.. Они, говорят, просто бросаются деньгами. Много там сейчас столичных актеров, актрис... А я ведь, Витенька, интересная женщина. Правда?.. Буду нравиться мужчинам... Ха-ха-ха!.. Вы меня ревновать не будете? Шучу! Малыш, - нежно заглянула она в глаза юноше, - подождите немножко, я сейчас приведу себя в порядок, и мы будем пить чай, а хотите, так и вина выпьем. У меня есть... Противная Марфа отпросилась на весь день, тетка, что ли, у нее умирает, и я вот вожусь весь день одна... Устала ужасно... Ну, итак, посидите, я сейчас...
      Что-то напевая, она выпорхнула из комнаты, долго возилась в спальне. Потом вышла оттуда помолодевшая, красивая.
      - Ну, вот и я! - защебетала она. - Как, Витенька, я в таком виде вам нравлюсь?.. Нравлюсь, конечно, - не дождавшись ответа, засмеялась она. - Я давно знаю, что я вам нравлюсь и вы в меня влюблены. Сейчас, сейчас, Витенька, я накрою стол, и мы с вами посидим... Самовар я не буду ставить, бог с ним. Это слишком сложно. Мы вот с вами закусим и выпьем немного вина. Хорошо?.. Я так голодна.
      Виктор поблагодарил Веру и собрался было уходить. Но ведь он еще ничего не узнал о Марине. А узнать о ней так хотелось. Его пугало ее молчание... И он остался.
      Вера проворно накрыла стол, нарезала колбасы, хлеба, поставила коробку с сардинами, две бутылки вина.
      - Садитесь, малыш, - пригласила она. - Хотите, - около меня, а хотите, - напротив, где вам угодно. Я так голодна, что, вероятно, и вас могу проглотить, - засмеялась она.
      - Сапоги мои не прожуете, - усмехнулся Виктор, садясь за стол. - Они ведь очень жесткие, солдатские.
      - А у меня зубы крепкие, смотрите какие, - показала она оскал своих мелких зубов, похожих на зубы хищного зверька. - Ам... Ам! - ляскнула она ими два раза. - Съем!..
      Они оба рассмеялись.
      - Ну, давайте, Витенька, выпьем за мой отъезд, - сказала Вера. Константин говорит, что у казаков существует обычай: обязательно перед выездом выпить, чтоб дорожка гладкая была.
      - Ни пуха, ни пера, - сказал Виктор.
      Они чокнулись.
      - Надеюсь, вы будете приезжать к нам в Новочеркасск?
      - Ну конечно, - промолвил Виктор. - Мы же родственники. Буду приезжать. Кстати у меня там сестра Катя живет, ее буду также проведывать... Вы ее ведь знаете, кажется? За ваше здоровье, Вера Сергеевна!
      - Что это за "Сергеевна?" - поморщилась она. - Для вас я просто Вера. Я тоже за ваше здоровье пью.
      Они выпили.
      Вера от каждой рюмки становилась все веселее и непринужденнее. Она болтала, смеялась, но Виктор мало вслушивался в то, что она говорила, думая о своем. Ему не терпелось скорее спросить у ней о Марине, но казалось неудобным это сделать. Наконец, воспользовавшись тем, что Вера что-то заговорила о сестре, он спросил:
      - А где же сейчас Марина?
      - А вы разве не слышали? - вздохнула Вера. - Она, бедняжка, очень больна... Кажется, тиф.
      - Что вы говорите?! - воскликнул Виктор.
      Вера пристально посмотрела на него, криво усмехнулась:
      - Не влюблены ли вы в нее?
      Виктор покраснел, досадуя, что невольно выдал себя.
      - К сожалению, нет, - с напускным равнодушием сказал он. - Но бедную девушку очень жаль.
      - Да, очень жаль, - вздохнула Вера.
      Виктору хотелось расспросить Веру о Марине как можно больше, подробнее, но сделать это не решался. Он сидел мрачный, молчаливый, не слушал, что говорила ему Вера...
      Всем своим существом юноша был около любимой девушки... Порывисто схватив бутылку, он налил себе полный стакан вина.
      Вера с восхищенным удивлением посмотрела на него и захлопала в ладоши.
      - Браво!.. Браво!.. Я и не подозревала в вас такой способности. Но ведь я умею пить тоже не хуже вас. - Она налила себе такой же чайный стакан вина и, не переводя дыхания, выпила. - А теперь давайте выпьем вместе, - снова наполняя стаканы, сказала Вера.
      Они пили много. Виктор смутно помнит, что вина не хватило и Вера посылала соседского мальчика за ним в магазин. Потом сознание померкло. Лишь после вспоминались отрывочные эпизоды этого вечера... Он лежал на диване, жалуясь на свою судьбу... Его утешала такая же пьяная, как и он, Вера... Он помнит ее жаркие поцелуи, ласки ее нежных рук...
      От таких воспоминаний на душе становилось муторно. Вера так опротивела ему после того вечера, что он не мог ее видеть.
      XI
      Как-то в маршевую роту из отпуска по ранению одновременно прибыли два солдата - Семаков Иван Гаврилович, иваново-вознесенский ткач, и Афанасьев Василий Николаевич, житель какой-то слободы, лежащей на Азовском море.
      Они пришли к Виктору для оформления своих документов. С этого времени и началась его дружба с ними.
      Семаков был подвижный, энергичный человек лет двадцати восьми, высокий блондин, немного сутулый, с темными, щурящимися глазами. Он умел хорошо и убеждающе говорить. Виктор часто видел его, когда он выступал на солдатских митингах.
      Приземистый, плотный Афанасьев был моложе Семакова года на два. В противоположность веселому, добродушному характеру Семакова Афанасьев был замкнутый человек, с хитрецой, "себе на уме". Но к дружбе с Семаковым и Виктором он тянулся.
      Часто втроем они ходили в город, бывали в театре или кинематографе, посещали собрания и митинги.
      Семаков очень привязался к Виктору.
      - Молодой ты еще, Виктор, - говорил Семаков, - очень молодой. Жизни не знаешь. А ведь на вас, молодежь, сейчас и надежда вся. Гореть надо, а ты все книжечки читаешь да о чем-то все мечтаешь, наверно, о принцессе иноземной... Ох, и возьмусь же я за тебя!.. Ей-богу, возьмусь!.. Вышколю, человеком будешь.
      Семаков, как об этом узнал Виктор, состоял членом большевистской партии. Он много интересного говорил о вожде большевиков - Ленине и о его соратниках, объяснял, чего добивается эта партия. Для юноши все, что говорил Семаков, было ново и интересно. Виктор много раздумывал, читал большевистскую литературу. У него немало возникало вопросов, которые он часто задавал Семакову. Тот охотно разъяснял ему.
      - Иван Гаврилович, - смущенно обратился как-то Виктор к Семакову. - Я очень благодарен тебе за то, что ты помог мне многое понять... Я думаю, что большевистская партия стоит за народ.
      - А ты в это сомневался? - взглянул Семаков на юношу.
      - А что нужно для того, чтобы вступить в партию?
      - Очень немногое, - ответил Семаков. - Служить народу... Ну, конечно, надо быть и подготовленным для вступления в нее...
      - Да я подготовлен! - вырвалось у Виктора.
      Семаков пристально посмотрел на юношу.
      - Ты хочешь вступить в нашу партию?
      - Очень хотел бы, Иван Гаврилович, - застенчиво проговорил Виктор. Но меня, наверно, не примут...
      - Почему? - удивился Семаков.
      - Да, может быть, скажут - молод.
      Семаков засмеялся.
      - Преданная молодежь нашей партии нужна. Если у тебя, действительно, есть желание вступить в нее, то я помогу... Поговорю о тебе. Вот Афанасьев тоже хочет вступить в партию...
      На этом разговор закончился.
      Однажды в воскресное утро Семаков с Афанасьевым зашли к Виктору.
      - Пойдем с нами в городской сад, - сказал ему Семаков.
      - Зачем? - спросил Виктор.
      - А там увидишь, - загадочно буркнул Семаков.
      Виктор не стал допрашивать и последовал за своими друзьями. Придя в сад, Семаков и Афанасьев повели его в Ротонду. Виктор знал, что в этом павильоне помещались руководящие организации разных партий: большевиков, меньшевиков, эсеров и других.
      Семаков подвел Виктора к пожилому человеку с седой бородой, в очках, сидевшему за столом.
      - Товарищ Андреев, - обратился он к нему, - так вот тот паренек, о котором я вам говорил.
      - Здравствуйте, товарищ, - протянув руку Виктору, ласково сказал Андреев. - Слышал о вас от товарища Семакова. Похвально отзывается. Так что же, хотите с нами работать?
      Виктор, конечно, понимал, о какой работе идет речь, а поэтому, не задумываясь, взволнованно ответил:
      - Да, я хочу у вас работать.
      - Нам активисты нужны, - произнес Андреев. - Каждый человек, сочувствующий нам, для нас дорог... Что же, товарищ Семаков о вас хорошего мнения. Подавайте заявление, обсудим ваш прием в партию... Вот и товарищ Афанасьев тоже вступает.
      Виктор с головой окунулся в политическую работу. Они с Семаковым и Афанасьевым проводили с солдатами беседы, распространяли среди них большевистские прокламации, газету "Наше знамя", пользовавшуюся большой популярностью среди рабочих и солдат. Тираж этой газеты доходил до пятнадцати тысяч.
      Семаков в большевистской организации был агитатором. Он часто выступал на митингах, горячо пропагандируя большевистские идеи, клеймя позором согласительную политику меньшевиков и эсеров.
      Каждый раз, когда Семакову приходилось выступать на митинге, Виктор в это время с Афанасьевым стояли в толпе солдат и слушали своего друга, удивляясь его умению проникать в солдатские сердца.
      Как-то Виктор сказал Семакову:
      - Завидую тебе, Иван Гаврилович. Как ты увлекательно умеешь говорить. Тебя все с удовольствием слушают...
      Семаков заулыбался.
      - Чего ж тут мудреного? - сказал он. - Выкладывай народу все по-честному, все, что ты глубоко продумал, что прочувствовал, что тебя волнует. И получится все хорошо. Тебя поймут и будут слушать. А вот когда ты им начнешь говорить неправду, то народ тебя сразу раскусит и слушать не станет... Надо тебе, Виктор, тоже научиться выступать. Человек ты грамотный, в гимназии учился, знаешь побольше моего... Да и Афанасьеву тоже надо к этому привыкать.
      Афанасьев, как и всегда, промолчал, а Виктор отмахнулся:
      - Ну какой из меня оратор! Не сумею я... Однажды я так выступил среди казаков, что они меня чуть не убили. Хватит!
      - Какой же из тебя будет большевик, если ты не будешь уметь выступать? - назидательно сказал Семаков. - Вот что, друг, дам-ка я тебе кое-какую литературу, а ты подготовься. На следующем митинге выступишь.
      - Да ты что, Иван Гаврилович? - ужаснулся Виктор.
      - Без всяких разговоров, - с напускной строгостью сказал Семаков. Подготовься, и все. Я тебе подскажу, что надо говорить. Учись, дорогой, работать среди народа.
      Он дал Виктору несколько брошюр, подсказал ему, как составить конспект. Виктор два дня трудился над составлением своего выступления, а потом показал конспект Семакову.
      - Хорошо, - прочитав, сказал Семаков. - Неплохое выступление подучится. Сегодня выступишь на митинге... Когда будешь выступать, говори смело, уверенно, не волнуйся... Слушатели не любят, когда оратор не уверен в себе, теряется... Руби с плеча, и все!
      Вечером в городском саду состоялся уже десятый, наверно, за день митинг. Как и всегда, выступали эсеры, большевики, меньшевики и даже кадеты.
      Когда Виктор с Семаковым пришли на митинг, речь держал какой-то меньшевик. Он азартно выкрикивал о том, что сейчас-де наступил такой напряженный момент, в который все политические течения должны объединиться на платформе поддержки Донского войскового правительства. Он с яростью ругал Апрельские тезисы Ленина, глумился над решениями шестого съезда большевистской партии, нацелившего партию на вооруженное восстание.
      - А ну-ка, Виктор, пойди-ка его срежь, - подтолкнул Семаков юношу. У тебя как раз в конспекте по этому вопросу есть... Дай меньшевику по морде...
      Виктор оглянул толпу. У него сжалось сердце. Разве можно выступить перед такой массой народа? Ну разве он сумеет что-нибудь путное сказать? Ведь засмеют.
      Семаков куда-то исчез, но тотчас же вернулся и сказал Виктору:
      - Ну, я записал тебя у председателя митинга. Сейчас тебя вызовут.
      И, действительно, не успел меньшевик сойти с подмостков трибуны, как председатель митинга, коренастый солдат, громко объявил:
      - От большевистской организации слово имеет вольноопределяющийся Виктор Волков.
      - Не робей, Витя! - шепнул юноше Семаков.
      У Виктора сперло дыхание, он протиснулся сквозь жаркую, тугую толпу солдат к трибуне, взошел на подмостки. Дрожащими руками развернул листки конспекта. Но прочесть ничего не мог, в глазах стоял туман. Он с отчаянием взглянул на толпу и увидел сотни устремленных на него выжидающих глаз. "Черт меня дернул выступать!" - чуть не плача, подумал Виктор.
      - Товарищи! - глухо сказал он.
      - Не слышно-о! - заорал из толпы голос.
      - Громче-е!..
      - Товарищи, сейчас перед вами выступал оратор от меньшевистской организации... - слабым голосом начал Виктор.
      Толпа притихла, прислушиваясь к его словам.
      - Да громче ж! - с раздражением закричал какой-то солдат. - По покойнику псалтырь, что ли, читаешь?
      В толпе засмеялись, Виктор покрылся испариной и, повышая голос, продолжал:
      - Что он говорил, этот оратор?.. К чему призывал? Он призывал к объединению вокруг атаманско-генеральской власти. А по пути ли нам, революционным рабочим и крестьянам, объединяться вокруг власти атаманов и генералов?.. Конечно, нет!.. Тысячу раз нет!.. Чего хотят атаманы и генералы?.. Хотят они власти над нами, диктатуры. Они хотят продолжения войны. Хотят нашей крови!..
      Виктор заметил, что его внимательно слушают. Это его ободрило. И он, уже не чувствуя никакого смущения и неловкости, совершенно почти не заглядывая в конспект, говорил:
      - Товарищи солдаты! Надвигается четвертая военная зима. Разве ваше сердце не содрогается при приближении ее?.. Эта четвертая страшная военная зима принесет гибель нашей армии, гибель нашей стране. А контрреволюционерам всех оттенков и мастей этого и надо. На бедствии народа они будут наживаться. Им только и надо, чтобы прибрать нас к рукам... Народ должен быть спасен от гибели. Революция должна быть доведена до конца. Власть должна быть вырвана из преступных рук буржуазии и передана в честные, трудовые руки организованных рабочих, солдат и революционных крестьян...
      - Вот чешет-то, проклятый! - в восхищении воскликнул какой-то тщедушный солдат.
      - Не перебивай, олух! - оборвал его восторг второй, рядом стоявший солдат.
      - Товарищи, - с воодушевлением продолжал Виктор. - Уже сейчас контрреволюция начинает поднимать голову. Помещики и чиновники при помощи карательных экспедиций громят отчаявшееся крестьянство. Фабриканты хотят голодом смирить рабочих и закрывают заводы и фабрики. Буржуазия и генералы требуют применения беспощадных мер для восстановления в армии слепой дисциплины. Корниловщина не дремлет. Она деятельно готовится задушить революцию. А правительство Керенского не хочет этого видеть, потому что оно против рабочих, солдат, казаков и крестьян. Это правительство продалось крупной буржуазии и сознательно губит страну...
      - Истинный бог, правда! - восторженно замотал головой тщедушный солдат. - Вот говорок так говорок, ажно за душу берет... Сроду не слыхал таких.
      - Да слухай ты, земляк, - сердито сказал ему все тот же рядом стоявший солдат. - Чего перебиваешь?.. Ежели есть охота, то возьми да и сам выступи...
      Окружавшие солдаты засмеялись:
      - В самом деле, выступи-ка, Иван.
      - А что ж, - задетый за живое, решительно заявил солдат. - И выступлю. Не побоюсь... Истинный бог, могу выступить и сказать.
      - Выступи, - подзадоривали солдаты.
      - Мы, - распаленно кричал с трибуны Виктор, - требуем передачи всей власти Советам как в центре, так и на местах! Мы требуем немедленного перемирия на всех фронтах!.. Требуем честного демократического мира народам!.. Мы требуем передачи помещичьей земли без выкупа крестьянам!.. Требуем установления рабочего контроля над производством!.. Долой проклятую войну! - Да здравствует честно созванное Учредительное собрание!..
      Толпа разразилась шумными криками, аплодисментами.
      - Браво!.. Правильно!.. Правду сказал!..
      Виктор сошел с трибуны покрасневший от возбуждения, улыбающийся. Его окружили солдаты. Жали ему руки, благодарили, смеялись:
      - Молодец, вольноопределяющийся!
      - Правду урезал!
      - Здорово ты их прокатил!..
      Виктор пошел разыскивать Семакова и Афанасьева. Но они куда-то исчезли. Сумеречные тени ложились по аллеям. Вспыхнули фонари. Сад заполнялся гуляющими парами. Где-то настраивали музыкальные инструменты.
      Не найдя Семакова и Афанасьева, Виктор присел на скамью. К нему подошла Вера. Она была нарядна, и от нее пахло духами.
      - Витенька, милый, - зашептала она, прижимаясь к нему. - Ты сегодня очаровательный. Я немного слушала тебя и была в восхищении. Я даже и не представляла себе, что ты такой прекрасный оратор. Как тебе бурно аплодировали!.. Знаешь что, - оглянувшись, сказала она. - Я здесь со знакомыми... На минутку убежала от них... Завтра я уезжаю в Новочеркасск. Приходи сегодня, сейчас, прощаться со мной... Я сейчас пойду домой, приходи и ты. Я тебя хочу очень видеть, - схватила она его за руку.
      Он освободил руку и сухо сказал:
      - Вера Сергеевна, я очень сожалею о том, что произошло в тот вечер. Проклинаю себя, но я так был пьян... Я вас прошу, давайте все это забудем. Мне стыдно взглянуть в глаза Константину... Марине... Какая грязь!..
      - Ах, вот как! - как ужаленная, подскочила она и холодно, отчужденно взглянула на него. - Так ты считаешь, что это была грязь?
      - Да, - опустив глаза, сказал он тихо.
      Вера желчно рассмеялась:
      - Значит, ты мою к тебе привязанность считаешь грязью?
      - Отстаньте от меня! - выкрикнул Виктор. - Зачем я вам?.. У вас столько поклонников.
      - Ну хорошо, - вставая, угрожающе сказала сна. - Я тебе все это припомню. Припомню!.. А о Марине ты брось мечтать. Тебе ее никогда не видеть, как своих ушей.
      И она исчезла в толпе гуляющих.
      - Сидишь, крестник? - услышал Виктор веселый голос Семакова.
      - Куда же вы запропастились, Иван Гаврилович? - обрадовался он. - Я вас с Афанасьевым везде искал.
      - А мы тебя тоже искали, - сказал Афанасьев. - А потом вот увидели тебя здесь с хорошенькой дамочкой и решили не мешать... Хороша!.. Ей-богу, хороша!.. Что это она от тебя так быстро ушла?
      Виктор вздохнул и ничего не ответил.
      - А ты, крестник, молодец!.. Честное слово, молодец! - заговорил оживленно Семаков. - Добрую речугу закатил. Смотри, как солдаты-то реагировали. Так и надо. Это тебе, брат, экзамен. Попрошу, чтобы тебя зачислили агитатором... Откровенно говоря, я вначале побаивался за тебя. Думаю, молодой, зеленый, оробеет, запнется, ну начнут гоготать солдаты. А это - хуже смерти... А ты оказался молодчагой...
      XII
      "Долой войну!", "Да здравствует мир!" - с этими лозунгами солдатские массы разъезжались с фронтов по домам.
      В январе 1918 года ехал к себе, в Платовскую станицу, и Буденный Семен.
      Лежа в вагоне на верхней полке, он за долгую дорогу о многом передумал. Вспомнил и свою безотрадную жизнь с малых лет.
      Дед Семена - Иван Буденный, забитый нуждой крестьянин одной небольшой деревеньки Бирюченского уезда, Воронежской губернии, вскоре после отмены крепостного права, прослышав про богатую, хлеборобную Донщину, увязал свой несложный домашний скарб, забрал семью и тронулся в далекий путь искать счастья.
      Шли долго и трудно, и чем дальше продвигалась семья Буденных в глубь Донской области, тем краше и соблазнительнее становились картины степного простора. Как море, колыхались, переливаясь волной на ветру, сочные изумрудные травы, посеребренные ковылем. Огоньками мерцали яркие степные цветы. Тучные колосья пшеницы звенели ядреным зерном. Богатые хутора залегали в прохладных левадах и займищах.
      - Ну и раздолье ж! - в восхищении оглядываясь, смеялся дед Иван. Красота райская!.. Заживем мы тут! - ободрял он приунывшую от чрезмерной устали семью, бредшую по степным дорогам.
      - Тут не земля, - ковырял он палкой чернозем, - а прямь жир настоящий. Только надобно труд свой приложить наилучше, а то будем жить, как добрые люди... Хе-хе!..
      Но часто предположения человека не сбываются. Действительность коварно подводит наивных мечтателей.
      Вместо того, чтобы обзавестись своим хозяйством, о чем так сладостно мечтал дед Иван, пришлось ему с первых же дней своего пребывания в обетованном крае наняться в слободе Большой Орловке батраком к купцу Шапошникову. Купец определил деда Ивана рабочим на свою мельницу, а жену его послал на скотный двор.
      Дед Иван, чтоб не беспризорничал его маленький сынишка Мишутка, пристроил его к пастуху в подпаски.
      В Большой Орловке жили подряд много лет, пока не подрос Михаил. Стал он красивым, крепким парнем. Вскоре его приметили. Крестьянин Никита Бондарев посватал его в зятья за свою дочь Меланью. Буденные не отказались от такого предложения. Сыграли свадьбу, и зажил Михаил с женой своей у тестя, занимаясь с ним землепашеством.
      Вскоре умерли родители Михаила, а потом похоронили и родителей жены. Наследства он никакого не получил. Об обзаведении своим собственным хозяйством нечего было и думать.
      Пришлось Михаилу, по примеру своего отца, идти с поклоном к купцу Шапошникову, просить, чтоб взял батраком к себе. Купец не отказал и нанял его пастухом своего стада.
      Жилось плохо, едва прокармливал себя с женой Михаил. А тут, словно на грех, стали один за другим родиться дети: Гриша, Сема, Емельян, Денис, Леонид и еще, и еще...
      - Ой, боже мой! - в отчаянии хваталась за голову Меланья. - Ну что делать с такой оравой?.. Как их всех прокормить?..
      - Ничего, - весело говорил Михаил, любовно оглядывая свое буйное крикливое племя. - Прокормим, Малаша. Лишь бы бог здоровья дал. Вырастут помощники будут... Да с этакими-то орлами я себе хоромы настоящие выстрою, хозяйство какое заведу. Эх-ма! Не гневи бога, Меланья, подожди немного. Заживем и мы со своими сынами не хуже других...
      Вскоре Михаил Иванович убедился, что, живя у скряги купца Шапошникова, зарабатывая у него гроши, трудно прокормить многочисленную семью. И он рассчитался с Шапошниковым, переехал на жительство в хутор Козюрин.
      Но в Козюрине тоже оказалось не легко жить. Определил Михаил Иванович подросших сыновей Григория и Семена в батраки, и сам нанялся в работники к местному помещику...
      ...Погромыхивая колесами, поезд все ближе и ближе подвозил Семена к родным местам. И сколько за дорогу передумал дум он...
      Да, вот она вся его жизнь, как на ладони. Вся она прошла в нужде да тяжком труде. Много за жизнь пришлось горя испытать.
      Всю свою жизнь дед с отцом, из сил выбиваясь, натужно работали, стремились скопить немного денег, завести свое хозяйство, хотелось им пожить немного по-человечески. Но это была только мечта.
      "Нет, - думает Семен. - Так больше нельзя жить. Вырву я семью из вечной нищеты и нужды. Довольно! Хватит батрачить, богачам богатство наживать..."
      ...Чего только не пришлось испытать Семену в жизни своей... Был пастухом, батрачил у кулаков, работал в кузне молотобойцем у купца Яцкина, ремонтировал у него плуги, сеялки, косилки. Приходилось быть и кучером, возя Яцкина по кабакам. Много лет проработал у коннозаводчиков Кубракова, Янова, Пешванова, Королькова и Супрунова, выезжая у них лошадей-неуков.
      А потом военная служба в кавалерии. Участвовал в войне с японцами. Десять лет, как один день, прошли в трудной солдатской жизни.
      Только около четырех месяцев пробыл Семен дома, как вспыхнула война с Германией. Пришлось снова идти в полк...
      "Ну, теперь уж хватит, - думал Семен. - Отвоевался. Нужно мирной жизнью пожить. - Шутка ли, пятнадцать лет на военной службе. Пожалуй, и от работы отучился уже..."
      XIII
      Родные, извещенные телеграммой, уже поджидали приезда служивого.
      Едва Семен переступил порог родной хаты, как сейчас же со всей станицы сбежались многочисленные родственники.
      Служивого, как самого дорогого, почетного гостя, усадили в передний угол, под образа. На стол выставили угощения. Родственники расселись вокруг него, и началась гульба.
      Гуляли шумно. Меланья Никитична вынула из сундука бережно хранимую там сыновью двухрядку и передала ему.
      - Ну-ка, Сема, поиграй гостям. Не забыл ли, сынок?
      - Нет, мама - улыбнулся Семен. - Такое никогда не забудется. Да и на фронте доводилось поиграть иной раз.
      Он заправил ремень за плечо, раза два рванул мехами, пробуя - не рассохлась ли. А потом, лукаво подмигнув смущающейся девушке, пробежал пальцами по перламутровым ладам. Низкая хата наполнилась звонкой, веселой мелодией. Буденный был искусный гармонист, играл еще в юности. Когда был парнем, то, бывало, ни одна казачья свадьба или крестины без него не обходились. Всюду был желанным гостем.
      - А ну-ка, бабоньки, - кивнул он двум молодым женщинам, сидевшим на лавке и не спускавшим с него глаз, - пойдите-ка, попляшите.
      Те будто только того и ждали. Замахав белыми кружевными платочками, они закружились по хате, выбивая каблуками дробь на земляном полу.
      - Мой миленок темноус, - запела одна из них, высокая, пригожая, черноокая женщина, улыбчиво поглядывая на служивого.
      - А я его не боюсь, - тоненько закончила вторая, бросаясь вприсядку. - Ух, ты!..
      Семен усмехнулся.
      - Ух и бабы! - покачал он головой. - Оторвиголовы.
      К нему подсел тщедушный пьяный старичок, дальний родственник, дед Трифон.
      - Гляжу я на тебя, Семен, - пьяно загнусавил он, - ну, який же ты, к чертям, служивый, а?.. Ни погонов у тебя нема на плечах, ни крестов-медалей на грудях... Ну разве ж так положено служивому?.. Ведь я слыхав, будто ты бантист... четыре креста да четыре медали имеешь... И будто чин у тебя немалый - старший унтер-офицер. А ничого того не бачим у тебя... Куда ты свои заслуги подевал, а?.. Як кочет общипанный сидишь... Тьфу, прости меня, господи! Вот так надысь и мой Мишка со службы пришел, гол, як сокол... Ни погонов на нем нема, ни заслуг... Прямо-таки срамота глядеть... Кажу ему: "Мишка, сгинь с моих очей! Зрить не могу такого. Иде, говорю, подевал свои погоны и заслуги?" А вин, нет щоб утешить мое родительское сердце, смеется, проклятущий. "Батя, каже, все свои заслуги я, мол, в посылочку запаковал да царю на память отослал..." Вот и пойми его: чи смеется, чи правду балакае... Я так розумию, Семен, що вы с моим Мишкой - сукины сыны... Продались вы не за понюх табаку лешему на рога...
      - Дядя Трифон, - таинственно прошептал Буденный на ухо старику, чего тужить о царских погонах да крестах! Ты знаешь, какие теперь при советской-то власти нам погоны да заслуги дадут?..
      - Ни! - пьяно моргая, уставился на него старик. - Якие же, Семен, а?..
      - Золотые... - смеясь, сказал Буденный. - Обсыпанные драгоценными камнями. Вот это будут погоны! А медали, знаешь, будут какие?
      - Якие?
      - Золотые, вот с эту тарелку.
      - А не брешешь, Семен?
      - Правду говорю.
      - Вот це правильно, - обрадовался старик. - Повесил ее одну на грудь и всю пузу прикрыл... Кум Леон! - заплетаясь ногами, побежал старик сообщить куму новость. - Слышишь, що Семен-то каже?..
      На второй день утром Семен вышел во двор. Только что выпал мягкий, пушистый снег. От яркости снега ломило глаза. Воздух стоял чистый, прозрачный - не надышишься. Буденный стал бродить по двору, внимательно заглядывая в каждый закуток, в каждый сарайчик. И все-то здесь, на что бы он ни натыкался, было до того обветшалое и непрочное, что, кажись, дунь на все эти строения - и они рухнут. Семен укоризненно покачал головой.
      К нему подошел отец, Михаил Иванович, еще крепкий, кряжистый старик.
      - Чего, Сема, бродишь по базу-то? Взял бы ружьишко да пошел за зайцем погонял. Зараз охота-то - прям красота!.. Пороша-то, глянь, яка!
      - Не хочу, - отозвался Семен. - Что вы тут, папаша, плохо хозяевали?.. Неужели вы добрых сараев не могли поставить?..
      Отец изумленно посмотрел на сына.
      - А на шута оно все это сдалось?.. Ныне времечко такое - абы день прошел, а завтра що бог даст... Сколько годов война шла, а зараз революция зачалась...
      - А разве это вам помеха? Удивляюсь я вам, всю-то жизнь вы с дедом имели стремление на свои собственные ноги стать. А теперь вроде у вас и всякое желание к этому отпало. А ведь сейчас-то, когда провозглашена советская власть, вам самый бы раз об этом подумать: сыновья подросли, да и сам еще крепкий. Неужто, папаша, вам не надоело самому батраком у кулаков жить и детей своих батраками видеть?..
      Слушая сына, отец виновато теребил бороду.
      - Да это ты правду кажешь, - проговорил он. - Сыновья-то есть у меня, а где они были?.. Ты уже пятнадцать годов на военной службе служишь, а Григорий совсем отбился от двора. Куда-то уехал и не пишет... Емельян же с Дениской еще малы были. А потом их на войну тоже забрали... Вот и выходит, что я один, как перст... А мне одному не под силу это дело... Да и зачем все это нам?..
      - Нет, отец, - решительно заявил Семен. - Так нельзя рассуждать. Теперь времена переменились, и мы по-новому заживем. Вот установилась советская власть, она нам поможет на ноги встать.
      - Дай бог, - вздохнул отец и перекрестился.
      - Все дело в том, батя, - ласково похлопал Семен по плечу старика, надо скорее установить в нашей станице советскую власть. А то до сих пор атаманит богач Докучанов. При нем, конечно, на ноги не станешь. Вот свергнем атамана, изберем Совет рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, отберем у кулаков землю и разделим между бедняками. Вот тогда будем трудиться и по-человечески жить... Хату новую поставим, ребят своих женим, внуков будете пестовать...
      - Ты прямь сказки балакаешь, сынок, - засмеялся Михаил Иванович. Разе ж они отдадут нам землю?.. Да ни в жисть они того не сделают... В кровь по колено станут...
      - Заставим отдать, отец, - убежденно сказал Семен. - Советская власть заставит.
      - Дал бы бог! - снова набожно перекрестился старик. О чем-то подумав, он с опаской взглянул на сына. - Сынок, а ты, того, сам-то не большевик ли?
      - Большевик, - подтвердил Семен. - А ты их боишься, отец?
      - Да не то что бойсь, - замялся старик. - Чего их бояться? Небось, люди... Только вот разговор-то по станице промеж казаков ходит нехороший о большевиках... Вроде они грабители, воры...
      - Врут, папаша. Не верьте им. Большевики - самые честные и справедливые люди. Они блага трудовому народу желают добиться. Конечно, богатым казакам они не нравятся. Боятся, как бы в их закрома не засели да бедноте не раздали их добро... Не слушайте их, отец.