- Слушаюсь, господин полковник, - снова козырнул адъютант и побежал выполнять приказ командира полка.
      Константин глотнул из баклаги и хмуро, но спокойно сказал:
      - Ну что ж, Котов, спасибо за службу. Поручение мое ты выполнил хорошо. Этого я не забуду. При случае буду иметь в виду, в продвижении по службе не забуду...
      - Благодарю покорно, господин полковник, - козырнул Котов. - Рад стараться.
      - Пойдешь к себе, в сотню - позови Свиридова. Он, кажется, в вашей сотне сейчас... А может, в обозе.
      - Разыщу, господин полковник. Можно идти?
      - Иди!
      Котов направился к оврагу, в котором расположился полковой обоз. Там он надеялся разыскать Свиридова.
      Константин молча зашагал вокруг телеги, стоявшей около скирды, нервно кусая нижнюю губу. К нему озабоченно подошел начальник штаба полка войсковой старшина Чернышев.
      - Константин Васильевич, - протирая пенсне платком, сказал он, - вы, кажется, отдали распоряжение командирам сотен начать наступление на станицу?
      - Да, - не переставая ходить, нехотя ответил Константин. - А что?
      - Мне думается, что вы поторопились. Во избежание напрасных жертв надо бы переждать денек-другой. Они от нас и так не уйдут. У красных нет патронов... За день-два они перестреляют последние, а потом бери их хоть голыми руками...
      - Вы не знаете, с кем имеете дело, - проворчал Константин. - Я их знаю, это упрямый народ. Ведь командиром у них мой брат. Родной брат, выкрикнул он гневно. - До последнего издыхания будет сражаться.
      - Брат? - удивился Чернышев. - Что ж вы мне об этом не сказали.
      - Надобности в этом не было, - сухо сказал Константин. Он резко сделал несколько шагов, потом круто повернулся к начальнику штаба.
      - Вот времена-то какие, господин Чернышев, наступили, - желчно усмехнулся он. - Брат на брата поднял меч, сын на отца, отец на сына. Правы, видимо, старики, когда утверждают, что об этом в библии сказано. Старики говорят, что еще ужаснее наступит время. Но что же еще ужаснее может быть?.. Не понимаю... Вот, извольте порадоваться, - приподнял он забинтованную руку. - Это я по милости своего братца вожусь с этой куклой!
      - Как это понять, Константин Васильевич?
      - А очень просто, Иван Прокофьевич. Брат подстрелил меня... Хе-хе!.. И очень сожалеет, что наповал не ухлопал...
      - Откуда у вас такие сведения?
      - Сведения самые достоверные... Из уст самого брата...
      - Да-а, - протянул Чернышев, покачивая головой. - Случай...
      - И скажите, дорогой, чем я должен ответить на это своему братцу, а? - с горькой усмешкой спросил Константин. Он нервно хлебнул из баклаги и спросил: - Простить, да?.. Как вы думаете, Иван Прокофьевич?
      Тот развел руками.
      - Да ведь как сказать, Константин Васильевич. Это ведь все зависит от ваших личных, я бы сказал, родственных отношений.
      - Значит, по-вашему, можно и простить, да?
      - Да... смотря по обстоятельствам, - мямлил офицер, не зная, каким ответом можно угодить командиру полка.
      - Нет, вы не виляйте, Иван Прокофьевич, - настаивал Константин. Скажите прямо: простили бы вы своему брату, который пытался бы вас убить, ранил бы вас, принес бы страдания как физические, так и нравственные, а?.. Скажите по-дружески... который бы порвал со своими родителями всякие отношения, наперекор их воле и желанию связался с разным сбродом, сделался бы руководителем банды, которая терроризирует сейчас всю станицу... так как бы вы посмотрели на такого братца, а?..
      - Ну, знаете ли, Константин Васильевич, - вытирая платком потный лоб, ответил Чернышев. - Вы мне задаете непосильную задачу. У меня брата нет, и я не могу судить... А притом, если уж вы меня так настойчиво спрашиваете, я человек по натуре мягкосердечный, гуманный... Может быть, я и простил бы... Все это зависит, как я сказал уже, от обстоятельств...
      - Ах, вот вы какой! - словно уличив его в чем-то неблаговидном, воскликнул запальчиво Константин. - По-вашему, значит, я должен его простить?.. Может быть, его еще погладить по головке и сказать: "О милый мой братик, как я сожалею, что тебе не удалось продырявить мою башку!" Может быть, дать ему наган и сказать: "На, дорогой, стреляй. Я тебе подставлю головку". Так?.. Эх, вы!.. Человек гуманный он, мягкосердечный... Гм... смешно в наше суровое время проповедовать такие сантименты... Какой, к черту, сейчас может быть гуманизм, альтруизм, человеколюбие... Пошли вы к чертовой матери!.. Не может быть никакой пощады, никакого прощения за подобные дела ни брату, ни свату, ни даже родному отцу... Да!.. Именно так!.. Ваше сердце должно быть черствым. Во имя той светлой справедливости, за которую мы, рыцари, встали, считаться ни с чем нельзя. Тут уж ничто не должно становиться преградой... Так что я вас не понимаю, господин войсковой старшина. Как же вы будете воспитывать рядовых?.. Неужели вы им будете такую чепуху проповедовать, которой набита ваша голова... А я вас еще считал умницей...
      - Простите, Константин Васильевич, - смущенно проговорил Чернышев. Может быть, я, действительно, что-то не то сказал...
      - Ну хорошо, - уже снисходительно, снижая тон, проговорил Константин. - Прекрасно, что вы все это поняли...
      Подошел Свиридов.
      - Здравия желаю, ваше высокоблагородие, - прищелкнул он каблуками.
      - Здорово, Максим, - добродушно сказал Константин. - Ну ты, голубчик, достал себе хорунжеские погоны?..
      - Достал, ваше высокоблагородие, - застенчиво заулыбался Свиридов, вынимая из кармана пару офицерских погон.
      - Ну вот, правильно! - одобрительно кивнул Константин. - Носи их. Теперь ты офицер... Ты их заслужил...
      Глаза у Свиридова радостно заблестели. Но он все же предусмотрительно спросил:
      - Константин Васильевич, как я их могу носить? Ведь высшее начальство не утвердило ж мой офицерский чин?..
      - Не беспокойся, голубчик, - похлопал его по плечу Константин. - Я за это отвечаю. Мне доверяют, и я знаю, что делаю... Все будет оформлено соответствующим образом...
      - Так что, Максим, с сегодняшнего дня носи, - великодушно проговорил Константин. - А потом я тебя назначу командиром сотни...
      Чернышев недоуменно пожал плечами.
      - Слышал, Максим, новости-то? - усмехнулся Константин.
      - Нет, - встрепенулся Свиридов. - Какие новости, Константин Васильевич?
      - Ранил-то меня ведь Прохор!
      - Да ну?! - изумился Свиридов. - Каким же образом?
      Константин рассказал все, что ему было известно по этому поводу от Котова.
      - Ай-яй-яй! - сокрушенно качал головой Свиридов. - А вы, Константин Васильевич, хотели еще назначить его командиром сотни...
      - Да нет, - поморщился Константин. - Это ж я нарочно. Это я для приманки обещал Прохору, чтоб он податливее был... Разве я мог бы его назначить командиром сотни? Смешно!.. Меня сразу же обвинили бы в покровительстве брату-большевику и так далее... Я просто хотел соблазнить Прохора приманкой, чтобы он перешел к нам, сдался б добровольно. Этим он, конечно, спас бы себе жизнь... Военно-полевой суд, я думаю, посчитался б с тем, что я ему довожусь братом, и строго не осудил бы Прохора... Лет десять каторги б дали... Отбыл бы наказание Прохор, жизнь себе сохранил бы и был бы вольным человеком... Пойдем, Максим, на курган, посмотрим... Пойдемте и вы, господин войсковой старшина, - взглянул он на Чернышева.
      И они втроем - Константин, Свиридов и Чернышев - направились на курган, на котором еще так недавно был ранен Константин. Когда они взобрались на него, издалека защелкали редкие выстрелы. Вокруг них запели пули.
      - Тут, пожалуй, укусит какая-нибудь шальная пуля, - растерянно стал озираться Чернышев. - Место открытое...
      - Почему же - шальная? - усмехнулся Константин. - Эти пули специально для нас предназначены. - И, рисуясь, он взобрался на самую макушку, стал оттуда оглядывать станицу и расположение своих сотен, в которых сейчас чувствовалось какое-то оживление. Видимо, там уже получили приказ Константина и готовились к атаке.
      - Зачем же напрасно подвергать себя опасности? - пробормотал Чернышев, заходя в такую часть кургана, где не было слышно посвиста пуль.
      - Свиридов, - позвал Константин, - иди сюда!
      При каждом свисте пули нагибаясь, заметно побледневший Максим нерешительно подошел к нему. Константин окинул его презрительным взглядом.
      - Тоже мне офицер, - фыркнул он.
      - Константин Васильевич, - виновато проговорил Свиридов. - Да ведь место-то тут в самом деле опасное... Вас ведь тут ранили.
      Константин не ответил. Здоровой рукой он взял бинокль, висевший у него на груди, стал внимательно осматривать станицу, красные заставы, свои сотни.
      Теперь уже и простым глазом было видно, как, обстреливая заставы большевиков, к станице перебежками пошли спешенные сотни белых.
      - Почему не наступает с запада четвертая сотня? - взбешенно гаркнул Константин, оглядываясь на Чернышева. - Я же приказал наступать одновременно всем сотням, чтоб ни одной красной сволочи не выпустить из станицы.
      - Сейчас выясню, господин полковник, - сбегая с кургана, крикнул Чернышев, очень довольный тем, что ему удалось, наконец, уйти с опасного места. Впрочем, на кургане теперь стало не опасно. Большевистская застава, обстреливавшая курган, все свое внимание сосредоточила на наступавшей казачьей сотне.
      - Константин Васильевич, - вскричал ободрившийся Свиридов, - вон посмотрите, с западной стороны тоже стали наступать, - указал он на появившиеся из балки черные точечки, стремительно покатившиеся к станице.
      - Ну и чудесно! - воскликнул Константин и снова стал оглядывать в бинокль развертывающееся поле боя. Он видел, как его казаки с шумом, криками, обстреливая рощи и займища, в которых засели красногвардейцы, все ближе и ближе подходили к станице, сжимая вокруг нее клещи.
      Константин снова отхлебнул из баклаги спирту, самодовольно сказал:
      - Через десять минут все будет кончено.
      Вынув портсигар, он неловко, одной рукой, стал его открывать. Свиридов услужливо крутнулся к нему.
      - Разрешите, господин полковник, я открою.
      Константин отдал ему портсигар. Свиридов открыл его. Константин взял папиросу и сказал:
      - Закуривай и ты.
      Они закурили.
      - Как твой конь, которого я тебе подарил? - спросил Константин.
      - Дюже хорошо, Константин Васильевич! - заухмылялся Свиридов, довольный. - Благодарность большая моя за него...
      - Ну, ты, Максим, иди за конем своим, сейчас поедем в станицу...
      Свиридов сбежал с кургана, а Константин, еще раз оглянув в бинокль свои сотни, продолжавшие наступление, крикнул:
      - Воробьев!.. Коня!..
      - Коня командиру полка! - откуда-то отозвался голос адъютанта.
      - Коня-а!.. - как эхо, прозвучало откуда-то издалека.
      И тотчас же из синего, заплывшего маревом овражка ураганно выскочил всадник на вороной лошади, ведя в поводу великолепного серого жеребца.
      Константин сбежал с холма и при помощи ординарцев взобрался на жеребца.
      Подскакал на гнедом коне Свиридов, уже успевший надеть хорунжеские погоны.
      - Вот, - посмотрев на него, одобрительно кивнул головой Константин. Правильно... офицер... Поедем!
      - Теперь ехать некуда, - нервно засмеялся Свиридов. - Глядите, господин полковник, - указал он в сторону станицы.
      Константин глянул и обомлел. Только что наступавшие на станицу казачьи цепи, теперь преследуемые красными конниками, стремительно бежали назад.
      - Ах, сволочи! - выругался Константин. Он всадил шпоры в бока жеребцу и с места в карьер помчался навстречу бежавшим казакам. Адъютант, Свиридов и ординарцы едва поспевали за ним.
      Наскочив на переднюю группу бежавших в панике казаков, Константин завопил:
      - Назад, сволочи!.. Пострр-еляю! - задохнулся он от ярости.
      Казаки попятились от него, растерянно переглянулись.
      - Рассыпайся в цепь!.. Живо! - орал Константин. - Ложись!.. Ах, так вот он, провокатор-то! - взвизгнул вдруг он, поддавая шпоры жеребцу и на скаку выхватывая из кобуры наган. Жеребец, застонав от боли, подпрыгнул и сбил своей мускулистой грудью бежавшего носатого, черного, как жук, сотника, командира сотни. Посерев от испуга, он поднялся на ноги и ошалело глянул на Константина. Тот, повернув жеребца, в упор выстрелил в него.
      - Умри, собака! - выкрикнул злобно Константин.
      Сотник, обливаясь кровью, упал на землю.
      Казаки с ужасом смотрели на Константина.
      - Это он поднял панику, - закричал Константин, указывая на труп ни в чем не повинного командира сотни. - Он. Теперь назад, казаки, назад!.. Вот теперь ваш командир сотни! - указал он на бледного, вздрагивающего от ужаса Свиридова. - Максим, командуй!..
      Свиридов со страхом глянул на Константина и срывающимся голосом закричал:
      - Ложись!.. Командиры взводов, ко мне!..
      Константин, сопровождаемый адъютантом и ординарцами, поскакал к следующей сотне, наступавшей на станицу. Но вдруг пуля с злым свистом сорвала с него фуражку. Константин, мертвенно побледнев, круто повернул жеребца назад и испытующе оглянул казаков. Но ничего он подозрительного не мог заметить. Все лежали в цепи, обстреливая десятка три красных конников, которые так отважно бросились в атаку на белую сотню, повернув ее в смятении назад. Сейчас красные конники стремительно мчались к себе в рощу.
      - Кто в меня стрелял? - строго спросил Константин, холодно уставившись в Свиридова.
      - В вас стреляли? - изумился Максим. - Да вы что?.. Неужто?..
      Константин не ответил. Он молча взял свою фуражку у ординарца, которую тот поднял, и медленно поехал вдоль вытянувшихся в шеренгу лежавших казаков. Его страшно поразил только что происшедший с ним случай. Сразу же он как-то обмяк, присмирел...
      XVII
      Отряд красных с отчаянным упорством отбивался от наседавших белых. Местами дело доходило до рукопашных схваток. Белые каждый раз с большими потерями отходили назад.
      И все же положение в отряде Прохора становилось критическим. Из всего состава оставалось теперь не более трети, причем среди находившихся в строю было много раненых. Ни у кого в отряде надежд на спасение не было. Но духом никто не падал.
      Похудевший, с резко обозначавшимися чертами лица, с тенями под глазами, с белой окровавленной повязкой на голове, Прохор метался на своей уставшей лошади по станице, от одной заставы к другой. Дмитрий Шушлябин на взмокшей лошаденке не отставал от него. Он всюду следовал за Прохором. Два раза ему даже пришлось участвовать в конной атаке, когда Прохор водил конников на белых, и Дмитрию удалось зарубить одного калмыка, который в упор выстрелил в Прохора и ранил его в голову...
      * * *
      Теперь не к чему было держать сильно поредевшие заставы за станицей. Белые каждую минуту моли зайти в тыл и окружить красногвардейцев. Прохор приказал всем уцелевшим бойцам собраться в церкви, запереться в ней и выдерживать осаду насколько хватит сил. Церковь была каменная, крепкая.
      Из школы в церковь перенесли всех раненых, продовольственные запасы, налили бочки с водой. Прохор сам с Дмитрием перенес запас патронов, которые он берег, как драгоценность. Конники должны были замаскировать отход застав, отстреливаясь до последней минуты.
      Молчаливый, суровый, сидел Прохор верхом на лошади у ворот каменной ограды, пропуская в церковь подходивших с застав красногвардейцев.
      - Проша! - с плачем подбежала к нему Надя. - Погибель вам... Я зараз видела, как беляки вошли в станицу...
      - Где они?
      - В нашей леваде. Батя к ним пошел...
      - Дьявол старый! - выругался Прохор. - Предатель!
      - Проша, тебя господь накажет. Он же отец наш.
      - Иди, Надя, домой, - строго сказал Прохор. - Сейчас тут стрельба начнется... Убьют! Беги!..
      - Братушка, - с отчаянием прошептала девушка. - Нагнись-ка, что скажу...
      Прохор наклонился к сестре.
      - Братец, родной, - зашептала она горячо, - гибель вам всем тут неминучая... - Ее голос задрожал, из глаз хлынули слезы.
      - Милая моя сестричка, - потрепал ее по щеке Прохор. - Так что ты хотела сказать?..
      Сквозь слезы она торопливо зашептала:
      - На сеновале у нас я прорыла в сене бо-ольшую нору. Там хоть пятерым можно схорониться и никто не увидит и не догадается... Ей-богу, правда! для убедительности перекрестилась она... - Скажи Мите и пойдемте скорей... Через сад пройдем, никто не увидит. Буду вам носить еду... А как пройдет кутерьма, так вылезете из норы и уйдете...
      - Надюшенька! - растроганно воскликнул Прохор. - Спасибо, родная! Спасибо!.. Это ты хорошо сделала... Я тебе сейчас дам двух раненых, ты и будешь их спасать...
      - А ты? - упавшим голосом спросила Надя.
      - Я не могу, милушка. Я ведь их командир. Что они обо мне подумают, если я их брошу?.. Нет, Надюша, я их не брошу до конца.
      - Ведь убьют, Проша! - простонала девушка.
      - Что ж, - пожал плечами Прохор. - Видно, доля моя такая.
      - Ах, братушка, братуша, - зарыдала она. Потом подняла заплаканные глаза на брата. - А Митя?
      - Вот Митю ты, пожалуй, можешь взять, - улыбнулся Прохор и шепнул ей. - Парень он хороший, Наденька. Его надо уберечь...
      В глазах девушки заискрилась радость.
      - Где он, братец?
      - Вон едет, - указал Прохор.
      По улице на маленькой лошадке мчался Дмитрий. Защитная фуражка на нем лихо сбита на затылок. Кучерявые темные волосы рассыпались кольцами по потному лбу, а из-под них озорной удалью горят глаза.
      - Смотри, какой он лихой вояка, - кивнул на него Прохор.
      Надя сквозь слезы с восхищением смотрела на своего любимого. Дмитрий подскакал к Прохору и отдал честь.
      - Ваше приказание, товарищ командир, выполнено, - отрапортовал он. Сейчас кавалеристы прибудут сюда все до одного.
      - Хорошо! - качнул головой Прохор и строго сказал: - Приказываю, боец Шушлябин, немедленно взять из церкви раненых Желудкова и Горемыкина и отвести их туда, куда поведет вот эта гражданка, - указал он на сестру. И не отлучаться от раненых, пока не минует надобность. Понятно?
      - Так точно, товарищ командир, понятно.
      - Выполняй приказание! Быстро!..
      - Слушаюсь.
      Дмитрий соскочил с лошади и побежал в церковь. Вскоре он вывел оттуда двух забинтованных казаков.
      - Идите с Надей, - приказал им Прохор.
      К церкви подскакали всадники. Эти кавалеристы последними бросили заставы на окраинах станицы. Теперь станица была открытой. Вот-вот можно было ждать появления белых.
      - Разнуздать лошадей, снять седла, - приказал Прохор кавалеристам. Пустить лошадей пастись в ограде. Тут травы много... Самим же немедленно всем - в церковь!
      Кавалеристы торопливо стали расседлывать лошадей.
      Прохор, соскочив с лошади, стал тоже расседлывать ее. К нему подбежал запыхавшийся Звонарев.
      - Односум, - вскричал он, - ты, никак, хочешь в церковь запираться?
      - Придется! - угрюмо сказал Прохор. - Что поделать?
      - Сазона Меркулова ждешь? - пытливо посмотрел на него Звонарев.
      - Сазон, наверно, убит, - вздохнул Прохор. - Ждать помощи неоткуда. Будем надеяться на себя.
      - Убит? - вздрогнул Звонарев. - Да как же так?.. Что-то не верится... Все мы его с таким нетерпением ждем...
      - Может, и не убит, - произнес Прохор. - Кто может знать?.. Только надежд на это мало... Ну, заходи, Звонарев, в церковь, сейчас будем дверь закрывать...
      Звонарев с испугом оглянулся на помещение ревкома и нерешительно шагнул на паперть.
      Сняв седло и разнуздав жеребчика, Прохор еще некоторое время постоял, дожидаясь, может быть, подбегут или подъедут отставшие красногвардейцы. И, действительно, три человека подошло. Взвалив седло на спину, Прохор вошел в церковь.
      - Закрывайте! - приказал он казакам, стоявшим у двери.
      Чугунная дверь с гулом захлопнулась, лязгнули засовы.
      XVIII
      С избранием Краснова атаманом Новочеркасск зажил необычно. Более чем за сто лет город ничего подобного не видел на своих улицах. Теперь он жил суматошной жизнью. Шумные толпы сновали по тротуарам. Слышался говор не только на разных языках многонациональной России, но нередко раздавалась французская, английская и итальянская речь.
      Столица Дона, как магнит, притягивала алчные взоры многих международных авантюристов, жаждущих легкой поживы...
      Сюда отовсюду слетались князья и графы, купцы и фабриканты, помещики и проститутки, реакционные профессора и шулера, политические деятели и продажные литераторы во главе с Аверченко и Амфитеатровым, члены свергнутого правительства - Родзянко, Шингарев, Гучков. Даже сам великий князь Николай Николаевич "пожаловал" в Новочеркасск. И все эти родовитые, полуродовитые и совсем неродовитые отщепенцы искали здесь пристанища.
      Днем и ночью весь этот разномастный сброд заполнял кабаре, кафе-шантаны, игорные дома и увеселительные притоны. В круговорот жизни этих людей, жаждущих наслаждений и пытающихся вернуться к старому, была вовлечена и Вера. Она уже перестала мечтать об обществе казачьей аристократии. У нее было много поклонников, занимавших прежде в Москве видное положение.
      В числе ее знакомых был граф Разумовский. Ее нисколько не смущало то обстоятельство, что граф этот - горький пьяница.
      Часто посещая увеселительные места, Вера познакомилась с несколькими иностранцами, неведомо каким путем вдруг появившимися в Новочеркасске. Она затруднялась определить род их деятельности и национальность. Но это ее особенно и не интересовало. Знакомство с такими людьми ей льстило. Иностранцы были в большом почете у контрреволюции. По городу ходили упорные слухи о том, что на Дону скоро появятся шотландские стрелки в юбках, зуавы в огромных тюрбанах, черные сипаи, синегальцы...
      Один из новых знакомых Веры Сергеевны, поляк Розалион-Сашальский, обещал познакомить ее с видным иностранцем, мистером Брюсом Брэйнардом.
      - Вы знаете, мадам, - покручивая ус, говорил интригующе поляк. - Этот Брэйнард - сын лорда... Следовательно, он, так сказать, в известной мере и сам лорд... Я точно затрудняюсь сказать, но ходят упорные слухи, что он представляет как будто правительство короля при войсковом атамане, так сказать...
      - Вот как?! - приятно изумилась Вера. - Значит, он важный человек?.. Дипломат?..
      - О, да! Очень важный!
      Это, по мнению Веры, была одна из тех птиц, которую ей советовал подстреливать Константин.
      - А он молодой?
      - Да, так сказать... - замялся поляк. - Лет сорока. А при чем возраст, мадам?.. Мужчина, если он крепок и хорошо выглядит, в любом возрасте молод... Я вот тоже, так сказать, не молод, - скромно опустил свои серые глаза Розалион-Сашальский. - Сорок уже скоро стукнет. Но, поверьте, мадам, во мне еще столько огня, так сказать, и юношеского задора...
      Вера закрыла лицо веером, чтоб скрыть улыбку. Розалион-Сашальский, не моргнув даже и глазом, приуменьшил свой возраст по крайней мере на десяток лет, но она и виду не подала, что поняла это.
      - Конечно, - сказала Вера, - возраст для мужчины не имеет никакого значения. Мой муж тоже ведь не молод... Вот мы, женщины, страдаем от возраста - к сорока годам уже старухи...
      - Вы, мадам, и в сорок, даже и в пятидесятилетнем возрасте, так сказать, все так же будете юны и цветущи, - целуя ее пальцы, сказал поляк.
      - Ох, вы льстец! - шутливо ударила его по руке веером Вера. - Так вы, Владислав Феликсович, познакомите меня с этим... лордом?
      - Я уже обещал вам, - важно, отдувая щеки, сказал поляк. - Слов на ветер я не бросаю, так сказать.
      - Я верю вам, Владислав Феликсович, - улыбнувшись, сказала Вера. - Но иногда вы забываете о своих обещаниях...
      - А именно? - настороженно поднял свои густые белесые брови поляк.
      - Вы как-то расхваливали своего адъютанта, помните?.. Прапорщика Викторьева, кажется... Ну, я заинтересовалась им, выразила желание познакомиться с вашим адъютантом. Вы обещали, а потом, видите, вот и забыли.
      - А-а... - вспомнил поляк. - Прапорщик Викентьев! Да, я обещал вас с ним познакомить... Юноша-то он хороший, так сказать... Но мальчишка, прапорщик. Что знакомство это даст вам?.. Причем Викентьев какой-то странный, нелюдимый... Совсем еще юный. Ему, вероятно, лет восемнадцать... Ха-ха!.. Он... ха-ха... женщин боится... Когда я ему сказал, что намереваюсь познакомить с вами и вашими прелестными приятельницами, то он в ужас пришел. Ха-ха!.. Чудак!.. Я догадываюсь, так сказать... почему это происходит...
      - Ну, скажите, почему? - спросила Вера.
      - Да потому, мадам, - поляк наклонился к ее уху, хотя, кроме их двоих, за столиком никого не было, - что он еще наивный, как ягненок, не вкусил, так сказать, запретного плода любви.
      - Это очень интересно! - воскликнула Вера. - Вы меня просто заинтриговали. Меня разбирает любопытство взглянуть на этого агнца. В наше время это почти диковина... А он хорош собой?
      - Как херувим.
      - Приведите его.
      - Обязательно, мадам, - приложил руку к сердцу Розалион-Сашальский. Долгом своим почту.
      Поляк налил в бокалы вина и, чокаясь с молодой женщиной, шутливо сказал:
      - Простите, мадам, но я несколько шокирован вашим, так сказать, желанием иметь такие обширные знакомства... Я могу... ха-ха!.. думать, так сказать, что я своей персоной не могу привлекать ваше внимание. Поверьте мне, - покручивая ус и масляно поглядывая на свою хорошенькую собеседницу, продолжал он, - я обладаю всеми мужскими качествами, в том числе, так сказать, не лишен и чувства ревности... И бог знает, мадам, к чему это может привести. Польская, шляхетская кровь горячая, так сказать. Я могу, право, приревновать вас и... вызвать не только лорда, но и самого... ха-ха!.. черта на дуэль... О, ротмистр! - вдруг окликнул Розалион-Сашальский проходившего мимо их столика высокого сутулого офицера. - На минутку!
      Ротмистр обернулся и, увидев поляка, закивал головой.
      - А-а, капитан, здравствуйте! - протянул он ему руку.
      - Здравствуйте, ротмистр!
      - О, черт возьми! - прищелкнул пальцами ротмистр, увидев за столиком поляка Веру. - Красотка какая!.. Познакомьте! - зашептал он на ухо ему. Познакомьте! До смерти напою вином...
      Поляк заулыбался.
      - Э-э, будьте любезны, познакомьтесь, Вера Сергеевна, мой друг, звякнул шпорами Розалион-Сашальский.
      - Ротмистр Яковлев Михаил Михайлович. Бывший офицер лейб-гвардии его величества полка, - с подчеркнутой важностью отрекомендовался он. Окончил университет и политехникум.
      Веру несколько удивила последняя фраза ротмистра, но она промолчала и с любопытством оглядела своего нового знакомого.
      Ротмистр Яковлев был непомерно высок и худ. Лицо желтое, морщинистое, испещренное рябинами. Глаза мутные, неопределенного цвета. Блестящий офицерский гусарский мундир сидел на нем неуклюже, словно был с чужого плеча. На левом рукаве - семнадцать поперечных красных нашивок, что означало семнадцать ранений в мировую войну. На груди поблескивал один офицерский и четыре солдатских георгиевских креста и еще несколько других знаков отличия.
      На левом боку у офицера висела шашка в серебряной оправе с георгиевским темляком, на правом - револьвер в кобуре с малиновым толстым шнуром, закинутым на шею петлей, точь-в-точь как это бывает у городовых.
      Вера сразу же отметила, что блестящая форма этого офицера никак не гармонирует с его уродливым, рябым лицом и грубыми манерами.
      - Хотите, так сказать, вина, ротмистр? - предложил Розалион-Сашальский.
      - А разве можно когда-нибудь его не хотеть? - сострил Яковлев и, подсаживаясь к столику, хрипло рассмеялся. - Налейте, капитан.
      Отхлебывая из бокала вино, ротмистр вдруг судорожно зевнул.
      - О, да и спать же хочется, - признался он.
      - Опять ночь играли? - спросил поляк.
      - Как звери... Всю ночь напролет и день. Сейчас только кончили... Я бежал закусить сюда немного...
      - Проиграли?
      - Да вы что?! - с удивлением взглянул на поляка ротмистр. - Я никогда не проигрываю. Наоборот, выиграл кучу денег. Весь ими набит, - хвастливо похлопал он себя по карманам. - Двух помещиков обыграл, - усмехнулся ротмистр, показывая желтые гниющие зубы. - Одному даже тошно стало, отпаивали его... Стреляться хочет. Да а мне-то что? Пусть стре-е-ляется... Не садился б играть...
      - Везет вам, ротмистр, - с завистью сказал Розалион-Сашальский. - А я вот сколько ни сажусь за карты, а никогда, так сказать, не выигрываю...
      - Надо уметь играть, капитан, - назидательно проговорил ротмистр. - С выигрыша, господа, я вас, пожалуй, угощу замечательным ужином. Эй, человек!.. Шестерка! - позвал он официанта. - Полдюжины шампанского, три шашлыка кавказских, ну... там еще, понимаешь, сам сообрази насчет деликатесов разных... Понимаешь, для дамы...
      Официант почтительно наклонил плешивую голову.
      - Понимаем, ваше высокоблагородие... Это мы живо сообразим.
      - Фьють! - от удовольствия свистнул Розалион-Сашальский, и у него даже глаза восторженно заискрились. Он с гордостью взглянул на Веру, как бы говоря: "Вот я с кем вас знакомлю, а вы это не цените". Замурлыкав, как кот, он облизнул губы.
      - Сережа! - обрадованно взревел ротмистр Яковлев. Он вскочил и с распростертыми руками пошел навстречу маленькому хрупкому офицерику, одетому в форму улана. - Друг мой! - облобызал ротмистр маленького улана. - Садись с нами! Познакомьтесь, господа!
      - Граф Сфорца ди Колонна князь Понятовский, - подойдя к молодой женщине, жеманно наклонился офицерик, позванивая маленькими шпорами.
      ...Пили до полуночи. Шумно играла музыка. Вера кружилась и порхала в вальсе то с одним, то с другим кавалером. Словно во сне ей вспоминается, как к их столику то подсаживались, то снова уходили какие-то офицеры, дамы... Смутно она помнит, как этот маленький офицерик Сфорца, взобравшись к ней на колени, с упоением целовал ее в глаза, и все аплодировали и смеялись... А потом длинный ротмистр с кем-то подрался...
      Везя ее домой на извозчике, он сквернословил и допытывался у Веры:
      - Госпожа, вы не графиня?.. У меня столько денег, что куры не клюют. Хочу жениться на графине или княгине...
      XIX
      По приказу войскового атамана на Дону создавались Саратовская, Астраханская и Воронежская армии. Атаман думал, что крестьяне, живущие в одноименных губерниях, которые займут казаки, будут охотно вступать в эти армии, считая их своими.