Каждый раз, когда братья приходили к Мушкетовым, они вносили в их унылую печальную жизнь оживление. У профессора разглаживались на лице морщины. Вся преображалась и светилась Лида. Даже рыжий пушистый кот Кузька, с удовольствием мурлыча, терся о ноги юношей.
      Харитоновна весело бегала из кухни в столовую, из столовой на кухню, с винами и закусками.
      В комнате слышался веселый говор, взрывы смеха. Иван рисовал на присутствующих забавные шаржи, рассказывал анекдоты, свежие новости. Иногда Леонид под аккомпанемент Лиды пел...
      Какие это были прелестные вечеринки! Они наполняли квартиру тихой радостью.
      Но потом Иван стал приходить реже, видно, дела задерживали. Леонид же по-прежнему приходил аккуратно и с удовольствием.
      И хитрая старая няня подметила, что молодой человек старался приходить именно в те часы, когда профессора дома не было. Старуха лишь посмеивалась.
      И кто бы мог предполагать, что такие посещения зарождали любовь?
      Лиде посещения Леонида были приятны. Они скрашивали ее тоскливую жизнь.
      Молодые люди много говорили об искусстве, литературе, о музыке. У них было много общего. Они открывали друг другу свои сокровенные мысли и мечты. Находили, что у них одни и те же интересы. Короче говоря, они подружились.
      Профессор был в командировке. Лида нянчилась с Гурьяном. Пришел Леонид и принес малышу какую-то яркую погремушку.
      - Что ты, Леня, - засмеялась Лида. - Он еще мал играть с игрушками.
      Она положила ребенка в коляску и отвезла его на кухню к Харитоновне. Вскипятила чайник, расставила посуду на столе.
      - Давай, Леня, чай пить, - сказала она.
      - Можно, - засмеялся он и уселся за стол. - Это дело неплохое.
      Они сидели пили чай. Размешивая в стакане сахар ложечкой, Леонид проговорил:
      - А мне, Лидуся, между прочим, сегодня пришла одна мысль.
      - Интересно, какая же?
      - Вот ты, Лида, говоришь, что тебе не нравится работа геолога.
      - Ну, так что, не нравится... Это не совсем правильно, что не нравится... Может, она мне и нравится, но она не для меня. Я не чувствую к ней интереса...
      - Вот-вот, и я об этом хочу сказать... Понимаешь, Лидочка, ты хорошо играешь на фортепиано, почему бы тебе не сделаться музыкантшей?
      - Ого!.. Да что это так просто, что ли?
      - И ничего нет сложного. У тебя есть музыкальные способности... Если подучиться, то можешь стать талантливой пианисткой. Я могу тебя устроить к хорошему учителю... Ей-богу, у тебя дело пойдет на лад. Стала бы мне аккомпанировать. Неплохо получилось бы, я в этом убежден.
      Вначале Лида смеялась над таким, как ей казалось, несуразным предложением, а потом призадумалась: а что, она хуже других, что ли, надо попробовать. Может, что и получится. Все же ведь находят, что у нее есть музыкальные способности.
      - А что же, Леня, - сказала она однажды Леониду, - давай попробуем... Поговори с преподавателем...
      - О милая Лидуся, - восторженно встретил ее решение Леонид. - Как я рад. Завтра же поговорю. Я уверен, преподаватель будет в восхищении от твоего таланта.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      I
      Прохора вызвал к себе в штаб новый командующий военным округом Федор Ерофеевич Просвиров.
      - Здравствуйте, дорогой Прохор Васильевич, - поднялся он из-за стола навстречу ему. - Рад с вами познакомиться. Садитесь, пожалуйста.
      Прохор присел в кресло у стола. Командующий уселся напротив него.
      - Как вы себя чувствуете, Прохор Васильевич?
      - Да, в общем-то, ничего, сносно, - сказал Прохор. - Отдохнуть бы надо.
      - Непременно надо, - согласился командующий. - Мы вот вас направим месяца на два на курорт... Там отдохнете, поправитесь.
      - Да-а, - многозначительно протянул Прохор. - Едва ли я смогу воспользоваться вашей любезностью...
      - Это почему же?
      - За мое отсутствие моя семья претерпела немало лишений... Надо мне быстрее устраиваться на работу...
      - Об этом вы не беспокойтесь, - поднял руку командующий. - Мы вам материально поможем. Вы за полгода получите жалование... Подлечиться же и отдохнуть вам обязательно нужно. Нужно хотя бы потому, что вам предстоит большая ответственная работа...
      - Я не знаю, о какой работе вы говорите, но работать, конечно, мне надо...
      - Скажу вам пока между нами. Сейчас формируется Донская кавалерийская казачья дивизия... Есть предложение назначить вас командиром этой дивизии... Что вы думаете на этот счет?..
      - Я коммунист, - сказал Прохор. - Подчиняюсь воле партии. Если партия назначает меня на эту должность, значит, так надо.
      - Вот и хорошо, что вы так думаете, - кивнул командующий. - Я сообщу в наркомат обороны о нашем разговоре. Можно сказать, что вопрос этот улажен... Вы курите?.. Пожалуйста, - предложил он Прохору папиросы.
      Они закурили.
      - Прохор Васильевич, - после некоторого раздумья проговорил Просвиров, - должен вам сказать, что Положение сейчас довольно-таки напряженное... Вы вот сидели под стражей, а в мире в это время происходили большие события. Англичане и французы натравили на нас Финляндию. Началась война между Советским Союзом и Финляндией. Она немало вызвала жертв у нас. А тут фашистская Германия потрясает оружием. В 1938 году она присоединила к себе Австрию, а затем по мюнхенской сделке прибрала к рукам Чехословакию... Между Германией, Италией и Японией создался антисоветский блок - ось "Берлин - Рим"...
      Для Прохора все это было ново. Да, действительно, он чертовски отстал. Кусок в два с половиной года с кровью оторвали из его жизни. Сколько бурных событий пролетело за эти годы. Они пролетели мимо его сознания, мимо его чувствования и ощущения, словно он эти два года с половиной был в небытии.
      - Все это, конечно, происки англо-французских империалистов, продолжал командующий. - Они нас так любят, как черт ладан... Сейчас они всячески натравливают фашистскую Германию на нас... Какая же дьявольская хитрость, между прочим, у этих империалистов. В прошлом году они, ведя переговоры с нами о заключении военного соглашения против Германии, в то же время договорились с ней о разделе нашей страны... Но не на таковских дураков они напали... Мы сразу раскусили их коварство и, чтобы предотвратить создание единого фронта капиталистических стран против Советского Союза, вынуждены были заключить договор о ненападении с Германией. Этот шаг, конечно, недостаточно надежный, но на некоторое время полезный для нас...
      - Неужели с фашистами заключили договор?! - вскричал в изумлении Прохор. - Разве им можно доверяться?.. Обманут, сволочи...
      - Точно, - кивнул Просвиров. - Обманут... Но мы стреляные воробьи, нас на мякине не проведешь... Осенью прошлого года Германия напала на Польшу и разгромила ее. Потом напала на Францию, громит и ее... Чем дело закончится - трудно сказать... Боюсь, ой как боюсь! Втянут они, подлецы, и нас в войну. Нам надо быть наготове. Германия - сильная страна, и союзники ее сильны... Может завариться такая каша, что и не расхлебаешь.
      - Спасибо за информацию, - сказал Прохор. - Я ничего об этом не знал. Положение действительно не из приятных... Но, как говорят, поживем увидим...
      Они поговорили еще несколько минут. Потом Прохор поднялся.
      - Благодарю вас за все, товарищ командующий.
      - За что же меня благодарить, товарищ Ермаков, - встал и Просвиров. Я обязан был все это сделать для вас... Зайдите в финансовую часть, получите там деньги и путевку. Желаю вам хорошего отдыха. Как приедете с курорта, заходите ко мне - получите назначение в дивизию. Вопрос этот будем считать предрешенным.
      * * *
      Через два месяца Прохор Ермаков приехал из Кисловодска после лечения, получил назначение на должность командира Донской кавалерийской казачьей дивизии.
      II
      Сазон рвался в станицу. Ему казалось, что поезд ползет как черепаха. От нетерпения он ерзал на лавке, поминутно заглядывал в окно: не приближается ли та заветная станция, от которой до родной станицы всего каких-нибудь полсотни километров.
      Ведь это же так близко!.. За день можно дойти. А тут еще есть и надежда, что кто-нибудь и подвезет.
      Но вот, наконец, и эта желанная станция! Поезд, стуча колесами на стыках рельс, замедлил ход, рванул последний раз, лязгнул буферами и замер. С бьющимся от волнения сердцем Сазон сошел на платформу, по которой до этого не единожды хаживали его ноги, и оглянулся. Все она такая же, станция, маленькая, кирпичная, изношенная годами. Ничего в ней не изменилось. Словно Сазон ее видел только вчера.
      Радостный и счастливый от сознания того, что он сейчас совершенно свободен и что он вот направится сейчас к себе в станицу, чтобы скорее повидать семью, Сазон попрощался с проводником и пошел к дороге...
      Моросил мелкий весенний дождь. Дорога была грязная, расквасившаяся, но Сазон не обратил на это внимания. Шел он бодро, предвкушая скорую счастливую встречу с черноокой дородной женой своей Сидоровной, с детьми, которые теперь уже, наверное, неузнаваемо повыросли, с старухой матерью, если еще она жива.
      Путь был тяжелый и утомительный. Но Сазон упрямо и настойчиво шагал вперед, хотя он чувствовал, что устал, устал очень. Надо бы отдохнуть. Но где отдохнешь? Хуторов на пути не было, кругом пустынно и безлюдно. За всю дорогу ни встречных, ни обгонявших...
      Но все же однажды Сазон, раскопав до середины мокрую копну застаревшей гниющей соломы, сиротливо лежавшей у шляха, на минуту присел отдохнуть.
      Копна шевелилась и шуршала, как живая, от сотен с отчаянным писком возившихся в ней мышей...
      Сморщившись от брезгливости, Сазон хотел плюнуть и отойти от копны, но он до того устал, что ноги не повиновались уже ему.
      - Э, да черт их дери! - махнул он рукой и опустился на солому. Писк усилился, и копна задвигалась с еще большей силой. - Хм! - ухмыльнулся Сазон. - Как в люльке.
      Он достал из сумки кусок хлеба и бутылку с водой, стал есть... Потом он прилег на солому и на мгновение задремал, не обращая внимания на шнырявших по нем осмелевших мышей...
      ...В станицу он пришел в полночь. Фонари тускло освещали намокшую улицу. Сазон подошел к родному куреню и остановился, разглядывая его. С молчаливой грустью глядела и хата на своего хозяина подслеповатыми оконцами, словно приветствуя его с приходом под свою гостеприимную крышу.
      Сазон стоял перед своим родным куренем и, приложив к бурно бившемуся сердцу руку, пытливо всматривался в темные непроницаемые оконца, словно стремясь проникнуть сквозь них и узнать, что происходит там, внутри куреня, какие сны видит сейчас его семья? Предчувствует ли она, что он вот сейчас стоит у порога?..
      - Ха-ха-ха! - закатился он вдруг счастливым смехом, смахивая рукой радостные слезы со щек. Порывистым движением он толкнул калитку. Навстречу ему, заливаясь злым лаем, бежала маленькая лохматая собачонка.
      - Орлик! - радостно кричит Сазон. - Да это все ты тут, оказывается, хозяинуешь?.. Здорово, дружище!
      На мгновение собачонка замолкает в недоумении. Поводя ушами, она вглядывается в вошедшего человека и, узнав, восторженно завиляв хвостом, с визгом подпрыгивает, облизывает руки хозяину.
      - Орлик! - ласкает Сазон собаку. - Милый ты мой... А я думал, тебя и вживе нема...
      Собачонка еще пуще извивается, подпрыгивает, танцует, выражая свой чрезмерный восторг.
      - Узнал... Ну, ладно, зараз я тебе гостинца дам.
      Сазон вынимает из мешка оставшийся кусок хлеба и бросает собаке. Собака на лету хватает его.
      - Ну, господи благослови! - ступил Сазон ногой на крыльцо.
      Не успел он переступить второй ногой, как дверь из хаты вдруг распахнулась и из нее выскочила худенькая растрепанная старушонка. С рыданиями она припала сухоньким своим телом к Сазону.
      - Чадунюшка ты моя родная, - запричитала она. - Вот вить опять мои глазушки увидали тебя... Народ-то брехал, что расстреляли, мол, твоего Сазона... А я не верила... Не верила никому, все и ноченьки не спала, все ждала и ждала, не забрешет ли Орлик... Очи мои слезы повыели... А вот ныне ночью-то и забрехал все-таки Орлик... Вишь, какое оно дело-то... Сердце мое с вечера вещевало... Всею ночь мучаюсь, не сплю... Подмывает меня, да и все... Подмывает. А к чему - не пойму... Лежу и слышу, калитка скрипнула... Вся задрожала я, прислухалась... Брехнула наша собачушка поначалу, а потом, стало быть, замолчала, потом как зачнет визжать. Ну, думаю, не иначе, как это сынушка... Глянула в окошко-то, ну и впрямь ты... Ну, слава тебе, создателю... Насовсем, Сазонушка, а?
      - Ну, конешно ж, мамуня, насовсем, - обнимая мать, ликующе сказал Сазон. - Теперь дома буду. Все!..
      - Отпустили, стало быть?
      - Отпустили, мамуня, ни в чем не виноватый.
      - А я так и знала, что не виноватый.
      - Ну, как вы тут, мама, живете?.. Как детишки?.. Как жена?..
      - Да все ничево, - неохотно буркнула старуха. - Все живы, здоровы...
      - А Сидоровна-то дома?
      - А где ж ей быть? - с сердцем выкрикнула старуха.
      Озлобленность, послышавшаяся в голосе матери, несколько удивила Сазона. Он подождал, что она скажет еще. Но старуха больше ничего не произнесла.
      Сын с матерью вошли на кухню. Старуха включила свет. Сазон оглянулся. Все было по-прежнему. На широкой деревянной кровати спали белоголовые ребята. Сазон, глядя на них, ласково улыбнулся и стал раздеваться.
      - Мать, давай умываться.
      Старуха поднесла к помойному ведру корец с водой, стала сливать на руки сыну. Сазон умылся, вытерся полотенцем, причесался перед зеркалом.
      - Мамуня, - сказал Сазон. - Ты б разбудила Нюру.
      - Не надо, сынок, не надо, - в смущении забормотала старуха.
      - Как не надо? - изумился Сазон. - Она там? - кивнул он на прикрытую дверь в горницу.
      - Там, - прошептала старуха. - Но она ведь не одна там...
      - Что? - гаркнул Сазон. - Как не одна?.. - Потом вдруг у него мелькнула страшная догадка, он побледнел. - Значит... - Он не докончил и с силой ударил ногой дверь в горницу. На кровати спали двое. Жмурясь от света, Сидоровна удивленно протянула:
      - Са-азон, да никак ты, а-а?
      Сазон обессиленно опустился на стул.
      - Значит, не дождалась?.. Обзавелась кобелем.
      Сидоровна поднялась, протирая руками глаза, села на кровати, свесив босые ноги. Из-за ее спины испуганно выглядывал всклокоченный мужчина.
      - Это не кобель, Сазон, - спокойно сказала Сидоровна, - а муж мой законный... В загсе с ним расписались...
      - Хе, в загсе, - с горечью усмехнулся Сазон. - При живом-то муже?.. Это ни в одном законе так не записано...
      - А откель же мы знали, что ты живой? - спросила Анна. - Ведь говорили, что тебя уже вживе нет... Спроси вон у своей матери, какой о тебе разговор шел... Давно, говорят, расстрелянный...
      - Это верно, - прошамкала старуха из-за двери.
      - Так что, по-твоему, я должна бы весь век вдовой быть? - ободренная поддержкой свекрови, снова спросила Сидоровна у Сазона.
      Но он лишь молча вздохнул. Мужчина на кровати приподнялся. Сазон глянул на него и обомлел. Его место на кровати занял его закадычный друг Незовибатько.
      - Конон! - вскрикнул он дико. - Да ведь это ж ты, чертов сын, оказывается, моим заместителем стал?..
      Незовибатько, одевая брюки, виновато нагнул голову.
      - Ой, брат, - сказал он глухо, - да и неловко же мне тебе в глаза глядеть... Ей-богу же, неловко... Да разве ж я думал, что так доведется быть?.. Да лучше ж допрежде с белого света сгинуть... Не знаю, поймешь ли ты, брат мой, что я это из лучших побуждений сделал?.. Ведь сказали, что расстрелян ты... Вот и женился я на твоей супруге... Хотел, чтобы у твоих хлопцев отец был... Ведь я их и усыновил, мою фамилию сын теперь носит...
      - Стало быть, мои дети теперь не мои?.. Не Меркуловы, а Незовибатьковы?..
      - Выходит так, - сконфуженно проговорил Конон.
      - Сволочи! - озлобленно ударил кулаком по столу Сазон и заплакал. Мать, - воспаленными глазами взглянул он на старуху, - как твои старые глаза смотрели на это?.. Как ты могла допустить, чтобы моих кровных детей перекрестили на другой лад?.. Жену мою выдала замуж, в дом мой пустила кобеля...
      - Сынушка, - запричитала старуха, - что б я могла поделать?.. Кто меня, старую, немощную, послухался бы?.. Ну, могет быть, я б могла добиться, чтоб твоих сынов оставили б со мной... А что б я с ними робила?.. Да разве же я могла б им воспитание да пропитание дать?.. С голоду все едино подохли б... А так, ежели здраво разобраться, то я твоей жене-то благодарность имею... Дай бог ей здоровья, она меня не бросила. И Конон Никонович не обижал, считал меня, старую, за свою... Даже матерью называл... И дитенков твоих за родных почитал...
      Низко опустив голову, сидел Сазон за столом и раздумывал невеселую думу. Вот оно ведь какое дело-то. Вся жизнь, выходит, его искалечена. Оклеветали, посадили в тюрьму, как будто все шло к хорошему, реабилитировали его, оправдали. Рвался он домой, к семье. А оказывается, у него и семьи-то нет. Нет жены, нет и детей...
      Насупив черные красивые брови, Сидоровна с сосредоточенным видом расставила на столе закуски, графинчик с водкой.
      - Никонович, - сказала она, строго глянув на Незовибатько. - Садись вот и угощай своего друзьяка...
      Натянув на ноги валенки, Незовибатько подошел к Сазону.
      - Друже, - заглянул он ему в глаза. - Полчанин дорогой, с освобождением тебя... Поздравляю, родной!.. Поздравляю!.. Давай поцелуемся, брат.
      Сазон хмуро глянул на своего друга, хотел выругаться. Но вместо этого порывисто поднялся, обнялся с Незовибатько.
      - Давай!
      Они крепко прильнули друг к другу.
      Старуха хихикнула и смахнула с глаз слезинки. Разгладились морщины на лбу у Сидоровны, она заулыбалась. И куда только и девалась напряженность. Всем вдруг стало легко и радостно.
      - Знай, Сазон, я тебе друг навечно, а потому и рад тебе.
      - Друг-то друг, - проронил тихо Сазон. - Но дружба от недружбы всегда близко живет...
      - Садись к столу, - пригласил Незовибатько.
      Сазон подсел.
      - Не знаю, как тебя тут считать, - сказал он, - горько усмехаясь, то ли гость, то ли... - Он не досказал.
      - Садись, Сидоровна, и ты, - махнул рукой Незовибатько. - Выпьем да поздравим Сазона Мироновича с освобождением... А потом посоветуемся, как быть...
      Сидоровна, сосредоточенно поджав губы, словно боясь, что они разожмутся помимо ее воли и она наговорит здесь такого чего-нибудь неподобающего в такую серьезную для ее жизни минуту, подсела тоже к столу. Она украдкой жалостливо поглядывала на Сазона и вздыхала.
      Незовибатько дополна налил четыре стаканчика.
      - Мамаша, - сказал он старухе, - подсаживайтесь и вы.
      Старуха не заставила себя упрашивать и охотно присоединилась к сидящим за столом.
      - Ну, друзья мои, - сказал Незовибатько, оглядывая компанию, давайте поздравим Сазона Мироновича с благополучным возвращением в свой родительский дом и пожелаем ему благополучия и здоровья на многие-многие годы...
      Все стали чокаться с Сазоном, поздравлять его, а потом выпили.
      - Спасибочко за доброе слово, Конон Никонович, - проникновенно проговорил Сазон. - Спасибо, Сидоровна, и тебе за ласку и угощение... Спасибо и тебе, мамуня, за твою приветливость ко мне... Желаю я вам всем тоже хорошего здоровья и благополучия в жизни вашей. Жизнь меня, дорогие, потрепала здорово... Да разве ж меня одного?.. Многие страдали зазря... Ну, слава богу, партия да власть наша разобрались... Повыпущали невинный народ... Налей-ка, Никонович, еще по одной... А то так это, без водки, и слово не клеится...
      Незовибатько охотно наполнил рюмки.
      - Допрежде того, как выпить, - промолвил снова Сазон, - я хочу спросить вас, как же мы теперь будем жить, а?.. Все, конешно, я понимаю и сознаю, но все-таки как-то чудно получается: одна жена, а два мужа. Так не гоже, не бывает, людям на смех... Мы не татары и не турки, где, мол, имеют по нескольку жен али мужей... Я ни в коем разе не хочу обвинить Сидоровну в том, что она при живом муже вышла за другого. Так уж это получилось, потому как время ныне такое, все помутилось...
      - Говорили, сынок, что тебя нет вживе, - проныла старуха.
      - Ну, вот, тем более, - продолжал рассудительно Сазон. - Человек она молодой, без мужа ей жить трудно... Лучшего мужа, как Конон Никонович, ей не сыскать... Вот я и хочу выпить за их здоровье.
      Все выпили, настороженно ожидая, что скажет еще Сазон. И он сказал:
      - Все это хорошо. Но а все, какой же конец всему будет, а?.. Узел завязался накрепко, а вот как теперь его будем развязывать? И кто его будет развязывать?.. Ты, что ли, Конон?..
      - Нет, - помотал тот головой. - Развязать этот узел должна Сидоровна...
      - Верно, - согласился Сазон. - Нехай делает выбор... Либо со мной, либо с тобой... Середины тут не может быть...
      - Нет, середины не может быть, - сказал и Незовибатько. - Если ей желательно жить с тобой, пусть скажет... Я сейчас же чемодан в охапку, пожелаю вам доброй жизни и айда... Уеду к себе, на Донбасс... А если, к тому, скажет, что желает жить со мной, то что же, я ее не оставлю... Как-никак, а ребятонок у нас с ней прижит, - указал он на люльку, привешенную к потолку, в которой мирно посыпывал младенец. - Никуда не денешься... Переедем на квартиру. Говори свое слово, Сидоровна, - устремил на нее взгляд своих серых глаз Незовибатько.
      - Говори, Сидоровна, - поддержал и Сазон. - В тебе весь вопрос.
      - Гутарь, сношенька, - пролепатала опьяневшая свекровь. - Выбирай из двух мужьев одного, с каким, мол, будешь век свой доживать...
      Полными слез глазами глянула молодая женщина на Незовибатько, перевела затуманенный взгляд на Сазона и, подавляя рыдание, схватила жакет, выбежала во двор.
      Незовибатько хотел было пойти вслед за ней, чтобы успокоить, но его задержал Сазон.
      - Не замай ее. Пусть подумает. Подождем. Придет, скажет, что надумала. Налей водки.
      - Как бы чего не натворила...
      - Не беспокойся, - махнул рукой Сазон. - Она ведь не дура...
      Они выпили. Сазон стал рассказывать о своей тюремной жизни. Слушая его, Незовибатько жалостливо покачивал головой. Мать то и дело в ужасе всплескивала руками.
      - И не приведи господи!.. Матерь божья, упаси и помилуй... Страсти-то какие...
      В люльке заворочался и заплакал ребенок. Старуха, покачиваясь, пошла к нему.
      - Не уроните, мамаша, - опасливо сказал Незовибатько.
      - Не бойся... Мне ведь не впервой с ними возиться.
      Раскачивая люльку, она монотонно запела:
      - А-а... Баю, баю, ка-ча-ю... Спи, голубенок, спи... а-а...
      Сазон Миронович и Незовибатько мирно пили водку, поджидая прихода Сидоровны, беседовали. Меркулов рассказывал о своих тюремных злоключениях. Но вот вошла Сидоровна с припухшими от слез, покрасневшими веками. Мужчины замолкли, выжидающе поглядывая на нее.
      Некоторое время она сидела с закрытыми глазами и молчала, словно обдумывая, что ей сказать. Потом она порывисто схватила свою недопитую рюмку, выпила.
      - Слов нет, - сказала она медленно, растягивая слова. - Жалко мне дюже Конона... Дюже жалко. Человек он хороший, обходительный. Любовь поимел ко мне, несчастной, когда каждый тыкал в меня пальцем: дескать, жена врага народа. Проходу, бывало, по улице не давали, улюлюкали... А он вот не на что не поглядел, дитенков моих усыновил, на мне женился... Спасибо тебе, Конон Никонович, за все... Но а все-таки останусь я с Сазоном, с ним и жить буду.
      - Ну, стало быть, вопрос решен, - сказал Незовибатько и глянул в окно. - Рассветает. Пойду поищу себе квартиру.
      - Может, у нас бы побыл бы? - нерешительно спросил Меркулов.
      - Нет, пойду.
      III
      Дела художественного салона шли отлично. Константин благодушествовал... и старел. Он несколько ожирел и стал рыхловат. Голова его побелела. И все же, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, он не производил впечатления старика. При помощи косметических средств и массажа морщины на его лице смягчились, сгладились. Пышные, белоснежные волосы красиво оттеняли смуглую кожу его лица.
      Одевался Константин изысканно. Трудно теперь было узнать в нем бывшего офицера, донского казака. Это был типичный французский буржуа.
      Люся не раз говорила Константину:
      - Костенька... Давай поженимся... Мы уже люди пожилые, неудобно так жить...
      - Ты, Люся, ничего не понимаешь, - отвечал Константин. - Нельзя мне жениться на тебе. Ты тогда будешь просто мадам Ермакова. Все титулы твои как мыльный пузырь лопнут. А ведь они украшение, приманка для салона нашего.
      Константин теперь уже давно перебрался на квартиру к Люсе. Жили они в полном согласии, без ссор. В будние дни Константин работал в салоне, Люся занималась домашними делами. А по воскресеньям уезжали в собственном автомобиле куда-нибудь на прогулку за город. Раза два ездили в Мурэель к Максиму Свиридову.
      Однажды во второй половине мая Константину позвонил знакомый француз.
      - Алло, мсье Ермаков! - зазвучал его бархатный баритон в трубке. Говорит Понсе. Здравствуйте!.. Не хотите ли вы со своей супругой вместе с нами поехать покататься по Парижу? Я вместе с женой заеду за вами.
      Понсе был владельцем шикарного магазина, торгующего изделиями изобразительного искусства. Отказываться было неудобно. Константин был связан с этим магазином, сбывая туда продукцию своей студии.
      Вскоре маленький, толстенький, суетливый Понсе во фраке, с цилиндром в руке, появился в гостиной.
      Все уселись в просторный блестящий, словно только что начищенный ботинок, черный лимузин Понсе.
      - К Булонскому лесу, - сказал хозяин шоферу.
      Легкие фиолетовые сумерки окутывали вечерний Париж. На улицах зажигались вертящиеся, прыгающие огненные рекламы. На тротуарах было людно, особенно на Елисейских полях.
      Булонский лес стоял молчаливый и загадочный. Гуляющих было мало... Изредка лишь из какой-нибудь аллеи вдруг, как видение, появится изящная амазонка в блестящем шелковом цилиндре с развевающейся вуалью и исчезнет за каким-нибудь толстенным раскидистым платаном. А вслед за ней торопливо проскачет на разгоряченном скакуне всадник в берете...
      Заехали в один из шикарных аристократических ресторанов. Метрдотель указал им столик.
      - Пожалуйста, господа... Сейчас к вам подойдет гарсон.
      - Смотрите, мсье, - озираясь, в восторге шептал Понсе, - вон там, налево, сидит министр финансов... А там вон, правее, в монокле сам Рокфеллер... Недавно приехал из Америки... Миллиардер, - благоговейно выдыхает маленький француз. - Подумать только!.. А рядом с ним английский посол...
      Всюду, куда ни глянь, баснословная роскошь, элегантные фраки, мундиры, изысканные туалеты дам, бриллианты, жемчуга.
      В трепещущих радужных огнях кружатся в вальсе пары. Какие чудесные элегантные вечерние туалеты! Белоснежные воздушные, золотистые, брызжущие искрами, муаровые... А сколько здесь прелестных горящих женских глаз!.. А сколько зацелованных декольтированных плеч и спинок...
      Над толпой, как легкий морской прибой, плещется шутливый говор.
      - Поймите, мсье, - в упоении говорил Понсе. - Это цвет Парижа... Франции!.. Это же рай!..
      На что ж Константин многое повидал на своем веку, но здесь он чувствовал себя робко, неуверенно. А о Люсе нечего и говорить. Ничего подобного она в своей жизни не видела. Все вокруг казалось ей сказкой.
      - За великую Францию и французский народ! - произнес тост Понсе, поднимая бокал с искрящимся вином. Но выпить ему не удалось. Вдруг танцевавшая, кутившая публика заволновалась, о чем-то бурно заговорила... Многие стали поспешно покидать ресторан.
      - В чем дело, Понсе? - спросил Константин.
      - Сейчас узнаю, - сказал тот и исчез в толпе. Через минуту он вернулся бледный, перепуганный.
      - Большое несчастье, - пролепетал Понсе дрожащим голосом. - Немцы, не встречая сопротивления наших войск, подошли к побережью Ла-Манша... Не нынче, так завтра будут в Париже... Эжени, идем, - сказал он жене.
      Когда они все уселись в машину и поехали, Понсе спросил у Константина:
      - Что вы предполагаете делать? Ведь если немцы войдут в Париж, они нас не пощадят. Мы с вами бывшие офицеры, вы даже генерал. Оба участвовали в первой мировой войне.
      - Гм... Я еще не думал об этом. А вы что, решили удирать из Парижа?
      - Непременно, сейчас же, сегодня. Вон, смотрите, - указал он в окно, - предусмотрительные люди уже едут...
      - А как с женой?
      Понсе нерешительно и виновато взглянул на тоненькую изящную свою жену, которая ко всему тому, что говорил он, относилась, видимо, спокойно.
      - Ну, Эжени, конечно, останется дома. Я не думаю, чтобы фашисты причинили ей неприятности... А бросать без присмотра дом, мою богатейшую коллекцию картин было бы крайне неразумно. А как вы - останетесь?
      - Я еще не решил... Если надумаю уезжать, позвоню вам.
      Но когда Константин приехал домой и встретил умоляющий взгляд Люси, он решил, что никуда не уедет.
      - Мы с тобой, Люся, здесь ни при чем. Воюют немцы с французами. Россия ведь не воюет... Пошли они все к чертям! Заварили кашу, пусть сами расхлебывают... Наше дело - сторона.
      На следующий день Константин видел, как по улицам Парижа двигались огромные толпы беженцев. Нескончаемыми потоками они тянулись через столицу Франции с севера на юг... Автомашины, экипажи, двуколки, крестьянские громоздкие колымаги, загруженные до отказа домашним скарбом, толпы стариков, женщин, детей с узлами, чемоданами, тачками, детскими колясками, велосипедами, с тяжелыми тюками, увязанными веревками и ремнями...
      И все эти толпы угрюмо бредут и бредут, усталые, запыленные, голодные, сами не зная куда, оставляя за собой груды мусора и хламья...
      "Ну куда же они все-таки идут, эти люди? - с сочувствием рассматривал толпы Константин. - Что их там, в неизвестном, ждет?.. Бездомная, бесприютная жизнь, мучительные скитания, голод... А быть может, и смерть от какой-нибудь инфекционной болезни или от вражеской авиабомбы и пулеметной пули с самолета..."
      Несколько дней шли они по улицам Парижа, а потом несколько поредели и совсем исчезли. Париж был объявлен открытым городом. Отступающие французские воинские части обходили столицу. Город опустел. Стоял он скорбный и величаво молчаливый, храня в себе тайну веков, канувших в Лету. Как-то странно было Константину ходить по безлюдному городу, мимо домов с заколоченными ставнями. Лишь редкие прохожие встречались ему на пустынных, словно осиротевших улицах.