– Всего лишь? – лениво поинтересовался Снагг.
      – А кроме того усиливая возбудимость нервных центров.
      – Так можно воздействовать на кору? – неожиданно спросил Рива.
      – Угу...
      – Допустим, вызываются дефекты саморегуляции...
      – Дефекты личности, – перебил Снагг.
      – Пусть так, – согласился я. – Воздействуют на старейшие филогенические части коры мозга. Те, где возникают чувства...
      – Саморегуляция немыслима без обратной связи, – пробормотал Снагг.
      Рива посмотрел на него с неожиданным интересом.
      – Что ты этим хочешь сказать?
      Снагг глубоко вдохнул.
      – Я пытаюсь представить себе общую формулу обратной связи...
      – Ее любой ребенок знает, – фыркнул Рива.
      – В кибернетике, – согласился я. – Но не в физике.
      Я начал догадываться, к чему ведет Снагг.
      – Ну, а если бы ты представил? – Рива с интересом разглядывал носки своих ботинок.
      – Тогда бы я знал, что до того же мог бы додуматься кое-кто другой... и придать этой мысли весьма конкретные формы.
      – Форму шара, стимулирующего зоны нейтрализации?
      – Именно.
      На этот раз мы молчали значительно дольше.
      – Ладно, – сказал я, наконец. – Без обратных связей мы как без головы. Если мы их лишимся...
      – Нам останутся тогда только головы, – добавил Рива.
      – Именно. На собственной шкуре знаю, что не безразлично, с каким мыслями ты оказываешься в этих зонах. А теперь сконцентрируемся на задании, которое нам поручено. Конец. Никаких разговоров. Снагг?
      – Да?
      – Установи маяки «Гелиоса». Пеленгационный передатчик с двойным запасом энергии. Генераторы, которые мы запустили, пусть себе работают. Через десять минут расцепляем корабли. Пережгли трос. Садимся в радиусе пяти километров от источника последней передачи, принятой «Гелиосом». Готовность через двадцать минут.
      Снагг кивнул и наклонился над пультом. Рива несколько секунд сидел неподвижно, потом поднялся и подошел к экранам «Кварка» и «Меркурия».
      – Разгон.
      – Есть разгон, Ал, – голос Снагга звучал как обычно. Его глаза безразлично скользили по индикаторам датчиков. Руки лежали неподвижно на клавиатуре пульта.
      – Направляющие.
      – Есть направляющие, – повторил Рива.
      – «Кварк», «Меркурий», в коридор.
      Не прошло пяти секунд, как из главных дюз вспомогательных кораблей ударили короткие языки огня. Их носы немного сошлись и с незаметным для вооруженного глаза ускорением нацелились в центр поверхности спутника. Я не испытывал ничего. Мы шли на одной тысячной мощности, которую развивают корабли во время старта в атмосфере.
      Текли минуты. Поверхность спутника медленно росла, заполняя горизонт, паутина теней сплеталась с изрезанной синусоидой возвышенностей. На высоте семи километров мы пересекли линию терминатора. Застрекотал гейгер. Это «Кварк» сигнализировал о невероятно разряженном облаке радиоактивной пыли. Два-три раза мы замечали под собой микроскопические вспышки. Но не проронили ни слова. Ни один из нас не оторвал глаз от датчиков и экранов.
      Как я и сказал, я думал о том, что нам предстоит сделать, и только о том.
      Как и сказал...
      И тут вдруг понял, что перед тем, как приступить к посадке, мы болтали. Все трое. Излагали глупые допущения, выказывали эмоции, пустились в умственные спекуляции, лишенные, по сути дела, реальной под собой почвы и не ведущие к выводам, непосредственно предшествующим поступкам. Как дошло до такого? Или мы перестали быть отрядом инфорпола, идеально воспринимающим и интерпретирующим любой факт, любую информацию, словно были единым мозгом, а не тремя, с детства приученным к безошибочно точной оценке событий, натренированным в кругу психотрона и доведенным до автоматизма многими годами обучения? Нет. Так что же?
      Я не искал ответа на этот вопрос. Я должен был все свое внимание сосредоточить на задании. Но подумал, что такой разговор был, вне сомнения, первым за всю историю Корпуса.
      Мы опять находились над дневным полушарием. Провалились до километра над поверхностью в вертикальном падении, амортизаторы кресел болезненно мяукнули, как всегда на долю секунды запаздывая, ракеты перевернулись. Стоя на огне, мы шли вниз, на экранах с каждой минутой росли очертания пологих холмов, сливающихся на западе в обширную равнину. Ближайшие возвышенности, уже опаленные пламенем, начали коптить, из кормы высунулись рычаги посадочных лап, соседние склоны еще раз озарились пурпурным огнем, мощный, пружинистый удар телескопических опор.
      Мы стояли.
      – К старту!
      – Есть к старту! – буркнул Рива.
      Мы сидели неподвижно, руки повисли над пультом управления. Секунды шли. Примерно в ста метрах от нас, у подножия холма, садился «Меркурий». «Кварк» на мгновение исчез из поля зрения. Но тут же появился снова, уже значительно ближе. Снагг вел его на вершину. Заботился о секторе обстреле. Кроме того, он будет служить нам радиомаяком. Мы опустились на середине склона, на равном расстоянии от вспомогательных кораблей.
      Мы спокойно выждали десять минут. Вычислитель повторил данные, полученные при анализе грунта. Скорлупка прочная, по крайней мере с ее стороны нам не грозили никакие неожиданности. Облака пыли, поднятые отдачей двигателей, при посадке ракет, медленно опадали. Лакей молчал. Глазок контрольной лампочки счетчика Гейгера выглядел невинной, черной пуговкой. Динамики наружного прослушивания не издавали ни малейшего шороха. Если не считать поскрипывания корпуса и посадочных лап, разогревшихся во время посадки. Но то были знакомые, привычные голоса, не доходящие до нашего сознания.
      – «Кварк», – сказал я. Снагг немного наклонился над пультом.
      – Двойное кольцо.
      Вдоль носа ракеты, стоявшей на вершине холма, раздвинулись узкие, черные бойницы. Теперь все звено кораблей находилось внутри поля обстрела излучателя антиматерии. Мы запрограммировали автоматы наводки «Меркурия» и своего корабля. Нос «Кварка» резко раскололся, словно перезревший фрукт, из него высунулась тридцатиметровой длины антенна, распустившаяся наверху паутиной рефлектора. Теперь этот корабль взял на себя функции нашей коммуникационной централи.
      – Код, – бросил я.
      – Есть код, – повторил Рива.
      Мы подождали, пока бортовой компьютер кончит передавать на передатчик данные о посадке и предварительные результаты анализа грунта. База получит полный отчет. Мы уже сделали больше, чем две предшествующие экспедиции. Правда, они прилетели сюда без запрограммированных излучателей. Точнее, запрограммированных так, чтобы сметать с пути все попадающееся, не ожидая приглашения. И они не были экспедициями Корпуса.
      На пятнадцатой минуте после посадки отвалились вытянутые люки транспортных отсеков. По ним легко, на бесшумно работающих двигателях, спустились наши средства передвижения. Возле посадочных опор «Урана» притаились три «Скорпиона», напоминающих задравших головки плоских, покрытых броней насекомых. Со стороны «Меркурия» приполз «Фобос», самая тяжелая из наших машин, предназначенная для разведки на неизвестной территории.
      Во всем флоте Корпуса было всего несколько машин такого типа. «Фобос» обладал универсальным излучателем антиматерии и автономной аппаратурой нейромата. Запасы энергии его реакторов были практически неисчерпаемы.
      – Попробуй здесь поудобнее устроиться, – сказал я Снаггу. – Рива идет со мной.
      Он не ответил. Даже не посмотрел в мою сторону.
      Мы неторопливо собрались. Скафандры весили здесь немного больше, чем на Луне. Мы взяли с собой полный контактный ассортимент и все, что потребуется, если чужаки не пожелают устанавливать контакта.
      Стоя в открытом люке, я скользил взглядом вдоль линии горизонта. Пологие, почти правильные горбы холмов тянулись к востоку, до закрывающей горизонт ломаной стены, окружающей, должно быть, угасший тысячелетия назад кратер. Немного к северу, разве что значительно дальше, такая же преграда отмечала свое присутствие тоненькой, фиолетовой ниточкой. Я посмотрел вправо. Тут пологие волны холмов, напоминающие прибрежные дюны, убегали бесконечными рядами до самого горизонта.
      Чужая планета. Даже не планета. Спутник. Ни следа присутствия хозяев. Милый, безлюдный край. Какая разница, что чужой. Но край этот не был безлюден. Где-то, среди этих возвышенностей, вблизи скалистых хребтов или же кратеров высадились пришельцы с Земли. Той, настоящей. И они тоже стояли не на безлюдной поверхности. И не среди существ, которые мечтали бы о гостях из нашей системы.
      Я потуже затянул пояс, повернулся спиной к открытому пространству и сошел на плоскую лапу подъемника, направляющие которого шли вдоль опоры, нижний конец которой упирался в поверхность планеты.
      Оказавшись внизу, я снова повернулся и сделал шаг вперед. Твердая, монолитная основа. Я топнул. Загудело. Словно я грудью ткнулся в массивный край гигантского колокола. Сделал несколько шагов в сторону «Фобоса». Услышал шорох позади. Мы оба, я и Рива, стояли на поверхности второго спутника Третьей планеты чужого солнца, гораздо более чужого, чем мог кто-либо вообразить до времен первой экспедиции.
      – Все в порядке, – неожиданно услышал я спокойно голос Снагга. – «Гелиос» дает пеленг.
      – Порядок, – буркнул я. Повернулся и кивнул Риве. Через минуту мы с трудом карабкались на панцирь «Фобоса», следя за тем, чтобы аппаратурой скафандров не зацепиться за выступы излучателей и манипуляторов.
      Прошло двадцать минут. Мы удалялись от места посадки спиральным поисковым маршрутом, ощупывая территорию лучами радара и зондами. Эхо сигналов неизменно возвращалось к чутким ушам нейромата и датчикам автоматов наводки, не принося никаких беспокойных вестей.
      «Фобос» мягко скользил на воздушной подушке, весело переваливая через гребни песчаных барханов. Двигатели его работали бесшумно, и только на наиболее крутых откосах в них пробуждалось деликатное гудение.
      В кабине было ненамного меньше места, чем в пилотском отсеке ракет класса «Уран». А вот грузовое помещение... там без труда можно было разместить экипаж крупной космической станции.
      По мере езды, цвет грунта подвергался незаметным изменениям. Желтое мешалось с фиолетовым, тут и там проступали голубые пятна, все это понемногу темнело и делалось все более непохожим на поверхность любой из планет или астероидов, мотающихся в границах нашей солнечной системы. Порой на скальном основании, там, где не было слоя песка или пыли, проступали тончайшие каналы матово-красного цвета. Так, словно поверхность планеты не задерживала солнечные лучи, словно свет проникал до жидких геологических формаций и одновременно преломлялся в кристаллах самых разных минералов. Зрелище было изумительным, поскольку покачивание «Фобоса» вызывало иллюзорное перемещение и смешивание всех этих красок. Но мы прибыли сюда не ради красот природы.

* * *

      Все выше поднимались на востоке заостренные пики скал, стена, образуемая ими, перестала казаться единой и монолитной, уже можно было различить отдельные грани и изломы. Перед самой высокой грядой темнел длинный, исчезающий за горизонтом ров с почти идеально ровными краями. Словно гигантское копье, ищущее проход в каменную твердыню. Холмы, подходящие к краю этого рва, становились более широкими и пологими, сливаясь в уходящую вниз равнину. Наши головы повернулись в ту сторону, мы молча изучали пространство перед тупо обрезанным носом «Фобоса», переводя взгляд с экранов на вытянутые, дугообразные объективы визиров. Так же, как и в кабинах ракет, над пультом управления машины над нашими головами шел ряд экранов. Под ними, однако, были установлены обыкновенные броневые стекла. Сама кабина была полукруглой, в форме сплющенного полушария, насаженного на могучий корпус сразу за носом. В ракетах, с учетом перегрузок, возникающих при старте и посадке, кресла экипажа установлены намертво. Здесь же была позволена большая роскошь. Желая изменить положение, можно было целиком откинуть спинку. Сами кресла тоже могли вращаться. Это имело определенное значение в ситуациях, требующих детального наблюдения и оперативных действий.
      В начале второго часа пути я уловил краем глаза слабую, мгновенную вспышку на одной из ближайших возвышенностей. Автомат прореагировал немедленно, в долю секунды нацелив в ту сторону головки датчиков.
      – Отблеск? – спросил Рива. Это было первое слово, произнесенное в кабине «Фобоса» с тех пор, как мы уселись в низких, оплетенных проводами креслах с высокими спинками.
      – Световой сигнал с востока, – раздался из динамика голос Снагг. – Даю координаты...
      – Оставь, – бросил я. – Видели.
      Координаты он все-таки передал. Наш нейромат проверил данные.
      Не без определенного удовольствия я поглядывал на циферки, выскакивающие на контрольном экране. В глазках автоматов наводки тотчас затеплились предостерегающие желтые огоньки.
      – Вызываю Таала, – настаивал Снагг. – Говорите, что там у вас.
      – Нас нет на экране? – спокойно поинтересовался Рива.
      – Есть.
      Это прозвучало, словно захлопнулась дверь комнаты, которую покидаешь без излишних сожалений. Рива усмехнулся. Я впервые видел его улыбку. Глаза его заблестели, сейчас он казался на несколько лет моложе.
      Новая вспышка, словно бы ближе. Я услышал нарастающее ворчание автоматов, подумал, что полетела одна из систем, и резким ударом плеча блокировал работу излучателя. До меня донесся крик Ривы, который потонул в реве динамика. Глазки датчиков заполыхали слепящими глаза огнями, краем глаза я еще заметил металлическое отражение на гаснущем экране радара, руки у меня опустились, я почувствовала вкус пота на губах и замер без движений. Мне трудно сказать, как долго это продолжалось. Я ни о чем не думал. Вслушивался в чудовищный грохот, заполняющий кабину, но даже и не пытался что-либо понять. Так, словно меня это ничуть не касалось. Когда я очнулся, кабина уже совершила полный оборот, перед нами опять оказались убегающие вверх склоны то ли холмов, то ли взгорий. Динамик на плече скафандра неожиданно захрипел и смолк. Теперь же четко зазвучал чей-то незнакомый голос. Настойчивый, пронзительный, прошивающий насквозь череп.
      – Чего развопился?!!! – проревел я, стискивая руки на поручнях и напрягая ноги. Я вскочил, намереваясь добраться до него, но кресло было пусто. Меня охватила бессознательная, звериная ярость. Он был должен следить за порядком. Это же его собачья обязанность.
      – Ну погоди, – процедил я, – доберусь я до тебя...
      Я рванулся вперед. И тут же почувствовал тупую боль в голове. Посмел меня ударить. Хочет со мной разделаться...
      – Не выйдет... – шипел я, вслепую размахивая руками.
      Наконец, я его увидел. Он притаился, втиснувшись спиной в узенькое пространство между пультом и корпусом компьютера, сильно подавшись назад, и глядел на меня широко раскинутыми, перепуганными глазами. Он был без шлема. Лицо заливал пот, слипшиеся пряди волос приклеились ко лбу. С приоткрытых губ стекала струйка слюна.
      – Ага, боишься!!! – триумфально проревел я.
      Сейчас перестанет меня бояться. Вот только выпутаю ноги из этих проклятых проводов... боится...
      Я застыл. Страх. Рива боится.
      Еще не совсем понимая, что делаю, я поднял руку, с которой свалилась перчатка, и что было силы ударил ей по бронированной окантовке экрана. Завопил, но ударил еще и еще раз. Изобрел способ – мелькнуло в голове. Я усмехнулся. И почти сразу же пришел в себя. По крайней мере, в достаточной степени, чтобы броситься в сторону пульта автоматов наводки. Ударился коленом о подножие кресла и, уже падая головой вниз между плоскостями экранов, успел все-таки рвануть предохранитель, блокирующий гашетку излучателя. В ту же долю секунды экраны осветились. Вой прекратился, словно ножом отрезанный. До меня еще доходило тонкое, едва слышное шипение, и я понял, что «Фобос» открыл огонь. Я ударился головой в твердую, неподатливую облицовку – и на мгновение для меня все кончилось.
      Когда я вновь открыл глаза, то увидел над собой лицо Ривы. Во взгляде его было нечто такое, что должно было бы меня насторожить. Но я разглядывал его не более нескольких секунд. Сейчас мой рассудок работал уже нормально.
      Лакей молчал. На какое-то время я выбросил его из головы. По крайней мере, до тех пор, пока ситуация не прояснится и не появится время на выслушивание болтовни из динамика.
      Я выпутал руки из проводов, соединенных с креслом, и мне удалось вцепиться в основание экрана. Я сел.
      Рива медленно выпрямился и уперся в подлокотник кресла. Он все еще пристально разглядывал меня, но выражение его лица понемногу смягчилось. Но он продолжал молчать.
      На все это ушло не больше десяти секунд. Когда я поднялся и добрался до кресла, экраны еще полыхали огнем. Окружающие нас невысокие холмы, рыже-фиолетовая почва, облака пыли, спокойно покоившейся в углублениях, а теперь до последней частицы поднятой на воздух, все это исчезло в пламени аннигиляции. Вокруг нас начала формировать безрадостная мрачная стена, на манер чудовищной башни, которая, если глядеть на не снаружи, не могла выглядеть иначе, чем гигантских размеров гриб.
      Я наклонился над пультом и надавил клавишу. Почувствовал слабое, но ростущее ускорение. «Фобос» мягко качнуло раз-другой, в кабине неожиданно стало темно, засветились бестеневые лампы, но ненадолго. По экрану начали проплывать все редеющие полосы мрака и неожиданно мы увидели в иллюминаторах спокойный, залитый солнцем пейзаж. Я развернул кабину в сторону замыкающих горизонт гор и остановился.
      Вдохнув глубоко и, осторожно, словно снимая поврежденную упаковку с драгоценной вазы, стащил шлем. В голове зашумело, каждый удар неспокойного пульса воспринимался болезненным толчком. Я скинул перчатку с левой руки и ощупал голову. Шишка над левой бровью. Я почувствовал под пальцами липкую влагу. Похоже на то, что кто-то угостил меня не особо мягким, шипастым кастетом. Но это был не кастет. Я отыскал глазами короткий выступ, являющийся продолжением основания экрана. Никто меня не был. Чепуха это.
      Так что с этим можно было бы покончить. Я пересилил боль и повернул голову, чтобы посмотреть на Риву. Он все это время стоял неподвижно, опираясь о поручень кресла. Заметив, что я гляжу на него, чуть приподнял руку, махнул ей и отвернулся. Обошел кресло сзади, скользнул взглядом по датчикам, тяжело уселся, потянулся и вытянул ноги во всю их длину. В мою сторону он больше не смотрел.
      Я сконцентрировал все внимание на изображении, которое передавал главный экран. Пытался отыскать взгорье, на котором мы перед этим заметили тот самый блеск.
      – Не помнишь, где это было? – спросил я наконец.
      Разблокировал автоматы наводки. Башенка дрогнула и сместилась на два градуса вправо.
      – Брось... – ответил он вяло и словно бы неохотно.
      Но я не бросил. Развернул «Фобос» и, огибая широкой дугой зону непосредственного соприкосновения почвы с антиматерией, над которой все еще висел столб густого, черного дыма, я отыскал направление нашего пути, пока он не оказался прерванным этим неожиданным подарочком, присланным нам по воздуху. Еще раз развернул машину носом в направлении гор и остановился.
      Да, это была та самая возвышенность. Я помнил окружающие ее холмы, а особенно вот тот, напоминающий неолитический каменный топор.
      Временно снял с автоматов наводки их программу, переключил управление лазерными батареями на ручное и нацелил их не торопясь, как на учениях. Надавил спуск. Взял минимальную поправку, и короткие прямоугольные стволы «Фобоса» соединились на несколько секунд тончайшими огненными нитями с вершиной отстоящей на несколько километров скалы.
      Снял руку с пульта и ждал. Ничего.
      – Я, было, надеялся... – начал Рива, но не закончил.
      С обстрелянной нами вершины поднялся столб дыма. Как это бывает на Земле, в морозный, безветренный день, когда кому-то вздумается растопить этакий музейный камин. Ни следа огня, ни взрыва, ничего. Только этот спокойный дым, поднимающийся прямым столбом в лишенное атмосферы пространство, окружающее спутник.
      – Надеюсь, – заметил я, – что не спалил им какой-нибудь памятник.
      Он не ответил. Какое-то время сидел неподвижно, нахмурившись, потом неожиданно улыбнулся, повернулся ко мне. Улыбка получилась не особенно радостной.
      Он боялся. Меня боялся. Бред какой-то. Нечто, чего не могло быть. И все-таки было. Мы считались ко всему подготовленными. Почти ко всему. Только не к этому. Единственному, чего никто не мог предвидеть. Что мы потеряем контроль над собственными инстинктами, собственными мыслями. Существа, способные выдумать и пользоваться подобной дьявольщиной, в самом деле не заслуживают никакого снисхождения.
      Я поднес к глазам правую руку. Она была распухшей и мягкой, напоминала гнилой плод с треснувшей кожурой. И цветом тоже. С этим надо было что-то делать.
      Я выискал между двумя холмами ложбину поглубже и направил туда «Фобос». Когда мы укрылись за невысоким, покатым склоном, выключил двигатели. Машина мягко опустилась и припала к поверхности почвы. Я встал, скинул скафандр и взялся за его динамик.
      Прошло полтора часа. Уже какое-то время я опять пребывал в скафандре и вслушивался во въедливое бормотание аппаратуры, не жалеющей добрых советов. Голова моя была обмотана эластичной лентой, пронизанной незаметными невооруженным глазом проводами. Я проходил мгновенный курс лечения, прописанный диагностическим комплексом. Моя рука пребывала в неподвижности. Какое-то время придется ей уделять внимание. Силы мне не занимать. Еще немного, и оставил бы экран без его броневой окантовки. Такому меня не учили. И все же, стукни я этой рукой чуточку слабее...
      Беседа со Снаггом уже была для нас позади. Подробный отчет пошел на базу. «Уран» принял код с подтверждением получения сообщения о «Гелиосе». Те, в Будорусе, считали, что корабль следует привести в порядок и оставить на орбите в качестве запасной базы. А вот насчет того, что мы передавали о зонах нейтрализации, они и словечка не промолвили. Скорее всего, ничего не поняли. Или же решили, что и без того не в силах нам помочь и потому нечего упражняться в сообразительности. Я буквально слышал Яуса: «задание у них есть, и они или справятся, или не справятся, без всяких наших измышлений...»
      Любопытно было бы знать, что они сделают, если мы не справимся. Вышлют следующую экспедицию? Наверно. Правда, предложение это, по крайней мере для нас, так и останется непроверенным.
      В боковом датчике на коммуникационной панели пульсировал огонек, подтверждающий постоянную связь с «Ураном». Снагг, однако же, попросил, чтобы мы лично подтверждали указания автоматов. Словно опасался, что нервы наши выйдут из повиновения, а нейромат этого не заметит. Чуть ли не через минуту напоминал о себе. В конце концов я приказал, чтобы он отключился. Снагг что-то буркнул и умолк.
      Через два часа, считая с момента открытия огня, радиоактивное облако за нами достигло высоты в несколько километров. Над поверхностью почвы остался только слабый ее след в виде полупрозрачного, пепельного цвета тумана. Только глазки гейгеров продолжали полыхать багровым. Но в этом месте так будет обстоять еще многие дни.
      Я включил двигатели. Когда они набрали достаточную мощность, проверил автоматы наводки, стащил бинт с головы и одел шлем.
      – Не доедем, – буркнул Рива, выставив вперед подбородок и указывая на торчащий у горизонта утес.
      – Верно.
      Для идущего на воздушной подушке «Фобоса» не было абсолютно непроходимого пути. Но вести машину вдоль вертикальных склонов, над пропастями, между нависающих скал, в условиях постоянной угрозы со стороны туземцев – означало рисковать на грани с безумием. Не говоря уже о том рве или ущелье, отделяющем равнину от гор, преодоление которого потребовало бы от нас пары дней адской эквилибристики.
      – Разберемся, – проворчал я, положил левую руку на рукоять управления.
      Двигатели запели, вознося бронированную тяжесть «Фобоса» на верхушку холма, за которым мы укрылись, получив первую оплеуху. Я остановился.
      В окружающем нас пейзаже вроде бы ничего не изменилось с той поры, когда я обозревал его, стоя в открытом люке корабля, сразу же после посадки. Та же самая молчаливая череда холмов правильных очертаний, то же мертвящее спокойствие, та же мозаика красок, сейчас неподвижных, но готовых пуститься в прекраснейшем, непонятном танце при малейшем движении машины. Те же источенные зубья скал вдоль горизонта. Но если до этого мы могли ненадолго тешить себя иллюзией, что попали в чужой, но безлюдный, тысячи лет ожидающий своих первооткрывателей мир, то теперь не оставалось сомнения, что мир этот нам враждебен.
      В конце концов мы решили направиться на северо-восток, в сторону гор, и, не доезжая до упомянутого скалистого ущелья, держаться в дальнейшем параллельно ему, на достаточном расстоянии от пропасти.
      – Года два на это угробите, – неожиданно раздался в кабине голос Снагга.
      – Есть путь? – спросил я.
      – Угу.
      – Включи его в программу и жди.
      В самом деле, могли бы пройти годы, прежде чем мы, ведя поиски подобным образом, на ощупь, наткнулись бы случайно на следы людей. Правда, у нас не было выбора. Наши приемники, разумеется, постоянно ловили сигналы с Третьей и, наверно, не только с Третьей, но и с орбитальных станций, однако, как на Земле, как в Будорусе, вычислители были не в состоянии выделить из этого коктейля какие-нибудь ряды сигналов с информативной нагрузки. А передатчики наших экспедиций, если эти экспедиции вообще еще существовали, продолжали сохранять мертвое молчание. Впрочем, я не думал, чтобы нам позволили безнаказанно шляться по этой планетке дольше, чем несколько часов. И именно в этом я видел наш шанс. Терпеть нас неприятно, а избавиться трудно.
      Я вновь взялся за управление. Набирая скорость «Фобос» спустился с холма, слегка покачал нас, выбираясь на равнину, и взял курс на северо-восток. Управление взяли на себя автоматы.
      От того места, где остался «Уран», мы сделали сто восемьдесят километров. Тупой, приплюснутый нос машины с недавнего времени целился прямо на север. На расстоянии нескольких десятков метров от левого борта раскрывалась пасть скалистого каньона. Над его противоположным краем высились чудовищные, уходящие на много километров ввысь, местами нависающие над ущельем скальные стены. Тут и там их разрезали глубоко уходящие расселины, забитые обломками, потрескавшимися, с острыми ребрами. За ними виднелись массивы далее расположенных хребтов, уходящих дугообразно изогнутыми гранями к центральному кряжу. Но мне не переставало казаться, что это могущественное и грозное зрелище никак не равно ни красотой, ни величественностью горным массивам, окружающим кратеры на Луне.
      Территория, над которой скользил «Фобос» была ровно как стол и напоминала местами древнюю земную дорогу. Цвета грунта, а точнее его поверхностных слоев словно бы поблекли, или же это мы уже свыклись с их калейдоскопической пляской.
      Уже некоторое время я внимательно следил за вырастающим перед нами на расстоянии в несколько сотен метров пологим возвышением с плоско срезанной, напоминающей террасу вершиной. Даже после преодоления пояса похожих словно близнецы холмов, словно их всех изготовили из одной формочки для песка, это возвышение обращало на себя внимание идеальной правильностью своих линий. Но я напрасно выискивал какой-нибудь детальки, разлома или выпуклости, которые свидетельствовали бы о том, что это, что бы там ни казалось, всего лишь самая естественная высотка. И лишь когда мы оказались достаточно близко, чтобы взгляд мог заглянуть за нее, перед нами появился идеально гладкий, словно залитый стеклом, почти белый пояс шириной примерно в десять метров, уходящий прямой линией вдаль, к замыкающему горизонту отрогу горного кряжа.
      Я тут же остановился, привел в движение башенку, на всякий случай крайне внимательно обследовал окрестности, одновременно следя глазами за изображением на экранах и показанием датчиков, потом очень осторожно ввел «Фобос» на белую полосу, проехал несколько метров и опять остановился.
      – Прямо посадочная полоса, – хмыкнул Рива.
      Так это и выглядело. Словно стартовая полоса древнего, спортивного аэродрома.
      Но я еще ни разу не встречал полосы, которая протянулась, прикидывая на глазок, на добрые шестьдесят километров.
      Я вызвал Снагга и приказал ему запустить зонд. В ответ услышал тут же:
      – Есть зонд.
      Не прошло и сорока секунд, как на главном экране появилась серебристая струна, вытягивающаяся к центру. Зонд прошел над нами на высоте восьмисот метров и полетел вдоль полосы.
      – Перебрось связь, – сказал я Риве.
      Он кивнул и склонился над пультом коммуникационной централи. Экран изменил цвет, прояснел. Его пересекала белая полоса, не нарушаемая какими-либо пятнами или неровностями. Слева, сливаясь из-за движения зонда в одну линию, подтянулось ровное плоскогорье. Справа край каньона отстоял от полосы на какие-нибудь сто метров. Далее шла распахнутая пасть ущелья, дно которого, даже с этой высоты, оставалось невидимым. Подножия скальных стен изображение уже не вмещало.
      – Подними выше, – бросил я Снаггу.
      Автоматика «Урана» отреагировала немедленно. Картина начала расширяться. В то же мгновение в том месте, где белая полоса терялась у подножия горного хребта, что-то блеснуло. Мне показалось, что я различаю куполоподобные очертания, словно донце огромной, перевернутой миски. Неожиданно экран пошел рябью. Секунду-две изображение еще выплывало в разных его частях, показывая размазанную белизну. Потом экран начал темнеть, становиться матовым и, наконец, погас совсем.
      – Видимость: ноль, – доложил Снагг. Словно только и ждал этого сообщения.
      Рива вновь склонился над пультом и торопливо манипулировал с клавишами. Неожиданно кабина наполнилась шумом смешивающихся человеческих голосов.
      – Нужна вода, – говорила женщина, в голосе которой слышалась тоска, и даже отчаяние.
      – Есть спиртяшка, – ответил мужчина. Чей-то смех. Несколько голосов сразу, я напрасно пытался выделить отдельные слова. Крик, скорее даже вой, хриплый, нечеловеческий, полный несдерживаемой ненависти. Секунда тишины. И опять шум многих голосов сразу.
      – Пеленг, – бросил я.
      Рива отчаянно оперировал следящей аппаратуре «Фобоса», но тут же связь резко прервалась и по кабине загремел голос Снагга.