(Смерть тещи).
 
       Жил был мужчина, ни молодой, ни старый. У него было нормальное паспортное имя, напряженная работа, достаточная для жизни зарплата, хорошая тачка, жена, кошка, теща. В общем, как у всех. Известен он был тем, что пописывал фантастические рассказики и публиковал их на сайте под псевдонимом «Брахман».
       Брахман очень не любил свою тещу. Было за что. После смерти своего мужа, «перепиленного» ей заживо, она переключилась на него. Если раньше самым плохим был тесть, то теперь он стал почти святым. Понятно, пинать мертвого нет резона, не получишь морального удовлетворения. А вот тут рядом есть человечек, виноватый лишь тем, что «хочется мне кушать». Но с Брахмана ей энергии не снять, не по зубам орешек, а вот повонять, позудеть, отравить жизнь, она пыталась с маниакальной настойчивостью. Брахман и звал ее «помойка». Имя же у этой «помойки» было Валентина, как у первой женщины-космонавта.
       Атмосфера в семье, стараниями тещи была еще та. Как в сумасшедшем доме, где раньше помещался морг. Брахман терпел, терпел, но в один прекрасный день решил, что ему надоело практиковаться в мазохизме. Если уж старуха начала его «грызть», то у него нет оснований, не дать ей сдачи. Он твердо решил от «помойки» избавиться.
       Сел «дедушка русской фантастики» у окна, задумался, пригорюнился, слушая шипение шин по мокрому асфальту и стук капели в подоконник.
       Во всех приличных странах, вопрос решался просто – жить отдельно. Но денег на размен, а тем более на покупку новой квартиры у Брахмана все равно не было. Остается одно – снимать. Мало того, что это стоит денег, придется жить «вполноги».
       Брахман еще помнил, как это бывает. Гнусное ощущение чужого, временного, постоянной необходимостью ограничивать себя в покупках книг, вещей, техники, оттого, что перспектива съехать в никуда, висит над временными жильцами съемных квартир. О собственной мебели можно забыть, пользоваться можно только обшарпанной, «казенной» плитой и протекающей сантехникой, стираться из-за отсутствия стиральной машины ручками. И это после многих лет жизни в месте, которое было настоящим домом, удобном, чистом, где все сделано своими руками, куда собрана вся необходимая для жизни техника.
       Не слишком ли жирно будет старухе? Получить при помощи мелких нападок, придирок и прочих подлых штучек из арсенала психического террора трехкомнатную квартиру у метро, в то время как они с женой будут париться на съемной «хате» где-нибудь в Бирюлево.
       Договориться с ней не получалось. Старуха только того и добивалась, чтобы все крутилось вокруг нее и по ее, всегда держа наготове, как дубину, накопленную за годы унижений злобу. Ее она щедро обрушивала на тех, кто оказывался рядом с ней, весь арсенал иезуитских средств, чтобы заставить других почувствовать себя ничтожными, мелкими, зависимыми и несчастными. Такой уж была эта женщина, несчастная сама и делающая несчастными людей вокруг.
       Продолжать терпеть – означало поставить крест на своей молодости, забыть нормальные человеческие желания, сосредоточась лишь на одном – выжить, дождаться конца времени бедствий.
       Оставалось одно средство – прописать тещу на Николо – Архангельском. Убить человека в Москве человеку со связями не представляет труда. Исполнителя можно найти даже за 500 рублей. Если киллер не попадется, то концы в воду… А заказчика никогда не найдут. При условии, что у того нет явной личной заинтересованности.
       – «А что решит уголовка, если тещу «посадят на пику» среди бела дня?» – подумал Брахман и горько вздохнул, вспомнив все «помойкины» скандалы и чрезмерно любопытных соседей. – «Затаскают… Посадят, даже если и не виноват». Половину субботнего дня провел он в размышлениях, разглядывая летучие картинки в глубинах своего сознания.
       Сюжеты «внутреннего кино» были самые разнообразные: тещу топили, расчленяли, переезжали автомобилем. Она, совершенно случайно, выпивала ударную дозу мышьяка, по ошибке проглатывала пачку снотворного, ей на голову падал кирпич. Но все это было не то.
       Как в анекдоте про грузина, который объяснил смерть соседа следующим образом: «Сижу на лестнице, чищу саблей картошку. Подходит Гиви, поскальзывается, падает на саблю. И так 77 раз…» Преступление должно выглядеть как заурядный несчастный случай. И лучше, если его, Брахмана, в тот момент рядом не будет. Не придумал ничего в тот день Брахман.
       Лег спать с тяжелым сердцем. И приснился ему сон, почти такой же реальный как жизнь. В воскресенье утром, «помойка», которая не могла сидеть без работы, принялась шумно наводить порядок, с силой тыкая шваброй в плинтуса, швыряя вещи, с грохотом двигая мебель, проклиная жизнь, дочку, своего зятя, всех, кроме самой себя виноватых в том, как ей несчастной плохо живется.
       Справедливости ради надо отметить, что чистота в доме была стерильная, просто теще захотелось поорать и подвигаться от нечего делать, захотелось показать домашним, кто здесь главный, «построить», заставить побегать, чтобы поднять свою значимость. Так сказать – «говна в ж*пе загорелись».
       Брахман был почему-то один. Не – то жена ушла к подружке, не-то в магазин. За стенкой старуха орет, «про лентяя и идиота», небо тучится, настроение мерзкое, роман в «гадюшнике» не пишется.
       Вышел Брахман покурить. Прошел мимо тещи, которая забралась на стремянку, протирая плафоны люстры. Увидев его, старуха разразилась новой серией ругательств обращенной неизвестно к кому, поскольку с ней в доме уже давно никто не разговаривал. Да и она формулировала свои претензии в виде «Вот они…». Да, «они» – во всем виноваты… Не лижут ей, распрекрасной задницу…
       И такая злость вдруг обуяла Брахмана, что он наподдал ногой по стремянке. Лестница закачалась, старуха инстинктивно ухватилась за люстру. И во время. Получив дополнительный импульс, стремянка упала. «Кабель-мачта отошла» – подумал Брахман.
       Теща со страху заверещала, пернула и описалась. «Продувка» – пронеслось у Брахмана в голове. Из разрывающихся под весом дебелого тела проводов люстры посыпались искры. «Зажигание» – произнес Брахман про себя. И добавил – «Подъем! Лети птичка!».
       Теща взмыла в небеса, подобно миражу пройдя сквозь потолок.
       Брахман проснулся. Некоторое время он лежал, пытаясь продлить этот чудный миг свободы, потом услышал громыхание чашек на кухне и воркотню старухи.
       Волшебное ощущение свободы отступило в глубину сознания, оставив после себя летучее, легкое послевкусие. Под впечатлением сна Брахман вытащил из кладовки лестницу и поставил ее на видном месте в коридоре. Брахман долго разглядывал и гладил ее матовые алюминиевые стойки в деталях представляя тот день, когда лестница станет кабель-мачтой домашнего космодрома, отпуская старую мымру в вечность.
       Сделав необходимые дела по хозяйству, он с женой ушел гулять, спасаясь от стихийного бедствия в виде разбушевавшейся "помойки", шататься по торговым центрам, кинотеатрам и просто по улицам, заполняя выходной событиями.
       Вечером, теща, с чувством выполненного долга ушла к соседке на чай с тортиком, потрепаться "за жизнь".
       Как всегда, после рюмки сорокаградусной, такой "чаек" обычно наливала соседка Клава, Валентина, бурно жестикулируя, стала рассказывать, какие сволочи живут в ее квартире. Как дочь с зятем только и ждут, чтобы напоить ее крысиным ядом или удавить во сне подушкой… Выговорившись, теща приняла на грудь еще одну порцию еще и замирала, подперев голову рукой и задрав белесые, бессмысленные глаза к потолку, как обычно на застольях упившиеся гости поют "Ой мороз, мороз". Так она сидела довольно долго. Все объяснялось очень просто. Валентина, как многие сумасшедшие, пьянела после первой рюмки, а после второй впадала в прострацию, которая продолжалась пока печенка не справлялась с ядом. Соседка тем временем допивала пузырек, ставила чай для отрезвления, резала принесенный тещей торт.
       То, как это у них происходит, Брахман знал отнюдь не только благодаря своей буйной фантазии. Его приятель, начальник службы безопасности одной из крутых московских контор снабдил его настоящими, профессиональными «жучками», который Брахман, пользуясь тем, что дверь Клавкиной квартиры можно открыть вилкой, в отсутствие хозяйки установил на кухне и в комнате.
       Брахман и жена возвращались к моменту, когда старуха, уже практически трезвая, наполненная злой щемящей жалостью с самой себе, дав Клаве денег взаймы, о необходимости вернуть которые, пьянчужка-соседка тут же забывала, сидела в своей комнате. Теща листала старые, затрепанные бульварные газетенки, бессмысленно пробегая глазами по той же строчке в стотысячный раз, видимо сама того не осознавая, несла жуткий бред, обвиняя дочь и зятя во всех смертных грехах.
       Брахман рано лег спать, думая о том, как же решить ситуацию в свою пользу. Он немало прочел различной психологической и эзотерической литературы, но ни одно направление, ни один автор не дали ему ответа. Везде получалось: терпите, уважайте, послушайтесь. Если психологи давили на мораль, то эзотерики призывали помочь, поскольку ситуация с другим проецируется как предупреждение для самого человека, что означает «помогая ближнему – помогаешь себе». Эзотерики, конечно, были более последовательны, поскольку психологическая наука не давала ответа на сакральный, жгучий вопрос: «Отчего это случилось именно со мной?». А без этого ответа любой человек чувствовал жертвой случайных, стихийных сил, слепого жребия.
       Брахман стоял у открытого по случаю хорошей погоды окна. Светило яркое солнце, легкий, теплый ветерок врывался в комнату, заставляя раскачиваться занавески, и приятно овевая лицо и голову Брахмана. Внизу, на улице машин практически не было, отчего брань «помойки» слышалась гораздо отчетливей. Брахман почувствовал нешуточную злость и выскочил из комнаты. Старуха, стоя на стремянке, протирала плафоны люстры.
       Увидев его, старуха разразилась новой серией ругательств, именуя его бугаем, конем, лосем, козлом и лентяем.
       Брахман уже целенаправленно пнул ногой лестницу, так что старуха едва успела ухватиться за ненадежную опору в виде люстры. Стремянка с грохотом упала. «Кабель-мачта отошла» – подумал Брахман.
       Теща висела, держась обеими руками за медленно изгибающийся под ее весом светильник. На застиранных старушечьих панталонах, открытых теперь для всеобщего обозрения, расплывалось мокрое пятно. По комнате поплыл запах утробных газов.
       «Продувка» – пронеслось у Брахмана в голове.
       Трубки люстры согнулись под весом тещиной туши. Раздался треск – это не выдержала подвеска светильника. Из проводов люстры посыпались искры. «Зажигание» – произнес Брахман про себя. И добавил – «Подъем! Лети птичка!».
       Теща взмыла в небеса, подобно миражу пройдя сквозь потолок, оставив влажное желтое пятно на побелке.
       Брахман проснулся. Было тихо, лишь редкие машины прочеркивали шуршанием резины ночной покой. Когда удивление улеглось, Брахман понял, что ему опять приснился тот же сон про тещу, на этот раз еще более яркий и реальный.
       Этот сон стал сниться каждую ночь, обретая с каждым разом все новые и новые краски. В пространстве сна Брахман получил некоторое подобие свободы. Он мог выбирать последовательность действий, предшествующих удару по стремянке. Мог выглянуть в окно, где рабочие на машине-вышке крепили новую рекламу на щит, мельком взглянуть в женский журнал, лежащий на стуле, сходить в туалет, покурить. Но все неизменно заканчивалось одним и тем же – пинком по алюминиевой раскладной лестнице.
       Брахман почти не сопротивлялся. Ему даже наоборот нравилось, он понимал, что раз за разом, повторение за повторением, как пазл складывается картинка тещиной смерти. Лишь где-то глубоко ворочался страх, что когда-нибудь с ним поступят также. Отдаленно и глухо вспоминались 10 заповедей. Но порции ненависти, подкидываемые старухой, глушили страхи. Главным было одолеть, взять верх. А все остальное неважно. Все остальное будет после. Да и будет ли…
       Осваиваясь в новой реальности, Брахман стал сознательно концентрироваться на ощущениях тела, дыхании, запахах, которые по-прежнему оставались условными, едва намеченными. Именно по этим признакам он стал отличать дневную, телесную реальность от реальности сна.
       Неторопливой чередой шли дни. Брахман, занятый внутренним кино не слишком замечал их течение. Весна сменилась осенью, зарядили дожди, с деревьев полетела листва. Наступило хмурое, скучное, печальное, мокрое и холодное время, когда осень уже кончилась, а зима еще никак не могла начаться. В один из вечеров, после такого вот сумеречного дня, Брахман лежал в постели и делал вид, что спит, накрывшись одеялом с головой. Делал он это для того, чтобы не слышать исходящего от ящика свиста, который смотрела жена, надев наушники.
       Брахману вдруг вспомнилось давно прочитанное им утверждение, что судьба, прежде чем свалить проблему на человека, предлагает посмотреть, как это выглядит со стороны в исполнении другого. Применительно к ситуации это означало, что Брахман прямиком идет к тому, чтобы стать таким же старым, свихнувшимся психотеррористом.
       Брахману, вдруг пришла в голову простая и естественная, что он даже подивился, как не додумался до этого раньше. Если он осознал, что это настолько плохо, что готов даже на убийство, то вряд -ли будет таким сам. Да и не убийство это вовсе, если каждый день теща просит об этом сама.
       Утром Брахман проснулся оттого, что за окном какие-то люди шумели и стучали. Он выглянул на улицу и увидел, как рабочие закрепляют на щите знакомый по десяткам повторений в реальности сна плакат с сексапильной дивой. Погода была на удивление ясной, солнечной, как во сне. Брахман подумал, что спит, но ощущения его не обманывали – все было на самом деле. На стуле лежал раскрытый на рекламе губной помады женский журнал, который он успел рассмотреть от корки до корки за много месяцев повторений его сна.
       Проснулась жена – теперь это точно был не сон, а очередное воскресенье, день торжества «помойки». Они быстро, стараясь не шуметь, попили чаю, умылись и ушли по очередному нужному и важному делу, спасаясь от сумасшедшей, злобой старухи. Брахману было пусто и одиноко. Он с беспокойством думал, что случится, если его замечательный сон, сон- мечта, ролик внутреннего кино, ответ на вывернутую реальность, оставит его навсегда.
       Когда они вернулись, у дома стояла «скорая», бегали «эмчеэсники», нервно курил на площадке участковый.
       Дверь квартиры была открыта нараспашку, спасатели вытаскивали на носилках какой-то тюк. В бесформенной массе, прикрытой материей, Брахман не сразу узнал тещу. «Помойка» тряслась на брезенте, как куль с дерьмом, уплывая в историю. Тихо плакала жена, – какая – никакая, но мать. Командир спасателей выписал счет за вскрытие дверей… Доктор сказал, что надежды нет… Тяжелое сотрясение, перелом позвоночника… Паралич сердца и дыхания – вопрос нескольких дней…
       Еще предстояли похороны, еще что-то уныло бубнил милиционер про несчастный случай, падение с лестницы и бдительную соседку, которая услышала шум и тихий стон тещи. Брахману было легко и радостно. Начиналась совсем другая жизнь.
       Конец.
 
       ТЁЩИН ОСТРОВ
 
       У вас не бывает такого, что все вдруг в окружающем мире необратимо меняется в один момент? Меняется воздух вокруг, Солнце делается более ярким или тусклым. Если перемена застает в темное время суток, привычные созвездия растворяются без следа в бархате ночи, а целые грозди небесных светил вылезают им на смену там, где только что была угольная чернота неба. Детальный обзор окрестностей довершает картину катастрофических, немыслимых изменений. Где плескалось море, могут возникнуть пропасти, а на месте небоскребов большого города расстилаются пески великих пустынь или взлетают на многокилометровую высоту горные цепи и пики, превосходящие самые высокие вершины земных гор. Впервые это случилось со мной в возрасте 11 лет, и с тех пор дар или проклятие, все зависит от точки зрения, способности к спонтанному изменению реальности, не оставлял меня, превращая жизнь в кошмар.
       Один раз я так лишился девушки, лучшей, единственной, в миг, когда мне осталось буквально совсем чуть-чуть, чтобы добиться ее, оказавшись в обществе гориллоподобного монстра со смердящей крокодильей пастью… Но это отдельная история, тем более, что все осталось в далеком прошлом.
       Нет, я умею делать скачки в Реальности и сейчас. Просто научился контролировать эту способность, себе на благо. Теперь это для меня бесплатный иллюзион, развлечение после работы и палочка-выручалочка. Был – не был, стрелял – не стрелял, видели – не видели.
       Смена планов и вот я уже совершенно в другом месте, в окружении десятков свидетелей, того, что в такое – то время, такой-то находился за сотню километров от места преступления. Ну, в общем, вы поняли. Моя профессия в обществе порицается, хотя некоторые молодые люди просто мечтают ощутить в руках дрожащий от сил отдачи автомат с глушителем, или посадить на перекрестье оптического прицела снайперской винтовки силуэт врага, выбирая свободный ход спускового крючка оружия перед выстрелом.
       Речь не о том, как я зарабатываю себе на жизнь… Путешествия из Реальности в Реальность бывают порой очень занятными.
       Однажды я оказался в месте, которое очень похоже на Землю. В первый момент я даже подумал, что никуда не переместился. По голубому небу также плыли веселые перистые облачка, а солнце ласково припекало, лаская миллионами своих лучиков-рук листву деревьев, ковры изумрудно – зеленой, в пояс травы и яркие пятна незнакомых луговых цветов. Я скинул с плеча сумку и уселся под деревом на пригорке, до боли похожем на березу. Оперся спиной об его теплый ствол, запрокинул голову, и остался в неподвижности, разглядывая его оранжевые, похожие на ягоды малины, плоды на ветках. За деревьями виднелась серо-голубая водная гладь, исчерканная гребнями волн, с нахлобученными белыми барашками пены.
       Путешествия отнимают очень много сил. Мне нужно было отдохнуть. Глаза уже слипались, сонная дрема волнами накатывала на усталое тело, как вдруг я услышал звуки губной гармошки, а следом щелканье кнута и звуки ударов по чему-то мягкому, сопровождаемые сдавленными стонами. Рука мгновенно нашла в подмышечной кобуре "Валькирию", импульсный плазмомет, вынесенный мной из одного интересного, крайне продвинутого технически, но совершенно бардачного отделения Реальности.
       Как оказалось не зря. По тропинке поднимались трое. На самом деле их было четверо, четвертым был серый мохнатый ослик, печально кивающий головой при каждом шаге, на котором восседал здоровенный парень в маскировочном комбинезоне, с закатанными до локтей рукавами. На его шее болталось какое-то оружие, похожее на немного уменьшенный американский М-60. Детина периодически подносил инструмент к губам, извлекая звуки, отдаленно похожие на те, которые в плохих фильмах про войну сопровождают марш немецко-фашистских оккупантов по деревне в поисках сала, яиц, кур и девок. Потом, он брался за плеть, и со всей дури лупил бредущую на веревке впереди ослика старую, растрепанную и босую женщину, обряженную в изодранную, окровавленную мешковину.
       Шествие замыкал человек одетый в серую, явно форменную одежду. Ему было жарко, он шел, вздыхая и вытирая пот со лба, несвежим платком.
       Мой глаз стразу отметил, что он тоже вооружен чем-то напоминающим пистолет, причем оружие в кобуре болтается уже не на поясе, а как бы сказать поделикатнее, – немного ниже, совсем как у нерадивого московского милиционера.
       – Здорово, приятель! – крикнул детина, отвлекаясь от лупцевания старухи.
       – Здравствуйте, – сдержано ответил я, отпуская свое оружие и вынимая руку из куртки.
       – Мы тут пристанем, – скорее утверждая, чем, спрашивая, сказал всадник. – Карл совсем заморился на этой жаре. Да и карге, чтоб не сдохла раньше времени тоже нужно кости бросить.
       – Пожалуйста, – сказал я. – Места на всех хватит.
       Участники странного шествия заняли места в тени. Детина привязал женщину к "березе", попутно отвесив ей пару добрых пенделей и ткнув кулаком поддых, отчего старуха со стоном опустилась на землю, и осталась лежать, бессмысленно таращась в небо и пытаясь вдохнуть.
       Потом он надел ослику на морду торбу с какими-то семенами, и сказал, погладив животное: – Кушай, Карлуша, кушай, хороший мой.
       Мужчины двинулись в мою сторону. "Милиционер" выбрал место попрохладнее, и уселся. Я поднялся навстречу, улыбаясь и всем своим видом показывая, что я не имею ничего против них.
       Мои странствия научили меня не вмешиваться прежде, чем я пойму, в чем тут дело.
       – Гюнтер Штоль, – сказал детина, протягивая руку, – бывший сержант Кераспольского отдельного десантно-штурмового батальона. В отставке.
       – Алекс Браунинг, путешественник и исследователь, – назвал я первые пришедшие на ум имя, фамилию и род занятий, затем пожал руку Гюнтера.
       – Фридрих, иди сюда, позвал детина человека в форме.
       Тот, кряхтя, поднялся, подошел, вытирая пот со лба: – Фридрих Мюллер, – представился он.
       Род занятий герр Мюллер называть не стал, очевидно, полагая, что я догадаюсь об этом по форме и его присутствию здесь.
       – Алекс Браунинг, путешественник и исследователь – повторил я для него.
       – Хороший денек, – сказал Гюнтер. – А на прошлой неделе, дождь лил как из ведра. Ехал я домой и думал, что все это придется под дождиком делать.
       – Это ее слезы были, – мрачно сказал Мюллер, кивнув головой в сторону валяющейся пластом старухи.
       – Да нет, она думала, что я сдох от лихорадки в Такеме год назад, – усмехнувшись, сказал сержант.
       – А чего это вы? – осторожно поинтересовался я, показав глазами на избитую женщину, которая ожила настолько, что делала неуклюжие попытки сесть.
       – Теща, – равнодушно сказал страж порядка.
       – Теща?! – по моему лицу пробежала целая гамма чувств, закончившись улыбкой из-за осознания всей нелепости такой вот ситуации в моем мире.- Как я мечтал свою прогулять таким вот образом…
       – Ну и чего? – с живейшим интересом спросил Гюнтер.
       Я не знал, что ответить, не знал обычаев этого весьма странного мира, поэтому решил сказать правду, а там будь что будет.
       – Она меня не дождалась. В бане сгорела. Неосторожное обращение с огнем.
       – Вот сука, – покивал головой Штоль.
       – Я представляю, как ты был разочарован.
       – Да…
       – Я тебя понимаю, комрад. Подождите, сейчас вернусь.
       Детина подошел к теще, пнул по ребрам, пресекая попытки встать, потом расстегнул штаны и помочился ей на голову, очевидно для того, чтобы привести в чувство. Затем, отставной сержант подошел к ослику, помыл руки водой из фляги, вытер руки одноразовой салфеткой, погладил животное, говоря что-то ласковое, вытащил из баула упаковку пива и беззаботно-радостно насвистывая, вернулся, неся бутылки с янтарным напитком.
       – "Будвайзер", комрады. Пейте за мое возвращение, пейте за мою удачу, пейте за то, чтобы все получилось.
       – Прозит, – сказал Фридрих, поднимая бутылку.
       – Прозит, – произнес я. Мы чокнулись бутылями и выпили.
       Очень скоро Гюнтер напился и стал невнятно рассказывать о войне, поминутно вставляя "доннер-веттер", "хурен" и "ферфлюхтен швайн", махая руками и имитируя звук взрывов.
       – Я говорю ему, не высовывайся, доннер-веттер, а он говорит "нет, я хочу посмотреть, откуда пулеметчик садит". Вот и досмотрелся второй номер. Каска в одну сторону, голова в другую. А потом налетели зуловские глайдеры, и тут уж всем нам жарко пришлось. Дружка моего убили. Его буквально пополам разорвало зарядом. Он еще жил несколько секунд, успел только сказать: – "мама", а потом – "хурен".
       – Вот именно, что это слово, – в сердцах произнес Мюллер. – Растят пацанов, а потом, как стукнет 18, – дадут пару белья, скажут – "Вот Бог, а вот порог". И шагай, горемычный, куда хочешь. На квалифицированную работу не берут, обучение стоит бешеных денег. Квартира – когда она будет. Гражданство – и то надо заработать… – А природа своего требует… Но с нашими фрейлен… А уж попал, то держись. Свои фатер муттер жмоты, скопидомы последние, а уж чужие точно не пожалеют. Помыкается парень, помыкается, – и одна дорога, в Легион.
       – Верно говоришь, Фридрих, – произнес Гюнтер. – Три года, три года в пустыне. Днем жара, ночью холод до костей, лихорадка, скорпионы размером с крысу. Стреляешь в этих несчастных зулов, а перед глазами фрау Велта с ее презрительно поджатыми губами. Комрады, что-то я сс*ть захотел. Составите мне компанию?
       – Вообще-то не положено, но для друга чего не сделаешь? – хмыкнул Мюллер.
       – Пошли, отольём, а то карга пить, наверное, хочет.
       Мы направились к сжавшейся в ожидании очередной экзекуции старухе и от души, с удовольствием, в три струи, не жалея, полили тещу Гюнтера желтой, соленой влагой, стараясь, чтобы как можно более «золотого дождя» пришлось на рот, глаза и ноздри.
       – Чтобы вас так дети ваши мучили, проклятые изверги, – выкрикнула старуха. Голос был на удивление молодым и звонким.
       Гюнтер наподдал ей по ребрам, плюнул и смачно выругался:
       – Все ведь удовольствие испортит, с*ка.
       Мы вернулись на место.
       – Нет, будь моя воля, я бы ее мучил бы, пока она сама не сдохнет, задумчиво произнес Гюнтер.
       – А вот тут мимо, – ответил ему Фридрих. Только до утра она в твоей власти. И то, без всяких там кольев в зад, анального секса и прочих извращений.
       – А потом? – поинтересовался я.
       – Духу не хватит пришить, – лицензия изымается и все, пусть живет, – ответил Мюллер. – Я свою вообще не мучил. Встретил на улице, отвел в сторонку… И шлепнул. Ребята приехали, поверили разрешение, карточку порвали. Штраф еще помню, выписали. За стрельбу в городе. Поговорили, посмеялись, пива выпили. И все равно погано было на душе. Месяца 2 жена не разговаривала, сам места себе не находил. Сынишка спрашивал, куда бабушка делась.
       – У тебя сын? – спросил Гюнтер. – Да, – ответил Фридрих кивая. – Счастливый, – в раздумье сказал бывший сержант. – А у меня дочь. Если в монашки не пойдет, то может и мне так придется…
       – Да, – без улыбки сказал Мюллер, – лучший подарок, который может сделать дочь родителям, – остаться незамужней.
       – Ну ведь неправильно это все, – вздохнул Гюнтер. – растишь ребенка, растишь… Потом приходит молодец и тащит тебя на Тещин остров. Не меня, так мою Марту.
       – Неправильно это… – совсем мрачно сказал Штоль. – Замочил бы этого субчика, заел бы, запилил, чтоб и думать, не смел об этом.
       – Вот и она, наверное, так думала, – вставил я.
       – А куда денешься. Люди мы бедные, откупиться от молодых нечем будет.
       – Да ладно, – не поверил я.
       – Правда, – мрачно сказал Гюнтер. – Вот все мое добро. Он извлек из кармана золотые часы-луковицу. – На обзаведение хозяйством хватит, – сказал он. – А дальше – вертись как хочешь. И то ведь с мертвого зульского офицера снял. Так бы и этого не было.
       – А хочешь, я тебе «машинку» подарю? Не простую, с секретом. Я извлек из кобуры «Валькирию».
       – Ох, ты, – удивился Гюнтер. – Что это?
       – Импульсный плазмоизлучатель. Броню линкора с 400 метров прожигает. Держи. К подарку я добавил стрельбовый кроссполяризатор и пару батарей.
       – Как это работает? – поинтересовался бывший сержант, осторожно беря пистолет.
       – Одень очки, сними вот здесь с предохранителя, нажми на гашетку. Будешь стрелять – скажи, мы глаза закроем. И поставь на минимум.
       – Хорошо… Эй, ты, курица, – заорал Гюнтер – глаза закрой. А то уже сейчас в темноте окажешься. Комрады, я стреляю, – сказал он уже совсем другим тоном.
       Выстрел «Валькирии» ужасен. Нагретая до 100 000 градусов плазма с громом вырывается из камеры конвертера на тысячу метров, сжигая все на своем пути. Бывший сержант был хоть и сильно пьян, но направил оружие в небо, поэтому лес на острове не загорелся.
       – Доннер-веттер, – в восторге проорал Гюнтер. – А патронов к нему много?
       – Сколько хочешь! Это не магазин, это батарея, – ответил я. Берет энергию из вакуума.
       – Я бы этих зулов бы, будь у меня такая штука, пачками бы поджаривал!
       – Да кто тебе дал бы?! – ворчливо возразил Фридрих. – Отняли бы. Ну, заплатили бы компенсацию, на пиво. Чего тебе эти зулы, чего тебе эта такемская нефть?
       – А вы забудьте, про саму пушку, – озвучил я, что вдруг пришло мне в голову. – Да и вряд ли ваши инженеры поймут, как она работает. А вот батарея… Если нужно, она целый город будет энергией снабжать. Наймете пару инженеров, с головой, но без штанов, научитесь делать эти игрушки. Продавать будете. Машины будут на электрическом ходу, самолеты без керосина, электростанции без топок и вонючего дыма. Как насчет акционерного общества «Штоль, Мюллер и Ко»?
       – Алекс, да ты голова! – детина в восторге хлопнул меня пятерней по спине, так, что я едва не поперхнулся. – В Такеме с зулами воевать перестанем. Кому нужна будет эта черная вонючая параша, которую там из земли качают?! Держи, – сказал он, протягивая мне часы.
       Я взял, прикидывая, что за только за корпус этого механизма мне продадут ящик «Валькирий» на совершенно законных основаниях.
       – Спасибо, комрад, – сказал я, чувствуя себя немножечко богом. – У меня еще что-то есть… Я извлек из кофра бутыль коньяка, разлил по стопкам.
       – «Армано», – с восторгом сказал Мюллер. – Всю жизнь мечтал попробовать.
       За разговором и обсуждением перспектив технического прогресса и связанного с этим личного Фридриха и Гюнтера обогащения мы уговорили всю бутылку. Смеркалось… Мюллер разжег костер.
       – А этой то, наверное, холодно, – сказал Фридрих.
       – Вот я ее сейчас согрею, – совсем пьяно сказал Гюнтер. Он, качаясь, направился к старухе, прихватив пулемет. Разрезал веревки на руках и ногах, отошел и крикнул: – «Беги».
       – Не буду, – прошипела теща. – Все равно убьешь, паскуденыш.
       – А вдруг нет? – спросил Гюнтер и пальнул в землю перед ней. – Беги, а то передумаю.
       – Ты, сучонок думаешь, что я тебя боюсь? Ты, мразь, подонок, примак! У тебя духу не хватит! И с тобой также будет!
       Такие вещи нельзя говорить под горячую руку.
       Грохнул выстрел. Во лбу старухи появилось маленькое круглое отверстие. Фрау Велта медленно осела на землю, а Штоль, ругаясь и хохоча, как безумный, выпалил в нее всю ленту, кромсая пулями уже мертвое тело.
       Он вернулся к костру, бросил ненужный пулемет и заплакал, вспоминая друзей, которых он потерял на войне, атаки и штурмовки, которые ему пришлось пережить ради этого дня…
       Я аккуратно написал записку со словами благодарности и незаметно дунул ее в карман начавшего дремать Гюнтера. Потом отошел за дерево и перенесся обратно, в душное московское лето 2006 года, думая о том, что никогда не рассматривал силовой генератор «Валькирии», как альтернативу контролируемому жадными олигархами энергетическому комплексу страны…
       Конец.
       содержание
 
       ВАМПИР
 

 
       Андрей Викторович Перфильев жил в одной квартире со своей тещей. Жизнью это назвать можно было лишь с большой натяжкой. Причем, по большей части "натягивали" самого Андрея. Доставалось и его жене Вере, дочери ответственной квартиросъемщицы Зинаиды Терентьевны Трубниковой.
       Эта самая Зинаида Терентьевна, оправдывала свое звучащее как пила в бревне имя на 150%. Каждый Божий день старая тетка распиливала молодых, которые по ее мнению были ленивы и эгоистичны, непочтительны и меркантильны. Особенно сильной горячая обработка становилась в выходные, когда, не умея развлекать себя по другому, спасаясь, от скуки, теща принималась за домашние дела – вазюкала грязной тряпкой по вымытому дочерью накануне до зеркального блеска полу, кряхтя и выкрикивая на каждый взмах: "Крысы помойные! Грязнули! Твари! Лентяи! Спите и видите, как он меня избавиться! ".
       Потом приходил черед стирки. Стирала Зинаида руками, несмотря на наличие стиральной машины в доме, очевидно не доверяя свое бесценное шмотье механизму. Хлюпая своим бельем в мыльной, серо – буро – малиновой воде, она продолжала честить почем зря "сраную молодежь". "Выродки! Суки! Твари! Агаисты!" – восклицала она под грохот тазов и хлюпанье воды. Потом, кряхтя, добавляла: – "Чтоб вы подохли! Я вас всех переживу и в крематорий отправлю!".
       Под "агаистами" она подразумевала «эгоистов» – что поделаешь, культурный уровень тетки был на уровне плинтуса.
       Понятно, что все это был театр одного актера, бессмысленный и беспощадный к себе и другим. Если старухе приходилось делать те же вещи в будний день, то все происходило молча, ввиду отсутствия зрителей.
       У Андрея после таких представлений тряслись руки, а у Веры под глазами появлялись тени.
       Потом, наломавшись и наоравшись, старуха чинно садилась перекусить, с вожделением, чавкая и отрыгивая, глотала бутерброды с бужениной и красной икрой. Для полноты картины надо добавить, что габариты тещи по горизонтали, грозили сравняться с габаритами по вертикали. Тенденция усугублялась, тем, что дуршлагоштамповочное производство, на котором работала тетка, периодически простаивало, и Зинаида Терентьевна частенько сидела дома, со скуки смотря сериалы, трещала по телефону и пожирала кусками любимую буженину, а еще ведрами грызла семечки, разбрасывая шелуху по полу.
       Андрей старался, как можно дольше задерживаться на работе. Глядя на него, Вера также стала устраивать вечерние походы по магазинам с целью ни в коем случае не прийти домой раньше мужа. Тот, кто появлялся в квартире первым, огребал Зинаидиных криков по полной программе. Обычно это был Андрей. Для него тещей злость копилась целый день, и обрушивалась зятю на голову подобно ушату фекалий, заставляя его «обтекать» до поздней ночи.
       Разумеется, такое положение дел Андрею не нравилось. Он пробовал убеждать тещу, ругался с ней, даже пару раз побил, благо Вера, которой мамочка давно стала поперек горла из-за своих концертов, была на его стороне. Но все было без толку. Старуха охотно подхватывала тему и долго, нудно, иногда по пол – ночи разорялась: «Поучи меня, сейчас вылетишь». А бить старушку было стремно, да и опасно по причине возможного конфликта с органами правопорядка, защищающих вот таких старых пиявок.
       Хороший бланш на Зинаидиной морде мог стоить судебного разбирательства. Кроме того, теща явно страдала мазохизмом и получала удовольствие оттого, что на нее, наконец, обратили внимание.
       Андрей даже обратился к психологу, но тот сказал, что это проблема большинства людей, и единственное, что он может посоветовать – это привести тещу на консультацию. А главное – просто терпеть, понимая, что человек старый, нервы расшатаны.
 

 
       Андрей ушел от специалиста с ощущением полной безысходности. Он доехал на троллейбусе до Ленинского проспекта, свернул на набережную и долго брел у самой воды, разглядывая плывущий по Москве – реке сор, мутную непрозрачную воду, голые ветви деревьев и низкие, тяжелые облака. Кое-где Андрею попадались рыбаки с удочками, пытающиеся выловить из грязной воды мелкую, мутантную рыбешку.
       Перфильев выбрал местечко почище, разложил газетку, сел. Вытащил из дипломата пиво, выдернул, как чеку гранаты хвостик банки. Приложился к прохладному, горьковатому напитку, ища забвения. Андрей одолел половину жестянки, поставил емкость у ног, вынул из кармана пачку «Мальборо», выбил сигарету, прикурил и с удовольствием стал глотать горький дым.
       Раздался смех. Он выбросил Андрея обратно из мира сосредоточенности на мыслях ни о чем, мира в котором просто таяли клубы дыма, текла река и начинался холодный, весенний дождик. Смеялась молодая, красивая, нетрезвая девушка, пытаясь оторвать свои длинные ноги от асфальта и повиснуть, опираясь на руки своих спутников. Спутники, хорошо одетые, представительные мужчины, чуть постарше Андрея, не слишком горя желанием заниматься силовой поддержкой, всячески мешали девушке, отчего визг, пыхтение и хохот стоял на всю набережную. Девушка вдруг взглянула на Андрея, перестала донимать своих кавалеров и произнесла:
       – Господа, по курсу памятник мировой скорби.
       Андрей представил, как это должно быть смешно выглядит со стороны: молодой мужчина в кожаном пальто, при «дипломате», грустно сосущий пиво на улице как последний бомж.
       – Эовин, не приставай, – шутливо одернул ее спутник, тот, что постарше.
       – Нет, ну правда, интересно же, – возразила девушка, и спросила у Андрея делано-томным голосом: – Молодой человек, отчего вы так печальны?
       Девушка картинно выставила свою высоко открытую мини-юбкой стройную ножку в обтягивающем мягком сапожке. Перфильев только вздохнул, насупился и отвернулся.
       – Молодому человеку не до тебя, – сказал другой ее спутник, окинув Перфильева твердым и цепким взглядом.
       – Да нет, пожалуйста, упражняйтесь, – ответил Андрей, тяжело поднимаясь. – Не буду мешать.
       – Ну вот, – вздохнула девушка. – Взяли и выгнали человека.
       – Выгнала, – поправил ее более молодой мужчина. И, обращаясь к Андрею, сказал: – Сидите, пожалуйста, мы мешать вам не больше не будем.
       Он продолжил: – Знаете, у нас тут поминки… Дружок у меня умер… Алик Бухин, большой любитель нетрезвого образа жизни. А выпейте с нами за помин его души.
       Эовин вдруг фыркнула от сдерживаемого смеха:
       – Ростовцев, вы такие друзья были…Как хрен и уксус…
       – И ничего смешного, – строго оборвал ее мужчина, который, как оказалось, носил фамилию Ростовцев. – Когда умирают те, кто долгое время занимал какое-то место в жизни, остается пустота, которая не скоро затягивается. Я сегодня в печали. Выпьем.
       – Атас, – сказала Эовин. – Соглашайтесь, иначе он вас заколдует.
       Ростовцев достал из кармана плоскую металлическую фляжку с надписью «Гвардия». Второй мужчина выудил несколько металлических стопок из дорогого охотничьего набора. Ростовцев разлил пойло по емкостям.
       – Пожалуйста, выпейте с нами, – предложила девушка, протягивая стопку. – Настоящая «Метакса».
       – Спасибо, – сказал Перфильев, поколебался, но стопку взял.
       Они, не чокаясь, выпили.
       – Да будет земля тебе пухом, – подытожил Ростовцев.
       – Мы всегда будет вспоминать тебя тихим, недобрым словом, – в тон ему добавила Эовин.
       – Анечка, девочка, сдается мне, тебя мало в детстве пороли, – сказал Ростовцев.
       – Алексей, ты хочешь заняться моим воспитанием? – игриво спросила девушка.
       – Да надо бы.
       – Ростовцев, ты мужчина моей мечты. Для тебя все, что хочешь, – сказала Эовин, подставляя губы для поцелуя Алексею.
       Тот без церемоний, изображая безумную страсть, поцеловал девушку, наклонив ее, будто танцевал с ней танго.
       – Вот ведь справился, – наиграно – сердито произнесла Эовин, пряча свои довольные и хитрые глаза.
       – Молодой человек, вы посмотрите, какие поганцы, – с усмешкой прокомментировал второй мужчина. – А меня значит побоку…
       – Ну что ты, Рамон, – возразила девушка. – Хочешь я и тебя поцелую?
       – Целуй, – засмеялся второй мужчина.
       Эовин чмокнула его в щеку.
       – Ну вот, – шутливо огорчился тот. – Прошла любовь, завяли помидоры. – Кстати, меняя тему, продолжил он. – Меня зовут Николай, мой коллега Алексей, а вот эта неверная женщина – Анна.
       При этом Анна – Эовин сделала шутовской книксен.
       – А я Андрей Перфильев, – зачем-то добавил и фамилию Андрей.
       Эовин с выражением ужаса на лице покачала головой, произнеся в полголоса: «Ну все. Умрите, мухи».
       – И какая же злая судьбина привела вас сюда, в этот промозглый, серый день, Андрей? – поинтересовался Николай.
       – Теща, – не стал запираться Перфильев.
       Мужчины переглянулись. Николай кивнул головой.
       – Достала? – спросил Ростовцев.
       – Угу, – бросил Андрей. – До жути. Своего дерьма на работе хватает, а придешь домой, эта крыса пилит.
       – А где вы работаете? – подключился Николай.
       – Начальник производства в одной полиграфической конторе, – ответил Андрей.
       – А крыса? – поинтересовался Ростовцев.
       – На каком-то подвально – дыроклепальном заводе. Оператор гидравлического пресса.
       – Рамон, – сказала Эовин. – Ты ведь говорил, что все…
       – А что не так?
       – У нас только все наладилось. Я Алешку из семьи еще не увела. И тебя соблазнить не успела. Дай нам пожить спокойно, – тон был шутливым, но за ним скрывалось настоящее беспокойство.
       – Ребята, чего это вы? – вдруг испугался Андрей. – Я пойду, пожалуй, мне пора.
       – А теща с тобой живет или отдельно? – спросил Ростовцев.
       – Со мной. Вернее я с ней.
       – Жалко. А то у меня есть машинка для таких вот теток. Включил, и жертва только успевает темпалгин пачками заглатывать. Полтора штукаря баксов.
       – А чего, и в правду действует?- удивился Андрей. – Даже на тех, кто не верит?
       Он успокоился. Для него все стало на свои места. Ребята, по всей видимости, неплохо зарабатывали, а еще приторговывали какими-то эзотерическими изделиями. Сейчас они валяли дурака, по случаю подпития и хорошего настроения, перевирая что было и вспоминая чего не было, а заодно называя друг друга какими-то подпольными кличками.
       – О, еще как, – усмехнулся Ростовцев. – Спроси Эовин, если не веришь.
       – Непременно, – Андрей грустно усмехнулся. – С вами весело, но мне действительно пора. Дома жена ждет. И теща, мать ее… арестовали.
       – Ростовцев, – произнесла Эовин. – Не будь свиньей, помоги человеку хоть раз в жизни бесплатно.
       – Ну, как скажете, девушка. Сколько там вы уже мне должны?
       – Вы, товарищ полковник все обещаете и обещаете, – в тон ему ответила девушка.
       – Придет еще время, – подытожил Ростовцев, и обращаясь к Андрею сказал: – Давайте я буду спрашивать, а вы мне отвечайте, "да" или "нет"…
       – Хорошо, – согласился Перфильев.
       – Квартира тещина?
       – Да.
       – Приватизирована?
       – Нет.
       – Жена прописана?
       – Да.
       – С женой нормальные отношения?
       – Да.
       – В конфликте она, на чьей стороне?
       – На нашей, – ответил Андрей. Перед его глазами вплыла картинка, как он в сердцах пнул старуху в дряблую, бесформенную задницу, так, что теща растянулась по полу, а Вера, забыв про нейтралитет, висла на матери, не давая ей пустить в ход сковородку.
       – А еще культурный человек, – вдруг сказал Ростовцев с усмешкой, продолжая разглядывать что-то доступное лишь ему. – В милицию не заявила?
       – Нет, – ошарашено сказал Андрей, чувствуя, как ему делается страшно.
       – Вы думаете о ней на работе?
       – Да, – Андрей вздохнул. – Работа суматошная… А как отпустит, сразу вспоминаешь, что вечером домой, а там эта колода.
       – Вы ощущаете необычные реакции тела после стычек с ней?
       – Да, просто колотит, – Андрей вздохнул.
       – Ладно, мне все ясно, – произнес Ростовцев, кивая головой. – Отойдем, Андрей в сторонку.
       Алексей отвел его на несколько символических шагов в сторону. Долго смотрел поверх головы Перфильева, потом повернулся и стал разглядывать голый, безотрадный противоположный берег.
       – Ну и? – поинтересовался Андрей.
       – Ситуация мне ясна. Вампиризм обыкновенный. Тесть давно умер? Или его не было?
       – А как? – ошеломленно сказал Перфильев, потом справился с собой и ответил: – Попал под машину, много лет назад, когда теща была молодой, а моя будущая жена – ребенком.
       Пришел черед удивляться Ростовцеву, но он владел собой лучше собеседника. Он моментально перестроился и предположил:
       – Вероятно, теща стала качать права года через два после свадьбы.
       – Да, вы правы, когда она окончательно удостоверилась, что мы с женой не собираемся заводить детей.
       – Ну конечно, это личное дело. Но с точки зрения махровой совдеповки такое – смертный грех. А еще дочь стала отдаляться, перестала поддерживать тещины семейные праздники: Великий Субботний День Закупок На Рынке и Большой Воскресный Шмон.
       – Да, – ответил Андрей с усмешкой. – Именно так. По этой причине мы стали питаться раздельно. И еще посмела купить стиральную машину, которая, по мнению тещи, белье портит.
       – Нарушитель вы, Андрей, – прокомментировал Ростовцев. – Живете на чужой территории, налогов не платите. "Послушаться" не желаете. Небось, думаете, что если у вас там 20-30 гавриков, как она, по цеху вприпрыжку бегают по вашей команде, то теще, великой и ужасной, зад уже лизать не надо?
       – А что, вы считаете, что это просто необходимо? – взвился Андрей.
       – Нет, конечно. Знаете, вампиру что лижи, что не лижи, все равно будет грызть… Сущность его такая.
       – Не верю я в эти ваши мистические штучки про вампиризм, биоэнергетику, магию. Это все развлечение для экзальтированных дамочек.
       – Можете не верить, однако не отказывайтесь, – вдруг поможет.
       – Только и осталось, – обреченно вздохнул Андрей.
       – Вампир психический – это особое существо. Он питается энергией других людей, потому, что своя у него в большом дефиците. По большому счету это существо слабое и ущербное. В вампиры часто попадают такие вот тетки, как эта ваша домашняя зуда. Как там ее зовут, кстати?
       – Зинаида Терентьевна…
       – Ух, аж мороз по коже, – поежился Ростовцев. – Бороться с вампиром невозможно. Примерно также можно наполнять бездонную бочку или лить воду в канализационный слив. Вампира может одолеть лишь больший вампир. Вы готовы стать на время таким для победы?
       – Давайте, – устало согласился Перфильев. – Все равно ничего другого не остается.
       – Вот и отлично. Мы сейчас выполним техническую часть, потом я объясню вам, как обращаться со своими новыми возможностями.
       Эовин и Рамон навострили уши.
       – Галерка, слух не напрягаем зазря. Ручки к ушкам и отвернулись, – скомандовал Ростовцев. – А кто не послушается, превращу в поросюка.
       Когда Алексей разрешил повернуться, все было кончено.
       – Помни, что ты должен сбрасывать чужую энергию, чтобы не захватить на себя какой-нибудь гадости.
       – Но я все же не понимаю, зачем?
       – Животная основа человеческой психики жаждет четырех основных благ: власти, признания, значимости и сексуального удовлетворения. Тот, кто правит, забирает энергию подвластных ему, и соответственно, тот, кто забирает энергию – правит.
       – Как все запущено, – протянула Эовин. – Вы уже закончили? если да, давайте выпьем.
       – Выпьем, – поддержал ее Николай. – Андрей, верните Алексея девушке, а то она не успокоится, пока не получит назад мужчину своей мечты.
       Эовин показала Николаю язык и надулась.
 

 
       "Ой, где был я вчера, не найду днем с огнем. Помню, были там стены с обоями" – произнес Андрей, садясь на кровати и хватаясь за гудящую как колокол голову. Вчера он пришел поздно, в дымину пьяный. Рядом лежала жена, делая вид, что спит. Перфильев тяжело встал, кое-как натянул одежку и отправился на кухню к заранее припасенной, заветной баночке маринованных огурчиков. Ополовинив ее, Андрей почувствовал себя гораздо лучше. Не дожидаясь того, когда встанет теща, он приготовил кофе, вынул из холодильника хлеб и ветчину, добавил горчицу и майонез, пару яблок, апельсины, шоколадное масло, печенье. Сложил все на тележку и отвез в комнату.
       Жена продолжала дуться, но под телевизор это было почти незаметно.
       Из своей берлоги выползла теща. Квартира сразу же наполнилась воркотней, грохотом кастрюль, звяканьем, стуком, скрипом и чавканьем. Набив утробу, старуха принялась за свою заигранную пьеску, которая называлась: "Вы сволочи, а я святая". Зинаида Терентьевна принялась развазюкивать воду по полу, повторяя при каждом галсе грязной, вонючей тряпки свои слова, стертые бесчисленными повторениями: "Суки, твари, агаисты, лентяи, молодежь сраная".
       Андрей выглянул из своей с женой комнаты, дождался, пока старуха, почувствовав его взгляд, посмотрит в его сторону. Наконец, их глаза встретились. Перфильев попробовал представить себя слегка влажной губкой, которая попала в тазик с водой и вбирает теперь жидкость бесчисленными порами:
       – Не болит голова у дятла? – невинным тоном поинтересовался Андрей, делая то, чему научил его вчера подвыпивший колдун, выдирая из мозга женщины энергию.
       Старуха растерялась и ничего не ответила, лишь отвернулась, покраснела и быстрее задергала своими граблями.
       Андрей подождал и прикрыл дверь, включил телевизор, одел жене на голову наушники, уселся поудобнее. Теще потребовалось несколько минут, чтобы отойти от шока. За дверями голос старухи поднялся до визга: – "Поговори у меня! Вылетишь примак х*ев!". И понеслось. В ход пошли отец и мать, родственники до седьмого колена.
       – Ты чего, обалдел? – с негодованием спросила Вера. Рев похожий одновременно на вопль раненного носорога и сладострастный стон циркулярной пилы перекрыл музыку в динамиках наушников. – Она ведь теперь до вечера не заткнется.
       – Не думаю, – ответил Андрей, продолжая сидеть с закрытыми глазами.
       Вера только покрутила у виска и увеличила громкость.
       В сознании Перфильева четко прорисовался образ того, как сила старухи по черному шлангу приходит к нему, энергия отделяется от оскорбительных форм ее проявления. Эту чистую энергию он поглощал, а пустые формы, как шелуху он отправил теще обратно. Через несколько минут ругань прекратилась. Старуха, вопреки обыкновению, прекратила разгром и, схватив телефон, заперлась в своей комнате. Скоро оттуда раздалось про прихаметливых, наглых козлов, мужиков, которые хуже бабы, адресованные тещей в поисках поддержки и сочувствия одной из своих подруг.
       Андрей продолжал работу, выкачивая и сливая энергию этой женщины. Он поражался, как он не додумался до этого раньше. Ведь главное тут было просто перестать себя чувствовать жертвой.
       И Андрей перестал быть жертвой. Если раньше он наливался бессильным гневом, мучительно краснел, стискивал кулаки, то сейчас он стал реагировать спокойно и даже вальяжно. Чувство беспомощности сменилось холодной уверенностью.
       Как его научил колдун, он стал холодно и спокойно просверливать тещу взглядом при появлении старухи в зоне видимости и представлять, как он это делает, когда старуха орала находясь вне поля зрения. Сразу стало легче. Андрей обратил внимание, что припадки ругани у старухи стали короче.
       В один прекрасный день, примерно через 2 недели после начала практик, он почувствовал удовольствие от того, что делал, осознал, что к нему действительно что-то приходит, а теще от этого становится хуже. Ему стало нравиться быть этакой холодной, невозмутимо-спокойной змеей, которая давит сладкие соки из жертвы. Андрей скоро почувствовал, что совершенно не боится старухи, ее крика, бормотания и проклятий в спину.
       Он даже сам стал провоцировать эту тетку на скандалы. Проходя мимо, он сам уже вполголоса произносил, вернее, шипел, как змея – "Сука". В этом звуке чудился шелест песка, вернее жизни, уходящей у старухи сквозь пальцы. Да собственно Андрей и представлял тещу как разбитые песочные часы, из которых по песчинке уходит время, время жизни его мучительницы.
       Теща, почуяв неладное, сначала по-привычке попыталась взять нахрапом и криком, обвиняя его во всех смертных грехах: брошенных родителях, детях, наведенной на его дочь порче. Но тщетно. Роли поменялись. Андрей также, не обращаясь лично к ней, говорил обидные, едкие гадости, располовинивая ее своим холодным спокойным взглядом
       К тому времени, а это было примерно через месяц после начала практик, рекомендованных ему магом с Дербеневской, совершенно изменилось мировоззрение. Если раньше люди его задевали, обижали, он негодовал по поводу многолюдных толп на улицах, метрополитеновской и автобусной давки, то сейчас он в каждом таком действе находил повод для использования своего нового оружия: вступить в контакт и отнять. Люди в толпе стали для него просто мясом, он вдруг обнаружил, что ему приятно общаться с незнакомцами, повышенным, преувеличенным вниманием пропиливая человека там, где ему хотелось. На службе обычно скандальные и капризные работяги странно замолкали под его наполненной втягивающей силой взглядом и без звука делали то, что он приказывал.
       В какой-то момент, Андрей понял, что в состоянии легко добиться от оппонента согласия, действуя в первую очередь не убеждением, а этой тонкой, высасывающей чужую энергию вибрацией.
       Он готовился к решительной схватке, как и его противница. Старуха была явно сбита с толку. Он привыкла быть лидером, заваливая противника злобой и ненавистью, которые, вызывая ответный страх, ломали волю к сопротивлению жертвы. Но тут было что-то не то. Нервной энергии стало не хватать, а ее искусственный подъем больно бил по внутренним органам, обесточивая их.
       Андрей стал замечать, что старая карга начала сдавать. Теща уже не смеялась, болтая с подругами по телефону, старалась не выходить без нужды из своей комнаты. Все чаще по ее некрасивой, грубо слепленной морде шли прыщи, а из комнаты завоняло мазью Вишневского – старуха безуспешно лечила фурункулы.
       Он стал избирательным, вытягивая из нее только самое вкусное – квинтэссенцию жизни, универсальную основную энергию, которую старая, чтобы заставить его страдать превращала в гнусный крик.
       Старуху заедало, что рядом, на ее кровной территории, которую она честно получила, доведя мужа до смерти, живет непрошенный человек вор, втируша, нахал, который украл ее дочь, превратив из маминой помощницы в чужую, претендующую на главенство в доме женщину.
       Еще она ненавидела зятя за то, что тот враз перечеркнул ее молодость, разорванную вклочья бешеными, вредными стариками, родителями мужа, которым она в свою бытность невесткой рабски угождала в напрасной надежде избежать брани и попреков. Вернее просто обесценил ту жертву, которую она принесла, чтобы стать столичной жительницей, тем, что не стал угождать и заискивать перед ней, как когда-то она, находясь в таком же положении.
       Поэтому она была готова продолжать свое дело несмотря ни на что. Временами ей становилось страшно, однако она подбадривала себя очередной порцией ругани, выташнивая в своей комнате заезженные, перемешанные с ругательствами пожелания: "Мразь, подонок! Езжай к своей матери, ей концерты устраивай. Сволочь! Тварь! Скотина! Не прощу! Чтоб ты сдох!". Темы немного варьировались, однако, все крутилось вокруг тех пожеланий, которыми во времена ее молодости, ее потчевали крепкого, домостроевского формата старики – родители мужа.
       Но теща уже и ругалась через силу, а Андрей все зыркал на нее своими недобрыми, пронзительными глазами, после которых внутри оставалась пустота.
       Он видел, что его враг слабеет. Видел, как буквально день ото дня старуха теряла резвость и прыть. Она уже не ругалась, когда он надолго задерживал на ней свой взгляд, и старалась шмыгнуть в свою норку раньше, чем зять обернется к ней.
       Но остатки неправильно понимаемого уважения к себе и обида на жизнь продолжали заставлять старуху кидаться на амбразуру. Она ведь была из поколения строителей коммунизма, которые привыкли не пасовать перед трудностями.
       К концу лета теща стала совсем плохой. Она просыпалась от малейшего шума или спала как убитая, не слыша даже будильника. К тому времени Перфильев окончательно утратил моральные запреты на причинение врагам вреда. Что касалось закона, то закон мог отправить его в тюрьму за слово "проститутка" произнесенное при свидетелях, но не мог воспрепятствовать заесть насмерть старую женщину применяемым им способом.
       С тещей нужно было кончать. Теща сама была вампиром, слабеньким по причине зашлакованности каналов и общей недоразвитости, но естественным. Андрей был вампиром через силу, принуждая себя притягивать к себе то, в чем не нуждался. На длинных дистанциях ходок обгоняет бегуна, которому нужно чаще восстанавливать силы. Это означало, что старуха может перетерпеть, найти методику противодействия и хуже того перейти в контрнаступление.
       Необходим был один мощный, резкий удар. Перфильев называл это "теорией унитаза". Суть ее была в том, что если подать сразу много дерьма, сток забьется. Андрей надеялся, что навсегда. Он стал штудировать труды по фоносемантике, пытаясь найти особопатогенные словесные установки, перебирал разные варианты, чтобы в нужный момент выдать подходящий.
 

 
       Случай представился в очередную субботу, когда Зинаида, окрепнув после нескольких недель работы без перерыва в компании себе подобных, решилась устроить в субботу большую и ненужную уборку, чего она уже довольно давно не делала.
       Все пошло по стандартному сценарию: расшвыривание вещей, стук, грохот и привычный монолог про «скотов» и «агаистов». Андрей выбрал момент, перекрестился для храбрости и вышел из комнаты.
       – Подонки, бл*ди, лентяи, – выкрикивала старуха, бессмысленно развозя в коридоре грязную воду по стерильной чистоте пола.
       – Ну-ну, – произнес Перфильев, устанавливая связь и включая на полную мощность внутренний насос.
       – Что смотришь?! – взвизгнула тетка. – Да я тебя…
       Она, перехватив тряпку, пошла на него.
       – Когда же ты сдохнешь, помойная крыса, – спокойно и страшно произнес Андрей, продолжая испускать черную пробивающую вибрацию, забирая силу старухи. – Должна же быть справедливость.
       Теща замерла.
       – Стариков живьем съела, мужа под машину затолкала, а теперь и нас со свету сживаешь, грешница. Покайся, в церкви покайся. Иначе кончишь плохо. Чирьями покроешься, гноем изойдешь. Заживо сгоришь изнутри. Изнутри огонь адский пойдет, кишки обожжет. Рожа треснет, глаза жаром выжжет, кожа полопается. И никто о тебе, тварь не заплачет.
       Тряпка выпала из рук Зинаиды, рот раскрылся. Зять подошел к ней почти вплотную, вытягивая из нее всю волю к сопротивлению, все остатки энергии, которые организм кидал в топку борьбы за независимость.
       – Кому нужна твоя жизнь, кому нужна твоя любовь, кому ты вообще нужна, ошибка природы, – произнес Андрей, словно втыкая теще нож под сердце. – Весь мир тебя, гадину ненавидит. Весь мир ждет, когда тебя, паскуда, в печку отправят.
       Теща продолжала стоять неподвижно, даже обычно подвижное лицо замерло. Лишь глаза безотрывно смотрели на зятя. Андрей тянул из последних сил, чувствуя, что еще немного, и он не справится, что ему будет плохо от переполнения низкосортной, невкусной старушечьей энергией. Перфильев приблизился почти вплотную, краем сознания пытаясь представить, что будет делать дальше.
       – Сдохни, помойка, – прошипел он ей в лицо, не видя ничего, кроме глаз старой женщины, которые стали отстраненными, незрячими.
       Андрей вдруг услышал хруст, точно сломалась тонкая деревянная рейка, причем звук пришел из глубины сознания, а не от ушей. Тещу вдруг повело назад, и она упала, сильно ударившись головой, и осталась лежать, также равнодушно и отстраненно глядя в потолок.
       – Что ты делаешь? – взвизгнула Вера.
       – Спокойно, детка, – едва ворочающимся языком сказал Андрей. – Иди в свою комнату.
       – Ты что, не видишь, маме плохо?
       – А как ты хотела? – страшно сказал Перфильев, поглядев на нее.
       Жена, в испуге закрыла дверь. Андрей почувствовал позывы неукротимой рвоты. Пробегая мимо зеркала, он успел бросить беглый взгляд и поразился, насколько страшным стало его лицо. Тело, на остатках моторных рефлексов, добралось до унитаза.
       Андрея выворачивало наизнанку минут 20. Для него это было вечностью. Рядом сидела жена и поила его из банки, чтобы Андрей не выблевал свои внутренности. Наконец, все закончилось. Перфильев услышал слабый и невнятный стон из коридора. Он посмотрел на тещу, которая мычала, едва шевеля губами.
       – Отговорила роща золотая, – сказал Перфильев. – Наверное, надо скорую, Вера. Часа через 2. Мне нужна будет твоя помощь, а потом ты посиди у нас, все равно в лекарствах не разбираешься, а я ее попробую в чувство привести.
       Он, с помощью жены, забросил неподъемную тушу старухи на диван. Поставил графинчик с водой, приволок лекарства, раскидал их по прикроватной тумбочке. «Эх, сейчас бы пургена тебе, тварь», – подумал Андрей, капая корвалолом на пол для запаха.
       «Скорая» приехала уже после обеда. Тещу на носилках спустили к машине. Вера тихонько плакала. Перфильев со скрытой, мстительной радостью видел, как мотается голова старухи, а в глазах стоит все тоже бессмысленное выражение.
       Теща умерла не сразу. Медицина, вкупе с крепким организмом и остатками боевого настроя активной строительницы коммунизма не дали ей милосердно умереть в тот же день. Через неделю ее состояние улучшилось, она стала громче мычать, и даже начала шевелить пальцами рук.
       Когда Вера сказала об этом Андрею, он почувствовал что-то вроде легкого беспокойства. На своей новенькой «Нексии», которую он купил сразу же после того, избавился от старухи, Перфильев заехал на Черемушинский рынок, купив то, что полагалось в таких случаях. Больница, где лежала теща, располагалась совсем рядом. На территорию его, однако «конным» не пустили, и Андрей пошел к корпусу пешком.
       Стояла ранняя осень, светило солнце, золотые листья тихонько облетали с деревьев. Гулять по такой погоде было удовольствием.
       Андрей дал денег врачу, и его со всеми предосторожностями, под конвоем пожилой санитарки, провели в палату к теще.
       Зинаида лежала под капельницей, бессмысленно таращась в потолок, в компании таких же старух, но в значительно лучшем состоянии. В палате остро пахло мочой и лекарствами. Лицо тещи было разбито параличом и представляло собой жуткую, перекореженную, неподвижную маску. Андрей подошел поближе, войдя в поле зрения старухи. Она замычала, в глазах появился дикий, запредельный ужас.
       Он постоял, сосредоточив на больной неподвижный взгляд, положил на кровать пакет с фруктами и сказал:
       – Выздоравливайте, Зинаида Терентьевна. Теперь у нас будет много времени для разговоров.
       Он приблизился к теще, нагнулся и поцеловал ее, продолжая неотрывно глядеть ей в глаза. Старуха стала еще громче мычать и скрести ногтями по простыням.
       – А как ты хотела, тварь, – прошептал Андрей Зинаиде. – Я тебя в печке сожгу, как просила.
       Со стороны это выглядело, будто любящий зять искренне беспокоится о здоровье «второй матери» и желает ей скорейшего выздоровления. Санитарка даже прослезилась.
       К вечеру у больной страшно поднялось давление, и в остатках мозгов полопались сосуды. Андрей, как и обещал теще, отправил ее тело в крематорий.
       Конец.
 
       содержание
       МИЛЫЙ ДОМ.
       /ГДЕ ТЕЩА ТВОЯ?/
       Первое субботнее утро после тещиных похорон выдалось на удивление солнечным и теплым даже для конца апреля. Потоки света врывались в окна, проникая в самые отдаленные уголки квартиры, рассеивая жарким дыханием светила накопленную за зиму тяжелую застойную тяжесть, побуждали к действию, ласково щекоча лицо теплыми, мягкими лучиками.
       Я не выдержал этих осторожных, но требовательных прикосновений и открыл глаза, расставаясь с мягкой, ленивой дремой. Сел на кровати, нашаривая очки. Подивился, как чудно спит Ирина, закрыв голову одеялом и выставив наружу свою упругую сексапильную попку и стройные ножки. Воткнул ноги в тапочки, и пошел в туалет, слегка покачиваясь спросонья. Если раньше приходилось натягивать штаны или надевать халат, то сейчас эта условность осталась в прошлом.
       В большой комнате, на диване блаженствовал лабрадор Дюша, наш с женой пес. Обычно он лежал на своей подстилке в закутке, но теперь его никто не сгонял с дивана и Дюша быстро понял, что можно совершенно легально спать по-человечески.
       После сортира, я прошел на кухню. Долго и со вкусом хлебал молоко из открытого пакета, держа нараспашку дверцу холодильника и с удовольствием чувствуя, как тело овевает прохлада, исходящая из нутра агрегата.
       Дюша, почуяв, перспективу получить что-нибудь вкусненькое, с громким топотом прибежал на кухню, махая хвостом от переизбытка чувств.
       Он уселся и, улыбаясь, как могут улыбаться только собаки, стал выпрашивать угощение, пыхтя и крутя головой от нетерпения. Дюше перепала пара кусочков сервелата из тещиных запасов.
       Я продекламировал псу отрывок из «Гамлета»:
       Истлевшим Цезарем снаружи,
       Дома заделаем от стужи.
       Тот, пред кем мир лежал в пыли,
       Торчит затычкою в щели.
       Дюша хитро показал глазами на колбасу, словно говоря: «Я не понял, ты что, меня сказками будешь потчевать? А где же вкусненькое?» Он даже взвизгнул от нетерпения.
       – Никакой колбасы, – строго сказала Ирина, появляясь в дверях.
       Но надолго ее не хватило, и она тоже влезла в холодильник хлебать молоко, а потом сама стала угощать Дюшу, превратив это в цирковое представление, заставляя собаку вставать на задние лапы и лаять.
       Я уселся на пол, с нижнего ракурса разглядывая то, что не прикрывала надетая на голое тело футболка Ирки.
       Она почувствовала мой взгляд, смутилась, легонько стукнула меня по голове. Завязалась шутливая потасовка. Я с удовольствием ощущал ее тело, ее усилия одолеть меня. Я, пользуясь случаем хватал ее за ноги, грудь и зад, потом вообще, не взирая на протесты, нагнул, одной рукой держа ее за шею, другой ощупывая ее ягодицы и лобок. В какой-то момент я почувствовал, что Ирка перестала сопротивляться и откровенно получает удовольствие от того, что ее хватают и тискают.
       Я стянул с себя "боксеры" и приступил к делу. Дюша, укоризненно поглядев на нас, ретировался с кухни, не забыв, однако, при этом утянуть остаток сервелата, при начале "процесса" полетел на пол.
       Скоро Ирка, не сдерживаясь кричала, стонала и охала…
       Потом мы завтракали, а нахальный Дюша, который сожрал полпалки сервелата, а потом был накормлен полагающимся ему завтраком из риса с курицей, снова сидел на боевом посту и профессионально клянчил пожрать.
       – Пойдем куда-нибудь? – спросила жена.
       – Не знаю, ответил я. Может быть. Но я бы хотел немного навести порядок в доме.
       – А что ты хочешь сделать? – насторожилась Ирина.
       – Выставить из нашей комнаты кой-какое барахло. В конце-концов это спальня, а не гибрид кладовки и рабочего кабинета.
       – Это дело, – согласилась Ирка.
       Для начала я настроил телевизор в большой комнате, который у тещи показывал только одну программу, чтобы старая могла смотреть только "Клона" и "Человек и закон". По правде говоря, и этот канал жутко рябил и потрескивал.
       Это было моей "заслугой", вернее ответом на привычку тещи включать "ящик" на полную громкость, а самой уходить в свою берлогу, читать газеты или выкрикивать проклятия и творить заклинания, взятые из популярной книжонки для лопоухих лохов.
       Под коктейль из МТВ и ТНТ, я выволок в большую комнату коробки с обувью, одеждой, со шкафа, где все это было уложено до потолка, вытащил из кладовки, которая, как и во многих стандартных "хрущевках" была устроена как продолжение комнаты, завалы тещиного барахла. Заняло это у меня минут сорок. К этому времени жена выгуляла Дюшу и вернулась домой.
       – Ну ты герой, – недовольно сказала она, разглядывая залежи. – Ну, и куда это все девать?
       – Зато посмотри, как у нас хорошо стало. Никакой свалки.
       Ирка заглянула в комнату и вынуждена была согласиться.
       Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
       – Алло, Валентину Матвеевну можно? – спросил уверенный и властный пожилой голос.
       – Ее нет, – как можно печальнее ответил я.
       – А где она? – спросила тетка.
       – Умерла…
       – Ой, – огорчилась тетка. – А от чего?
       – Инсульт…
       – А такая молодая была, такая энергичная…
       – Да, вот.
       – А Ирочка как там, переживает?
       – Да, валерьянку пьет.
       – Ну, вы держитесь, ребята, звоните, если что.
       В трубке запикали сигналы отбоя.
       – Кто это был? – спросила жена.
       – Ну, как ее там… Короче, с работы "этой". А, вспомнил, Хрущева.
       "Этой", без имени и прочих опознавательных сигнификаторов мы называли тещу.
       Причем Ирина первая стала так называть мать, которая после смерти мужа стала в открытую гадить ей, устраивая скандалы, утаскивая вещи в наше отсутствие и почти открыто читая заклинания на развод.
       – Хруничева, – поправила меня жена. – Ну, теперь начнется.
       – Хочешь, я буду подходить.
       – Ты думаешь, я откажусь, – Ирина благодарно улыбнулась и поцеловала меня. – Женя, а с барахлом, что будем делать?
       – Кое-что я бы выбросил, кое-что запихнул бы в маленькую комнату.
       – Ты думаешь?
       – А чего тянуть? – серьезно сказал я.
       "Берлога" тещи представляла собой ловушку метров пяти, возникшую по прихоти безумных советских архитекторов, как реализация желания напихать максимально возможное количество комнат в квартире, чтобы именовать этот закуток трехкомнатным, не увеличивая его метраж.
       По правой стене стояло кресло-кровать, тещина гордость, слева – старый обшарпанный платяной шкаф со старухиным барахлом, который она закрывала на ключ, чтобы "прихаметливый зять" и дочка – "подколодная сучка" ничего не украли.
       То, что поношенное шмотье нужно было нам как рыбе зонтик, – старуха даже мысли не допускала. На шкафу лежали завалы "бесценных сокровищ": давно снятые и брошенные светильники, коробки, банки, бережно сохраняемый на черный день дерьмовый набор кухонной посуды, тряпки, бумажки и рваные ботинки. У кровати в беспорядке лежала гора дешевых бульварных газетенок и околомедицинских изданий, рассказывающих, как при помощи ведерного клистира и перекиси водорода можно приобрести железное здоровье и вечную молодость. На полке, за шкафом стояла батарея туалетного формата детективов и любовных романов.
       Мне стало неуютно в этой шизофренической обстановке и я решил, что нужно что-то сделать прямо сейчас. Я стянул постель с кресла и бросил ее на пол.
       – Нам тряпки нужны? – спросил я жену.
       – Нет, – ошарашено ответила она.
       – В помойку, – подвел я итог.
       – Подушки нужны?
       – Нет.
       – В помойку.
       – Одеяла?
       – Оставь, – ответила Ирина. – Сделаю Дюше новый матрасик.
       – Как эта хрень складывается? – сказал я, пытаясь перевести тещино ложе из положения "кровать" в положение "кресло". – Из-за него не развернуться.
       С третьей попытки у меня получилось. Места сразу стало больше.
       Зазвонил телефон.
       – Алло, – мрачно сказал я в трубку.
       – Кто это? – спросил голос на той стороне.
       – А куда вы звоните?
       – Валентина Матвеевне Кармакуловой.
       – Валентины Матвеевны нет.
       – А что с ней?
       – Умерла. Инсульт.
       – Ой, как же это, – запричитала тетка. – Так мало пожила. А где похоронили?
       – В Ракитках, рядом с мужем.
       – Горе то какое.
       – Да…
       – Ну извините, молодой человек.
       Тетка отключилась.
       – Кто на этот раз? – поинтересовалась Ирина.
       – Хрен ее знает, – ответил я, возвращаясь в комнату для продолжения погрома.
       – Ну и что дальше? – спросила жена.
       – Мешки давай. А я пока займусь шкафом.
       Я попробовал открыть дверку куском проволоки, но у меня не получилось. Тогда я сходил за гвоздодером и вырвал замок "с мясом".
       – Пожалуйста, – сказал я, торжественно распахивая обе створки. – Смотри что надо и что не надо. А я пока прессу на помойку отправлю.
       Я принялся набивать мешки макулатурой, периодически дурашливо бодая жену пониже талии.
       В несколько приемов на контейнерной площадке оказались и "Жизнь" и "ЗОЖ" и еще много другого барахла. Туда же перекочевало полное собрание сочинений Шиловой и Поляковой. Рядом с ними упокоилась Даниэла Стилл и Вера Кауи.
       Когда я вернулся в очередной раз и хотел было заняться тряпками, раздался звонок.
       – Достали, – сказала Ирина.
       – Слушаю вас, – печальным голосом произнес я.
       – Это Женечка? – поинтересовалась женщина.
       – Да. А вы кто?
       – Ой, Женечка, какое горе. Я с Валечкой вместе работала. Ты меня наверное знаешь, я Зинаида Марковна.
       – Да.
       – А что с Валечкой случилось?
       – Инсульт, – как можно печальнее ответил я.
       – Не мучилась?
       – Нет. В воскресенье случился удар, увезли, и во вторник с утра уже умерла, не приходя в сознание.
       – Бедная Валечка, – в трубке раздались всхлипывания. – Она ведь моложе меня. Извини, Женечка. А дочка, Ирочка, как?
       – Переживает, – ответил я, прислушавшись, как жена гремит вешалками, выгребая шмотье.
       – Передай от меня соболезнования. Надо держаться.
       – Обязательно, Зинаида Марковна, спасибо за сочувствие.
       Я положил трубку.
       Ирина заканчивала разборку, приготовив на выброс почти все содержимое шкафа. Она вошла во вкус и откровенно получала удовольствие от процесса.
       – Чего ты так долго с ними болтаешь, – спросила она. – Не противно?
       – Где теща? Умерла теща. В среду похоронили… Где теща? Умерла теща. В среду похоронили… Так бы слушал и слушал… – ответил я, складывая на лице блаженно-мечтательную гримасу.
       – Дурак, – засмеялась Ирина. – Лучше вынеси что я подготовила, а то повернуться негде.
       Мурлыкая про себя: "Где наша теща? Умерла наша теща. В среду похоронили", я выволок из дому тещины "бесценные" блузки, кофты и юбки.
       С особым старанием, развесил их на невысоких стенках огораживающих контейнерную площадку, напевая: "Где наша теща? В Ракитках наша теща. В среду похоронили.Прощай поганая старуха, прощай помойная зуда".
       Заиграла мелодия танго и на поясе завибрировал мобильный.
       – Да, – коротко бросил я в трубку.
       – Жека! Привет! – заорал в динамике телефона голос Игоря, моего приятеля.
       – Игорешка, здорово! Сколько зим, сколько лет.
       – Я слышал, у тебя теща померла?
       – Да. А кто уже сообщил?
       – Ирка твоя. Я сначала на домашний позвонил, а она сказала, чтобы непременно связался, тебе приятно будет.
       – Ты себе не представляешь. С утра звонки. Где? Что? Как? Так бы слушал и слушал.
       – Счастливец, – завистливо вздохнул Игорь.
       – Ты то чего плачешься? – удивился я. Твоя теща отдельно живет.
       – Так в гости ведь карга старая ходит. Сразу начинается: "Не так стоит, не так лежит. Неправильно ребенка воспитываете". Так бы прибил тварь.
       – Ну, это уже батенька от жира. Ни один суд не сочтет это извиняющим обстоятельством.
       – По больному бьешь…- Игорь вздохнул. – А еще друг называется…
       – Ладно, не переживай. Слышал появились такая штучка, гаситель называется – подложил и ласты склеила.
       – Правда что-ли?! А как найти?
       – В Интернете поисковиком. Попробуй.
       – Спасибо, Жека. Если будет толк, то с меня причитается. Пока.
       Он отключился.
       – Тут тебе Игорь звонил, – сообщила мне Ирина.
       Она очистила шкаф изнутри и сняла хлам сверху.
       – Знаю, он после мне на мобильный набрал. Ирка, слушай, – предложил я, резко меняя тему, – тебе это гробина нужна?
       – Нет, конечно, – ответила она. – Сколько живу, столько и хочу выбросить.
       – Без проблем, – ответил я. – Ты пока прощайся, а я топор принесу.
       Очень скоро шкаф был раскурочен и составил компанию своему содержимому, которое уже потихоньку стали растаскивать благодарные бомжихи.
       Дальше было проще: мешок обуви, пара мешков старушечьего нижнего белья, любимые вырезки из журналов с фотографиями "народных" целителей и мутными, черно-белыми репродукциями картин. В мусор полетела гордость старухи – безвкусные, сделанные в Китае китчевые птички, которые разражались звуками имитирующими пение, стоило только громко хлопнуть в ладоши или зазвонить телефону.
       Потом жена повела нетерпеливо гарцующего Дюшу на прогулку, а я стал запихивать наше барахло на освободившееся место.
       Ирка вернулась и помогла мне перетащить морозилку. Я раскатал ковер, купленный в большую комнату еще до ухудшения отношений с тещей и при помощи таковской матери затолкал края под сервант и диван.
       После этой процедуры я рухнул на пол. Ирка улеглась рядом, скосив глаза в экран, где без звука кривлялась Алсу. Я было потянул руки к жене, но между нами втиснулся засранец Дюша, виляя хвостом и повизгивая.
       – Знаешь, где лучше лежать, – сказала Ирина, откидываясь назад под напором пса, который вылизывал ей лицо.
       – Дюша, ты лапы помыл, чтобы по ковру бегать? – спросил я собаку.
       Тот сделал вид, что его это не касается.
       – Мы пойдем куда-нибудь? – спросила жена.
       – А надо ли? – возразил я, с удовольствием запуская руку в Дюшину шерсть. – Прошли те времена, когда мы шлялись по улицам, лишь бы не слушать что гундосит сумасшедшая старуха. Теперь у нас есть свой дом.
       конец.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

15.11.2008