Он мне рассказал о намерениях врага. Улагай со своим корпусом попытается зайти нам в тыл для того, чтобы взорвать железнодорожные мосты и переправы через реку Сал и, таким образом, прервать нам всякое сообщение с Царицыном. Если противнику удастся это сделать, то, вы сами понимаете, он доставит нам много неприятностей... Товарищ Ворошилов на наш корпус возложил почетную задачу - ликвидировать этот обход, иначе говоря, к чертовой матери разгромить Улагая... Придется, друзья, поднатужиться. Знаю, знаю, Ока Иванович, что ты хочешь сказать, поднял руку Буденный, видя попытку Городовикова что-то сказать. - Ты мне сейчас скажешь, что твои кавалеристы устали от боев, а лошади до того измучены, что едва переступают, многие околевают... Это ты хотел сказать?..
      - Ей-богу, это, - проговорил изумленный Городовиков. - А откуда ты узнал?..
      - Колдун я, - засмеялся Буденный. - Все это мне, дорогой, известно. Но что делать?.. А ты думаешь, у него вот бойцы не устали? - указал он на Тимошенко. - Тоже очень устали, и лошади измучены. Его дивизии тоже приходится много драться с белыми... Товарищ Ворошилов выставил против Улагая тридцатую стрелковую дивизию, но она не устояла. Понесла большие потери и отошла...
      - Мы тоже, товарищ Буденный, большие потери несем, - тихо промолвил Тимошенко. - Пополнение надо.
      - Это верно, - согласился Буденный. - Пополнение нам обязательно нужно. Всего три тысячи с половиной сабель в корпусе... Это же очень мало. И вот с этим количеством людей приходится отражать целые полчища белых... Но зато какие у нас отборные молодцы! Настоящие суворовские чудо-богатыри...
      Буденный, развернув карту, подробно изложил задачу операций корпуса, дал задания в отдельности Тимошенко и Городовикову.
      - Вот и все! - сказал он, кладя карандаш на стол. - Задача понятна?
      - Понятна, - ответили начдивы.
      - Можно ехать в части и выполнять приказ товарища Ворошилова, проговорил Буденный. - Да, - вспомнил он, взглянув на Прохора, - слушай, товарищ военкомдив, вчера ко мне приводили какого-то странного казака. Все время плачет навзрыд, как ребенок. Спрашиваю: "О чем, мол, так сильно плачешь, казак?" Отвечает, что очень уж ему народ жалко, который на войне. Чудной какой-то. Мой ординарец Фома Котов говорит, что он как-будто станичник твой, и даже, кажется, доводится тебе родней. Ты б с ним поговорил.
      Прохор вскочил с табурета.
      - Так это ведь, должно быть, брат Захар! Он, действительно, все время плачет. Психически больной. В плену у немцев довели его... Где он?..
      - Котов! - крикнул Буденный на кухню, где ординарцы играли в карты. Ты пришел или нет?..
      - Я вас слушаю, товарищ комкор! - вскочив в горницу, вытянулся у двери Фома.
      - Слушай, Котов, где тот чудной казак? - спросил у него Буденный.
      - Да тут я его в одной хате устроил. Слезами горючими обливается.
      - Отведи к нему военкомдива, - указал Буденный на Прохора. - Говорит, что это брат его.
      - А, товарищ Ермаков, здравствуйте! - узнал Фома Прохора. - Да, это ваш брат, действительно. Пойдемте к нему, вот обрадуется. Я ему говорил про вас... Так вот он теперь дожидается вас, хочет повидаться.
      Прохор пошел с Фомой.
      Войдя в хату, он увидел брата Захара, сидевшего за столом. Опершись о стол локтями, он закрыл лицо широкими ладонями и тихо всхлипывал. Около него на лавке, как бы утешая, сидел огромный серый кот и, мурлыча, терся головой о его бок.
      При входе Фомы и Прохора, Захар поднял голову, обросшую широкой с проседью бородой.
      - Братушка! - вскрикнул он обрадованно, узнав Прохора, и живо вскочил с лавки.
      Прохор обнял брата, расцеловал и пристально вгляделся в него. Захар был похож на старика.
      - О чем ты, Захар, плачешь?..
      - Да как же, братушка, - утирая рукавом гимнастерки глаза, проговорил тот. - Больно уж мне жалко вас всех... Народу гибнет уйма... Уйма...
      - Как ты попал сюда, брат? - спросил Прохор.
      - Белые Мобилизовали, - уныло сказал Захар. - А какой из меня вояка, сам знаешь... Отвоевал я свое на германской... Как толечко пальну из ружья, так зараз же заливаюсь слезами... Думаю, а может, моя пулечка-то и убила какого безвинного человека. Казаки надо мною смеются, тронутый, мол, умом... Не знаю, может, я и тронутый, ежели не хочу убивать людей. Видно, все те, кто убивает, умом здоровые, а я тронутый. Ну, нехай будет так... Все помутилось, Проша, все!.. Брат на брата пошел, сын на отца, отец на сына... Что делается на божьем свете?.. Сбежал я из полка, не стерпело мое сердце... И вот, братуша, где б я ни шел, где б ни побывал, везде, парень, потоки крови, везде смерть... Проша, - взглянул он полными слез глазами на брата, - неужто не наступит такое времечко, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Ведь в законе божьем сказано: "Не убий!" Почему ж люди не соблюдают заповеди господней?.. - И снова Захар, этот на вид мужественный, широкоплечий казак, закрыв лицо руками, зарыдал, как дитя.
      Прохор обнял его.
      - Успокойся, брат, - сказал он. - Ты спрашиваешь, наступит ли такое время, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Конечно, наступит. Обязательно наступит!.. Ведь за это-то мы и боремся... Придет такое время, Захар, когда люди не будут убивать друг друга, а будут трудиться на благо всего человечества.
      - Войны никогда не будет? - удивленно посмотрел на брата Захар.
      - Не будет. Зачем она нужна народу?.. Ведь это ее затевают капиталисты да генералы из своих интересов. Капиталисты из-за того, чтобы на войне нажить огромные прибыли, а генералы, - чтобы выслужиться, добиться себе видного положения...
      Захар повеселел несколько, успокоился.
      - А зачем же большевики воюют, коль они супротив войны? - спросил он.
      - Чудак ты, Захар, - усмехнулся Прохор. - Большевики не сами начали войну. Генералы, помещики да фабриканты хотели задушить революцию, чтобы отнять те права, которые революция дала рабочим и крестьянам... Вот большевики и вступились за народ, защищают революцию.
      Захар сел на лавку. Кот снова подошел к нему и, грациозно выгибаясь, начал ласкаться. Захар погладил кота.
      - Вот разгромим генералов и помещиков, - продолжал Прохор, установится в нашей стране советская власть, наступит мир и тишина. Некому тогда будет воевать между собою... Буржуев и капиталистов у нас не станет, а рабочему и крестьянину ссориться между собой не из-за чего. Замечательное время наступит, Захар.
      - Эх, Проша, твоими бы устами да мед пить, - вздохнул Захар. - Разве ж мы доживем до такой жизни?.. Ведь это не жизнь, а настоящий рай будет... Ей-богу, правда!..
      - Доживем, Захар! Только б скорее покончить с белогвардейцами.
      - Дал бы бог! - широко перекрестился Захар. - Так куда же мне Теперь, Проша, деваться? Домой, что ли, подаваться али как?
      - Дома тебе, Захар, не удастся жить, - сказал Прохор. - Снова мобилизуют белые...
      - Да его и арестовать могут за дезертирство из полка, - вступил в разговор Фома Котов.
      - Верно, - подтвердил Прохор. - Могут и арестовать.
      - Так куда ж мне теперь? - беспомощно развел руками Захар.
      - Поедем ко мне в дивизию, - предложил Прохор.
      - Нет!.. Нет!.. - испуганно замотал головой Захар. - Воевать я ни за белых, ни за красных не буду...
      - Воевать ты не будешь, - сказал Прохор. - Назначу тебя санитаром в полковой околоток. Будешь там вместе с Надей и дядей Егором Андреевичем... Надя сестрой работает, а ты ей помогать будешь. За ранеными ухаживать сумеешь... Это дело тебе как раз подойдет. Не убивать, а исцелять людей будешь.
      Захар задумался. Лицо его просветлело.
      - Ладно, братуша. Это дело мне подойдет, верно.
      - Ты давно дома был?
      - Не так давно, - ответил Захар.
      - Как наши живут?
      - Покель все живы-здоровы, - вздохнул Захар. - Мать больно по нас сокрушается. А батя помутился. Вот на меня говорят, что я тронутый умом. Уж не знаю, тронутый я или нет, а уж батя так совсем тронулся разумом. Ей-богу!.. Жалко его. Поступил было он добровольно в стариковский полк супротив красных воевать... Да однова повстречался где-то с Константином и, видать, дюже поругались. Старик-то молчит, не рассказывает из-за чего. Ну, с той поры батя сам не свой стал. Из полка ушел. Костю видеть не может и разговаривать о нем не хочет. Ежели мать невзначай вспомнит Костю, так он на нее с кулаками кидается. "Молчи! - говорит, - чтобы ты о нем ни слова не упоминала. Не сын он мне, говорит". А тебя, Проша, перестал ругать. По Надюшке заскучал... А зараз, прослыхал я, будто, как только Красная Армия стала к станице подходить, побоялся он оставаться дома, в отступ уехал...
      - Ну, ладно, брат, - сказал Прохор, вставая. - Поговорить еще успеем... Собирайся. Я сейчас пришлю за тобой подводу... Поедем...
      XXIX
      В эту весну половодье, как никогда, широко и раздольно разлило свои мутные, бурные воды по придонским займищам и лугам.
      Как же чудесно и привольно бывает в эту пору здесь! Точно огромные зеркала, примолкнувшие, тихие, лежат воды в низинах и ложбинах, отражая спокойную голубизну далекого неба... Бесчисленные стаи диких уток хлопотливо снуют в краснотале. Голосисто звенит птичий гомон на заросших сочной зеленью островках. То там, то здесь гремят выстрелы охотников... И от каждого такого выстрела взлетывают перепуганные птичьи стаи... Задумчиво в камышах стоит на одной ноге цапля... Поджарый заяц, вздрагивая всем телом от страха, бежит сам не зная куда.
      Все здесь мирно, покойно, и просто не верится, что рядом с этим тихим уголком гремят громы войны, потоками льется кровь...
      Лучи закатного солнца окрашивали водные просторы багрянцем. Где-то далеко ударяет церковный колокол. Эхо летит по водной глади, все дальше и дальше уносясь и замирая...
      Из-за ветвей краснотала, залитого водой, осторожно высунулась лохматая голова Сазона. Он огляделся и, убедившись, что кругом никого нет, выплыл из кустарника на каюке. Загребая веслом, он быстро поплыл к берегу. На дне каюка, на траве, лежал с забинтованной головой Конон Незовибатько и тихо стонал.
      - Помолчи ты, Конон, - уговаривал его Сазон. - Не тяни за душу... Вот зараз причалю к берегу. Может, тут наши где.
      - Що ты, Сазон, со мной возишься?.. - с трудом говорил Конон. - На який дьявол я тебе сдався?.. Все едино же помру... Зараз сбрось меня в воду, утопну и усе... Одному же тебе свободнее... а со мной сгибнешь... Ей-богу, сгибнешь...
      - Помолчи ты, дьявол! - сердился Сазон. - А то доведешь, что вот так и гвоздану по башке, - угрожающе поднимал он весло.
      Незовибатько смотрел на усердно гребущего Сазона влажными глазами, тяжко вздыхал.
      - Чудной ты, братику, - шептал он. - Ей-богу, чудной... Бачь, що робишь, втору неделю со мной возишься. А за яким лешим, а? - И, словно в бреду, бессвязно продолжал: - Я ж помню, як ваши казаки секли наших шахтеров... Ух, и секли ж, сволочи!.. Злоба у меня супротив них до сей поры на сердце лежит... А ведь ты ж тоже казак... А дывись, який!.. Дурья ты голова... Ей-богу, дурья!.. И зачем тебя маты на свит билый родила, такого дурня, а?..
      - Помолчи, Конон!.. Богом тебя прошу!..
      - Сердце же, Сазон, - прерывающимся голосом говорил Конон, - може зараз лопне...
      Сазон аккуратно клал весло на борт каюка, заботливо наклонялся к раненому, прикладывал к его сердцу мокрую тряпицу.
      - А зараз легче?
      - Л... легше...
      - А голова болит, а?
      - Ломит... Моченьки нема...
      Сазон клал и на голову Незовибатько влажную тряпицу.
      - Потерпи, милок, - берясь за весло, говорил он. - Как только До наших доберемся, так зараз же тебя в околоток положим... Там тебя, браток, доразу фершала отремонтируют...
      Незовибатько тяжко вздыхал.
      - Да все едино ж я, должно, умру...
      - Не брешь! - обрывал его Сазон. - Ум-ру-у... Все мы помрем, когда время придет. А зараз умирать не гоже, надобно советскую власть отвоевывать...
      - Правду кажешь, - снова вздыхал Конон.
      Добравшись до берега и сойдя с каюка, Сазон осмотрелся. Вечерело. Кругом пустынно. Сазон тоскливо посмотрел на Конона.
      - Есть хочешь, а?
      - Ни, - слабо замотал тот головой. - Ни хочу... Водички б...
      Сазон напоил его.
      - А мне, милок, ох и жрать же охота, - признался он. - Быка б съел... Тебе б, конешное дело, зараз горячего молока.
      - Ни хочу...
      - Не ври! Говорю, надо молока, стало быть, надо... Но вот где взять?.. - И он снова тоскливо оглянул пустынный берег. - Постой... Никак, кто-то идет, - сказал Сазон и присел за куст, зорко высматривая.
      Пошатываясь на слабых ногах и опираясь о костыль, по берегу шел старик с пушистой белой бородой. Дед часто останавливался, нагибаясь, что-то рассматривал, срывал какие-то цветы, траву, клал в сумку, висевшую через плечо. Когда он подошел близко к Сазону, тот, выскакивая из-за куста, крикнул:
      - Здорово, дедуня!
      Старик от изумления и испуга даже присел.
      - Испугался, дед, а? - засмеялся Сазон.
      - Ой, родимец ты мой! - приложил желтую, морщинистую руку к сердцу старик. - Ну и испугал же... Ты кто же такой, а?
      - Как видишь, самый настоящий человек.
      - Вижу... что человек... Но какой? Может, разбойник?
      - А ты боишься разбойников, дед?
      - А чего их бояться?.. Человек я бедный, убивать меня не за что... А ежели убьют - не побоюсь... Девяносто годков на свете живу. Пора и честь знать... А вот, по правде тебе скажу, нечистой силы боюсь... Чего ты тут делаешь-то, мил человек?..
      - Купаюсь.
      - Ты со мной шутки-то не шуткуй, - осерчал старик. - Ты кто?..
      - А если скажу кто, ты не предашь меня?
      - Нет.
      - Поклянись.
      - Истинный господь, не предам, - поклялся старик. - Чтоб мне провалиться на этом месте.
      - Красный я, - шепнул Сазон.
      Но старик был немного глуховат и не расслышал.
      - Кто?.. - подставил он ухо.
      - Красный. Большевик.
      - А-а... - понимающе протянул старик и строго посмотрел на Сазона. А не брешешь?
      Тут уже очередь наступила клясться Сазону.
      - Вот тебе господь, красный, - перекрестился он для убедительности.
      - Стало быть, ухороняешься?
      - Хоронюсь, дед, - признался Сазон. - Да я не один, дедушика, со мной раненый товарищ, вон в каюке, - показал он. - Другую неделю с ним блукаем по красноталу. Третий день не евши... У тебя, дедушка, не будет кусочка хлебца?.. Дай, ради бога, с голоду умираем.
      Старик вынул из сумки краюху хлеба и подал Сазону. У того жадно блеснули глаза. Он начал торопливо есть.
      - Ишь, бедняга, изголодался-то как, - сказал жалостливо старик. Товарищу-то дай кусочек...
      Сазон устыдился. Он так был голоден, что забыл обо всем на свете, кроме этого куска хлеба. Он метнулся к каюку.
      - Конон, - подал Сазон ему кусок хлеба. - На, родной, пожуй... Старичок, дай ему бог здоровья, дал...
      - Ни хочу, - отмахнулся Конон.
      - Ну съешь же кусочек, - просил Сазон. - Ведь тоже ничего не ел... Ослаб...
      - Не хочет, а? - сочувственно спросил старик.
      - Не хочет, - сокрушенно развел руками Сазон. - Молочка б ему теперь горяченького... Пользительное дело... Да где ж взять...
      - Достанем молочка, - пообещал старик.
      - Да ну? - удивился Сазон. - Ты не колдун?
      - Колдун, - серьезно подтвердил старик.
      - Не, в самом деле, а?
      - В самом деле, колдун, - мотнул бородой старик, и в его мутных, старческих глазах заискрились хитрые огоньки. - А ты колдунов боишься?
      - Да не, - засмеялся Сазон, доедая краюху. - Не то что боюсь, но как-то непривычно с ними дело иметь...
      - Хе-хе-хе! - дребезжащим смешком добродушно рассмеялся старик. Ведь это смотря какие колдуны, - сказал он. - Есть колдуны злые, а есть добрые... Я колдун добрый... Не бойся меня...
      - Да я не боюсь, - почесал затылок Сазон. - В такую минуту не токмо с колдуном, но и самим сатаной можно дело поиметь, лишь бы прок от того был.
      - О! - помрачнел старик, укоризненно покачав головой. - Зачем ты его черное имя на ночь глядя поминаешь?
      - Да это я шутейно.
      - Не надо и шутейно, - строго проговорил старик, - твой товарищ идти-то может али нет?..
      - Слаб он дюже.
      - Слаб не слаб, а оставлять его тут нельзя. Вот зараз стемнеет, посмотрел старик на небо, на котором уже вспыхивали первые звезды, - и поведем его ко мне. Я тут недалечко живу. Там мы его и полечим... Я ведь травами умею лечить... Есть у меня такая травка от ран... Быстро раны затягивает.
      Поговорив еще некоторое время, старик снова взглянул на небо. Теперь совсем уже стемнело. Оранжевые, зеленые, желтые звезды усыпали синий бархат неба.
      - Ну, теперь можно, - сказал старик. - Никто не увидит. Поведем-ка раненого...
      Но Сазон, переминаясь с ноги на ногу, не двигался с места.
      - Ну ты чего ж? - спросил старик.
      - Боюсь, - признался Сазон.
      - Ну и глупец же ты, - с укором промолвил старик. - Я тебе клятву дал... Какая мне корысть тебя предавать, ежели у меня у самого два внука в Красной Армии находятся? Может, знаешь их?.. Ванька и Митрошка Кочановы?..
      - Как же, дедушка, - соврал Сазон. - В одном полку служили... Один такой чернявый, а другой белявый.
      - Не ври, оба рыжие.
      - Правда, рыжие, - согласился Сазон.
      - Так я самый настоящий дед их - Григорий Пудович Кочанов... Ежели в сам деле знаешь, так они должны тебе обо мне сказать, потому как любят деда, гордятся им...
      - Как же, говорили! - вскричал Сазон. - Много рассказывали... Говорят, такой, мол, у нас дед сурьезный да красивый... До сей поры, мол, добре водку пьет...
      - Брешешь, - отрезал старик. - Годов уже двадцать не употребляю... Ну, пойдем, а то ведь он может и помереть, ежели ему помощи не дать...
      Они подняли из каюка стонущего Незовибатько и медленно, часто отдыхая, повели его к дому старика.
      XXX
      Дед Григорий Пудович жил с такой же древней женой, как и сам, на отшибе, верстах в двух от хутора Крутого, в небольшом пятистенке. Место здесь было живописное, глухое. Маленький домик, довольно уж ветхий и замшелый, крытый побурелой соломой, весь зарос садом. За садом простирался небольшой лесок.
      Огромные вербы и тополи в этом леске вечно шумели своими вершинами. У подножия стволов, где всегда пахло острой прелью прошлогодней листвы и грибами, бежал звонкий ручей с родниковой водой. Вода в ручье до того была холодна, что если выпить глоток, так сразу зубы заломят.
      Дед Пудович был из иногородних, в прошлом - искусный коваль. Своей работой он славился на всю округу. Лучше его, бывало, никто не мог подковать коня или сделать ось на тачанку. Но более двадцати лет назад во время ковки жеребец ударил деда, и он перестал заниматься кузнечной работой. Теперь его увлекало другое. Он собирал веснами целебные травы и лечил ими. Объяснялось ли это случайностью или, быть может, в самом деле его травы чудодейственно влияли на больных, но только народ признавал его хорошим лекарем. Со всех сторон приходили к нему больные. Старик никому не отказывал, лечил всех от самых разнообразных болезней. К нему за исцелением приезжали даже из Ростова, Новочеркасска и других городов именитые барыни, не находившие помощи у известных медиков.
      У старика был единственный сын Никифор, прилежный парень, которого он научил кузнечному делу. Но сын вскоре же после женитьбы умер. Умерла и сноха. У стариков осталось два внука, близнецы Иван и Митрофан. Как только началась гражданская война на Дону, они вступили в Красную гвардию и теперь где-то воевали с белыми...
      Старик устроил Сазона с Кононом в шалаше в своем саду. Он их кормил, лечил Незовибатько. Травы деда, действительно, были чудодейственные. Через неделю Конон почувствовал себя настолько хорошо, что уже бродил по саду...
      Отдохнул и Сазон, стал подумывать о сборе в дорогу. Через старика-хозяина он узнал о том, что Красная Армия с боями отходила к Царицыну и находилась в сотне верст от хутора Крутого. Расстояние это с каждым днем увеличивалось.
      - Скоро ты, хохол, очухаешься? - строго спрашивал он своего друга Конона. - Разъелся на дедовых харчах-то... То меду ему подай, то пышки в сметане... Пожалуй, скоро бабу потребуешь для разговору...
      - Замовчи, - равнодушно сказал Незовибатько. - Що пристаешь?!
      - Фу ты, господи! - возмущался Сазон. - Ты ж пойми, наша Красная Армия-то отходит, надо же ее нам догонять!.. В путь-дорогу пора собираться.
      - Ну и иди, - говорил Конон. - Що я без тебя дорози ни найду, чи що?..
      - Вот это друг! - всплескивал руками Сазон. - Когда он кровью исходил, так я ему нужен был, а вот сейчас, как стал выздоравливать, так я и не нужен стал... Какие же люди неблагодарные есть на свете!..
      - Да це ж я шутейно, брату, - обнимая Сазона, смеялся Конон. - Мы с тобой навечно два друга, як хомут да подпруга...
      В самом деле было пора идти. Сазон все чаще стал об этом задумываться. Хоть и хорошо жить у старика, но нужно и честь знать. Да и добрых хозяев нельзя подводить. Народу к деду Пудовичу всегда приходило много, могли еще заметить скрывавшихся у него красноармейцев. Не пощадят тогда старого.
      Сазона беспокоил Конон. Хотя тот и заметно поправлялся - щеки розовели, рана затягивалась, но был еще слаб. Разве мог он вынести дальний путь?
      Помог случай. К старику хозяину неожиданно на грузовом автомобиле заехал по пути из Ростова дальний родственник, шофер Володя Нартов, толстый, упитанный, розовощекий парень. Он служит при штабе крупной белогвардейской кавалерийской группы. Дня три-четыре тому назад в одном из кровопролитных сражений с буденновскими конниками был убит какой-то важный генерал. Нартова срочно командировали на машине в Ростов за гробом. Белое командование решило труп этого генерала доставить в Новочеркасск, чтобы, как героя в борьбе с большевиками, похоронить с торжественной церемонией на городской площади, рядом с памятником Ермака. И вот теперь Нартов, выполняя поручение, возвращался из Ростова с гробом на фронт...
      Когда обо всем этом через деда Пудовича стало известно Сазону, у того возникла смелая мысль уехать на фронт с Нартовым.
      "Лишь бы попасть ближе к фронту, - размышлял Сазон. - А там уж мы как-нибудь сумеем пробраться к своим через фронт белых".
      Когда он сообщил о своем намерении хозяину и Конону, то Незовибатько скептически усмехнулся:
      - Да разве ж вин, этот шофер, нас возьме?.. Вин же може предать нас белым...
      Старик сердито оборвал его:
      - Не говори глупости... Мой племяш не таковский. Как же он предаст, ежели у него у самого брат в красных служит?.. Вот только кабы не поймали вас...
      - Эх, дед! - весело тряхнул лохматой головой Сазон. - Риск благородное дело. "Отвага мед пьет, отвага и кандалы трет"... Волка бояться, так и в лес не ходить... Другого выхода нет. Вот ежели нас, дед, у тебя сцапают, то это будет хуже... Ни за что и ты с нами пропадешь... А так-то, в открытой степи, нехай цапают... Могем отбрехаться, а не сумеем, что ж... умрем за трудовой народ, за советскую власть... Как, Конон, разумеешь, а?..
      Незовибатько, дымя огромной цигаркой, свернутой из газетной бумаги, процедил сквозь зубы:
      - Шо ж, давай колы подаваться.
      - Дед, - попросил Сазон, - будь ласковый, погутарь с племяшом насчет этого дела, уговори его взять нас с собой.
      - Ну, что же, сынки, пойду поговорю.
      Торопливо шаркая чириками, обутыми на босу ногу, мелькая желтыми пятками, он скрылся за кустами вишенника...
      Вскоре старик вернулся с племянником. Шофер - парень щеголеватый. Новенький английский френч ловко обхватывал его полнотелую фигуру. На голове английская фуражка сбита набекрень. На ногах - желтые ботинки, толстые икры обвиты обмотками. На плечах шофера внушительно топорщились погоны с унтер-офицерскими нашивками. Вид у него важный, недоступный. Увидя его, Сазон даже оробел.
      Расставив ноги и засунув руки в карманы брюк, Нартов критическим взглядом окинул Сазона и Конона, покачал головой.
      - Ну и оборванцы же вы, хлопцы. Настоящие бандюги.
      Сазон сконфуженно глянул на Конона, а тот на Сазона, и оба вздохнули: вид, действительно, у них был неказист. За время своего скитания они изрядно, пообтрепались.
      - Ну ладно, - снисходительно сказал шофер. - Возьму вас. Только вот эти причандалы нацепите, - вынув из кармана, кинул он им по паре защитных погон и по кокарде. Без этого никак нельзя, сразу сцапают... Я эту дрянь с собой на всякий случай вожу... Иной раз приходится вашего брата выручать... Дедушка, принеси им нитки да иголку...
      Старик принес иглу с ниткой, и пока Сазон с Кононом прикрепляли к фуражкам кокарды и пришивали погоны, Нартов, заложив руки за спину, с важным видом прогуливался по саду.
      - Ну как? - спросил он, подходя к Сазону и Конону. - Готовы?
      - Готовы, товарищ, - ответил Сазон.
      - Я тебе дам "товарища"! - грозно посмотрел на него шофер - Что это за "товарищ"? Товарищи под Царицыном гуляют, а у нас тут все господа, засмеялся он. - Нет, в самом деле, не шутейно, глядите, не промахнитесь, при ком не надо не скажите "товарищ". А то вы и себя, и меня подведете... Обращайтесь ко мне только: "господин унтер-офицер"...
      - Слушаюсь, господин унтер-офицер! - козыряя, прищелкнул каблуком порыжелого драного сапожишки Сазон.
      - Вот! - захохотал шофер. - Как я на тебя погляжу, станичник, ты будто тоже веселый парень... Языкастый, не хуже меня.
      - За словом в карман не полезу, - усмехнулся Сазон. - Вот мой приятель, - кивнул он на Конона, - так тот допрежде что сказать, так разов двадцать кашляет... Слова у него в горле застревают... А у меня горло-то, что твое долото...
      - Ну, коли так, то поехали, ребята, - сказал шофер. - Надо быстрее гроб доставить, не то генерал сгниет... Запомните: вы - моя охрана. Ты, раненый, - указал он на Конона, - сядешь со мной в кабину, а ты, орел, усмехнулся он, глядя на Сазона, - сядешь в кузов. Будешь гроб охранять да мух отгонять.
      - А мне все едино, - беспечно махнул рукой Сазон, - где б ни ехать, лишь бы поскорее в полк попасть.
      Все вышли за ворота, где стоял зеленый военный автомобиль. Горячо поблагодарив, распрощались с гостеприимными стариками, сели и помчались, поднимая по дороге облака горячей сизой пыли.
      Дед Пудович долго еще стоял у ворот, приложив ладонь щитком ко лбу, смотрел вслед удалявшейся машине.
      XXXI
      Предположения Ворошилова оказались правильными. X армия, расширив свой фронт более чем на триста пятьдесят километров, почти утеряв связь с VIII, IX и XI армиями, не смогла сдержать яростного напора значительных сил белых и медленно стала отходить.
      Рюмшин созвал на совещание рабочих своего отряда, пришедших с ним из Ростова и Батайска, и объяснил им создавшееся положение.
      - Ничего у нас не вышло с восстанием, товарищи, - сказал он, придется его отложить до лучших времен. Как видите, Красная Армия стала отходить. Возвращаться нам в Ростов и Батайск опасно. Я лично в Ростов не возвращаюсь, а вступаю в ряды Красной Армии... Вас я никого не приневоливаю, хотите - возвращайтесь домой, хотите - тоже вступайте в Красную Армию.
      Все без исключения рабочие решили вступить в Красную Армию.
      - Пусть будет так, - сказал Рюмшин. - Все будут определены, кто куда желает поступить - в кавалерию ли, пехоту или в артиллерию... Пишите письма домой... Завтра три наших товарища возвращаются в Ростов и Батайск. Они передадут письма вашим родным...
      На следующий день к вечеру, забрав письма рабочих и запасшись продуктами, Виктор с двумя молодыми парнями направился в путь. Возвращаться дорогой, которой шли сюда, теперь было невозможно. Мешали белогвардейские войска.
      Посоветовавшись со своими спутниками, Виктор решил податься вправо, к Дону. Там, разыскав какую-нибудь лодчонку, спуститься на ней вниз по течению к Ростову. Думалось, что такой маршрут будет самым безопасным.
      Двинулись в путь, и с первых же шагов возникли большие трудности. Дорогу они знали плохо. Часто натыкались на разъезды белых, подолгу отсиживались в кустарниках. Однажды, когда они в темноте наткнулись на заставу, она их чуть не постреляла.
      Идти приходилось ночами, днем же отсиживались в оврагах да в кустарниках. Но чем дальше они продвигались к Дону, тем труднее становился их путь. Хотя здесь белогвардейцев почти и не было, но зато они зашли в такие топи, что идти было просто невозможно. Как-то ночью Виктор едва не утонул в трясине.
      Через неделю наконец добрались до реки. Обувь и одежда превратились в рванье. Лица и руки изодраны в кровь. Кончились продукты.
      Обмывшись в Дону, товарищи почистили одежду и обувь, починили рубахи и штаны, - иголки и нитки у них с собой были... Долго бродили по берегу, надеясь напасть на какого-нибудь рыбака и купить у него рыбы и хлеба. Но берег был пустынен. Виктор еще крепился, не подавал виду, что ему тяжело. Но спутники его - молодые парни - приуныли... Обессиленные, измученные, они едва тащились.
      Иногда на лужайках они выискивали щавель, скороду* и с жадностью ели. Но их тошнило.
      _______________
      * С к о р о д а - местное название травы, имеющей вкус зеленого
      лука.
      Виктор решился на крайнее средство. Однажды во встретившемся им по пути болоте они заметили карасей и линей. У одного из рабочих была граната. Виктор бросил ее в болото. Раздался оглушительный взрыв. На поверхность воды всплыло множество оглушенной рыбы. Все они втроем, раздевшись, бросились в болото и набрали жирных линей и карасей. С добычей поспешили отойти от болота на порядочное расстояние, боясь, что произведенный взрыв мог привлечь внимание казаков.
      Но, раздобыв рыбу, они не знали, как утолить свой голод. У них не было посуды, в которой бы ее можно сварить. Попробовали было есть рыбу сырой, но их стошнило... С досады они чуть не плакали.
      Уныло бредя по берегу, они наткнулись на старика, удившего рыбу. Около него стояла лодка.
      - Здравствуйте, дедушка! - поздоровался Виктор.
      - Слава богу! - хмуро глянул на подошедших старик.
      - Рыбку ловите?
      - Нет, кабана смолю, - раздраженно ответил старик.
      - Что вы такой сердитый?
      - А чего ж спрашиваешь. Сам же видишь, что рыбу ловлю.