- Работай через немогу. Приказ есть приказ.
      - Послушай, а кто издал этот дурацкий приказ?
      - Его превосходительство Гасбер Посоль фон Фасоль, - отчеканил надсмотрщик.
      Пришлось работать через немогу.
      На обед нам дали по тонкому ломтику искусственного хлеба, по шкварке копытного мяса и по капле мякинного кофе.
      - Так мало!? - возмутился один из новых работников. - Какой осел установил эту норму?
      - Его превосходительство Посоль фон Фасоль, - ответили старые рабочие.
      Не успели проглотить обед, как надсмотрщик погнал всех вниз, за новой порцией крупы.
      - А отдыхать когда?
      - Господин Фасоль запретил отдыхать.
      - Хоть передохнуть дайте, - просил Гасбер.
      - Ты и так втянул в себя две установленные Гасбером нормы воздуха.
      - А чтоб его дракон проглотил, вашего живодера Гасбера! - не выдержал полковник и проворно зажал рот обеими руками. Испуганно оглядевшись вокруг, он тихо поинтересовался: - А здесь у вас поблизости драконы не водятся?
      - Не-ет, - ответили работники. - Был один, да и тот давно в Перлон перебрался.
      - Кто такой?
      - Да Гасбер...
      Больше полковник ни о чем не спрашивал. Горестно опустил голову и пошел работать. Я видел, что ему и вправду туго приходится.
      Ночью со снежных вершин потянул холодный ветер, а к утру ударил мороз. Стуча зубами, я набрал хворосту, сухого мха, сложил костер и развел огонь. Рабочие удивлялись моим необычайным способностям, потому что все они с детства были научены зажигать только электрокамины.
      - Знаете, ребята, я голодать больше не намерен. Надо пристрелить пару "воропаток" и запечь на костре.
      - Да вы что! - побледнели работники куропатника. - Гасбер нас самих перестреляет.
      - Мне кажется, что теперь и он не станет возражать. Как ты думаешь, Гасби?
      - Понятное дело, - оживился полковник. - Голод заставит закон обойти, - и он стал меня подзадоривать. - Только как мы их поймаем, ведь у нас с собой никаких орудий нет...
      - Да уж что-нибудь придумаю! Послушайте, братцы, а нельзя ли у вас тут раздобыть конягу? - спросил я рабочих.
      - А что это за зверь такой?
      - Ну, разве не знаете: две ноги бегут, две догоняют, два уха торчат, два глаза глядят и шестьсот ниток позади развевается.
      - А-а-а, есть такой зверь, в зоологическом саду в клетке заперт. Только у него все не так: две ноги бредут, две волочатся, два уха повисли, два глаза закисли, а позади десяток волосин торчит.
      - Сойдет и такой.
      Под покровом темноты я пробрался в этот сад, разыскал клячу, вымазал ее медом, посыпал крупой, а к хвосту привязал крепкую дубовую палку. Потом перекинул коняге через спину две пустые плетеные корзины и повел в горы.
      Едва взошло солнце, искусственные куропатки тучей налетели крупу жрать и медом лакомиться. Облепили конягу, словно мухи. А он, надо сказать, не переносил щекотки и стал отмахиваться хвостом. "Воропатки" на него кидаются стаями, а он - хрясь! хрясь! - лупит и лупит, только перья летят. За минуту с небольшим полные корзины набил.
      До того тяжелы переметные сумы стали, что спина у клячи прогнулась дугой, ноги колесом вывернулись, живот до земли провис. Ну, думаю, свалится, а он потихоньку тянет себе и тянет.
      Завидев такую картину, надсмотрщик схватился за ружье. Прицелился и разнес бы конягу в клочки, да слишком близко подошел. Конь как махнет хвостом, палка - бум! надсмотрщика по макушке... Тут на него угомон и пришел.
      Мы вкусно позавтракали и собрались в дорогу. Работники не хотели нас отпускать. Они были счастливы, что в конце концов нашли прекрасное средство отбиваться от прожорливых птиц. Только Гасбер все еще сомневался, не хотел нарушать собственный приказ.
      - Неизвестно, чем все это кончится, - качал он головой. - Ведь в седьмой статье пятого параграфа ясно сказано: строго запрещается в куропатнике пользоваться холодным и горячим оружием. Строго запрещается рубить, колоть, резать, стрелять моих куропаток. За своих птиц да в свою тюрьму угодить? Нет уж, не желаю.
      - Оляля, Гасби, но ведь в твоем приказе не сказано, что нельзя куропаток палкой по голове лупить. Палка - ведь не оружие.
      - А знаешь, твоя правда, - успокоился Гасбер и умял еще одну жареную ворону.
      Мы подкрепляемся, а кривоногая коняга стоит, закрыв глаза, и с трудом переводит дух. Присмотрелся я к коню повнимательнее, и вижу: одна гляделка у него серая, другая бельмом прикрытая. Одна нога кривая, вторая согнутая, а третья и вовсе на сторону вывернута. А уж быстрота, а скорость - за минуту целую сажень одолевает. Нижняя губа отвисла, верхняя к зубам прилипла, хвост облез, копыта мхом обросли, но все равно - конь, не осел же...
      "А если его в бочку запрячь? Вот здорово будет. Двинем домой на третьей черепашьей скорости!"
      Простился я со всеми, посадил Гасбера впереди, поближе к холке, сам на круп взгромоздился, и отправились в путь. Плетусь шагом и все боюсь, как бы коняга мой по дороге дух не испустил, но он молодцом держится, тянет, только пар от боков валит. Но чуть было не кончилось все печально: завидел он стаю ворон и шарахнулся в сторону, откуда прыть взялась, даже земля затряслась. И неизвестно, где бы мы очутились, если б по обе стороны дороги люди не толпились. Они руками махали и громко кричали:
      - Да здравствует конь, победитель куропаток! Долой воропаток! Да здравствует наш избавитель!
      Я ехал гордый, как генерал, и не чувствовал коня под собой. Колотил пятками по бокам клячи и думал: "Если околеет - тоже неплохо. Сделаю из ребер полозья, из позвонков - свистульки, из черепа - фонарь, а из шкуры - чего только не намастеришь - барабан, ранец, голенища к сапогам и вдобавок еще кисет".
      Так мечтал я, пока не добрались мы до столицы. Привязал я коня у дверей гостиницы и по старинному деревенскому обычаю назвал его Лупкусом.
      - Я - Пупкус, мой пес - Чюпкус, а ты с этого дня будешь Пупкусов Лупкус, понятно?
      Конь покивал головой и заржал, да так громко, что окна в окрестных домах задрожали, а Гасбер, клевавший носом, свалился на движущийся тротуар. Пока я спохватился и сообразил, что делать, его уже уволокло.
      - Оляля, Гасби, - крикнул я вдогонку, - а за дремоту в вашей стране платить не нужно? - Но он уже не слышал. Так его, храпящего, и поволок тротуар до самого порога дома.
      Тшшш, пусть спит...
      Хуже худого - почет от врага.
      ЦАРЬ ЗВЕРЕЙ
      За все мои мудрые советы и другие благодеяния президент Нейлонии устроил в мою честь торжественные проводы и шумную охоту.
      Наглотавшись всевозможных таблеток и пластмассовых булочек, я развалился в кресле и, утирая рот, сказал:
      - Великолепная у вас страна, но лучше в нее не попадать.
      - Мне нравится ваша откровенность, - сказал президент, - только тупицам правда глаза колет...
      - А если так, - я обрадовался, что могу хоть чем-нибудь ему услужить, - я бы на вашем месте этого Гасбера в клетку засадил. Знаете ли вы, что это самый отвратительный мошенник на свете?
      - Меня он не проведет, - улыбнувшись, президент нажал кнопку, и на экране телевизора появился Гасбер. Он уплетал жареного кролика и похвалялся: "Этот дикарь Мики думает, что жить меня научил. Ничтожество. Не все свиньи на четырех ногах ходят, - он запил кролика медовухой и продолжал рассуждать: Интересно, о чем они сейчас говорят, наевшись этих отвратительных таблеток?.."
      - Значит, вы обо всем знали: и о табаке, и о куропаточьем хозяйстве? - у меня по спине пробежал холодок, а волосы зашевелились сами собой.
      - Обо всем.
      - Прошу меня извинить.
      - Не стоит, шутки и президенты умеют ценить.
      - Разрешите тогда спросить, почему вы не накажете этого негодяя фон Фасоля?
      - Мой дорогой, - спокойно сказал президент. - Стращать да запрещать он мастер. Не стану же я сам с этим связываться...
      - Возможно, вы правы. Но что-то, значит, от меня здесь скрыли.
      - Когда-то наша страна была очень богатой. Ее реки изобиловали рыбой, леса и поля - птицами и зверьем, деревья гнулись от плодов, а кусты - А от ягод. Тогда ее называли страной Великой Охоты, и каждый великоохотский житель был метким стрелком. И всего было вдоволь, потому что люди охотились только тогда, когда были голодны или нуждались в шкуре, чтобы защититься от холодных северных ветров.
      Но в один прекрасный день охотник по имени Нейлон ради забавы, а может, из бахвальства застрелил лося. Его подвиг повторил другой бездельник, потом третий, и пошло... На долгие времена охота в нашем крае превратилась в прибыльное дело, а потом - в отвратительное развлечение. Все хозяйство пошло вкривь и вкось. Одно за другим следовали охотничьи состязания, самых метких и удачливых стрелков-дармоедов награждали медалями и орденами, стены своих домов они украшали шкурами зверей, рогами, чучелами, а мясо оставляли воронам...
      Уничтожив все живое в своем крае, стали добираться и до соседей. Началась самая ужасная охота - война. Жестокие охотники наживались на слезах и несчастье людей, грабили их имущество, брали в плен рабов. Жители Нейлонии вконец обленились, возгордились и жили только для своего удовольствия. Это тянулось долгие годы. Потом люди в соседних странах не выдержали, прогнали грабителей обратно, в их разоренный, опустошенный край, поставили на границах часовых. С тех пор нейлонцы живут у себя дома, где в прежние годы они все так безжалостно и глупо уничтожили, стерли с лица земли. И теперь расплачиваются за свои грехи-подвиги: едят искусственную пищу, дышат грязным, зараженным воздухом и пьют нечистую, мутную воду.
      - Ну, а Гасбер?
      - Он плохой человек, но хороший пример. Пусть нейлонцы смотрят на него, возмущаются, иначе они очень скоро забудут свои ошибки и сами станут такими же, - президент нажал кнопку. Офицер внес все мои охотничьи принадлежности и старенькое отцовское ружье. - Исследовав ваше оружие, мы пришли к выводу, что оно, хоть и хорошее, но очень старое, советы же ваши для нас - чересчур новые.
      - Может быть, - не стал я спорить, - но ведь не ружье, а человек зверя убивает. И если вы согласны, я докажу это на деле.
      - Пожалуйста, только я не любитель охотиться.
      - Но ведь вы сами меня приглашали.
      - Пригласил, потому что хотел вас испытать. И было бы очень хорошо, если б во время охоты вы проучили как следует гордеца и пройдоху Гасбера.
      На том и порешили.
      Президент приказал доставить из далеких краев на ракетах живого льва. Как только рычащего царя зверей вывели из летающей лохани, все охотники и ветеринары Нейлонии ринулись к нему: охотники - поглядеть на невиданного зверя, ветеринары - делать прививки от всех мыслимых и немыслимых болезней. Не выдержал лев такого издевательства, разломал клетку, сбежал в горы и спрятался в дальней недоступной пещере. Оттуда нам и предстояло его выцарапать.
      В условленный день съехались почти все охотники Нейлонии, в сопровождении искусственных псов - эдакой помеси танка и будильника. Охотничьи псы ползли напролом на железных гусеницах и лаяли звонким трезвоном будильника. По сравнению с ними мой Чюпкус выглядел совсем неприглядно. Но я не пожалел о том, что взял его с собой на охоту.
      По условному знаку на льва двинулись три роты моторизованных стрелков. У подножья гор они провели небольшие маневры, которые в тайных бумагах Гасбера проходили под кодовым названием "Сморкач". По этому случаю был выпущен из клетки ярко раскрашенный кролик. Едва он шевельнулся, радиолокаторы мигом нащупали его изображение, и пять батарей автоматических пушек взорвались ураганным огнем. Когда отгремели двадцать пять залпов, улеглась пыль, мы увидели, что кролик цел и невредим, а пяти сараев, двух хлевов, одной фабрики и семнадцати жилых домов - как ни бывало.
      - Что вы делаете?! - кричали перепуганные люди.
      - Когда пушки говорят, думать некогда, - ответила из кармана Гасбера говорящая машина и немедленно вызвала по радио авиацию.
      Три эскадрильи тарелок-преследователей понеслись на врага. И после пятого попадания управляемого по радио снаряда разнесли кролика в клочья. Долго рыскали самые отважные Гасберовы слуги, пока удалось им разыскать три когтя, пол-уха и почти нетронутый хвост. Пришлось им изрядно потрудиться и взорвать две кротовых норы, которые мешали им в сложной и ответственной работе.
      Маневры окончились, и мы двинулись вперед. Тогда-то и пришло мне на ум испробовать силы в древней, но достойной мужчин охоте: один на один со львом.
      - Без машин я боюсь, - признался полковник.
      - Оляля, Гасби, а где ж твоя храбрость? Не бойся, я тебя прикрою ружейным огнем, - подбадривал я главного браконьера. - И не забывай, что охоту показывают телевизоры всей страны.
      Теперь отступать было некуда.
      - Слушайте мою команду! - закричал я по радио. - Без моего ведома никто не имеет права ни стрелять, ни нажимать кнопки, ни пускать в ход ваши адские орудия. А тем, кто ослушается, я по старинному весьма ощутимому обычаю всажу заряд соли, куда следует. А президент добавит десять лет каторги на арбузных шахтах! Ясно?
      - Как в тумане, - хором откликнулись Гасберовы ратники и дружно сделали три шага назад.
      И тут мой Чюпкус не выдержал, как рванет вперед, обогнал ползущие в гору когорты гусеничных собак, тявкнул три раза и ворвался в пещеру. Я замер, а вся Найлония у телевизоров затаила дыхание, услышав давно забытый лай живой собаки. И в этот миг из пещеры появилось...
      Батюшки мои, что это было за чудище: грива дыбом, шерсть размалевана в немыслимые цвета, на боках проплешины, глаза мутные, не только что на зверя, на плюшевую игрушку лев не был похож. И так это чудовище жалобно рычало, что я прослезился, а Чюпкус от стыда поджал хвост и виновато попятился. Однако моторизованные псы были запрограммированы на длительное преследование и под трезвонный лай ринулись на приступ.
      Лев разметал их по сторонам. Но они снова двинулись в атаку, и он понял, что пришел конец. Не обращая внимания на лязгающую гусеницами свору, он кинулся прямо к Гасберу, вооруженному крупнокалиберным электронным пулеметом, и прорычал на львином языке:
      - Будь человеком, сжалься над пенсионером!
      Бедняга лев едва держался на ногах, а великий нейлонский браконьер припал на колено и дал очередь. Электронные пули - чок, чок, чок, - просвистели мимо. Гасбер еще очередь - опять невпопад. Третий раз он не осмелился стрелять и кинулся наутек. Лев - за ним, в ярости, что Гасбер не убил его с первого выстрела. Я наблюдал за диковинной погоней и приготовился вмешаться.
      Через несколько минут Гасбер обессилел, отбросил пулемет. Потом сорвал шляпу, разулся, вывернул карманы, чтобы избавиться от лишнего груза. Но лев не отставал и продолжал рычать:
      - Умирать, так с музыкой! Смотрите, несчастные, вооруженные пулеметами и ракетами, как умирают ушедшие на пенсию львы!
      Я все медлил и утирал слезы. Такая сила несметная - против одинокого старика! Ведь это бессовестно, не по-человечески и даже не по-звериному...
      - Посмейте только коснуться ракеты, на месте прикончу! - клокотал я от возмущения.
      Но Гасбер решил закончить гонку на свой лад - царап, царап, царап - как кот взлетел на верхушку искусственного дерева. И дальше взбираться пытался, да некуда. А лев внизу раздирал когтями ствол, стараясь перегрызть его единственным расшатанным зубом. Дерево дрожало, клонилось к земле, а полковник орал не своим голосом:
      - Караул! Спасите! Вызовите танки! Вашего командира убивают!..
      - Какой ты, Гасби, командир! - прокричал я в громкоговоритель. - Ты самый подлый из браконьеров. Это ты проник в мою страну и уничтожал там зверей. Ты сдирал шкуры, малых волчат ты безжалостно на сучьях вешал, ты стрелял из пушки по воробьям!..
      - Я не хотел, я нечаянно, - расплакался он, но из глаз его не слезы, а волчьи ягоды выкатывались.
      - Ты издевался над птицами и зверюшками, перекрашивал их в немыслимые цвета. Ты уничтожил деревья, траву и цветы!..
      - Я больше не буду! - ныл Гасбер. - Сжальтесь, - хлюпал носом бравый охотник, а из глаз его вместо слез падали льдинки.
      - Ты издевался над людьми, наживал деньги их потом и слезами. Ты даже не постеснялся Батунгом назваться и до смерти запугал племя доверчивых северян.
      - Бес попутал. Простите, я больше никогда, никогда... И другим закажу, чтоб неповадно... - лил он горькие желчные слезы.
      - Поклянись перед всеми жителями Нейлонии своей честью, что не будешь браконьерствовать.
      - Клянусь и своей честью, и бесчестьем, и львиным прахом, и вашим страхом...
      В этот миг дерево затрещало, покачнулось, и Гасбер свалился на землю. С быстротой молнии он подпрыгнул и на четвереньках стал карабкаться на отвесную скалу. Лев кинулся за ним, наступая на пятки, настиг, разинул пасть и ухватил полковника за штаны...
      Тогда я выстрелил.
      Разъяренный зверь в последнюю секунду еще успел впиться когтями Гасберу пониже спины, и оба они, кувыркаясь в воздухе, свалились на мягкую мураву у подножия скалы. Лев дернулся, его плешивые бока трепыхнулись, и царь зверей испустил дух. Но перед смертью он с такой силой сжал челюсти, что девять кузнецов девятью клещами с трудом расцепили их, освобождая браконьера из железной пасти мертвого льва.
      - Ох, сил моих нет! - жаловался Гасбер. - Вот-вот помру! Конец мой пришел! Ой, ой, ой, больно! - кричал Посоль фон Фасоль и впервые в жизни заплакал настоящими горькими слезами.
      Едва только кузнецы разогнули когти льва, едва Гасбер вырвался из хитроумно придуманного мною капкана, он в диком страхе молнией взлетел на вершину скалы и ни за какие деньги не хотел спускаться вниз. Его просили ратники, умоляли слуги, звали соседи, но полковник даже слушать не хотел никаких уговоров.
      В конце концов солдаты провели ему на вершину скалы телефон. И только когда Гасбер почувствовал в руке трубку, он немного пришел в себя и сразу же дал приказ всем ветеринарам тридцать три раза проверить, действительно ли его мучитель испустил дух или только прикидывается мертвым.
      Ветеринары повертели льва, ощупали плешивую шкуру, потертую на службе во многих цирках и зоологических садах, и заключили:
      - Он больше похож на затертую тряпку, чем на царя зверей.
      - Великолепно! - воскликнул Гасбер. - А теперь на всякий случай обрежьте ему когти и вырвите последний зуб.
      Его приказание было выполнено в точности.
      - А теперь приказываю заковать его в железные цепи.
      Было сделано и это.
      - Нет, - решил наконец начальник охоты, - я все равно не могу спуститься на землю: кто при жизни свирепый, того и после смерти бояться нужно.
      - Оляля, Гасби, ты можешь временно поселиться в пещере и дожидаться, пока побелеют кости твоего противника.
      - Правильный совет, Мики. Так я и сделаю.
      - Как знаешь, только учти: глупости трон ни к чему, она может царствовать и без него.
      - Конечно, конечно, - со всем соглашался Гасбер. А граждане Нейлонии, сидя перед телевизорами, так громко смеялись над ним, что земля не выдержала и раскололась пополам.
      Точно говорю, вот в этом самом месте...
      Каждое дерево со своим лесом шепчется.
      ЧУДОДЕЙСТВЕННОЕ ЗЕЛЬЕ
      В конце концов меня снова потянуло путешествовать. Перед глазами проплывали невиданные-неслыханные страны, мерещились костры на ночных полянах, шум лесов и рощ, зеленые холмы моей родины...
      Посоветовавшись с местными инженерами, я решил, что для путешествий не найти ничего лучше бочки. Свою я оставил в музее новейшей техники в гостеприимном Перлоне, а вместо нее благодарные нейлонцы соорудили мне новую, из удивительного материала, который горит - не сгорает, мокнет - не промокает, мерзнет - не замерзает, а короче говоря, из пластмассы. Внизу у бочки приделали колесики, сверху - полозья, по одному боку - парус, мачту и руль, по другому - винт с длинными лопастями, как у пропеллера. Одним словом, оборудовали такой расчудесный охотничий возок, какого еще нигде и ни у кого не бывало. В нем я мог смело пускаться в любое путешествие - хоть по воде, хоть по земле, хоть по воздуху, хоть по снегу и даже по асфальту.
      Но это еще не все! Видели бы вы мою бочку внутри!
      Двойная дверца задраивается плотно-наплотно, запирается на два засова, оконце из небьющегося бронированного стекла, электрокамин из нержавеющей стали и крохотная полупроводниковая электростанция, складной столик-самобранка, невесомые кастрюли, столовый прибор из сорока съедобных деталей, подъемные диваны и множество других всевозможных удобств, с которыми путешествовать сплошное удовольствие.
      Перлонцы толпами валили поглазеть на чудо-бочку. Наконец прибыл с прощальным визитом сам президент.
      - Понравилась ли вам работа моих лучших умельцев? - спросил он.
      - Великолепно! - воскликнул я.
      - Ну, тогда - счастливого пути, - пожелал президент и прямо-таки завалил меня подарками - всевозможными необходимыми для путешествия мелочами, среди них вручил мне говорящую спичечную коробку, сделанную на манер беспроволочного телефона.
      - Стоит набрать мой номер, и я в любой момент откликнусь. Ну, будь здоров, чужеземец. И напоследок открой, на милость, что ты со своим псом такое сотворил, что ни один наш аппарат не смог его исследовать?
      - Ничего я с ним не делал. Очень рад, что в вашем адском царстве болтов-винтов, мигающих ламп и воющих моторов живая, хоть и плюгавенькая собачка еще может сохранить свою тайну. И этой тайны я не выдам даже под страхом смерти...
      - Ну, раз так, ничего не попишешь, вопрос снимаю, - развел руками президент. - Попутного ветра! А Гасбер, - хихикнул он, - до сих пор лечится от перепуга. Хорошо ты его проучил. Спасибо!
      Запряг я своего скакуна и пустился в путь. Через три дня на четвертой улиточной скорости домчался до запертых на тысячи замков границ Нейлонии, пролетел над ними, с огромным наслаждением набрал полную грудь настоящего, некондиционированного воздуха и запел во весь голос:
      Ох, кобылка не проста,
      нет ни гривы, ни хвоста.
      А коль сядем вчетвером,
      не подгонишь и кнутом!..
      Ффу-ух, до чего ж я ослаб, пока дышал нейлонским разноцветным дымом, слушал металлический лязг машин и глотал пластмассовые булочки! До чего ослаб, дальше некуда: едва выбрался на чистый воздух, как ноги подкосились, под коленками задрожало, голова закружилась... Хорош из меня будет охотник!
      Но чем дальше уносил меня мой конь от Нейлонии, тем легче становилось дышать, тем зорче видел глаз, острее слышало ухо. И все вокруг казалось милым и приятным. Даже нахальная ворона, пролетавшая мимо, и та выглядела симпатично. Не удержался я, заговорил с ней:
      - Сорока-ворона, где твои детки?
      А когда услышал чириканье какой-то пичуги, даже прослезился, но приятели мои и ухом не ведут.
      - Ах вы толстокожие, тугоухие! Да с этаким пением орган, и тот не может сравниться, - в сердцах накинулся я на Чюпкуса с Лупкусом и на радостях отсалютовал пичуге шляпой.
      А к вечеру защелкал, залился соловей, на его голос откликнулся журчанием прозрачный лесной ручей, стройные сосны и коренастые дубы эхом отозвались на звонкие трели, а легкий ветер унес эту музыку далеко-далеко, сколько хватало глаз. Сидел я, братцы мои, и пошевелиться боялся. Чувствовал, как легко дышит грудь, как возвращаются ко мне прежние силы. Вот тут-то я и понял, почему мои земляки, попав на чужбину, не выдерживают тамошней жизни, заболевают страшной, смертельной болезнью - тоской по родине.
      - Разрази меня гром, если я когда-нибудь позволю злым людям уничтожить этакое чудо! - хлопнул я шапкой оземь и обнял Чюпкуса.
      После такой клятвы будто гора у меня с души свалилась. Ехать стало весело и приятно. Чем дальше мы уносились от Нейлонии, тем чаще попадались по пути густые перелески и рощи, светлые прозрачные озера и речки, в придорожных кустах серыми комочками мелькали зайчишки, легкой тенью скользили косули, а порой широким махом проносились лоси, гордо подняв тяжелые ветвистые рога. В чаще озерной осоки крякали утки, гоготали гуси, на мягких болотных кочках квакали-заливались лягушки, мекали бекасы, пестрели цветы на лугах...
      "Как в раю! Никогда людишкам нейлонским на фабриках лучше не сделать", зарассуждался я и, верно, выпустил руль из рук: Лупкус остановился и потянулся к зеленой травке, - в диковину ему свежий корм.
      - Н-но, коняга, нет на тебя волка!..
      Пошел Лупкус ходко. Так мы и плелись нога за ногу, разминались, красотой любовались, птичьими трелями наслаждались.
      Вдруг из гущи клевера ка-ак рявкнет дергач:
      Дыр-дыр, три до дыр!
      Никогда ничего подобного не слышал Лупкус, оторопел от испуга, потом вскинулся на дыбы и запрыгал по-воробьиному вспять. А я, как на грех, от неожиданности выпустил вожжи, то есть руль. Мотает меня во все стороны, а ухватиться не за что: бочка-то круглая, пластмасса скользкая. Ну, думаю, не добраться мне теперь до дому, хорошо, если цел останусь... Но на счастье позади нас другой коростель ка-ак задыркает, Лупкус и остановился. Ушами прядает, прислушивается. А с боков - третий, четвертый... Совсем бы у коня голова кругом пошла, да я улучил момент, подскочил к Лупкусу, погладил его по взмыленной шее и стал успокаивать:
      - Да, брат, это тебе не урчание нейлонских машин. Будь коростель с тебя ростом, свободно перекричал бы самую мощную корабельную сирену, - говорю, а сам невзначай за повод дерг! - и мы тронулись дальше.
      Через неделю очутились в глухом, непроходимом лесу. Шли, шли, пробирались-продирались и наконец добрались до поляны, на которой стоял небольшой охотничий домик. Жили в нем пятеро мрачных неразговорчивых мужчин, занимавшихся отловом зверей и птиц для всевозможных зоологических садов и живых уголков.
      Признаюсь откровенно, мне такое ремесло не по душе. Я сам недавно испытал все прелести неволи и еле-еле вырвался. Но что я мог поделать? Один против пятерых вооруженных, к тому же в чужой стране! И кроме того, когда долго путешествуешь, каждый встречный человек, да еще охотник - вроде лучший приятель. Поэтому мы с Чюпкусом охотно присели к костру и выложили все наши запасы.
      - Здорово, - приветствовали охотников.
      - Здравствуйте, если не шутите, - отозвались хором пятеро звероловов, продолжая жевать, и приняли нас в свою компанию. Только после сытного угощения они обратили внимание на Чюпкуса.
      - Недурен, видна порода, - голосом знатока процедил один.
      - Не то говоришь, приятель, - возразил я. - Совсем не то, любезный. За такого пса трех слонов не жалко отдать. Смотри! - Схватил я нож и зашвырнул подальше в темный лес. - Ищи! - приказал Чюпкусу.
      И через минуту этим самым ножом, как ни в чем ни бывало, резал хлеб. Охотники глазам своим не верили. Тогда я расшвырял все железные предметы да еще и иглы в придачу. Чюпкус нырнул в чащу и сразу же вернулся, облепленный железками, как дикообраз. Отряхнулся, но ножи, вилки, иглы и лопатки только забренчали, стукаясь друг о дружку, и продолжали висеть на нем, как привинченные.
      - Ну и чудеса, - качали головами видавшие виды охотники. - При таком вооружении даже лев, и тот не рискнет подступиться.
      И звероловы решили испытать нас на охоте.
      Наутро я хорошенько напоил Чюпкуса и пустил в лес. Стал он перебираться через поваленное бурей дерево и обнаружил берлогу, где жила семейка бурых медведей. Обступили охотники дерево, начали совещаться, что предпринять. А я их спрашиваю:
      - Слышал ли кто из вас, что приключилось со старым моржом после того, как он сбежал из цирка и стал в море проржавевшими минами баловаться?
      Охотники - только пожали плечами и развели руками. А когда я кончил свой рассказ, старший из них хмуро процедил:
      - Поздно нам профессию менять.
      Тогда я им во всех подробностях выложил, какая расплата ждала нейлонских молодцов и чего я насмотрелся в этой продымленной, как копченая колбаса, стране. Они устыдились и пообещали:
      - Последний разочек поохотимся и больше никогда не станем заниматься этим постыдным ремеслом.
      - Ну, если вы раскаиваетесь, - предложил я, - давайте наварим сонного зелья, опоим медведей, и дело с концом. Спящего зверя легче легкого в клетку затолкать, а неспящего - еще как повезет...
      - Хороший план, да проволочка велика, - ответил старейшина охотников. - Мы и так еще ничего путного не добыли. А дома детишки хлеба дожидаются...
      И решили они охотиться старым способом. Он, мол, вернее. Положили в дупло стоявшего по соседству дерева мед диких пчел, а у входа подвязали на веревке увесистую колоду, приготовили сеть из прочных веревок, засели в кустах и выжидают.
      Я тоже времени даром не терял, - вскипятил котелок воды родниковой чистой, всыпал по горсти белены пополам с кострецом, пахучей гвоздики и душистой черники, тертого дурмана да молотого бурьяна, муки квашеной да соли жареной, мышиного сала, черепашьего кала, дубового сена да морской пены, сноп листа прелого и щепоть маку белого. Перемешал все тщательно, разогрел основательно, пропустил через голенище, чтобы смесь была чище, и стал остужать, приговаривая:
      - Эники, беники, варись, да не рута, варись, зелье люто, эники, беники, трали-вали, чтоб напившись год дремали, эники, беники, варись, зелье мятное, вкусное, ароматное... Бац! - заклятье было произнесено, сонное зелье готово. Теперь оставалось напоить медведей. Дело хитрое, но ведь и у меня котелок варит, соображаю, что к чему. Наполнил я зельем резиновые мячи, натыкал в них иголок, да не простых, а тех, которыми доктора уколы делают, и вышел поглядеть, как там дела у звероловов.
      В самую пору поспел.
      А у них вот что получилось. Как только запах меда разнесся по лесу, над поваленным деревом показалась голова медведицы. Она повела носом, заворчала и стала облизываться. Потом начала озираться по сторонам, отыскивая лакомство. Я мог в любую минуту усыпить медведицу, стоило пустить заряд с чудодейственным зельем, но решил не вмешиваться, потому что давно уже убедился: упрямцев можно научить уму-разуму только одним способом - дать им отведать неприятности, которую они сами для себя состряпали.
      Медведица потопталась, поострила когти о кору, поднялась на задние лапы и долго принюхивалась, поводя мордой. Сообразив, откуда идет запах, лениво полезла на дерево.