Но не так легко все давалось. Кулачество яростно сопротивлялось, шло на террор. Немало в то время пало жертв от рук озверевших кулаков. Несмотря на это, новая жизнь, как весеннее половодье, бурно заливала Донщину, всю страну. Ломались вековые устои старой деревенской жизни, повсюду закипела большая созидательная работа.
      Мощная волна сплошной коллективизации, хлынувшая с Хопра и пронесшаяся по всему Дону, докатилась и до Дурновской станицы, взбаламутила казаков.
      - Братцы, что же это, а? - растерянно спрашивал один казак другого. Ведь весь Дон наш сверху донизу помутился. Слыхали ай нет? Казаки все огулом в колхоз пошли. А нам что делать?..
      - Надобно, должно, и нам подаваться в артель, - отвечал второй. Давай напишем заявление да отнесем Коновалову. Он человек-то хороший, может, упросим, чтоб принял нас в артель...
      И стоило только одному к другому написать заявление в колхоз, как всколыхнулась вся станица, в одиночку и гурьбой пошли казаки проситься в артель.
      День и ночь заседало правление артели, разбирая заявления. Почти всех без исключения принимали в колхоз. Но были в числе станичников и такие, кому было отказано в приеме. Все, например, в станице отлично знали, что Силантий Дубровин в годы гражданской войны был на стороне красных, служил в Первой Конной армии у Буденного, доблестно сражался с белыми. И вдруг этого-то заслуженного человека не приняли в артель, отказали.
      Узнав об этом, Силантий побелел от гнева. Придя в артель, стукнул кулаком по столу.
      - Почему, так вашу мать, - загремел он, - отказали мне в приеме в артель? По какому такому праву?.. Али не я с вами, гадами, вместе бился супротив белых?
      - Охлонись, - спокойно ответил Меркулов. - Никто тебя не оспоряет в том, что вместе мы воевали супротив беляков. Было это дело, да сплыло...
      - Как так сплыло? - кипятился Силантий. - Никогда это не сплывет. Я кровь проливал за Советсвую власть, а ты мне - сплыло.
      - Что из того, что ты за Советскую власть кровь проливал? Ведь ты зараз кулаком стал, из нас кровь пьешь. Знаешь пословицу: была пичужка, красна-чаплужка, а теперь навроде крылья пообросли. Когда-то мы шли вместе с тобой, а ныне нам с тобой несподручно социализм строить, будешь нам вредить... Говорю, кулаком стал.
      - Сазон, бога ты побойся, дьявол рогатый! - кричал вспотевший Силантий. - Ну, какой же я, к чертовой матери, кулак, ежели я все своим трудом роблю. Ведь я же не нанимал себе батраков. Пойми, все своим горбом...
      - А мы знаем, что не нанимал, - возразил Меркулов. - Ты хочь и не нанимал батраков, а все едино у тебя дух кулацкий. Провонял ты этим духом, проклятый...
      - Сазон, полчанин, - чуть не плача, убеждал его Дубровин, - за что же ты на меня такое клеймо кладешь? Какой же я кулак, ежели за Советскую власть хоть зараз могу умереть.
      Кое-кто из членов правления артели попытался было встать в защиту Силантия, говоря, что Дубровин не кулак, а просто крепко зажиточный казак. А это уже не такая большая беда. Такого, дескать, принять в колхоз не только можно, но даже и необходимо, польза от него колхозу будет.
      Сазон окидывал таких защитников презрительным взглядом и, слегка повысив голос, авторитетно говорил:
      - Подумали ли вы, дорогие товарищи, что говорите? Слов нет, Силантий-то хоть и из богатеньких был, но доразу, как только я ему сказал, оседлал коня, взял ружье и приехал до нас... Сразу же за Советскую власть пошел, вместях мы у Буденного были. И лихо он дрался с беляками. Спасибо ему, конешное дело, за это скажем... Но зараз-то ведь он, проклятый, к богатству нос гнет. Хочет богатеем быть. А нам, беднякам, с богатеями не по пути... Мы всех богатых изничтожим и опять, ежели надо будет, будем изничтожать... Так-то, казаки. Не советую я вам за него заступаться, под защиту брать, а то до худого могете дожить...
      Спорить с Меркуловым никто не стал, поопасались.
      XXV
      Беспрестанно гудя, с невероятной быстротой мчал маленький паровозик такие же маленькие, казалось, игрушечные, вагоны по французской земле. Мимо мелькали живописные деревушки с готическими церквами, средневековые замки и красивые современные виллы, леса и пашни.
      С грустью смотрел Константин в окно и думал о том, как сложится его судьба на родине, куда он сейчас стремится всеми своими мыслями...
      Во время пути он перезнакомился со своими спутниками. Почти все были они молодые, добродушные и веселые парни. Все они, если не враждебно, то во всяком случае скептически были настроены к Советскому Союзу. Они не верили в опыт социалистического строительства в этой стране, а над проводившейся в России сплошной коллективизацией крестьянских хозяйств просто смеялись. И вот теперь они ехали в Советскую страну, чтобы посмотреть, как проводилась эта коллективизация.
      Подъехали к государственной границе Франции. Таможенные чиновники поверхностно осмотрели багаж корреспондентов. На другой стороне границы немцы также формально отнеслись к осмотру их багажа. Видимо, работники прессы вызывали у всех доверие.
      В Берлине задержались на два дня. Здесь к группе корреспондентов присоединились два немца - профессор Пауль Шиллер и сотрудник газеты "Берлинер тагеблатт" Ганс Шеффер. Профессор, как самый старший по возрасту и по положению, единодушно был избран главой группы.
      Подъезжая к советской границе, Константин - этот смелый и решительный человек - вдруг начал нервничать, робеть. Это заметил сблизившийся с ним англичанин Чарльз Фарант.
      - Антони, что с вами? - смеялся он. - Вы как будто трусите?.. Неужели вам во сне приснилось Чека?..
      - Глупости говорите, Чарли, - нахмурился Константин. - Никого я в жизни не боялся и не боюсь. Просто я задумался перед въездом в Россию. Мне очень интересно снова побывать в ней. Не знаю, говорил я вам или нет о том, что я до революции был там и подолгу, даже изучил русский язык в совершенстве. После многих лет снова попасть в Россию - это же очень интересно. Вот поэтому я, быть может, немного нервничаю...
      На самом же деле Константин опасался, что советские таможенники могут обнаружить под фальшивым дном его саквояжа сверток Чернышева с золотом и деньгами.
      Но вот и граница. Пересадка на советский поезд. Суета. Проверка паспортов и багажа.
      Всех пассажиров пригласили в один из залов пограничной станции. Служащий таможни в опрятном форменном сером костюме раздал всем бланки анкет, попросил их заполнить.
      Когда с этим было покончено, сотрудники таможни пригласили пассажиров поставить свой багаж на прилавок. Два таможенника зашли за него и начали проверять содержимое чемоданов - один с одного конца, второй - с другого.
      Проверка происходила медленно.
      - Что это за книги? - спросил усатый таможенник у корреспондента немецкой газеты Шеффера, вынув из его чемодана два объемистых тома в кожаных переплетах.
      Шеффер вопросительно посмотрел на профессора Шиллера, знавшего русский язык.
      - Вас спрашивают, что это за книги? - пояснил профессор.
      - А-а, - просиял в улыбке корреспондент. - Это "История русского государства"... Еду в Россию, думаю, пригодится...
      - Хорошо, - сказал таможенник, кладя книги в чемодан.
      Константин убедился, что таможенники проверяют багаж довольно тщательно. У него беспокойно колотилось сердце: а вдруг обнаружат сверток? Что тогда? Ну, понятно что: сверток с золотом и деньгами конфискуют, а его, как нежелательного, подозрительного субъекта препроводят обратно за границу. С мрачной решительностью смотрел он на роющихся в чемоданах таможенников - что будет, того не миновать.
      - Это нельзя, господа, провозить, - иногда слышал он возглас того или другого сотрудника таможни.
      "Ну и черт с ними! - крепко стиснул зубы Константин, угрюмо смотря на приближавшихся таможенников. - Пусть возвращают..." Мелькнула мысль: "А вдруг они догадаются, что я белогвардеец?.. Тогда я пропал... Расстрел..."
      Он побледнел, нижняя губа его отвисла и задрожала.
      - Нет, господин, по инструкции я не имею права это пропустить, почти рядом с собой услышал он голос таможенника.
      Константин вздрогнул и покорно стал открывать свои чемоданы.
      - Что вы, друзья, так долго копаетесь? - подбежал к таможенникам, проверявшим багаж, молодой парень в форменной фуражке. - Сейчас поезд отходит. Сколько осталось непроверенных?
      - У меня вот один, - взглянул таможенник на Константина.
      - И у меня один, - отозвался другой.
      - Ладно, дорогой посмотрим, - проговорил парень и звонко закричал: Проходите, господа, в эту дверь! Проходите!.. Садитесь в вагоны!
      - Чего там дорогой еще проверять, - заметил сам себе белокурый таможенник и сказал по-английски. - Что у вас в чемодане?
      - Белье, - ответил Константин, - дорожные вещи...
      - А в саквояже? Вещи личного потребления?
      - Да, да, - закивал Константин.
      Таможенник пошарил рукой в чемоданах, потом в саквояже.
      - Все, - улыбнулся таможенник. - Гуд бай!
      - Гуд бай! - засиял Константин, готовый кинуться к таможеннику и расцеловать его.
      Он захлопнул чемоданы, схватил саквояж и бросился нагонять уже скрывшихся за дверью своих коллег. Пока он добежал до вагона, паровоз, дав длинный свисток, тронулся. Проводник помог ему взобраться с багажом в тамбур.
      Константин ликовал...
      XXVI
      Поставив точку на последнем слове своего романа, Виктор вскочил со стула и закружился на радостях по комнате:
      - Тра-ра-ра-рам!.. Тра-ра-ра-рам!..
      Из спальни вышла изумленная Марина:
      - Витька, что ты, глупый, развеселился? Два часа ночи... Детей разбудишь...
      - Маринка! - воскликнул Виктор, обнимая жену. - Все!.. Конец!.. Роман написан. Подумать только, три года работал... Тысяча бессонных ночей... Ой, устал!
      - Ну, поздравляю, дорогой, - поцеловала его Марина. - Желаю успеха твоему роману.
      - А я тебя тоже поздравляю, милая. Ты ведь тоже много в него вложила... Весь роман я тебе читал, и ты давала советы...
      - Как ты его назовешь?
      - Вот это трудное дело, - покачал головой Виктор. - Легче написать роман, чем назвать его. Придумывать название - мучительное дело... Я более десятка названий придумал, и все они мне не нравятся... Вот послушай: "Степные огни", "Искры над степью", "Дела и люди", "Люди и времена"...
      - Все названия плохие, - заметила Марина.
      - Плохие, - согласился Виктор. - А ты б подсказала.
      - Назвал бы ты роман свой "Казачья новь"...
      - "Казачья новь"?.. "Казачья новь"... А ведь, ты знаешь, Марина, это, пожалуй, неплохо... "Казачья новь"!
      - В какое издательство пошлешь? - спросила Марина. - Роман хороший, и я думаю, он сразу будет напечатан.
      - Наивная ты у меня, женушка, - привлек к себе Марину Виктор. - Еще немало горя натерпишься, пока пристроишь роман в издательство... Ну, да ладно, что было - видали, а что будет - увидим... Устал... Давай спать, спать, спать.
      Радостный, счастливый от сознания, что он сделал что-то важное, большое, Виктор заснул.
      Через месяц после этого, перепечатав на машинке свой роман "Казачья новь", Виктор с трепетным волнением отнес его в местное издательство и одновременно послал в одно из московских издательств.
      С этого дня и начались его страдания.
      * * *
      Горячим поклонником Виктора оказался профессор Фрол Демьянович Карташов. Чуть ли не каждый вечер он приходил к Волковым и просиживал у них долгие часы. Виктор рад был такому своему поклоннику, который терпеливо выслушивал все, что он ему читал. Облизывая губы, профессор слушал и похваливал:
      - Прекрасно!.. Прекрасно!.. Виктор Георгиевич, я не пророк, но скажу: вас ждет блестящая литературная будущность... Да-да, именно блестящая... В вашем творчестве чувствуется благотворное влияние Льва Толстого... В толстовской манере выписаны пейзажи... Вы великолепный мастер пейзажа... Как прелестно вы передаете донской колорит... Причем все наши пейзажи не подражательны, а они выписаны по-своему, по-волковски... Когда читаешь ваше описание природы, то чувствуешь запах донской степи, аромат лиловых зорь... Вы большой талант, Виктор Георгиевич. Талантище!.. Я верю, что скоро ваше имя будет греметь на всю страну... Да что там на страну, но и далеко за ее пределами. Повторяю, я не пророк, но интуиция у меня богатая... Вы попомните мои слова...
      И Виктор верил в то, что говорил профессор. Он верил, что Карташов бескорыстный друг и говорит от чистого сердца.
      - Какой замечательный человек этот Фрол Демьянович! - не раз восклицал он в присутствии жены. - Настоящий друг. Как он привязался ко мне!.. Часами готов слушать мои произведения. Видимо, он действительно любит мое творчество...
      Марина снисходительно улыбалась. Уж она-то знала истинную причину частых визитов профессора. Знала она это и по его трепетным пожатиям ее руки, и по его пламенным взглядам и недомолвкам, сказанным шепотом, и по многим другим признакам, по которым женщина безошибочно угадывает отношение влюбленного в нее мужчины...
      Зная, что профессор Карташов в нее влюблен, Марина не решалась сказать об этом мужу. Зачем расстраивать его? Зачем вносить в его душу смятение, зачем ссорить его с профессором?.. Разве в этом есть какая необходимость?.. Ведь Марина не разделяет чувств профессора... Нет, она не скажет об этом мужу... Ничего страшного не случилось и не случится, она в этом уверена. Марина любит своего Виктора, всегда будет верна ему. А что касается влюбленности профессора, пусть. Каждой молодой красивой женщине приятно иметь поклонника, влюбленного в нее.
      Нет! Марина ничего не скажет Виктору. Пусть останется все так же, как есть. Пусть профессор ходит к ним, а муж думает, что он приходит из-за дружбы к нему.
      XXVII
      Огорчения посыпались со всех сторон. Вскоре Виктору вернули рукопись из местного издательства. И написали:
      "Многоуважаемый Виктор Георгиевич!
      Возвращаем вашу рукопись "Казачья новь". Тема, затронутая в
      романе, интересна. Вообще-то надо вам сказать, что человек Вы очень
      одаренный. Но, к большому сожалению. Вы не справились со своей
      задачей. Роман композиционно скомкан, рыхлый. Требуется значительная
      доработка, без которой роман не может быть принят к изданию.
      Прилагаем при этом рецензии, с которыми издательство целиком
      согласно.
      Главный редактор И. Гончаров
      Зав. редакцией художественной
      литературы М. Сурынин".
      Виктор прочел рецензии и пришел в ужас.
      - Ведь это же бред сивой кобылы! - гневно воскликнул он.
      Рецензии писались, видимо, случайными людьми, никого отношения не имеющими к литературе...
      Виктор показал их Смокову.
      - Ты работаешь в издательстве... - сказал он.
      Смоков, просмотрев рецензии, рассвирепел:
      - Вот мерзавцы!.. Гробокопатели!.. Ведь это галиматья!.. Я завтра поговорю насчет этих рецензий с Сурыниным. И с главным редактором поговорю. Нельзя же нашу советскую литературу отдавать на откуп каким-то невеждам, жучкам!.. Одни из них драконят молодых авторов по призванию. Это их ремесло. Они делают свое дело вполне честно и сознательно, ибо убеждены, что приносят пользу, очищая литературу от серых, скучных, нудных произведений. Эти люди, тупые от природы, лишены всякого художественного вкуса и чутья... Другие - нет. Они имеют вкус и чутье художника. Это понимающие люди, но ожесточенные своими неудачами. Когда-то они пробовали писать, возможно, и неплохие произведения... Если им попадается талантливая рукопись, ну, скажем, как твоя, ты думаешь, что они не понимают, что она талантливая?.. Отлично понимают. И вот потому-то, что она талантлива, они ее гробят... Гробят из зависти. Почему ты должен быть счастливее их?.. Нет, они хотят, чтобы ты испытал те же терзания, что и они...
      Виктор с изумлении смотрел на него.
      - Ты, Смоков, клевещешь, - сказал он. - Я не верю тебе.
      - Дело твое, - вздернул плечами Смоков. - Не верь. Это я тебе говорю из собственного опыта. Все это я испытал на собственной шкуре... А давай проверим, а? Я вот, например, считаю, что твой роман "Казачья новь" талантливое, по-настоящему хорошее произведение... Это бесспорная истина. Единственный, быть может, порок - это смелость в обрисовке революционного казачества... Других недостатков я в нем не нахожу... Так вот, давай пошлем твою рукопись и любое московское издательство. Увидишь, я в этом уверен, рукопись твоя не будет принята. Ей-богу!.. Давай держать пари.
      - Но почему же? - растерянно спросил Виктор. - Если, предположим, что она талантлива и актуальна...
      - Эге, дорогой! - снисходительно сказал Смоков. - К талантливости еще много надо...
      - А именно?
      - Имя и протекция, так называемый святой блат.
      - Не верю. Чтоб у нас... - начал было Виктор.
      - Ну, это дело твое - хочешь верь, не хочешь - не верь, - сухо оборвал Смоков. - Откровенно говоря, я поступил на работу в издательство из-за того, чтобы продвигать свои книги... Ну, ладно, Виктор, решено, я поговорю с Сарыниным и главным редактором по поводу твоей рукописи...
      Говорил ли Иван Евстратьевич по поводу Викторова романа в издательстве или не говорил, Виктору было неизвестно. Видимо, не говорил, потому что никаких изменений не произошло. В издательство его не приглашали. Сам же он туда не шел. Там его могли обвинить в лентяйничании, в нежелании считаться с мнением рецензентов, а поэтому и в нежелании дорабатывать свою рукопись по их замечаниям.
      Примерно через месяц после этого разговор со Смоковым Виктор получил из московского издательства рукопись своего романа "Казачья новь". При рукописи не было ни рецензий, ни препроводительного письма. Он стал перелистывать рукопись... По всему было видно, что рукопись внимательно читали. Чуть ли не на каждой странице были подчеркивания и надписи на полях: "Ха-ха!", "Гм!", "Трафарет!", "Шаблон!", "Чепуха!", "Не убедительно!", "Глупо!", "Ой-ой!".
      С грустью смотрел Виктор на эти надписи, и ему хотелось плакать.
      На следующий день почтальон принес пакет с двумя неподписанными рецензиями и письмом из издательства.
      "Прилагаемые при нашем письме рецензии, - писалось в нем, - с убедительной ясностью покажут Вам, что рукопись Ваша "Казачья новь" нуждается в большой, серьезной доработке. Рукопись сырая, сюжет вялый, композиция рыхлая" и т. п.
      "Неужели Смоков прав? - с горечью подумал Виктор. - Нет! Не может быть!.. Я все-таки добьюсь своего... Я доработаю рукопись, и пошлю ее снова в издательство".
      Но когда он приступил к доработке рукописи по рецензиям, которых у него собралось уже четыре, то пришел в отчаяние. Рецензии были противоречивые. Если в одной рецензии говорилось о чем-нибудь положительно, то в другой это же место подвергалось резкой критике, и наоборот.
      Как это было все понять? Голова у него пошла кругом.
      XXVIII
      Наступала теплая лунная ночь. Чувствовалось первое дыхание весны. Погромыхивая колесами на стыках рельс, поезд мчался вперед.
      Константин стоял у распахнутого окна. Ветерок ласкал его разгоряченное лицо. Иногда, освещенные тусклыми фонарями, мимо мелькали кирпичные сторожевые будки, казармы железнодорожных рабочих, погруженные в дрему деревеньки, пустынные станции и разъезды.
      У Константина трепетно билось сердце.
      "Ведь это же родина моя! - взволнованно думал он, вглядываясь во все это, мелькавшее перед его взором во мраке. - Родина!.. Боже мой!.. Десять лет... Нет! Даже больше... Я здесь не был... Не видел тебя, милая родина... Как же ты меня будешь встречать, родная?"
      В соседнем купе еще не спали. Оттуда слышался веселый разговор, смех.
      - Представьте господа, что это так, - говорил кто-то громко по-английски. - Эта герцогиня и сейчас еще жива. Ох, и богачка! Ей, вероятно, теперь уже лет девяносто. Однажды мне довелось ее видеть. Она и в старости - представительная, величавая... А в своей молодости она была просто изумительная красавица...
      Почему-то вспомнилась Константину его бывшая жена Вера. "Тоже ведь, говорят, богачка... Еще молодая, красавица... Наверно, завела себе любовников... Сволочь!.." - с омерзением поморщился он.
      Но, странное дело, злобы к ней он сейчас не чувствовал. Наоборот, чем больше он сейчас вспоминал жену, во всех мельчайших деталях, тем больше у него появлялось желание видеть ее. Увидеть так, случайно, посмотреть - и отойти прочь...
      Поезд замедлил ход.
      - Почему останавливаемся? - спросил Константин у проходившего мимо проводника.
      - Сейчас станция большая будет, - ответил тот. - Стоянка двадцать минут.
      Поезд мягко подкатил к перрону вокзала, тускло освещенному керосино-калильными фонарями.
      "Эх, боже мой! - тоскливо подумал Константин. - Узловая станция, а электричества нет... Когда же оно здесь будет?.. Говорят, большевики электрифицируют страну, но не видно этого. Нищая еще Россия по сравнению с Западом..."
      Набросив на плечи пальто, Константин вышел из вагона и прошелся по платформе, оглядываясь вокруг. Публики мало, киоски, освещенные керосиновыми лампами, торговали колбасой, булками, папиросами, пивом. Константин горестно покачал головой.
      Как-то невольно все увиденное здесь он сравнивал с заграницей, и сравнение это было не в пользу его Родины. Там, на Западе, все было добротнее, чище, люди одевались красивее. И от этого Константину становилось обидно за свою страну, за свой народ...
      Он подошел к киоску и купил пиво. Подошел Чарли Фарант:
      - О, Антони! Вы еще не спите?
      - Нет, Чарли. Не хотите ли пива?
      - Я не люблю пиво, - ответил тот. - Мне нравится здесь другое русская горькая... Хороша, чертовка!.. Давайте по стаканчику...
      - Ол райт! - весело воскликнул Константин. - Согласен.
      Они выпили и пошли по платформе.
      - Я в Россию еду третий раз, - сказал Чарли, - и каждый раз страна эта, народ ее изумляют меня. Какие здесь масштабы, какой у народа энтузиазм и какие колоссальнейшие возможности у этой обширнейшей страны.
      - Посмотрите на эти фонари, - протянул указательный палец Константин.
      - Так что? - изумился англичанин. - При чем тут фонари?..
      Константин промолчал. Не дождавшись ответа, Чарли продолжал:
      - Загадочная страна, загадочный народ, совершенно непонятный для нас, людей Запада. Я далек от коммунизма. Коммунисты - фанатики, доктринеры. Меня их догматизм никогда не увлечет. Но, Антони, надо отдать должное коммунистам - народ они напористый. Что захотят, то и сделают...
      - Пошли они, эти коммунисты, ко всем чертям! - озлобленно прорычал Константин. - Не говорите мне о них. Ненавижу!.. Всех бы их к стенке поставил...
      - В ваших словах слышится столько ненависти, - с удивлением заметил Фарант, - что, думается, коммунисты вам лично навредили немало. Не так ли?
      - Они не только мне одному навредили, - мрачно сказал Константин, но и всему человечеству...
      Англичанин хотел что-то сказать, но пробил третий звонок. Проводник, стоявший у вагона, предупредил:
      - Прошу, господа, садиться. Сейчас поезд тронется.
      Константин и Фарант вскочили на подножку вагона. Англичанин хотел было продолжить разговор, но Константин сухо сказал:
      - Извините, Чарли, пойду спать. Гуд бай!
      XXIX
      Ну разве есть на свете русский человек, который после долгого отсутствия, подъезжая к Москве, не волновался бы?
      Нет таких русских. Кто бы он ни был, этот русский человек, к какому бы он классу, к какой бы он партии ни принадлежал, он всегда чувствует волнение, когда подъезжает к сердцу великой русской страны - белокаменной древней Москве.
      Именно такое чувство волнения и переживал Константин, когда ранним утром он подъезжал к Москве.
      Огромный город лежал в голубой дымке, распластавшись на многие десятки километров, притихший, молчаливый. Окна многоэтажных зданий ослепительно горели на восходящем солнце. Хотя Константину пришлось раньше бывать в Москве всего лишь дважды, но каждый его приезд сюда был связан со многими воспоминаниями, которые до сих пор еще жили в его сердце.
      К приходу поезда на вокзал встречать иностранных журналистов пришли представители недавно созданного в СССР акционерного общества по иностранному туризму "Интурист" - пресс-атташе немецкого, американского, английского и французского посольства. Присутствовавший также на встрече представитель отдела печати наркомата иностранных дел в коротком выступлении приветствовал гостей. Ему ответил доктор Шиллер. Потом все уселись в поданный к вокзалу автобус, который привез иностранных журналистов в гостиницу "Метрополь", где им отвели комфортабельные номера.
      К группе иностранных журналистов был прикреплен представитель "Интуриста", хорошо владеющий английским языком, молодой парень Вася Курагин, высокий пышноволосый шатен.
      Гид "Интуриста" объявил журналистам, что сегодня каждый из них будет предоставлен сам себе.
      - Отдыхайте, господа, с дороги, - сказал он. - Завтра в девять утра подойдет автобус к отелю, и мы поедем осматривать достопримечательности Москвы. До свиданья!.. Желаю вам хорошего отдыха!
      Позавтракав в ресторане гостиницы, Константин пошел в свой номер и позвонил профессору Мушкетову.
      - Алло! - отозвался в трубке молодой женский голос. - Слушаю.
      Константин вздрогнул. До чего же знаком этот голос!
      - Пардон, мадам, - сказал Константин, стараясь говорить с акцентом. Я американский журналист Антони Брейнард... Я имель хорошее поручение от парижского знакомого вашего, мужа, доктор Льенара передать мистеру Мушкетову книгу... Попросите вашего мужа говорить по телефону:
      - Моего супруга сейчас нет дома.
      "Чей же это голос - такой близкий и знакомый?" - прислушиваясь к голосу в трубке, мучительно раздумывал Константин.
      - Может быть, вы будете так любезны и дадите его служебный телефон?
      - Он сейчас не на службе, поехал на дачу...
      - Когда я с ним могу поговорить?
      - Сегодня вечером он будет дома. Может быть, вы дадите свой телефон, он вам позвонит.
      "Удобно ли будет, если я спрошу, как ее зовут?" - размышлял Константин.
      - Телефон я свой, конечно, могу дать, - сказал он нерешительно. - Но я не знал, смогу я быть вечером у себя... Пардон, мадам, как вас зовут?.. - вдруг, не вытерпев, спросил он.
      - Кого? - удивленно прозвенел голосок в трубке. - Меня или мужа?
      - Вас, мадам, как зовут? Имя мужа я знаю - Аристарх Федорович.
      - А зачем вам?
      - Ну, поскольку я с вами разговариваю, хотелось бы знать.
      - Меня зовут Надежды Васильевна, - просто сказала она.
      "Надя!" - чуть не завопил Константин, но вовремя сдержался. "Боже мой! - приложил он руку к сильно заколотившемуся сердцу. - Сестра!.. Милая!.." По морщинистым смуглым щекам его потекли слезы.
      - Надежда Васильевна, - сказал он дрожащим, растроганным голосом чисто по-русски, забывая, что надо выдерживать акцент. - Разрешите, я сейчас вам привезу посылочку из Парижа. Я боюсь, что вечером буду занят, а завтра уезжаю...
      - Как хотите, - нерешительно проговорила Надя. - Если это вас не затруднит. Да я сама могу приехать...
      - Нет!.. Нет!.. - воскликнул Константин. - Я сейчас привезу вам. Адрес ваш у меня есть... - И, боясь, что Надя станет возражать, он положил трубку.
      Одевшись и захватив книгу Шарля Льенара, он выбежал из гостиницы, нанял такси и поехал к сестре.
      XXX
      Совершенно случайно Надя задержалась дома. У нее разболелась голова, и она, приняв таблетку против головной боли, прилегла на кушетку, дожидаясь, когда утихнет боль, чтобы пойти в институт.
      И вот как раз в это время и зазвонил телефон. Сейчас должен явиться этот американец. Что делать? Надо, видимо, переодеться и принять его.
      Она тщательно оделась, попудрилась, подушилась и в раздумье присела у стола в столовой.
      - Как это все некстати! - сказала она с досадой. - Черт его несет! Главное, никого нет дома.
      Да, она в квартире была одна. Домработница Харитоновна только что ушла в магазин за продуктами к обеду, а Лидочка в школе. И надо же вот в этот именно момент прийти этому американцу. Сердце ее было неспокойно. Смутное предчувствие чего-то неприятного тревожило ее.
      - Ах, да ладно! - махнула она рукой. - Что он меня съест, что ли? Я его боюсь, словно маленькая девочка... - Она несколько развеселилась. Придет, поговорит и уйдет.
      И все же чувство тревоги ее не покидало. Она подчинилась необходимости и покорно стала ждать прихода американца.
      Раздался звонок. Молодая женщина вздрогнула и пошла открывать дверь. Когда она ее открыла, перед ней предстал элегантно одетый иностранец средних лет в дымчатых очках.
      - Можно войти? - сказал он, снимая шляпу и наклоняя седую голову.
      - Прошу, пожалуйста, - распахнула перед ним дверь Надя. - Проходите, раздевайтесь!
      Константин не спеша перешагнул порог, повесил пальто на вешалку, положил перчатки и шляпу на столик.
      Взяв сверток, обернулся к Наде.
      - Если не ошибаюсь, вы и есть мадам Мушкетова? - спросил он.
      - Да, - кивнула Надя. - Я жена Мушкетова.
      - Здравствуйте! - поклонился Константин. - Я сотрудник американской газеты Брейнард. Разрешите вам вручить подарок от доктора Шарля Льенара, парижского поклонника таланта вашего мужа.
      - Спасибо, - взяла книгу Надя. - Прошу вас, проходите в комнату.
      - Мерси!
      Они прошли в столовую и присели у стола.
      Чувство безотчетной тревоги в душе Нади нарастало. Она боялась этого иностранца. Был он какой-то странный, чем-то расстроенный. Все время вздыхает. И почему он так пристально смотрит на нее. А тут еще эти его страшные очки. От страха Надя уже готова была закричать.
      А Константин не замечал беспокойства своей сестры. Он молча смотрел на нее, и его душили слезы. "Милая сестричка... - мысленно говорил он ей. - Милая! Ведь это я... Я твой брат Костя... Костя, которого ты любила..."
      И этот пристальный взгляд его, молчание пугали бедную женщину.
      "Ну, что он на меня так смотрит? Что он молчит?"
      Преодолевая страх лишь для того, чтобы заговорить, стремясь нарушить тягостное молчание, Надя прерывисто заговорила: