- Своему адъютанту.
      - Что думаете, он дурак? - спросил Чернышев. - Он ведь не Свиридов. Я наблюдаю за ним и вижу, как он тоже озирается по сторонам, норовит куда-нибудь удрать... Шутки в сторону, - прошептал он, наклоняясь к начальнику штаба. - На душе у меня кошки скребут. Положение мне не нравится... Генералитет и буржуазия, как крысы с тонущего корабля, бегут за границу. Говорят, в Одессе, Новороссийске и других портах черт знает что делается... Душатся, а лезут на корабли...
      - Драпают, сволочи, - зло выругался начальник штаба, - а нас оставляют на погибель...
      - Почувствовали, что гайка ослабла, вот и бегут.
      - А вы, Иван Прокофьевич, думаете, что это теперь бесповоротно?
      - Да, думаю... Кто теперь может остановить красных? Казаки сдаются сотнями, тысячами... Офицеры бегут, скрываются или тоже сдаются... Наши союзнички - французы и англичане - только за нашими девочками умели ухаживать, а как пришлось туго на фронте, они тоже драпанули... Вояки...
      - Что вы думаете, полковник, предпринимать? - спросил начальник штаба.
      - А вы? - в свою очередь спросил Чернышев.
      Начальник штаба криво усмехнулся:
      - Вы первый боитесь сказать. Ладно, скажу я первым, Иван Прокофьевич. Поговорим на откровенность. Я кончил воевать...
      - То есть как это?
      - А так: за Ростовом, в десяти - двенадцати верстах, - моя станица Синявская... Может быть, слышали?
      - Ну как же, станция Синявская.
      - Вот-вот. Это моя родина. Я сын рыбака. На трудовые денежки отцовские учился. Как дойдем до Синявской, так уж дальше я никуда не пойду... Заупрямлюсь, как верблюд, и ни с места...
      - И не боитесь? - поверх пенсне посмотрел на него Чернышев.
      - Боюсь, но что делать? - остро взглянул на Чернышева начальник штаба. - Что делать, спрашиваю я вас?.. Бежать за границу?.. Да будь она проклята!.. Меня там еще не хватало.
      Он пришпорил лошадь, несколько минут ехал молча.
      - Иван Прокофьевич, - сказал он тихо, - конечно, я с вами откровенничаю, надеюсь на вашу порядочность...
      - Не беспокойтесь, выдавать не стану.
      Они снова замолкли.
      - Иван Прокофьевич, поедемте со мной в Синявку, - вдруг неожиданно предложил начальник штаба.
      - Что я там буду делать?
      - Под Азовом есть такие места - лиманы, камыши, - сам дьявол не сыщет... Будем рыбку ловить, пересидим тревожное время, а там видно будет... Может быть, красные сгинут, опять установится настоящая власть... А если уж советская власть надолго удержится, то, что ж, думаю покаяться... Не звери же красные... Простят. А тут, признаться, у меня еще есть такая надежда: два двоюродных моих брата у большевиков служат... Жил я с ними дружно, защитят, может...
      - А если все-таки братья не смогут помочь?
      - Ну и черт его дери! Пусть расстреливают. Я вам скажу, смерти я не боюсь. За четыре года германской да два года гражданской войны столько раз видел в глаза смерть, что привык к ней... Не страшно... Лучше умереть, чем за границу ехать... Я там все равно с тоски умру. У меня здесь ведь жена да двое маленьких детей.
      - Раз у вас такое решение созрело, - сказал Чернышев, - то стоит ли вам в Синявку ехать?
      - А как же?
      - А не лучше ли сделать так, как делают это наши казаки?
      - Остаться в каком-нибудь селе и дождаться прихода красных?
      - Да.
      - Боюсь... Подожду еще немного... В конце концов, может быть, так и сделаю, - сказал начальник штаба. - Вот знать бы, где мои братья сейчас находятся... Им в руки я сразу бы сдался... А вы не думаете, полковник, так сделать?
      - Я боюсь, и очень боюсь, - вздохнул Чернышев. - Все же я ведь полковник. - А к тому же и эсером был...
      - Но вы ведь не дворянин...
      - Сын бухгалтера я... Учился тоже, как и вы, на трудовые отцовские гроши.
      - Так, может быть, вместе что-нибудь придумаем, Иван Прокофьевич?..
      - Вон что-то адъютант ко мне подъезжает, - шепнул Чернышев. - Давайте пока отложим наш разговор.
      XVIII
      Бригада Чернышева входила в шахтерский городок. По узким улицам, по площади невозможно было проехать - все было забито отступающими обозами, подводами беженцев, санитарными двуколками, артиллерией.
      Максим Свиридов ехал впереди своего полка. Рядом на сивом меренке трусил Михаил Котов, уже успевший нацепить на себя серебряные погоны сотника, отданные ему за ненадобностью Свиридовым. Сам же Максим ехал без погон - сколько ни старался он, а так и не мог раздобыть себе погон войскового старшины.
      - Слышишь, Котов, - внушительно говорил Свиридов, - ты должон понимать, что ежели б не я, так тебе б во веки веков не видать офицерства... Я ж про тебя подсказал полковнику...
      - Да разве я не понимаю, Максим, - признательно отвечал Котов. Благодарность тебе большая за это. Всю жизнь буду помнить об этом...
      - Какой я тебе, к дьяволам, Максим? - вспылил Свиридов. - Максим, брат, остался в станице. А зараз перед тобой Максим Трофимович али ваше высокоблагородие... Надобно детство уже забывать... Это когда мы ребятенками были, так называли друг дружку: Мишка, Максимка, Ванька, а зараз другое дело...
      - Ну, положим, вашего благородия теперь нету, - засмеялся Котов.
      - Ну, нехай нету, - с досадой выкрикнул Максим, - так называй, как положено: господин войсковой старшина.
      - Такое дело, извиняюсь, - козырнул Котов. - Ладно, буду называть, как полагается... Это верно, что при посторонних людях неудобно так называть... Только знаешь что, Максим... извиняюсь, господин войсковой старшина, я тебе по правде скажу, что не верю что-то во всю эту комедь...
      - Это в какую же такую "комедь"? - зло посмотрел Максим на Котова. Про что ты речь-то ведешь?
      - Да вот никак не верю, чтоб всурьез нас произвели, тебя, мол, в войсковые старшины, а меня в сотники...
      - А почему ж не веришь-то?
      - Чудно как-то, - ухмыльнулся Котов. - Малообразованные мы с тобой люди, учения, окромя приходского училища, никакого не проходили... Одним словом, щи бы нам с тобой лаптем хлебать, а туда ж в благородные лезем... Смехота прямо-таки...
      - Дурак! - отрезал Максим. - Образованности мы с тобой завсегда могем добиться, а вот офицерства-то нет... Пользуйся моментом покель... Надобно понимать, что... - хотел он что-то пояснить, но в это время к ним подъехал рябой урядник с большим всклокоченным чубом, торчащим из-под серой шапки, как пук ржаной соломы.
      - Господин подъесаул, - обратился он к Максиму.
      - Ну-ну! - хмуро оборвал его тот. - Как говоришь?
      - Извиняемся, - поправился урядник, - господин войсковой старшина. Без привычки это...
      - Говори, Юшкин, - смягчился Максим. - Что хотел сказать-то?
      - Да вон видите, - махнул плетью урядник на толпу солдат, казаков и жителей, окруживших какой-то склад.
      - Ну, вижу, так что?
      - Винный склад норовят громить, - пояснил урядник.
      - Ну? - заинтересовался Свиридов.
      - А там какая-то казачья сотня охраняет склад и продает водку по сотне за бутылку...
      - Вот сволочи-то, - выругался Свиридов. - Какое же они на то имеют право?..
      - Дозвольте, господин войсковой старшина, распугнуть эту сотню, ухмыльнулся урядник. - А потом запасец бы спирту взять, а?.. А то ж морозяка страшенный, все внутренности поумерзли...
      - Да я б не супротив, - нерешительно проговорил Максим. - Но не знаю, как на это посмотрит командир бригады. Ты, Юшкин, поезжай-ка до командира бригады и скажи, что командир, мол, полка просит разрешения набрать из склада по бутылочке спирту на брата...
      - Слушаюсь! - весело козырнул урядник и, огрев коня плетью, помчался вперед, разыскивать Чернышева.
      Вскоре он вернулся довольный, улыбающийся.
      - Ну что? - поинтересовался Максим.
      - Дозволил, - хитро подмигнул урядник. - Только, чтоб, говорит, без безобразия обошлось, да велел ему бутылки две спирту привезти.
      - И десять не пожалеем, - засмеялся Максим и, обернувшись к казакам, крикнул: - По-олк... стой!.. Слезай!.. Лошадей отдать коноводам!.. Ружья на изготовку!.. Шагом арш... прямо на склад!..
      Казаки, довольные выдумкой командира полка, защелкав затворами винтовок, со смехом, криками двинулись на толпу, напиравшую на склад.
      - Раз-зой-дись! - закричали они угрожающе. - Разойдись, а то стрелять будем.
      Но по-прежнему шумя и топчась, толпа не обратила внимания на выкрики казаков.
      - Ну-ка, пойди, Котов, к казакам, - проговорил Свиридов. - Скажи, чтоб раза два стрельнули для страха поверх толпы.
      - Разойдись, стрелять будем!..
      - Сотня, - звонко выкрикнул Котов, - к стрельбе готовсь!.. Пли!..
      Прогрохотал залп. В толпе кто-то истерично выкрикнул:
      - Ой!.. Убили... Убили, проклятые!..
      Толпа в страхе отхлынула в стороны. Среди казаков послышались ругательства:
      - Дурило, ты, никак, в сам деле в людей стрельнул?
      - Ну и стрельнул, а те какое дело?
      - А такое, что на мушку тебя посажу! За что людей убиваешь!
      - А ну, попробуй. Я те вперед посажу.
      Казаки дали еще залп поверх толпы и цепью, не опуская ружей, окружили склад, вплотную подошли к хмельным казакам, стоявшим с винтовками у склада.
      - Куда лезете? - кричали охранявшие склад, потрясая винтовками. Постреляем, так вашу!..
      - А что вы за хозяева такие? - орал на них в ответ урядник Юшкин. Попили спирту, набрали с собой, а теперь уметайтесь отсель!.. Теперь черед наш...
      - А кто вы такие будете?
      - Мы-то? - горделиво покрутил ус Юшкин, - фронтовики! Народ отчаянный. Чуть чего - секир башка.
      Казаки поддержали своего урядника:
      - Мы - мамонтовцы! Головы поотрываем...
      - Вдрызг разобьем, не злите нас.
      - Мы с вами драться не собираемся, - прозвучал урезонивающий голос со стороны склада. - Помиримся. Хватит и нам и вам.
      - Хватит!
      - Валяй, ребята, к нам!..
      Казаки из бригады Чернышева бросились к охранявшим винный склад, смешались с ними, стали обниматься.
      XIX
      Четвертая кавдивизия шла в авангарде Первой Конной почти без боев. Белые торопливо отходили к Ростову. Многие тысячи казаков и солдат сдавались в плен. Но иногда вдруг вскипали ожесточенные, кровопролитные схватки с какой-нибудь офицерской частью и быстро заканчивались победой конармейцев.
      Однажды в Донбассе, у одного небольшого шахтерского поселка, был остановлен шквальным ружейным и пулеметным огнем белых шедший впереди 19-й кавалерийский полк четвертой кавдивизии, в которой служил Митя Шушлябин.
      Конармейцы спешились и, передав коней коноводам, которые тотчас же увели их в балку, короткими перебежками пошли в наступление на белых, окопавшихся у поселка. Но атака конармейцев не дала результатов. Силы противника были значительные, и они оттеснили красных.
      Завязалась упорная битва. Белые накрепко засели в окопах и не хотели их оставлять. Сколько ни бросались конармейцы в атаку, белые их отбивали.
      Командир 19-го полка, краснощекий детина лет тридцати, перекрещенный боевыми ремнями, беспокойно бегал среди своих бойцов, до хрипоты крича, ободрял их и призывал к новой атаке. Но старания его были безрезультатны. Солдаты слишком устали. У противника было явное преимущество.
      Командир полка подумывал уже, не попросить ли ему помощи у комбрига, который со 2-м полком остановился на короткий отдых в другом шахтерском поселке, что был в верстах пяти отсюда. Но его сдерживал стыд. Неужели он со своим полком не справится с этой кучкой белогвардейских бандитов?
      Приказав кавалеристам окопаться и обстреливать противника, он послал полкового фельдшера с сестрой и санитарами оказать первую неотложную медицинскую помощь раненым, оставленным на поле боя, и, по возможности, вынести их.
      Белые, завидев людей с повязками красного креста на рукавах, прекратили стрельбу. Молчали и конармейцы. Над заснеженным полем, по которому ходили санитары, фельдшер и сестра в поисках раненых, стояла тишина.
      - Удивительное дело, - поглядывая в бинокль в сторону белых, задумчиво говорил командир полка политкому, такому же молодому парню, как и сам, плечистому, голубоглазому, одетому в кавказскую бурку. - Неужели у них проявилось чувство гуманности?.. Смотри, не стреляют, значит, дают нам возможность убрать раненых с поля боя.
      - Врут! - резко сказал политком. - Какую-нибудь каверзу задумали... Они, сволочи, коварные. Вот увидишь, они неспроста замолчали.
      Некоторое время оба молча и настороженно всматривались в сторону притихшего противника...
      Тем временем фельдшер с Надей торопливо расхаживали по равнине, наскоро делая перевязки раненым и отправляя их с санитарами за линию окопов.
      - Надюша!.. Надюша!.. - озабоченно покрикивал медицинской сестре уже пожилой седоусый фельдшер. - Далеко не отходи!.. Не отходи!..
      - Не беспокойтесь, Кузьма Демьянович, - отзывалась девушка. - Не отойду далеко!..
      Надя уже была опытной сестрой. Сейчас она уже человекам десяти перевязала раны, и их вынесли с поля боя. Поднявшись во весь рост, она внимательно огляделась: раненых, кажется, больше нет... Хотя вот кто-то стонет в бурьянах, в ложбине... Надя кинулась к раненому, и вдруг сердце замерло.
      - Митя!.. Родной!.. - в ужасе вскрикнула она.
      Но, подбежав к раненому, с облегчением произнесла:
      - Нет, не Митя. Но как он похож! Такой же белокурый и ясноглазый.
      Раненый, видимо, был командиром взвода или эскадрона - на нем были командирские ремни, и около него лежал наган.
      - Это... я на случай, если бы ко мне белые подошли, - страдальчески улыбнулся он, заметив взгляд Нади, устремленный на револьвер. - Спасибо, сестричка! Спасибо, родная!.. Я уж думал, что меня на съедение белым оставили...
      - Разве мыслимо!.. - воскликнула Надя.
      - Все бывает на войне, - тихо проронил раненый. - Бывает, что белые так напрут, что и раненых бросишь... Не до них тогда.
      - Бывает, - согласилась девушка, - но редко. Тем более, что мы все время наступаем...
      Девушка ловко перевязала рану, пощупала пульс и, привстав, оглянулась, чтоб позвать санитаров. Но те были далеко. Вслед за ними уходил и фельдшер, то и дело оборачиваясь и оглядывая поле: не остался ли кто?..
      - Кузьма Демьянович! - встревоженно закричала Надя, махая рукой. Кузьма Демьянович!.. Вот еще раненый!.. Вернитесь!..
      Но фельдшер не заметил Нади и скрылся за бугром.
      - Что, ушли? - волнуясь, упавшим голосом спросил раненый.
      - Да нет, сейчас придут, - сказала она спокойно и серьезно. - Ты не волнуйся... Я ведь тебя не брошу...
      Бледное лицо раненого потеплело, он благодарными глазами взглянул на девушку.
      - Спасибо, сестричка... Скорей бы в госпиталь... Ведь я бы там быстро поправился, а?..
      - Ну конечно, у тебя ж рана пустяковая, - сказала Надя, хотя знала, что рана тяжелая и он много потерял крови.
      Раненый повеселел.
      - Может, я попробую встать... Может, пошли б... с тобой, - сказал он, пытаясь приподняться. Но раненый тотчас же со стоном повалился на спину. Нет... Не могу!.. Все нутро выворачивается...
      - Лежи, - спокойно и строго сказала ему Надя. - Придут санитары, отнесем...
      Печальными, потемневшими глазами смотрел раненый на нее.
      - Что ж, значит, бросили тебя? - едва внятно прохрипел он. - Меня-то уж ладно, а тебя-то зачем же?.. Беги, сестричка... Беги, пока не поздно... А то как начнется опять бой, пропадешь...
      Конечно, Надя могла бы уйти, все равно ведь он не жилец на белом свете. Минуты его жизни сочтены. Она видела это и по синеющему лицу, и по заострившемуся носу, и по тускнеющему взгляду, по пульсу. И все же она не могла его оставить здесь одного, такого слабого, беспомощного.
      - Пить!.. - прошептал раненый.
      Надя приложила к его губам флягу. Умирающий сделал несколько глотков и снова сказал:
      - Иди, сестра... Иди!..
      "Может быть, действительно, уйти?" - мелькнуло у нее. Нет! Она этого не сделает. Раненого надо обязательно вынести отсюда. Она встала во весь рост и оглянулась. Может быть, хватились и ищут ее. Но нет, равнина была пустынна. Только черными тенями металась по полю воронья стая.
      Вдруг гулко ударил орудийный залп. Вороны взмыли в серое небо. Протрещала ружейная стрельба. Застрочили пулеметы. Девушка услышала над головой знакомое ей противное нытье пуль.
      - Ложись, сестра! - крикнул раненый. - Ложись, а то убьют!
      Она бросилась на снег около раненого... Над равниной стояла тишина, лишь с неба слышались взбалмошные крики потревоженных ворон.
      - Встань-ка, сестрица, - прохрипел раненый. - Погляди... что-то затихло...
      Надя приподнялась и оглянулась.
      - О! - закричала она в ужасе, закрывая лицо руками и приседая около раненого.
      - Что, сестрица?.. Что?..
      - И оттуда и отсюда конница, - сказала она, вздрагивая всем телом. Шашки сверкают...
      - В атаку друг на друга пошли, - задыхаясь проговорил раненый. - Как же мне тебя уберечь?.. Беги, сестрица, тут вот где-то овражек, кажись... А то ж тебя кони истопчат... Беги вон туда.
      И верно, совсем близко был небольшой овражек. Если в нем укрыться, то, пожалуй, можно отсидеться, пока пройдет бой.
      - Возьми наган, - сказал раненый. - Пригодится.
      Надя сунула револьвер в карман своего полушубка и сказала:
      - Без тебя не пойду.
      - Да как же... - в отчаянии выкрикнул парень.
      Девушка схватила его за полу шинели, упираясь ногами о кочки замерзшей земли, потащила к оврагу. Побелев от боли, скрипя зубами, раненый упирался руками, подтягивался, помогая ее усилиям... Потом он как-то сразу обессилел, голова поникла.
      Надя испуганно взглянула на него.
      - Ты что?
      Раненый молчал, смотря на нее остекленелыми глазами.
      - Умер! - вскрикнула девушка.
      Надя оставила труп и побежала к оврагу. В бешеном порыве налетели всадники друг на друга, и в глазах Нади все смешалось. Она упала... Звенели шашки, слышались яростные возгласы сражающихся и крики раненых. С диким ржанием метались ошалевшие от крови лошади. Они вздымались на дыбы, сбрасывая обезумевших от хмеля битвы седоков...
      Возле Нади, озлобленно ругаясь, в смертельной схватке бились всадники. Инстинкт самосохранения заставил девушку подняться. И только она успела это сделать, как вдруг увидела, что около нее свалился с лошади всадник. Надя в мгновение ока подхватила коня и вскочила в седло. Он рванулся было, но девушка, туго натянув поводья, сразу же укротила его...
      Первой мыслью Нади было немедленно ускакать из этого страшного места. И, пытаясь выполнить свое намерение, она стала искать выход. Крик ужаса вырвался из ее груди. Она увидела Митю. Он сражался с бородатым казаком. Бородач был опытный рубака. Он, как кот с мышью, играл с Шушлябиным. Кружась вокруг юноши на вороном, злобно скалившем зубы жеребце, он то и дело со свистом опускал шашку над головой Дмитрия, но не рубил... Он просто забавлялся с ним, что-то выжидал...
      Надя поскакала на помощь Дмитрию... Бородатый казак, косо глянул на нее, привстал на стременах и сделал взмах шашкой над головой Шушлябина. Юноша тоже взмахнул своей шашкой, чтобы отбивать его удар. Этого только и надо было казаку. Он с плеча молниеносно размахнулся шашкой и рубанул с силой ею горизонтально.
      Срубленная голова Дмитрия, как арбуз, покатилась по снегу...
      Наде казалось, что это страшный сон. На мгновение она помертвела, потом выхватив револьвер, выстрелила в казака. Тот замахнулся на нее окровавленной шашкой, но покачнулся. Шашка выпала из руки...
      Спрыгнув с лошади, девушка опустилась на колени перед головой Дмитрия, с рыданиями прижалась к ней.
      Надя вытерла слезы и воспаленными глазами оглянула поле битвы, не видя, что конармейцы отходили к своим позициям.
      Девушка, плохо соображая, что делает, ворвалась в кучу сражавшихся, разыскала белогвардейца с офицерскими погонами и выстрелила в него.
      - Товарищи! - звонко закричала она. - Ура-а!..
      - Ура-а!.. - ответили буденновцы и с удвоенной силой нажали на белых.
      - Ура-а!.. Сестра с нами!..
      - Сестричка-голубушка с нами!..
      Своим появлением молоденькая девушка, казалось, вдохнула животворящую силу в конармейцев. Бешено рубя направо и налево, они ринулись на белых и заставили тех обратиться в бегство.
      - Ура-а!.. Ура-а!.. - торжествующе кричали конники-буденновцы, преследуя врагов.
      Надя мчалась в передних рядах.
      Азарт битвы, как хмель, кружил ее голову. Она так была охвачена желанием возможно больше отомстить за смерть Мити, что не заметила, как на помощь белым из села выскочило несколько конных сотен и помчалось наперерез буденновским конникам. Она даже не обратила внимания на предостерегающие крики буденновцев:
      - Назад!.. Назад!..
      Резко осадив коня, Надя повернула назад. Она была одна. Низко склонившись к гривам коней, буденновцы старались уйти от заходящей им в тыл конной лавы белых... Надя далеко отстала от них...
      Девушка припустила лошадь в намет. Лошадь была резвая, мчалась, как стрела. Ветер свистел в ушах.
      - Товарищ!.. Товарищ!.. - вдруг она услышала умоляющий голос бежавшего без шапки, с окровавленной головой красноармейца. - Возьми меня!.. Белые зарубят!
      Девушка натянула поводья. Конь, задрав оскаленную морду, остановился.
      - Садись! - крикнула она.
      Красноармеец с трудом взобрался на коня позади Нади и крепко обхватил ее руками.
      Надя ударила ногами по бокам коня и снова помчалась...
      * * *
      Тридцать конармейцев, в том числе и Дмитрия Шушлябина, хоронили в братской могиле на площади шахтерского поселка. Духовой оркестр играл похоронный марш. У могилы был выстроен полк. Военкомдив Ермаков говорил прочувствованную речь. Старые шахтеры, их жены и матери с печальными лицами внимательно слушали его. То там, то здесь всхлипывали женщины.
      Когда опускали гробы в могилу, полк салютовал ружейными залпами.
      Надя стояла как окаменевшая. Скорбными глазами смотрела она, как зарывали могилу.
      К ней подошел Прохор.
      - Наденька, - сказал он, утешая. - Ободрись. За Митю мы отомстим.
      - Не надо, Проша. Не утешай! Я сама знаю все.
      По ее осунувшемуся лицу поползли слезинки.
      - Поплачь, сестричка, поплачь, родная, - обнял ее Прохор. - Легче будет...
      - Я все еще не верю, что нету больше Дмитрия. Я не могу простить себе, что поздно выстрелила.
      - Ты сделала многое. Сейчас мне сообщили: Реввоенсовет Конной Армии представил тебя к ордену Красного. Знамени...
      - За что?.. Что я такое сделала?..
      - Им виднее, сделала ты что или нет. Ты совершила подвиг воодушевила бойцов на битву и спасла двух конников... Молодец ты! И как ты вдруг такая стала? - с удивлением рассматривал ее Прохор. - Прямо непонятно, откуда все это у такой девчонки...
      - Проша, - сквозь слезы тихо сказала она, - не хочу больше сестрой работать.
      - Вот это да! - изумился Прохор. - Почему же?
      - Хочу служить рядовым конармейцем.
      - Быть в строю? Да ты что!.. Разве ты сумеешь привыкнуть к солдатской жизни?.. Нет, Надя, солдатская жизнь суровая...
      - Я обо всем подумала... Решила твердо. Ты только помоги мне устроиться... Я бы хотела поступить в разведывательный эскадрон к Сазону Меркулову...
      - Ну что же, если твердо решила - ладно. Помогу тебе. А все-таки подумай еще об этом лучше... Может быть, раздумаешь...
      - Нет, Проша, - твердо сказала Надя. - Не раздумаю. Я решила и от своего решения не отступлюсь...
      XX
      Ростов и Новочеркасск переполнены тревожными слухами, передаваемыми из уст в уста "из самых достоверных источников".
      Родовитая аристократия, наводнившая эти города, лихорадочно начала пересчитывать пачки "николаевок", прятать подальше бриллианты и другие фамильные и нефамильные ценности. Многие заметались по городу в поисках возможности поскорее уехать в Новороссийск, чтобы оттуда, купив за бешеные деньги места на пароходе, удрать куда-нибудь в Париж, Константинополь, Софию или на какие-нибудь Принцевы, Соломоновы или Чертовы острова, лишь бы избежать сурового ответа перед народом.
      Паника началась невероятная. В газетах появилось напечатанное крупным шрифтом объявление атаманского дворца:
      "От донского атамана.
      Ввиду панических слухов о моем отъезде из пределов Области, объявляю, что бежать никуда не собираюсь и уеду из Новочеркасска только со штабом Донской армии. Правительство продолжает свою работу совместно со мной.
      Войсковой атаман генерал-лейтенант Богаевский".
      Это не помогло. В банках началась невероятная толчея. Здесь, как ужаленные, из угла в угол, от окошечка к окошечку, мечутся в великолепных гвардейских мундирах офицеры, дородные мужчины в элегантных костюмах, шикарно разодетые дамы...
      - Вот это я понимаю! - в восхищении потирает маленькие ручки граф Сфорца ди Колонна князь Понятовский, расхаживая со своими приятелями Розалион-Сашальским и ротмистром Яковлевым по банкам. - Вот это я понимаю! Родовитая русская аристократия!.. Промышленные тузы!.. Министры!.. Помещики!.. Гордость России!.. Русью пахнет!..
      - Скорее всего, - ухмыльнулся Розалион-Сашальский, - сигарами и коньяком.
      Как и многие в то бурное время, эта тройка закадычных друзей в мутной водичке ловила рыбку, лихорадочно развивая свою деятельность. Понимая отлично, что дни их жизни в Новочеркасске и Ростове кончаются, скоро, так или иначе, придется удирать за границу, - а за границу с пустым карманом хоть не заявляйся, - друзья решили подработать на дорогу.
      Вначале Яковлев научил маленького графа Сфорца и Розалион-Сашальского шулерству. Но это мало что принесло, так как паника охватила всех и каждому было не до карт. Друзья решили заняться аферой.
      Как-то из Екатеринослава в Ростов приехали два торговых агента, посланные правлением общества потребителей служащих и рабочих Екатерининской железной дороги закупить различные товары для своего кооператива.
      Торговые агенты остановились в гостинице "Астория", в которую обычно стекались все жаждущие приобрести драгоценности с "золотого дна" Ростова. Совершенно случайно Розалион-Сашальский, будучи в штатском костюме, познакомился с этими агентами и, сам еще не зная для чего, выдал себя за ростовского коммерсанта Ивана Ивановича Дронова, крупного поставщика продуктов для Ростовского комитета союза городов. Между новыми знакомыми завязался оживленный разговор. Когда Розалион-Сашальский узнал, зачем эти агенты приехали в Ростов, у него возникла блестящая мысль. Он предложил им перекупить у него большую партию мануфактуры, сданную якобы ему комитетом, который ликвидировал свои операции, в уплату долга по прежним поставкам.
      Доверчивые агенты поверили Розалион-Сашальскому.
      Правда, сперва подозрение терзало душу агентов, но элегантная внешность и безупречные манеры Розалион-Сашальского и графа Сфорца, а также смелость, с которой действовали аферисты, рассеивали всякие сомнения. Не внушал особенного доверия один лишь Яковлев. Но он больше помалкивал.
      Вздыхая, агенты достали из портфеля и отсчитали Розалион-Сашальскому сто сорок тысяч рублей.
      Погрузка товара назначена была на тот же день. Пообещав через час доставить необходимое разрешение на вывоз из города мануфактуры, "коммерсанты" ушли из гостиницы и, разумеется, больше труда не возвращались.
      Проделав эту аферу, друзья до того обнаглели, что продали одному приезжему коммерсанту чей-то товар, находившийся в вагоне на станции Ростов.
      Ротмистр Яковлев, правда, без ведома графа Сфорца и Розалион-Сашальского, однажды провел для опыта такую операцию. Надев на свое рябое лицо черную маску, он вошел в кафе "Швейцарское кофе", прикрыл дверь на засов и, наставив на публику, находившуюся в кафе, наган, заорал громовым голосом:
      - Руки вверх!
      Все в испуге подняли руки. Яковлев предупредил:
      - Не волнуйтесь, господа. Всем тем, кто добровольно отдаст мне имеющиеся у них драгоценности и деньги, не грозит никакая опасность. Но кто вздумает оказать мне сопротивление или утаить ценности и деньги, пусть пеняет на себя... Убью! - прорычал он.
      Скинув фуражку, не опуская револьвера и не отходя от двери, он сказал:
      - Подходи по одному!.. Клади в фуражку!.. Живо!..
      Перепуганные посетители кафе выстроились в очередь. В фуражку Яковлева посыпались деньги, золотые кольца, браслеты, портсигары. Когда фуражка наполнилась, Яковлев, угрожающе спросил:
      - Все положили?
      - Все!.. Все!..
      - Ложись на пол!.. Быстро!.. Стреляю!..
      Все в ужасе повалились на пол.
      - Лежать десять минут молча, не поднимая головы! - приказал Яковлев и, откинув засов у двери, скрылся...
      Этот опыт дал ему тридцать пять тысяч рублей, четыре золотых браслета, восемь колец, некоторые из них с бриллиантами, пять брошей, три массивных серебряных портсигара с золотыми вензелями и много разной мелочи.
      Когда он намеками дал понять своим друзьям, что таким способом можно было хорошо "подработать", те с негодованием отвергли идею Яковлева.
      - Как ты мог подумать о такой гнусности? - с возмущением вскричал маленький Сфорца. - Я - аристократ, граф, князь - и вдруг дневной грабеж. За кого ты меня принимаешь?.. Я думаю, что ты пошутил. Если не пошутил, то я перестану тебе подавать руку...
      Яковлев вскипел:
      - Ну, знаешь, Сережка, хоть ты и князь, хоть ты и граф, а пошел ты к чертовой матери!.. Пошутил ли я или не пошутил - это дело мое, а мне надоело тебя кормить... Я шулер, и ты хорошо знаешь об этом. И вот шулер тебя уже сколько времени кормит. А ради чего?.. Из-за твоего графства?.. или княжества?.. Плевать мне на твои титулы.
      Друзья, видимо, перессорились бы смертельно, если бы их не примирил Розалион-Сашальский.
      - К чему раздоры, друзья? - сказал он укоризненно. - Такие дни, господа, сейчас. Если мы поссоримся, то уедем за границу ни с чем... Нам, так сказать, нужна полная гармония в наших отношениях. Нужно, так сказать, единение, согласие... Иначе пропали мы. Помиритесь! Сейчас же помиритесь!.. Подайте друг другу руки...
      Ненавидя друг друга, но пока еще нуждаясь один в другом, они вынуждены были пожать руки.