Какое издевательство! Прямо-таки насмешка какая-то: мы голодные как волки, хлеба ни крошки, масла ни капли, а икры - хоть ведром черпай!
      Схватил я сачок и стал икру на льдину выгребать. Гребу-вычерпываю, дрожу на ветру, а куча все не увеличивается, расползаются икринки во все стороны, как разогретый холодец, и уходят обратно в море...
      Пригляделся - батюшки! да они живые! Ползают. Поднес я горсть икринок к самому глазу и вижу: это вовсе никакая не икра, а маленькие красные рачки...
      - Тьфу ты! - громко плюнул я с досады и пожаловался Чюпкусу: - Кому раки, кому омары, а мне так борщ больше по вкусу!
      Чюпкус в ответ только заскулил и облизнулся.
      А ночью что творилось! Оказывается, эти рачки фосфорные были, как стемнело, засветились, будто кто поджег. Засверкало все море. Такого я еще в жизни своей не видывал. Темно вокруг, небо черное, на нем мерцают редкие замерзшие звездочки, а мы плывем по сверкающему серебру. По морской серебряной глади таинственными кораблями движутся киты, а над ними вздымаются к небу огромные фонтаны, светятся, как неоновые лампы. Кажется, будто под ногами огнем горит пучина, а вдаль, сколько глаз хватает, растекаются струи расплавленного серебра, золота и бриллиантов.
      Стоял я пораженный. Потом стукнул ружьем об лед и сказал:
      - Пусть меня кроты загрызут, если я хоть когда-нибудь без нужды выстрелю в зверя! Вот ведь крохотное, меньше блохи, созданьице, а сколько человеку радости доставляет. Так что уж говорить о зайце или рогатом лосе!
      Чюпкус меня не понял. Он боялся неонового свечения и свирепо лаял на всю эту красоту. А я, забыв обо всем, даже о сне, любовался чудесным заревом.
      Как в сказке!
      И вдруг из этого светящегося сказочным светом моря вынырнула черная голова с двумя белыми клыками. Пара сверкающих глаз вонзилась прямо в меня. Зверюга фыркнул в белые усы, принюхался, мотнул головой и с размаху всадил клыки в край льдины. Потом, кряхтя и тяжело отдуваясь, стал взбираться к нам в гости.
      У Чюпкуса шерсть встала дыбом, он залился лаем. Я кинулся искать ружье, но было поздно. Огромный морж стоял между мною и ружьем и, не спуская с меня глаз, медленно приближался.
      "Погиб, - мелькнуло в мыслях. - И как раз в такую минуту, когда вокруг невообразимая красота. Долбанет клычищами такой атлет в весе слона, только мокрое место от меня останется. Что делать?"
      Пячусь задом и стараюсь вовсю - кричу, рычу, визжу по-поросячьи, ногами топаю, на четвереньки становлюсь, шиплю по-кошачьи, по-всякому пытаюсь напугать эту тяжеловесную бестию, а он блестящей шкурой передергивает и плавниками, как ногами, по льду перебирает - чап! чап! Со страху и я стал хлопать ладонями по льду - ляп! ляп! Потом чувствую - отступать дальше некуда, позади вода.
      "Ну, будь что будет, - думаю, - все равно добром ему в лапы не дамся". Схватил рыбацкий поплавок и метнул в моржа. В спешке чуть было не промахнулся. Но морж изогнулся, подхватил носом и стал подкидывать, как мяч, да так ловко, будто заправский циркач.
      Окаменел я, глядя на это диво, и не знал, плакать или радоваться. После этакого приступа храбрости стало мне жарко, я опустился на корточки, нагреб мокрого льда и приложил к разгоряченной голове.
      "Неужели он сбежал из цирка?" - звякнула мысль, вроде копейка в пустую копилку, но двигаться не было охоты. Когда немножко отпустило, я ногами осторожно притянул еще один опутанный сетью поплавок, бросил его моржу. Он подхватил и второй и стал выделывать такие трюки, что я не удержался и захлопал в ладоши.
      - Спасены! Ура! - заорал я не своим голосом, кинулся к бочке, схватил несколько соленых рыбешек, швырнул одну зверю. Тот поймал ее на лету и несколько раз низко мне поклонился. - Еще просит, шельмец, - понял я намек и отдал остальные. Морж съел их и растянулся на льдине, даже не помышляя никуда уходить.
      Невероятно. Поразительно!
      А тем временем нашу льдину подхватило сильное и теплое течение. До того теплое, что лед стал таять, как белый бараний жир на сковородке. Светящееся море покрылось черными пятнами, мутной рябью, стало похоже на пористую губку.
      Рассветало. Подул ветер. На мелкой волне зачернели головы еще нескольких моржей, они плыли за нашей льдиной. Хорошенько всмотревшись, я понял, что это энергичная мамаша с двумя маленькими детенышами. Она подплывала к льдине, фыркала, размахивала ластами, хлопала ими по воде, отгоняя малышей, которые пытались по примеру папеньки взобраться на льдину. А старый морж между тем поигрывал поплавками от рыбацких сетей и всячески подманивал моржат к себе.
      Зрелище было довольно любопытное, хотя и весьма грустное. Заботливая мама хотела, чтоб ее дети оставались добропорядочными морскими обитателями, достойными своих предков, а старый морж, характер которого был давным-давно искалечен злыми людьми, этого не понимал и старался сделать моржат чем-то вроде домашних животных или диких артистов.
      В конце концов моржиха устала. Погрузилась в воду, вынырнула на расстоянии от льдины и остановилась неподвижно, слегка похлопывая хвостом по пенистой волне. Делайте, мол, как знаете!
      Совладав со страхом, голодные, исхудалые моржата кое-как взобрались на льдину, потыкались носами в стеклянные поплавки, попробовали их стукнуть едва пробивающимися клычками, но ничего съедобного не нашли и грустно глядели на отца. А тот лез из кожи вон: подхватив носом поплавок, балансировал, раскачивался из стороны в сторону, шлепал ластами по льду, вытягивал голову вверх. Но моржата не понимали, зачем нужны эти странные движения, если все равно в когтях после этого рыбы не появляется.
      - Э-э, брат, мало радости, когда кишки марш играют, - я отнял у разыгравшегося старика поплавки и хлопнул его ладонью по боку: - Я твою семейку, приятель, не прокормлю, даже если ты станешь выделывать трюки мирового класса... Ну, пошевеливайся, сам поищи-ка ребятишкам чего-нибудь подзакусить!
      Морж лениво плюхнулся в воду, понырял возле льдины, понырял и опять поднялся на поверхность. На этот раз на носу он держал старую, опутанную водорослями плавучую мину.
      - Тревога! Полундра! Чюпкус! Спасайся! - орал я не своим голосом. - Он нас этим мячиком в пыль превратит! - На всякий случай я быстренько приготовил бочку к отплытию, а покамест сгреб всю оставшуюся рыбешку и стал кидать как можно подальше от льдины.
      Морж, оставив мину, устремился за рыбой, подхватил ее на лету и скормил детенышам. Но вот рыба кончилась. Морж поклонился несколько раз невидимой публике, снова подхватил на нос начиненный динамитом шар и медленно стал подплывать к нам поближе.
      Мы с Чюпкусом столкнули бочку на воду. Я лихорадочно греб обломком доски, чтобы подальше уйти от этого страшного места. Но морж оказался проворнее, догнал нас и, думая, что бочка тоже входит в программу номера, поднырнул под нее и подбросил нас над водой. Конечно, приводняясь, мы изрядно намокли. Однако бочка показалась моржу слишком тяжелой, и он снова занялся железной памяткой минувшей войны.
      - Ты только погляди, Чюпкус, что могут сделать с замечательным животным злые люди. Теперь он ни в море не умеет жить, как подобает морскому зверю, ни в цирк вернуться... Чистая беда...
      Но самая большая беда была еще впереди. Морж между тем подплыл к самой льдине, высоко подкинул мину и приготовился поймать ее на нос, как в прошлые разы, но осклизлая от водорослей мина не удержалась на мокром носу и краешком одного из рожков царапнула лед... Я зажмурился, ладонями закрыл глаза, большими пальцами заткнул уши... От страшного взрыва поднялась огромная волна и унесла нас далеко в сторону. Долго еще над водой плавали клубы черного дыма, гремело эхо взрыва и волновалось море. Долго на месте катастрофы метались маленькие моржата, разыскивая своего отца. Но там, кроме обломков льдины, ничего не осталось...
      - Видишь, Чюпкус, на что способны злые люди... Вот видишь, чем кончаются эти военные игры, - я до того был расстроен, что даже не заметил, как неподалеку, совсем рядом с нами, всплыла подводная лодка. Она направила на нас пушку и стала подавать какие-то сигналы. Ничего не понимая, я стянул через голову рубаху и принялся размахивать ею, как белым флагом. Все-таки одному не справиться с судном!
      Лодка подошла вплотную. Из воды вынырнула похожая на черпак железная рука, подняла бочку, стряхнула с нее воду и разжалась, швырнув бочку в открывшийся трюм. Вместе с нами, понятно.
      Шмяк!
      Чудо что за страна: воды - залейся, дров - завались, а хлеба - хоть с голоду помирай.
      В ПЛЕНУ
      В нашей тюрьме было темно и душно, как в волчьей пасти. За стенами беспрестанно гудели моторы каких-то машин, щелкали переключатели, цокали кованые сапоги охранников.
      Может, через день, а может, и через два в трюм набилось полным-полно людей. Видеть я их не видел, только слышал приглушенные голоса, грохот передвигаемых стульев, бряцание оружия и пронзительный писк аппаратов. Из бочки я не вылез, потому что пока сидел в ней, никто не имел права считать меня своим пленником. Так полагалось по всемирным правилам мореходства. Тем более, что я привязал к удочке носовой платок и вывесил его взамен флага своей страны.
      И вдруг шум утих. Неожиданно в щель ворвались два мощных, как солнце, луча прожектора, осветили меня и заставили зажмуриться. А Чюпкус, тот даже заскулил от боли.
      - Вы взяты в плен военно-морскими силами государства Нейлонии, послышался дребезжащий голос, похожий на старый граммофон.
      - Кто-кто меня в плен взял?
      - Военно-морские силы.
      - Но ведь я ни с кем не воюю.
      - Мы воюем.
      - А, теперь понял: вам не хватает генералов.
      - Всего у нас хватает.
      - Как бы не так! Видно, не все у вас дома, раз в открытом море не сельдь, а людей ловите.
      - Пленным строго запрещается произносить подобные речи.
      Хотя граммофонный голос ничего плохого мне не делал, я все же разозлился и притопнул ногой:
      - Я свободный гражданин и ненавижу принуждение. И дома и в гостях. Поэтому предупреждаю: не играйте с огнем! - Я взвел оба курка и приготовился к обороне. - Кроме того, я сижу на своей территории и требую уважения к флагу моей страны.
      Машина помолчала, сыграла марш, а потом снова принялась за свое. Триста тридцать три раза расхлябанный граммофон повторял одно и то же, пока наконец я решил сдаться. Разве поспоришь с машиной?
      - Вы должны говорить правду, только правду и ничего кроме правды, предупредил меня граммофон.
      - Не знаю я вашей правды, и мне не о чем рассказывать, - разозлился я опять и отвернулся к стене.
      - Говорите, что на ум придет, - посоветовала машина. - Мы всё запишем.
      Привыкнув к свету прожектора, я увидел странных людей с большими головами. Склонившись над длинным столом возле машины, они нажимали на различные кнопки и допрашивали меня, но не сами, а через машину.
      - Фамилия?
      - Пупкус.
      - Родились?
      - В лесу.
      - Чем занимаетесь?
      - Сижу в плену.
      - Прошу соблюдать серьезность, - рассердилась машина и засверкала красными огоньками глаз. - Мои лампы для таких шуток не приспособлены. Если что случится, за каждую поломку с вас сдерут втрое. Повторяю: род занятий?
      - Охотник.
      - Откуда прибыли?
      - Из Балаболкемиса.
      - Что намерены делать в Нейлонии?
      - Даже не представляю. Вы сами меня сюда затащили, поэтому я должен спрашивать, с какой целью меня схватили и по какому праву допрашиваете?
      - Задавать вопросы не разрешается, - снова послышался дребезжащий граммофонный голос. - Полопаются лампы.
      - А если мое терпение лопнет? С кого спросят?
      - С фабрики запасных частей.
      - Нет, так не пойдет. Приятных снов, - и я демонстративно захрапел.
      - Спасибо за беседу. Прошу приготовиться к проверке, - ответила вежливая машина, а люди молчали, как восковые мумии, нажимали на кнопки, и их немигающие глаза безо всякого выражения перебегали с кнопок машины на мое лицо.
      К бочке подошли два солдата, большеголовые, сухопарые, на тонких мушиных ножках. Они были одеты в убийственно блестящие мундиры из какой-то материи, хрустевшей, как шоколадная обертка, на головах возвышались шлемы из толстого стекла. Оба в очках, с наушниками, антеннами и еще какими-то непонятными приборами, укрепленными на голове и на плечах. Парни приказали нам мигом убраться из бочки.
      "А почему бы не убраться, раз так вежливо просят?" - подумал я и вылез совершенно добровольно. Да еще на всякий случай руки поднял. На международном языке солдат и охотников это означает: чего вам пугаться, ребята, если я сам от страха дрожу? Однако никто не обратил ни малейшего внимания на мой благородный жест. Подбежал офицер, отобрал ружье, удочки и прочие охотничьи принадлежности.
      - Они будут переданы в научно-расследовательский институт, - объяснила мне ни на минуту не умолкавшая машина. - Кроме того, в нашей стране вооруженным иностранцам бродить строго воспрещается, - добавила она с угрозой, и лампы ее засверкали холодным синим светом.
      Без всякой задней мысли я тоже подмигнул ей и попросил объяснить, где мы очутились, что нас ждет и вообще когда нас отпустят домой. Люди молчали. Но машина была умнее людей и тотчас же ответила на мой вопрос:
      - Наш флот целую неделю следил через все телескопы, телебинокли и телеочки за вашей дрейфующей шпионской станцией, пока, наконец, удалось установить, чем вы занимаетесь. Одним выстрелом из ружья вы согнали с льдины огромного кита, одним взмахом руки взорвали самый большой в мире айсберг. Это может сделать только тот, кто владеет сверхмощным оружием. Вы - опасные враги.
      Что мне оставалось делать? Пожать плечами и усмехнуться. Да и к чему скромничать? Шут их побери, пусть проверяют, ведь и в нашей деревне ни один серьезный мужской разговор не начинается без взаимного прощупывания, то ли крепким словцом, то ли крепким табачком.
      Солдаты подскочили ко мне, взяли под руки, повели к очень удобному креслу. Пока шли, я подергался и почувствовал - эти жидконогие солдатики до того тощие, до того хилые, что без большого труда я мог бы их скрутить в бараний рог. Но я человек сознательный, обычаи чужой страны уважаю, поэтому послушно сел в кресло и независимо закинул ногу на ногу. Офицер прикрепил ко всем моим конечностям бесчисленные провода и проводочки, на голову взгромоздил чудовищную шляпу, во все стороны ощетинившуюся разноцветными лампами, к каждому волоску подключил электрический ток, а язык зажал блестящими клещами.
      - Проверяю! - объявила машина и замигала сотнями красных, голубых и зеленых лампочек. - Все правильно. Уточняю: прирученный зверь - не собака, а редкостная система "дворняжка".
      На мое место таким же образом усадили Чюпкуса и стали привязывать провода. Пока подсоединяли ко всем четырем лапам, дело шло. Но как только прикоснулись к хвосту, машина отчаянно заскрежетала, поперхнулась словом и еле успела прокашлять:
      - Авария! Горю!
      Потом она окуталась дымом, зашипела, а над нашими головами замигала красная лампа тревоги и послышался пронзительный вой сирены.
      В комнату набилось полно людей, сбежались все офицеры судна, но им никак не удавалось выяснить, что приключилось с машиной и почему каждый раз, когда Чюпкус тявкнет, начинают бешено дрожать лампы и детали. Чуть было не развалил мой песик все их хитроумное сооружение. Офицеры метались, размахивали руками, кричали, но ни один из этих ученых иностранцев не догадался спросить у меня, в чем дело. Молчал и я. Мне-то что? Пусть найдут магнит сами, раз такие грамотные!
      В самый разгар суматохи в каюту вбежал запыхавшийся матрос:
      - Несчастье, компас отказал!
      Топоча и лязгая коваными сапогами по железному настилу, все побежали наверх. А когда вернулись, я их не узнал. Вроде те самые и уже совсем другие люди: лица приятные, приветливые, улыбаются, и говорить стали со мной, как равные с равным.
      - Вы владеете какой-то неизвестной нам техникой, - сказал капитан.
      - Очень может быть, - согласился я и даже не покраснел ни капельки. - У вас своя техника, у меня своя!
      - Поймите, если наше судно не доберется до берега, то и вы не доберетесь до него, - почтительно убеждал меня капитан.
      - Очень мне нужен ваш берег, - упирался я. - Проживу и без вашего берега.
      - Возможно, возможно, но ведь тогда нам придется погибнуть, всем вместе.
      - Вот и отлично! Если вы думаете, что жить в плену приятнее, чем погибнуть, мне вас жаль.
      - Мы вам дадим самую лучшую каюту.
      - Я подумаю.
      - Вы будете нашим почетным гостем.
      - Хорошо, только оставьте меня в покое.
      Когда все умчались исправлять компас, я поднял трубку и попросил соединить меня с капитаном. Он в это время на мостике наблюдал работу инженеров и был очень занят.
      - Ну что там у вас? - поинтересовался я.
      - Ничего хорошего: дрожат стрелки, как заячий хвост, - уныло отозвался капитан. - Без компаса мы пропали.
      Я сразу сообразил, в чем загвоздка. Прикрыв трубку, приказал Чюпкусу:
      - А ну-ка, похлопай хвостом по бокам! - Чюпкус радостно завилял хвостом. А теперь как? - спросил я капитана.
      - Еще хуже: стрелка мечется во все стороны, как ошалелая.
      Я улыбнулся, потрепал Чюпкуса по загривку, велел ему лечь и не шевелиться.
      - А теперь как? - спросил.
      - О, совсем на лад пошло, - радостно ответил капитан. - Большое спасибо.
      - Так вот, милейший. Я человек незлой, долго сердиться не умею, но предупреждаю - немедленно переведите меня в приличную каюту и чтобы никаких в ней железок не было, иначе каюк вашей подводной скорлупке.
      - Слушаюсь! - отчеканил капитан, как будто я был адмиралом.
      Через полчаса мы с Чюпкусом расположились в шикарной каюте, помылись под теплым душем, выстирали вещички и пригласили капитана в гости. Он из кожи вон лез: угощал нас всевозможными напитками и блюдами. Но что это была за еда, одна беда! Чтобы не обидеть его, я отведал, а Чюпкуса никакими уговорами так и не удалось заставить. Заморскую еду и едой-то назвать нельзя было всевозможные искусственные булочки, пилюли, таблетки и фабричные пасты в тюбиках. Ни вкуса, ни удовольствия. Возьмешь такую булочку в рот и сосешь, как младенец резиновую соску, или глотаешь пилюли, как старик беззубый, не жуя. Чувствуешь себя, будто в аптеке: заглотнешь пилюлю и дрожишь: а вдруг отравишься?
      После ужина нас посетил судовой врач, проверял наше с Чюпкусом здоровье. Прежде всего он стукнул изо всех сил молоточком по столу и спросил:
      - Как слышите?
      - А потише нельзя? Так и стол недолго развалить, - предостерег я.
      - А теперь? - он хлопнул в ладоши.
      - Да вы что, шутите? Я слышу, как ваше перо скрипит, когда по бумаге им водите.
      - Странно, - пробормотал он и показал на стену, где было нарисовано яркое черное пятно. - А эту точку различаете?
      - Давно вы стены не мыли, вон в углу паутинка шевелится.
      - Чудеса! - Врач подал мне какое-то приспособление и объяснил, что этим у них измеряют силу мышц. Но едва я взялся за прибор, как он развалился в моих руках. Когда же стали проверять мои легкие, шар лопнул, едва я дунул в него. Врач снял очки, протер их, снова надел, внимательно осмотрел меня с головы до ног и заключил: - Вы... вы, наверно, первобытный человек. Мускулы у вас железные, слышите вы без усилителя, видите без очков. Поразительно! И все же мне приказано сделать вам прививки от всех возможных будущих болезней и эпидемий, иначе вас не выпустят на берег.
      - Раз нужно, так нужно, - не стал я спорить и взялся за ремень. - Куда колоть будете?
      Но врач и не думал колоть. Он набрал из разных баночек пятьдесят дробинок, начиненных лекарствами, засыпал их в дуло пистолета, зажмурил глаз, прицелился, нажал на курок и бабахнул мне сжатым воздухом пониже спины. Я как взвился, как завизжал, зато одним махом получил прививку от пятнадцати тяжелых, десяти средних, четырех легких и двадцати двух неизвестных эпидемий.
      То же самое врач проделал и с Чюпкусом.
      - Это мое изобретение! - гордо заявил он. - Очень хороший пистолет, но я все же недоволен. Если удастся, увеличу калибр, дробь покрупнее подберу и можно будет каждому человеку делать прививки на всю жизнь, а возможно, и на более длительный период.
      - Мне предостаточно, - ответил я, потирая зад, - до конца жизни не смогу спокойно садиться. Уж лучше вы новое свое изобретение на ком-нибудь другом испытывайте.
      Обиженный врач покинул каюту.
      На берегу нас с Чюпкусом ожидал невиданный прием: не успели мы сойти с корабля, как в нашу честь загрохотали пушки, в небо взвились ракеты, а на земле, под землей и под водой громкоговорители заиграли гимн этого государства. Войска взяли на караул, отсалютовали нам и застыли в торжественной неподвижности. "Самое время дать тягу, - подумал я. - Сейчас никто из них не только гнаться не станет, но и не пошевелится". И когда я уже совсем собрался драпануть, меня подкузьмил Чюпкус. Не вынес он звуков торжественного гимна, завыл. И сразу же со всех сторон к нему кинулись глубоко тронутые нейлонцы, стали его гладить, нахваливать, а самый главный генерал повесил Чюпкусу на шею блестящую медаль, на одной стороне которой был изображен поющий петух - символ Нейлонии, на другой - выбиты золотые буквы: "Не от петушиного крика встает солнце".
      Когда музыка смолкла, ко мне подошли несколько офицеров, встали вокруг с обнаженными саблями, а громкоговорители попросили: "Обычаи нашей страны требуют, чтобы вы исполнили гимн своего государства".
      Я ломаться не стал, закрыл глаза и грянул:
      Вышел батюшка в лесок!
      Вышла матушка в лесок!
      орал, что было сил, отбивая такт ногой.
      Когда я закончил, мне вручили высший охотничий орден Нейлонии. На одной его стороне ящерица в короне и надпись венчиком: "Не бей ужа - солнце заплачет", а на другой - изображен разудалый охотник с улыбкой от уха до уха и с кружкой пенистого пива в руке.
      После этой церемонии на автомобиле без колес подъехал президент Нейлонии, под гром пушек поднялся на трибуну, нажал кнопку, и из всех громкоговорителей полилось пение - здесь было принято, чтобы свои речи, заранее написанные лучшими поэтами и положенные на музыку лучшими композиторами, президент пел.
      Но я почти не слушал. Глазел на странные сапоги президента: красные толстые подошвы, голенища, разукрашенные всевозможными блестящими пуговицами, железками, замками-молниями.
      "Совсем такие же, как те, оставленные возле задранного волками человека, подумал я и кивнул Чюпкусу - посмотри, мол. Он несколько раз потянул носом, торчком поставил уши и тихо зарычал. - Ага, попался-таки, коронованный браконьер! - обрадовался было я, но сразу же засомневался: - Не может быть. Неужели такой благообразный старичок мог таскаться по чужим странам, тиранить зверей, чинить людям вред?! Нет, тут, наверно, что-то другое".
      - Приветствую вас с прибытием в свободную и вечно молодую Нейлонию, наконец на высокой ноте закончил свою арию президент. - Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях.
      Предоставили и мне ответное слово.
      - Дорогие нейлонцы! - обратился я к полупустой площади, а умная машина в тот же миг перевела на нейлонский язык:
      - Неподкупные!
      - Желаю, чтобы все у вас было, кроме достатка, чтобы много хотели и ничего не умели, пусть в ваших хлевах стоит сноп на снопе, решето на решете, а скота - ни на волос, - выпалил я одним духом, а машина без расстановки молола свое:
      - Желаю вам всем быть миллионерами и до конца своих дней просить милостыню, желаю вам деньги огребать ситами, причесываться метлами, желаю вам не болеть, не лысеть, как скот в хлевах, - деловито перевирала она, мигая разноцветными лампочками.
      "Что это я плету?" - испугался я, поглядев на вооруженных солдат, но продолжал говорить все громче и яснее:
      - Желая повидать вашу удивительную страну, мы с огромными трудностями покрыли невиданное расстояние - шириной в пять куриных шагов, глубиной в шесть воробьиных коготков и длиной в три мышиных окорока, мы переплыли Ледовитый океан и Пестрое море, - лихо врал я, ничего не соображая, а умная машина хитро мигала и врала еще отчаянней:
      - Мы, разведчики удивительной страны, победили пятерых шагающих петухов, шесть когтистых воробьев и три мышиных окорока, а потом поплыли в море и, если бы не вы, старик Дед Мороз превратил бы нас в Ледовитый океан...
      Я испугался, как бы машина еще чего не наговорила, и поспешил закончить:
      - Да здравствует Нейлония и ее повелитель! Спасибо за внимание!
      - Обратите внимание, - орала машина, - страна Нейлония здорова, а ее президент бессмертен. Речь окончена. Точка. Восклицательный. Не скопляйтесь на улицах.
      "Ну и тарабарщина! Вот так изобретение! Счастье, что меня никто не слушал. С такой машиной и до плахи недалеко: ты ей дело говоришь, а она околесицу несет. Правильно люди здешние решили: не заводи спор с телевизором".
      После торжества президент пригласил меня на обед. В огромном зале, уставленном всевозможными чучелами, нас ожидали министры этой страны, генералы, корреспонденты и особо доверенное лицо президента - уполномоченный по охотничьим делам полковник Гасбер Посоль фон Фасоль. Пировали мы стоя, а как только кто-нибудь из гостей, отяжелев от еды, плюхался на стул, вмонтированные в сиденье аппараты начинали трясти его. Когда съеденное утрясалось, снова появлялся волчий аппетит.
      Такого удивительного гостеприимства я еще нигде и никогда не встречал. Чтобы доставить хозяевам удовольствие, я приналег на угощение. Умял все: воробьиную печенку, копытце теленка, маринованную лягушку да искусственного хлеба краюшку, а после тряски добавил поросячьи рожки, улиткины ножки, морскую куропатку, горчицу всмятку и семь дырок от бублика. Запил угощение ледоколой ледяным соком, настоенным на лекарствах, а на загладочку мятную пилюльку проглотил.
      Наелся до отвала, стал ремень распускать, и в этот момент взгляд мой упал на сапоги Гасбера. Поглядел и замер от изумленья. Они тоже были на толстых красных подошвах, с желтыми голенищами, изукрашенными блестящими пуговицами, молниями и железками. "Еще один!" - подумал я и решил идти напролом. Вежливо хлопнул полковника по плечу и осведомился:
      - Алло, полковник, а не встречались ли мы с вами на узкой просеке?
      - Алло, Мики, встречались, только не на просеке, а на волчьей тропе, поправил он меня и весело оскалился.
      - Так это ты, Гасби, в спешке потерял сапоги? - уточнил я на всякий случай.
      - На охоте, Мики, всякое случается: и в бочке заколоченной посидеть, и без собачьей упряжки остаться, и котами своих приятелей травить, - не остался и он в долгу.
      "И с браконьерами посчитаться", - хотел я возразить, но в этот миг ко мне подошел президент и предложил всем проглотить в мою честь по пилюле сухого вина.
      - Я хотел бы в вашем обществе поохотиться, - сказал он.
      - Охотно поохочусь, только верните мне ружье, - ответил я и решил пока отложить счеты с Гасби.
      - Договорились. Как только я немного освобожусь от государственных дел, тотчас же отправимся. - Президент попрощался и поручил меня господину Посоль фон Фасолю. - Вы можете располагать полковником Гасби, как мною самим.
      Не успел президент выйти, меня обступили любители сувениров и знакомств с выдающимися людьми. Жена полковника Гасби выдрала из моей шляпы петушиное перо, приняв его за павлинье, дочка президента отхватила поля у шляпы, а потом налетела целая орава девочек, машинами воспитанных, манерам по телевизору обученных. Накинулись на меня, пообрывали все пуговицы, оторвали полы пиджака, рукава, стали выворачивать карманы, как у ворюги какого-нибудь. Через пять минут так меня общипали, словно через льномялку пропустили.
      Но им и этого показалось мало. После первой атаки Гасбер отдал меня на растерзание корреспондентам. Те схватили меня, поволокли на середину зала, посадили на пороховую бочку, поставили по бокам двух часовых с горящими факелами в руках и принялись допытываться:
      - Как вам понравилась наша страна? - спросил редактор юмористического журнала "Крокодиловы слезы".
      - Страна как страна, а зачем же на порох сажать? - забеспокоился я. - Да еще открытый огонь подносить?
      - Такой у нас обычай: когда сидишь на бочке с порохом, откровеннее и сговорчивее становишься, на вопросы отвечаешь коротко и ясно. Но вы не бойтесь, мы взрываем только вралей.
      Поскольку вралем я никогда не числился, у меня отлегло от сердца. Я приосанился, вынул огниво и закурил трубку.
      - Какого вы мнения о мудрости нашего президента? - спросил корреспондент еженедельника "Голос рыбы".
      - О, думаю мудро...
      - Мы хотели бы услышать ваше мнение о том, как быстрее и успешнее поднять охотничье хозяйство Нейлонии? - спросил представитель журнала "Колесо счастья".
      - Если вы хотите что-нибудь поднять, прежде всего нужно заготовить побольше крепких и прочных веревок. Поэтому сажайте коноплю, вейте веревки, а охотничье хозяйство поднимется само собой.
      - Сегодня в нашей стране произошло огромное несчастье: увидев вас, сбежала из дома любимая кошка дочери президента и спряталась в пустыне. Читателям нашего издания "Мешок смеха" было бы интересно узнать, что по этому поводу думает чужестранец?
      - Кошку нужно поймать.
      - Но как? Она же царапается!
      - Есть три способа ловли кошек. Прежде всего в пустыне нужно уничтожить всех мышей, тогда кошка сама вернется домой. Во-вторых, можно там вбить кол, к нему прикрепить крючок, а на него насадить кусок сала, уж кто-кто, а кошка на такую наживку обязательно клюнет. Но вернее всего третий способ, тем более, что он совсем простой и несложный. Достаточно просеять песок пустыни через мелкое сито, и уж тогда-то кошка непременно окажется в сите.
      Короткий и четкий ответ мой очень понравился журналистам Нейлонии, и они кинулись врассыпную, захватывая места у телефонов. Я смотрел, как они спешат передать важную новость в свои газеты и журналы, отталкивают друг друга, спорят, кричат, ссорятся.