Камни в огород

Пётр Гулдедава

Камни в огород

Никакой поэт не должен забывать,

что он сам по отношению к другим

поэтам только читатель

Николай ГУМИЛЁВ

А пока на Красной Пресне

Хоть один живой поэт

Распевает наши песни —

Есть Господь, а смерти нет!

Владимир БОЯРИНОВ

Гулдедава Пётр Георгиевич, Москва

• Член Союза писателей России с 2010 г.

• Лауреат премий имени В.В. Маяковского и A.C. Грибоедова.

• Обладатель «Серебряного креста» лауреата конкурса МГО Союза писателей России «Неопалимая купина».

(Равноправными совладельцами этих премий считаю руководителей ЛumO «Свежий взгляд» и ЛumO «Царское Село»: Елену Николаевну Сапрыкину, Сергея Ивановича Короткова, Екатерину Николаевну Козыреву.)

Моя биография мало чем отличается от биографии среднестатистического советского романтика. В августе 1941 года родился в городе Куйбышеве у реки Самары, где мой батя работал по распределению после окончания московского вуза. После войны наша семья переехала на жительство в Москву.

Работал токарем, пекарем, рубщиком мяса и лесорубом, светотехником-осветителем на киностудии, диспетчером газетно-журнальной экспедиции и приёмщиком стеклопосуды. На пенсию вышел с должности председателя правления потребительского автостояночного кооператива.

Наиболее значительными достижениями в своей жизни считаю «чёрный пояс» (пятый разряд) маляра-штукатура и красный билет члена КПРФ.

За три года армейской службы сдал испытания по программе офицеров запаса, и в 1964 году с погонами «микромайора» поступил на журфак МГУ. Занятия в общежитиях студгородка так меня увлекли, что к 1966-му году я был уже вполне готов к отчислению из вуза за академическую неуспеваемость.

Печатался в армейской и окружной газетах. На этом сладкая пора гонораров закончилась и, если не считать бесплатных публикаций в районных многотиражках, все стихи публиковал за свой счёт.

1993 г. – сборник «Стихи», 2008 – сборники «Дым и пепел», «Вечные темы»; 2011 г. – сборники «Песни старого шарманщика», «Горчит миндаль воспоминаний»; 2012 г. – сборники «Звоны», «В лучах осеннего заката». Неоднократно публиковал подборки стихотворений в журналах «Природа и человек. XXI век», «Великороссъ», в газете «Московский литератор», в альманахе «Московский Парнас».

Награждён памятными медалями от ЦК КПРФ и пенсией от государства.

Характер зюйдический, как и полагается грузину, хотя и «российского розлива». Политически выдержан. За Державу обижен. К бюрократии оппозиционен. К «достижениям» российской либеральной демократии – скептичен.

Стихи и…

«Голуби, голуби, голуби…»

Голуби, голуби, голуби, —

лгали бы – не были голы бы:

звёздами, искрами, блицами —

«птицы» с любимыми лицами.

Дома, в лесу, и на улице

сердце с душою рифмуются.

Я – оголёнными нервами

слово нащупаю верное,

преодолею препятствия —

и освятят эти странствия,

как иорданьские проруби:

голуби, голуби, голуби!

«Не время нашим песням затихать…»

Не время нашим песням затихать

в глухом оборонительном окопе,

пока в неутомимом кровотоке

пульсирует энергия стиха.

Уйти от нестабильного Кремля,

дилеммой нескончаемому зною,

меня – неопалимой купиною

зовёт обетованная земля.

Хотя и пыл ещё не поостыл,

но всё же зов души куда сильнее:

не выбирая мест, где посытнее,

служить России – сколько хватит сил.

«Меня окружают знакомые птицы…»

Меня окружают знакомые птицы:

и ранние вестники солнца – грачи.

Наверно, поэтому небо мне снится,

и бьётся души первозданная птица,

а медные трубы, и воды, и пекло —

единственный путь возрожденья из пепла.

Когда тебе дороги воля и небо,

немыслимой былью становится небыль:

под клёкот неведомых сумрачных птиц

воспрянуть из мрака на вспышки зарниц.

«Мы быстро забываем горечь…»

Мы быстро забываем горечь

и звон кандал.

Герои новых дней – торговец

и «чинодрал».

Глашатай скорого возмездия

за нашу дурь —

звучит высокая поэзия

в хаосе бурь.

Сраженье горнего с телесным.

Борьба стихий…

Но не зажгут глухого – песни,

раба – стихи.

«Полунаполнен или полупуст…»

Полунаполнен или полупуст —

сосуд народной веры и надежды,

покуда виночерпии, как прежде,

всё те же: краснобай и златоуст?

По «сеньке» нашей шапке и цена,

пусть это даже шапка Мономаха,

коль мудрость, говорящая без страха,

всегда в опале быть обречена.

А выбор – как прожить – давно знаком

и «господам», и добровольным слугам:

«В опале – поэтическое братство…»

В опале – поэтическое братство:

шарманщики, ваганты и шуты,

в уделах, где духовное богатство —

гарантия житейской нищеты.

С печатями участия в крамоле

они собратьям истину несут.

Их окружает заговор безмолвья

и ждёт за каждый промах – скорый суд.

Поэт – и в клетке яростный романтик,

к нему не липнут ярлыки «ЗК».

И как щегол, не ведая грамматик,

он знает вкус родного языка.

«Мои стихи – предвестники печали…»

Мои стихи – предвестники печали,

они живут с опасностью впритык:

я знаю чем, как правило, кончали

гонцы дурных известий – у владык.

Но не слабеет мой охрипший голос

среди пустого карканья молвы:

без Божьей Воли даже малый волос

не упадёт с повинной головы.

«Беспристрастен истории суд…»

Беспристрастен истории суд:

сколько русский размах ни гаси —

как берёзы, поэты растут

на холмах и равнинах Руси.

Здесь любой, от природы, поэт,

даже если не пишет стихи.

На любом – золотой эполет:

от пера, от станка, от сохи.

Сколько благ ни сули ему власть,

спрятав кнут за широкой спиной,

барский пряник – поэту не всласть,

он за истину встанет стеной.

Хоть душою добры и чисты —

те, кто в русских просторах возрос, —

но любому врагу на кресты

на Руси ещё хватит берёз.

«Когда в морях неведенья, без лоций…»

Когда в морях неведенья, без лоций

ведёшь бессонный поиск до утра

и пробуждает выплески эмоций

воображенья тонкая игра, —

не жди побед, не бойся поражений,

и за перо хвататься не спеши,

покуда все крупицы ощущений

не перетрутся в жерновах души.

Пускай несёт взыскующая лира —

не медный звон кимвалов и речей,

а скорбный взгляд на окаянность мира

сквозь слёзы опечаленных очей.

«Когда в душе возник пустырь…»

Когда в душе возник пустырь

и чувства преданы закланьям,

иду в стихи, как в монастырь, —

заполнить душу покаяньем.

Чтоб, чашу гнева опрастав,

где кровь бушует оголтело,

бальзам молитвы и поста

пролить в слепое буйство тела.

И через исповедь стихов

ко мне приходит ощущенье

освобожденья от грехов,

когда дано им отпущенье.

И вновь душа летит в зенит,

как будто сбросив груз долгов:

Бог за любовь нас не казнит,

поскольку Бог и есть Любовь!

«Я не люблю, когда поэт вещает…»

Я не люблю, когда поэт вещает

с размахом повелительного жеста

и видимость прозренья обещает

в тумане размалёванного текста.

Под бархатом словесных полумасок

не разглядеть духовной ипостаси,

и холостое нагнетанье красок

художника не в силах приукрасить.

Свои цвета в палитре жизни ищем,

впадая в озарения и в бред,

и думаем, что это мы их пишем,

когда стихи рисуют наш портрет.

«Я раб стихов, а не патриций…»

Я раб стихов, а не патриций.

Мой балаган – не Колизей.

Я без натянутых амбиций

приемлю критику друзей.

Стихи рождаются, как завязь,

и прорастают день и ночь.

В словах друзей моих – не зависть,

а жажда искренне помочь.

Но и врагов ценю при этом,

чтоб не расслабиться в пути.

Я благодарен всем поэтам:

без них не смог бы я расти.

Братья по несчастью

Я ощущаю в сердце смуту

при виде горьких передряг

но ими преданных собак.

Осенним вечером погожим

он прихромал на мой причал;

ошейник из тиснёной кожи

о прошлой сытости кричал.

Изголодавшийся, он всё же

не унижался, как плебей,

но так смотрел, – мороз по коже

не мог унять я, хоть убей.

Приняв с достоинством подачку,

слегка качнув в ответ хвостом,

с трудом гася утробный стон.

И я сравнил его с собою

и осознал, что он мне брат:

мы оба, как ни жаль, изгои —

«Недуги и страхи болезней…»

Недуги и страхи болезней

толкают людей на мытарства,

а слово бывает полезней

иного земного лекарства.

Поэзия – вольная птица,

но в песнях на все голоса

поэту нужна не синица,

а звон журавлей в небесах.

Уставший от быта без света

с разбитым невзгодами сердцем,

излечится словом поэта —

веками испытанным средством.

Коллизия камня и лезвия,

земная реальная мистика, —

для жизненной прозы, поэзия —

лечебная нейролингвистика.

Искус

Когда становится по нраву

журить, хвалить и поучать,

и лести сладкую отраву

в привычных дозах получать, —

строчи поэмы или стансы,

но роль твоя невелика:

ты карта хитрого пасьянса

И убедишься, в горьком шоке

отсеяв ложное в молве,

что ты его резервный «джокер»,

фальшивый козырь в рукаве.

Отринь хвалу лукавой славы!

Сомкни горячие уста

и улови в сияньи справа

дыханье воинов Христа!

«В самородных стихах за века…»

В самородных стихах за века

не тускнеют природные краски.

Вечной свежестью дышет строка

с ароматами няниной сказки.

Пусть былого нельзя изменить:

воды времени невозвратимы, —

доброй памятью можно размыть

залежалые глыбы рутины.

И течёт – за строкою строка —

к лукоморью бездонных познаний,

перекатыши воспоминаний.

Стихии

«Не на китах, не на слонах-быках…»

и не на грозной мощи львиной пасти, —

земная твердь стоит на чудаках, —

хоть короли они, хоть не у власти.

Желанье знаний точит их, как червь,

и чудаки, всерьёз и без обмана,

идут в простые плотники на верфь,

как Государь Всея Руси Романов.

Всё дело – в личной воле удальца,

рискнувшего на миг поверить сказке,

забыв про статус первого лица

и вечный гонор родовой закваски.

Но и от лучшей племенной овцы —

умней барана твари не рождалось.

Порой на трон взбирались наглецы,

«Он с грустью смотрит на Тверскую…»

Он с грустью смотрит на Тверскую,

где, возлюбив заморский смак,

по русской пище не тоскуя,

Москва «подсела» на «Бигмак».

Стоит в смятеньи он глубоком,

застывшим взором видя суть

того, каким нам выйдут боком

глаголы типа «сникерснуть».

Тропой народного признанья

букеты лилий и гвоздик

несут к ногам его славяне,

и финн, и друг степей калмык.

Стоит поэт, судьбе покорный,

и головой слегка поник:

тропу метёт не русский дворник,

а добросовестный таджик.

Дожди ненастий оросили

певца свободы скорбный лик.

А за спиной его, в «России», —

американский «боевик».

Серёжа

Он стал явлением природы:

небесной манной в недород.

Сквозь поколения и годы

его стихи поёт народ.

Брезгливо морщились «вельможи»:

«кабацкий лель и хулиган»,

но волновал сердца до дрожи

русоволосый мальчуган.

Не так уж были и случайны

изгибы петель бытия,

и всё прозрачней дымка тайны

над суицидом соловья.

Но русский дух не изничтожен,

покуда скачет по стране

её крестьянский сын Серёжа

верхом на розовом коне.

Константиново

Лист клёна в цепких лапах паутин,

как бабочка испуганная, бьётся.

Краснеют гроздья на ветвях рябин,

поникших в ожидании морозца.

Ока в туман укутывает плёс,

напоминая мне, что очень скоро

порасплетутся косы у берёз,

уснут голубоокие озёра.

Пускай уходит старое на слом,

а новое – томительно бескрыло,

но с нами – эта роща за селом

и всё, о чём она отговорила.

«Тускнеет звёздный лазурит…»

Тускнеет звёздный лазурит

и там, где чуть светлее высь,

наносит нежный лак зари

рассвета трепетная кисть.

ложится солнечный узор,

и оживает спящий лес

под петушиный переспор.

Ещё плутает у земли

туман – парное молоко,

а в розовеющей дали

плывут пастели облаков.

Вселяя радостный кураж

в людские сонные сердца,

рисует утренний пейзаж

рука Небесного Творца.

Как видно, и Творец влюблён

и в эти росы на траве,

и в этот птичий перезвон

в размытой солнцем синеве.

«На небе росчерк журавлиный…»

На небе росчерк журавлиный

отметкой осени завис:

на хмурый дол роняет высь.

Леса уже полунагие,

и летний жар помалу стих, —

и вторит птичьей ностальгии

багряных листьев белый стих.

Я, как открытые страницы,

читаю тихий листопад, —

и век серебряный мне снится,

а звоны сердца, как набат.

«На бронзово-медную вязь…»

На бронзово-медную вязь

ажурноузорных сплетений

накинул жемчужную бязь

нестойкий морозец осенний.

Брожу по безмолвью один,

а иней – пушком серебрится

в поблёкших кудряшках рябин,

на дремлющих елей ресницах.

Когда в облетевших лесах

студёные ветры задуют,

ложатся на скатерть листа

плоды одиноких раздумий.

«Где-то там, на степном перегоне…»

Где-то там, на степном перегоне,

где-то там, у таёжной реки

отзвенели подковами кони —

зоревых моих лет рысаки.

Растеряли подковы по тропкам,

обронили в дорожную пыль,

подминая копытом торопким

васильки, иван-чай и ковыль.

Я и нынче такой же рисковый,

но судьба справедлива ко мне:

по крылечкам прибиты подковы

от моих легкокрылых коней.

Память

«Мне всё запомнилось, поскольку…»

Мне всё запомнилось, поскольку

была за окнами война:

разбил я банку, и осколки

смешались с зёрнами пшена.

Во рту – ни маковой росинки,

и мама – кончиком пера —

пшено при свете керосинки

перебирала до утра.

С тех пор душою обмираю,

когда скупую жатву жну,

слова пером перебирая —

строку к строке, зерно к зерну.

Воспоминания о невиденном

Вижу я до сих пор, как во сне:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.