- Ну, ладно, поехали так поехали.
      - Ой! Ой, как хорошо! - зааплодировала Лида. - Значит договорились?
      - Да выходит так, - пожал плечами Воробьев с таким видом, словно удивляясь тому, как это он мог согласиться. - Только, друзья, скажите мне: столовая там, в станице, есть или нет?.. Я не хочу быть обузой вашей семье.
      - А, - беспечно махнул рукой Ваня. - Обо всем этом мы договоримся на месте... Подготавливайтесь. Завтра едем...
      На следующий день они втроем уехали в Дурновскую станицу.
      XII
      Иван увлекся покраской и разрисовкой Дома культуры. Под его руководством работала целая бригада девушек и парней. Леонид же, учившийся в Москве в школе имени Гнесиных по классу пения, находясь сейчас дома, деятельно готовился к концерту, который он должен был дать, как только покончат с покраской клуба.
      Они с Лидой частенько уединялись в избе-читальне, где стояло старенькое, видавшее виды, пианино, жалобно дребезжащее при каждом прикосновении к нему, и репетировали.
      Лида умела играть. Она с детства училась в музыкальной школе. Ей даже предрекали музыкальную будущность. Но Лида предпочла себе более скромную профессию геолога. А музыку все же очень любила и каждую свободную минуту отдавала ей.
      С большой охотой готовясь с Леонидом к концерту, она не забывала и про Воробьева, который, кстати сказать, настоял на своем: остановился на другой квартире и питался в станичной столовой. Кончив репетировать с Леонидом, она сразу шла с Воробьевым на речку. У них на берегу было облюбованное, забытое, казалось, людьми, тихое местечко, густо заросшее бурьяном и дико разбросавшимся красноталом.
      Они пробирались сквозь него к берегу, садились на горячий и мягкий, как пыль, желтый песок, у самой воды, которая недвижимо лежала у их ног, отражая в себе далекую синеву сверкающего неба. С противоположного берега, засматривая в воду, словно стараясь понять, что там, в глубине, происходит, наклонились старые вербы...
      Однажды, утомившись от работы над тригонометрией, они сидели на своем любимом месте, на берегу, смотря на суетливо сновавших в воде серебристых пескарей.
      - Вы не хотите искупаться, Ефим Харитонович? - спросила Лида.
      - Да, пожалуй, надо искупаться, - сказал он. - Очень жарко, - и медленно стал раздеваться. Они еще ни разу не купались вместе. Раздевшись, они стояли один перед другим и с любопытством разглядывали друг друга. Он - мужественный, бронзовый, с великолепной, как у спортсмена, мускулатурой, с бегающими под кожей, как бильярдные шары, бицепсами; и она - маленькая, изящная, стройная девушка в легком розовом купальнике...
      А как восхитительна ее небольшая голова с пепельными длинными косами, обвившими ее короной! Звездочками мерцают полузакрытые голубые глаза на ее юном, пышущем здоровьем, розовом лице. Живая игра мысли светится в них.
      Лиду нельзя назвать красавицей. Нет, конечно. Но вся она, вся ее фигура полна очарования, притягательной милой женственности.
      Воробьев точно впервые видел девушку, будто она открылась ему сейчас в новом свете.
      Во всем ее существе столько было ясности, столько душевной простоты, что не проникнуться чувством глубокой симпатии к ней было невозможно.
      Луч солнца, пробившись сквозь крону вербы, заиграл на ее лице, осветив на мгновение ярким ореолом ее пепельно-серебристые волосы, ее нежно-белый лоб, тонкие брови, прелестные глаза, устремленные на него...
      По натуре своей Воробьев был честный человек, не из породы донжуанов. Он не искал любовного мига ради тщеславия, ради мужской победы. На любовь смотрел серьезно, глазами трезвого человека... Он человек поживший, а она только что вступающая в жизнь... Что может быть у них общего?..
      Но в это мгновение, когда он увидел, что Лида тянется к нему всем своим сердцем, всей своей душой, всеми мыслями и желаниями, как распускающийся цветок навстречу солнцу, он не мог устоять и обнял ее...
      * * *
      Наконец, Иван со своими парнями и девушками закончил покраску Дома культуры. Наложил на стенах золотые трафареты, обвел карнизы. Все были восхищены его мастерством.
      - Ай да Ваня! - хвалили станичники юношу. - Вот разрисовал клуб так разрисовал...
      Хотя стены Дома культуры еще не подсохли как следует, но ввиду предстоящего отъезда из станицы Лиды и Воробьева решено было в воскресенье провести концерт, как громко его называли, студента московского музыкального училища имени Гнесиных Леонида Ермакова.
      У Леонида, еще когда он учился в средней школе в своей станице, совершенно случайно был обнаружен великолепного, свежего тембра нежный лирический тенор, он просто украшал школьный хор.
      Директор школы, музыкально образованный человек, обратил на него внимание, помогал ему совершенствоваться. И когда Леонид окончил школу, директор написал письмо в Москву Михаилу Фабиановичу Гнесину с просьбой определить Леонида в музыкальное училище, которое тот возглавлял.
      Леонид с письмом директора школы явился к Михаилу Фабиановичу. Михаил Фабианович проверил юношу. У Леонида действительно оказались незаурядные способности, и судьба его была предрешена. Он был зачислен в училище, где успешно учился уже второй год.
      * * *
      В воскресенье вечером по-праздничному нарядные люди заполнили станичный Дом культуры дополна. Всякому хотелось взглянуть и послушать своего станичника - дебютанта, который обучается "певческой премудрости" в самой белокаменной столице.
      До поднятия бордового бархатного занавеса, закрывавшего сцену, баянист наигрывал веселые мелодии. В зале в ожидании начала концерта гудел народ. Слышались шутки, смех. Остро пахло сосной и красками. Ярко горели электрические лампы от только что отстроенной своей колхозной электростанции.
      На передних скамьях, как это и надлежало, сидело станичное начальство, секретарь партоорганизации Незовибатько в белой полотняной рубахе, затейливо расшитой цветными нитками по вороту, рукавам и подолу, председатель колхоза Сазон Меркулов, агроном Сытин, учителя, врачи. Тут же сидели Захар Ермаков с женой Лукерьей, приглашенные на почетные места ради их сына Леонида. Рядом с ними пристроился Воробьев...
      Но вот баян оборвал на полутоне свою рассыпчатую трель. Распахнулся тяжелый занавес, открывая ярко освещенную просторную сцену, на которой стояло старенькое облупленное пианино (новое еще не успели купить) и стул. В зале постепенно наступила тишина, взоры устремились на сцену.
      На нее вышла нарядная красивая Сидоровна. Ей захлопали в ладоши.
      - Обождите немножко, товарищи, хлопать-то, - усмехнулась она, подняв руку. - Вот уж скажу вам несколько слов, тогда и будете хлопать, ежели желательно.
      - Ладно уж, обождем, - пробасил под смех сидевших чей-то мужской голос. - Гутарь!
      - Вы не бойтесь, товарищи, - сказала Сидоровна, - я вас утомлять длинной речью не буду... Скажу только несколько слов. Сегодня у нас торжественный день. Общими нашими усилиями и трудами построили мы себе вот видите какой красивый да пригожий народный Дом культуры... Построили мы и свою электростанцию... Замостили улицу. Ежели мы и в дальнейшем так дружно будем добиваться себе улучшения в жизни, то мы и горы своротим... А вот скажите, как наша партия народ воспитывает... До революции мы, можно сказать, щи ложкой хлебать как следует не умели, а зараз сколько у нас из станицы молодежи на инженеров, докторов да учителей учится. Да не токмо, скажем, на инженеров да учителей учатся, но даже и на работников искусства. Возьмите, к примеру, Ваню Ермакова. Смотрите, что он сделал из нашего клуба, - повела она рукой вокруг. - Все стены и потолок сверкают в золоте и серебре не хуже, как в Большом театре в Москве. Это его труд... Золотые руки у него.
      Все, запрокинув головы, стали разглядывать разрисованные искусными, затейливыми узорами потолок и стены зала.
      - На сцену его! - вскричал чей-то тонкий женский голос. - На сцену!..
      - На сцену!.. - подхватили голоса. - На сцену!.. Браво! Браво!..
      По залу раздались бурные хлопки в ладоши.
      - Иди сюда, Ваня! - разыскав его глазами среди сидевших, поманила Сидоровна.
      Неловкий, смущающийся, юноша взобрался на сцену. Аплодисменты барабанной дробью прокатывались из конца в конец зала.
      - Браво!.. Браво!..
      Сконфуженный юноша начал неловко раскланиваться.
      - Спасибо тебе, Ванюша, - пожимая ему руку, сказала председатель сельсовета. - Не только от меня, но и от всего нашего народа... Дай я тебя, дорогой, поцелую...
      И она крепко расцеловала его. Ваня покраснел.
      - Браво!.. Браво!.. - шумел зал.
      От умиления по щекам Захара поползли слезинки. Как он украдкой ни смахивал их со щек рукавом, а они, предательские, ползли да ползли...
      - Слышь, Луша, - растроганно прошептал он жене. - Вот уж дождались светлого денечка так дождались...
      Лукерья в ответ лишь шмыгнула длинным носом. Но по покрасневшим ее глазам было видно, что переживает она не меньше своего мужа.
      Сидоровна и Ваня сошли со сцены. Вместо них на ней появилась расфранченная Тоня Милованова, которая теперь была назначена директором станичного Дома культуры. Она певуче объявила:
      - Сейчас наш станичник, студент московского музыкального училища имени Гнесиных Леня Ермаков споет арию Ленского из оперы Чайковского "Евгений Онегин". Аккомпанирует Лида Мушкетова.
      На сцену, встреченные шумными аплодисментами, вышли юноша в черном костюме и девушка в белом воздушном платье. Были они оба молоды, цветущи и красивы.
      - Вот пара так пара, - переговаривались на скамьях.
      Захар искрящимися от возбуждения глазами поглядывал на председателя колхоза, ему не терпелось что-то ему сказать. И все было как-то неудобно это сделать. Но, улучив момент, он все же сказал ему:
      - Сазон Миронович, помнишь, ты мне говорил тогда, что сыновья-то мои, дескать, ни к дьяволу не гожи... Хе-хе-хе!.. Помнишь али нет?..
      - Ну, помню, - неохотно отозвался Сазон.
      - А теперь ты что скажешь, а?
      - Ну, мало ли кто не ошибается, - чистосердечно сознался Сазон. Ошибку понес... Ребята у тебя, что надо, на большой палец.
      - То-то же, - удовлетворенно засмеялся Захар.
      Разыскав глазами среди сидящих Воробьева, Лида засияла счастливой улыбкой. А он, смотря на нее, не верил себе. "Боже, как я ее люблю! прижал он руку к своему сердцу. - Неужели и она меня любит?.."
      Но радость его была кратковременна. Она сменилась большим горем. Над его головой уже разразилась беда.
      Когда Леня с большим чувством превосходно пропел арию, и в то время, когда народ кричал и бешено аплодировал ему, к Воробьеву подкрался какой-то незнакомый мужчина.
      - Выйдем со мной на улицу, - шепнул он ему на ухо. - Там вас хочет видеть один товарищ.
      Сердце у Воробьева на мгновение замерло от какого-то недоброго предчувствия. Он покорно встал и последовал за незнакомцем. Он вышел так незаметно, что никто и не видел этого.
      На улице к Воробьеву подошли двое.
      - Следуйте за нами, - сказал один из них.
      За углом стояла автомашина. Воробьева усадили в нее и увезли...
      XIII
      Возвращение Константина из Советского Союза в Париж было встречено злобным воем белых эмигрантов.
      - Зачем вернулся?.. Почему?
      На него ведь возлагали большие надежды. А он, ничего не сделав, вернулся из России. Как это можно терпеть?
      - За каким чертом, спрашивается, вы ездили в Россию? - допрашивали его. - Неужели же за тем только, чтобы взглянуть, что там делается, и вернуться? Если вы не пожелали ничего сделать для общего нашего дела, так верните, по крайней мере, деньги, которые на вас были затрачены.
      При всем своем желании Константин не мог бы возвратить денег - их у него почти не осталось.
      - Да ты теперь сам стал красным, большевиком, - истошно кричали ему. - Ты нас предал, перешел на сторону большевиков. И это они послали его сюда шпионить за нами...
      - Изгнать его!.. Изгнать из нашей среды!..
      Его вычеркнули из списков РОВСа. В лице многих белоэмигрантов он нажил себе смертельных врагов.
      А тут, в довершение ко всему, вскоре после возвращения Константина из СССР его разыскал Чернышев, приехавший из Нью-Йорка.
      - Ну как? - спросил он.
      Константин рассказал, как родные Чернышева отказались принять его посылку.
      - Ерунда! - возмутился Чернышев. - Не поверю. Вы просто и не попытались разыскать моих родных.
      - Хотите верьте, хотите нет, - пожал плечами Константин. - Это дело ваше. Убеждать не буду.
      - А информация?
      - Вот, - передал Константин Чернышеву напечатанные на машинке листы своих Записей.
      Чернышев бегло просмотрел их.
      - Что за детский лепет?! - побагровел он от гнева. - Это же белиберда! Если все это опубликовать, то меня, пожалуй, обвинят, что я большевиком стал. По-вашему, выходит, что казаки сами идут в колхозы и что в России - тишь да благодать... А где же волнения, мятежи, недовольство казаков насильственной коллективизацией?
      - Я писал правду, - холодно ответил Константин. - Выдумывать не хочу, да и не мастер. Никаких мятежей и бунтов в России я не видел и ничего о них не слышал.
      - Глупости! Быть этого не может! Почитайте газеты. В них говорится, что в России массовое недовольство крестьян коллективизацией. В колхозы насильно загоняют...
      - Представьте, я этого не заметил.
      - А вот ваши коллеги, с которыми вы ездили, заметили. Они о другом пишут...
      - Не думаю. Со мной ездили честные люди. Не могут они неправду написать. А если пишут, то, значит, их заставили врать...
      - Ну, хорошо, - уже более спокойно сказал Чернышев. - Какое же все-таки у вас сложилось мнение о положении в России, о народе русском?..
      - Мнение таково, - твердо сказал Константин, - нам, белоэмигрантам, надо выбросить из головы бредовую мечту о волнениях в России. Мы ей не нужны. О нас никто не думает и нас там не ждут. Мы не нужны даже своим родным. Вы об этом можете судить по тому, как отнеслась к вашему подарку ваша сестра. А я сужу по тому, как встретили меня моя сестра и мой брат, которых мне довелось увидеть. Такие избавители, как мы с вами, - горестно усмехнулся он, - им не нужны...
      - Ложь! - гневно крикнул Чернышев.
      - Нет, истинная правда, - вздохнул Константин. - Моя поездка в Россию открыла мне глаза.
      - Да что с вами толковать, - безнадежно махнул рукой Чернышев. - Вы просто больной человек, психопат. Прощайте!
      И снова для Константина наступила сиротливая, одинокая жизнь в большой чужом городе. Ни с кем из белоэмигрантов он не общался, жил отчужденно от всех. Пока еще были деньги, он не пытался искать заработка. Его охватила полная апатия ко всему.
      Иногда он со всей сердечностью вспоминал хорошего, душевного парня Воробьева. В черную минуту жизни Константина Воробьев сумел поддержать его... "Где ты? - думал о нем с грустью Константин. - Может быть, ты нашел свое счастье в жизни, а может быть, тебя и в живых нет?"
      Константин прекрасно знал, что русские эмигранты в поисках денег не брезгали ничем. Они обращались за помощью к кому угодно. То выклянчивали какую-то мзду у "нефтяного короля" Детердинга, женатого на русской эмигрантке, то обращались за милостыней к богатым сутенерам, вроде Чернышева, к американским благотворительным организациям, к президенту Чехословакии Масарику, к югославскому королю, к папе римскому, к Муссолини и Гитлеру, ко всяким международным лигам и капиталистическим воротилам, которые были заинтересованы в антикоммунистических услугах бывших русских белогвардейцев...
      Но Константин не хотел ни к кому обращаться за помощью, не хотел связывать себя ни с кем, продавать свою свободу.
      Он вспомнил о Понятовском, которого не видел более трех лет, и решил пойти к нему. Тот, по мнению Константина, был человеком независимым, не примыкал ни к каким заграничным союзам и группировкам. Не исключено, что Понятовский поможет Константину найти работу.
      Когда он позвонил у двери квартиры Понятовского, ему открыла все та же смазливая черноглазая служанка Сюзанна, что была и при прошлом его посещении.
      - Бонжур! - сказал Константин. - Мсье Понятовский дома?
      - Мсье умер, - вздохнув, грустно ответила служанка.
      - Как умер? - отшатнулся Константин: - Когда?
      - Полгода назад.
      - Боже мой!.. Такой еще молодой, цветущий!
      - У него был рак печени, - словоохотливо сообщила служанка.
      - А мадам?
      - Мадам Люси дома. Как прикажете доложить?
      - Сюзанна, ведь я же бывал у Понятовских, - пожурил Константин. Неужели не узнали меня?.. А вот я-то вас помню. Даже имя запомнил...
      - Пардон, сударь, - покраснела служанка. - Но у нас бывает много народа...
      - Скажите мадам, что просит позволения повидать ее генерал Ермаков.
      - О! - изумилась служанка. - Сейчас, мсье.
      Вместо нее в переднюю тотчас же вихрем выскочила из комнаты в хорошеньком сиреневом домашнем халате сама хозяйка.
      - О, как это приятно! - обрадованно заговорила она, обеими руками тряся руку Константина. - Как я рада, Константин Васильевич! Как рада! Здравствуйте, дорогой, - расцеловала она его в щеки. - Проходите в гостиную. Я сейчас переоденусь.
      - Не надо, Люся, переодеваться, - удержал ее Константин. - Ведь мы же свои люди. Ваш халатик вам так к лицу.
      - Да? - просияла хозяйка. - Как вы меня находите? Постарела я за эти годы?..
      - Нисколько, - зная ее слабость, ответил он. - Вы все такая же интересная, привлекательная.
      Хозяйка порозовела от удовольствия. Конечно, Константин заметил, что за эти годы она постарела. У глаз ее обозначились веера морщинок. В черных волосах засеребрился иней седины. Ей было уже далеко за сорок, но выглядела она моложе.
      - Мадеры? Коньяку? - спросила она.
      - Уж лучше, конечно, коньяку. Говорят, что он не вреден для здоровья, даже, как говорил мне Черчилль, полезен...
      - А вы разве с ним встречались?
      - А как же? Когда-то я, Люсенька, был большим человеком в донском правительстве... Представителем ездил в Лондон... Я-то ездил в Лондон, а в это время проклятый Брэйнард мою жену обработал и в Англию увез. Да что вам, Люся, об этом говорить, вы же прекрасно обо всем осведомлены... Приятельницей были моей жены...
      - Ну ладно, - сказала хозяйка успокаивающе. - Не вспоминайте об этом, Константин Васильевич.
      Сюзанна принесла коньяк, рюмки, тонко нарезанный лимон с сахаром, поставила коробок на стол с прекрасными гаванскими сигарами, оставшимися еще от хозяина.
      - Можно? - вопросительно взглянул Константин на хозяйку, беря из коробка сигару.
      - Курите, конечно.
      Константин закурил.
      - Милая Люся! Как же это так внезапно умер Сергей Венедиктович? спросил он сочувственно.
      Хозяйка всхлипнула, приложила надушенный платочек к глазам.
      - Это ужасно, Константин Васильевич. Я так его любила. И он ко мне всегда хорошо относился... Он все жаловался на печень. Врачи ничего не могли определить. Оказался рак. Операцию делать было уже поздно. Каких только знаменитостей я не приглашала к нему... Ничто не помогло... Умер мой Сереженька.
      Поговорив об умершем, Константин спросил ее:
      - Ну и какие же у вас теперь планы?
      - Никаких, - простодушно ответила она и развела руками. - Замуж я пока не собираюсь выходить. А что касается средств к существованию, то об этом я не беспокоюсь. У нас были кое-какие сбережения. Мне пока хватит. Сереженька был бережливый. Но вот в хозяйственных дела я совсем не разбираюсь...
      - В каких это хозяйственных?
      - Да разве вы не знаете? Ведь Сережа открыл в Латинском квартале на бульваре Сен-Мишель фешенебельный салон, или, вернее, студию. У него работало много известных художников. Это было очень выгодное предприятие. Оно давало нам большой доход. А вот без мужа я просто боюсь содержать студию. Прогорю. Я ничего не понимаю в делах. Меня могут обманывать. Ведь верить никому нельзя...
      Константин, слушая Люсю, молчал, словно задумался о чем-то. Хозяйка долго болтала обо всем, что только ей приходило в голову, потом вдруг что-то вспомнила:
      - Константин Васильевич, а я ведь вам и забыла сказать. Мне несколько раз писала Вера, спрашивала о вас. Можно ей ответить, что вы сейчас в Париже?
      - Как хотите, - передернул плечами Константин. - Любопытно, зачем я ей понадобился?
      - Мне кажется, я догадываюсь, - сказала хозяйка. - Она, наверно, хочет получить от вас официальный развод. Как я поняла из ее писем, за ней ухаживает какий-то видный немецкий генерал. Она, видимо, намеревается выйти за нею замуж...
      - Вон оно в чем дело, - протянул Константин. - Тогда напишите. Я ей развод с удовольствием дам. Пусть выходит замуж хоть за самого черта. Для меня что безразлично.
      Константин пил коньяк рюмку за рюмкой и пьянел.
      - Пейте со мной, Люся, - говорил он. - А то мне скучно одному пить.
      Выпила немного и хозяйка.
      - Константин Васильевич, - жаловалась она. - Что я буду делать одна, слабая, беззащитная женщина? Муж оставил мне кое-какие средства, титул. Я, конечно, могла бы пробиться в высшее общество. Но зачем мне это? Ведь, будем говорить откровенно, я уже не молода. Мне, вы сами, наверное, знаете, сорок четвертый год... Ужас!
      - Будь здорова, княгинюшка, - чокался с ней Константин и пил. - Дай я тебя поцелую, дорогая...
      Они целовались.
      - Слов нет, - болтала начавшая хмелеть хозяйка, - я и сейчас могу составить неплохую партию... Какой-нибудь прогоревший маркиз...
      - Люся, плюнь ты на маркизов, - обнял ее Константин. - На черта они тебе нужны? Не забывай, ты ведь простая казачка. Семикаракорской станицы. Ты ведь не сумеешь держать себя подобающе в их кругу...
      - А вы, Константин Васильевич, сумеете? - обиделась хозяйка.
      - И я не сумею. Да и не стремлюсь туда. Я знаю, кто я... Простой казак Дурновской станицы...
      - Но вы же все-таки генерал, - возразила она.
      - Дрянь, а не генерал... Люся, зачем тебе муж? Найди себе любовника. А хочешь - давай с тобой жить... Сядь ко мне на колени...
      - Сюзанна может войти, - прошептала Люся.
      - Ну, ладно... Ты говоришь, что тебе нужна мужская рука навести порядок, да?.. Так вот смотри, - засучив рукав, показал он ей свою мускулистую, с вздутыми синими жилами руку. - Вот она! Хочешь, я наведу в твоей студии порядок? Если хочешь, то, ей-богу, наведу. Ты не смотри, что я старый. Мне пятьдесят четыре года, но я волевой человек.
      - Костя, ты уже пьян, - перешла на "ты" и она. - Обо всем мы с тобой договоримся. Меня твое предложение устраивает. А сейчас я велю постелить тебе в кабинете мужа.
      Так Константин заночевал у своей землячки...
      XIV
      Константин связал судьбу свою с судьбой Люси. Она упрашивала его перейти в ее квартиру. Но он хотел быть свободным и продолжал жить на Монмартре, снимая небольшую скромную комнатку у бедной вдовы.
      Его не прельщала жизнь сутенера вроде Чернышева. Он надеялся, что сумеет честным путем заработать себе деньги на жизнь. Каждый день он ездил в Латинский квартал на улицу Нотр Дам де Поторон де Сен-Мишель, где находилась художественная студия, или, вернее, как было громко обозначено на вывеске: "Художественный салон графини Люси Сфорца ди Колонна княгини Понятовской".
      Константин именовался директором этой модной студии и, как все служащие, аккуратно расписывался в платежных ведомостях, получая свой заработок. Но все сотрудники студии относились к нему как к хозяину, зная о его интимных отношениях с Люсей.
      Константин быстро сумел освоиться с работой студии. Сотрудники, почувствовав его твердую руку, подтянулись.
      В студии работало пятнадцать молодых художников, главным образом, начинающих. Это были бедняки, которые в домашних условиях не могли совершенствовать свое дарование. А в студии они учились да еще и подрабатывали себе на хлеб.
      Среди бесшабашной молодежи в студии было трое пожилых. Эти люди посвятили всю свою жизнь живописи, и их нельзя было назвать бездарными. Они были хорошими мастерами, но жизнь сложилась у них нескладно, своих студий они не в состоянии были иметь, и вот на старости лет им пришлось пойти в чужую в качестве наемных мэтров, обучать молодежь.
      Молодые художники рисовали с натуры или писали маслом, выполняя заказы на портреты, картины или отправлялись к заказчикам и там художественно оформляли богатые аристократические квартиры.
      В общем, Константин сумел поставить дела так, как они были и при покойной Понятовским.
      Теперь он был занят каждый день и нашел интерес к жизни.
      * * *
      Однажды в салон Константину позвонила Люся.
      - Алло! Ты, Костя?
      - Да. Ты что, Люся?
      - Приехала Вера... Сейчас звонила мне. Я еду к ней. Она несомненно, будет спрашивать о тебе. Что ей сказать?
      - Скажи, что развод я в любое время ей дам.
      Примерно часа через два Люся снова позвонила.
      - Константин Васильевич, - сказала она официальным тоном, каким она обычно говорила с ним при посторонних людях. - Вы очень заняты сейчас?
      - Не особенно. А что?
      - Я сейчас у Веры Сергеевны. Вы не смогли бы сейчас приехать сюда? Она вас приглашает...
      По суховатому тону было видно, что Люся не хочет, чтобы он приезжал, и позвонила она ему лишь потому, что об этом ее просила Вера.
      - Я ваш служащий, - ответил Константин. - Раз вы мне приказываете, я повинуюсь. Куда ехать?
      Она назвала отель, где остановилась Вера.
      У салона всегда стоял автомобиль, которым распоряжался Константин. Он сел за руль и нажал стартер.
      Вскоре он подъехал к дорогому отелю "Венеция", в котором до отъезда в СССР прожил несколько дней. Поставив машину у подъезда, он вошел в отель, стал разыскивать номер, в котором поселилась его бывшая жена. Разыскав номер, он постучал.
      - Войдите! - прозвучал певучий нежный голос Веры.
      Константин вошел в богато обставленную комнату. Навстречу ему поднялась с кресла жена. За пятнадцать лет она мало изменилась. Правда, немного пополнела, но сохранилась удивительно, была по-прежнему цветущей, пленительной женщиной. Ей можно было дать лет тридцать, не больше, но во всяком случае не ее сорок два. От Веры веяло величием и надменностью, и это сразу же отметил про себя Константин. "Азовская аристократка! усмехнулся он про себя. - Все это, конечно, деньги делают!.."
      - Здравствуйте, Константин Васильевич. Рада вас видеть. - И Вера протянула ему руку.
      Он сделал вид, что не заметил ее руки, и с достоинством поклонился.
      Она улыбнулась, но не смутилась.
      - Садитесь, прошу вас, - указала она на кресло.
      - Благодарю, - наклонил Константин голову и сел.
      Его забавляла подчеркнутая вежливость, которая установилась у него с бывшей женой.
      Между тем Вера, хотя и была надменна, но держалась довольно свободно. Одета она была красиво, но просто, ничем не подчеркивая своего богатства. Это нравилось Константину. Он понимал, что жена его подделывалась под аристократизм. Вкус у нее был. Это не то, что Люся, нацепившая на себя, как цыганка, много золота и драгоценных камней.
      - Как вы живете, Константин Васильевич? - спросила Вера.
      - Отлично.
      - Вы, говорят, были в России? Как там?
      - Видимо, живут люди неплохо.
      - Родственников своих видели?
      - Мельком видел сестру и старшего брата.
      - Что-нибудь знаете о моей сестре Марине?
      - Слышал, что она с моим братом Виктором в Ростове... Он какие-то там книги пишет...
      - Я об этом тоже слышала. Ах, боже мой! - вздохнула Вера. - Как хотелось бы попасть в Россию!.. Несчастные мы изгнанники, скитальцы безродные, - грустно улыбнулась она и внимательно оглядела своего бывшего мужа. "До чего же он стар стал", - подумала она с жалостью и сказала печально:
      - Стареем мы.
      - О вас этого никак нельзя сказать, - ответил Константин. Наоборот...
      Вера улыбнулась, потом деловито сказала:
      - Я вам признательна, Константин Васильевич, за то, что вы пришли ко мне. Мне Люся, - взглянула она на свою приятельницу, - уже сказала, что вы согласны дать мне развод. Я вам благодарна. Мой юрист договорится с вами обо всем...
      - Можно идти? - спросил Константин насмешливо, вставая.
      - Как хотите, - немного растерянно ответила она.
      - Желаю вам всего хорошего, - поклонился Константин. - Я слышал, вы собираетесь выходить замуж... Счастливого вам замужества.
      - Спасибо, - сказала Вера жеманно. - Если, конечно, вы искренни.
      - Ну а почему же нет? - пожал он плечами. - Когда-то я вас любил и даже очень. Но теперь от этого ничего не осталось - ни любви, ни ненависти...
      - Но ведь я тоже вас любила. Поверьте мне.
      - Не знаю. Сомневаюсь... Прощайте!..
      Он шагнул к двери. Она как будто перед ним распахнулась. Без стука, без разрешения, в номер молодцевато и порывисто вошел изысканно одетый, представительный, стройный, высокого роста мужчина лет сорока.
      - Ах, Рудольф! - по-русски воскликнула Вера при виде его, и Константин заметил, как засияли ее глаза. "Влюблена в него, как кошка", усмехнулся он про себя.
      - Вы уже приехали? - ворковала Вера. - Познакомьтесь, пожалуйста. Это русский генерал Ермаков Константин Васильевич. Германский генерал барон Рудольф фон Кунгоф... Графиня Люси Сфорца ди Колонна княгиня Понятовская.
      Константин понял, что этот немец - именно тот Верин любовник, за которого она собирается выйти замуж.
      "Ну и господь с ней!" - подумал он и, сделав общий поклон, вышел.
      Ему навсегда запомнились голубые с холодным блеском глаза генерала фон Кунгофа...
      XV
      Среди знакомых Волковых быстро распространилась весть о переезде их в Москву. И их уже поздравляли с переездом в столицу, завидовали. Марина настолько была уверена в скором отъезде, что стала даже подготавливать вещи, увязывать узлы, упаковывать тюки.
      Но из Москвы пока ничего еще не было слышно.
      Совершенно неожиданно к Волковым как-то заявился Сиволобов. Его приходу Виктор был немного удивлен. У него с Сиволобовым ничего общего не было. Даже, наоборот, существовали неприязненные отношения. Сиволобов был мелкий, завистливый человек. Он явно завидовал успехам Виктора, и, где только мог и как мог, старался делать ему неприятности.