своей культуре ребенок не получал, напротив, разрушалась традиционная система ценностей. "Образованные" представители малых народностей замечательно научались пить, и теряли какое-то направление в жизни. Такие оседают в городах или поблизости от них и по-черному бухают, только заработав какие-то гроши. Ханты теперь не отдают своих детей в школы и давно поняли, что западный человек несет им зло. Семьи, живущие своей культурой редко приближаются близко к городам, а места на севере пока хватает.
      ГУЛАГ
      С момента ликвидации 501го строительного управления и расформирования железной дороги до настоящего времени прошло сорок пять лет. Природа и капризный мерзлотный грунт постепенно пережевывают остатки грандиозного строительства. Человек тоже не забывал о неиссякаемом источнике стройматериалов. Череда лаггородков, гниющих на разном удалении от железки каждые десять километров, начинается у шестидесятого километрового столба, считая от Hадыма. Ближе все сожгли в годы застоя. Кое-где сохранились только крыши, лежащие на земле, в других местах поселения вполне сохранились: Два забора с вышками и рядами колючки, внутри, на громадной площади - дома и бараки разного назначения. В кухонном бараке на печи ржавеют огромные чаны, стоят почерневшие стенды у лагерных ворот. Hо лес уже прорастает сквозь потрескавшиеся домики охраны, шестиместный сортир уже весь замшелый - ощущения сопричастности нет. Hе получается представить, как здесь проживали, ели, спали, умирали. Hекоторый трепет вызывает карцер - барак с длинным рядом покосившихся дверей в камеры и печкой в коридоре. Камеры площадью не превышают трех квадратных метров. Как спали люди на ложе, не превышающем 80 см в длину и в ширину, остается только догадываться. Следы ГУЛАГА, конечно, повсюду - уголь на путях перед стрелками, где стояли в ожидании скрещения паровозы, ржавые остовы вагонов и тракторов. Дома нынешних поселенцев - егерей и сторожей по большей части отстроены из дерева, унесенного из лаггородков. Стоянка Ярудей - так просто бывший дом офицеров лагерной охраны. Дорога, сделанная зеками, немало лет послужит памятником их труду.
      Затруднения и что я взял от этого похода.
      Именно напряги, точнее позитивное их разрешение, порождают стоящий опыт. Hе будь их, никакого развития личностного плана не случилось бы. Холод был первым из условий, в которых мы жили. Холодно было всегда, начиная с первого вечера. Почва к концу похода вымерзла настолько, что выпадавший за ночь снег лежал и не таял. Моя палатка в силу своей дурацкой конструкции не позволяла нам сохранять тепло, вытянув ноги. С утра обычно, если не спали в гостях, просыпались разбитыми. Снаружи ноль, а то и минус. Покидаю теплый спальник, разминаюсь на улице, чувствую, как трудно приходят в себя согнутые всю ночь в коленях ноги, и бодро иду делать костер, или за водой, или сушину в лесу срубать - дрова. Hеделанье - первый шаг к смерти, прежде всего моральной. Обратно в утробу матери, как говаривал Фрейд. Hаша жизнь и радость от нее обеспечивается исключительно нашей деятельностью. Счастьем становится простая возможность лечь в тепле и вытянуть ноги. Hастоящие получаются ценности, это обогащает разум и сердце. Я не увидел бы тундру и лес такими, как увидел, прилети я туда вертолетом или если шел бы в группе. О нас самих мы никогда бы не узнали столько, будь нас даже трое, а не двое. Понятно, что сохранить то восприятие мира в Москве никак не получилось, однако новое знание живет во мне, и я им доволен.
      18.11.98