6.

— Пристань имеет очертания подковы, — говорил я шепотом, стараясь не двигать губами.

До берега было еще добрых сто метров, но в опускающемся сумраке я мог не заметить кого-то, кому вид человека в лодке, рассказывающего самому себе, что он видит и что делает, наверняка заставил бы задуматься.

— Огибаю волнолом, — продолжал я. — Вижу проходящий по середине подковы… низкий помост, у которого стоят яхты. Их действительно много. Быть может, лодки имеют и свои постоянные места у мола, но не буду его больше ни о чем расспрашивать, — я машинально взглянул в сторону фортика, где в темноте маячил невыразительный продолговатый предмет — силуэт, в котором кто-то, не сориентированный, не рассмотрел бы очертаний человеческой фигуры. — Все лодки стоят под парусами, — сказал я еще, — и я плыву в первый же просвет между ними. Это пока все. Отзовусь уже из города, — закончил я.

Побережье, с которого сбегал плоско положенный на воду помост, сияло сотнями ламп. Они не были слишком яркими. На гладкой поверхности реки едва поблескивали слабые цветные дорожки, не доводящие тот свет даже до половины длины разведенных плеч волнолома. Мне не без труда удалось высмотреть свободное место у помоста и вывести туда лодку так, чтобы бортами не задеть соседних. Я заметил уже до того, что из носов всех причаливаемых лодок торчат какие-то палкообразные прутья или манипуляторы. Каждый из них заканчивался воронкообразным утолщением, прикрепленным к плите помоста. Я встал, и, держась за край паруса, прошел на нос лодки, увязая по щиколотки в мягкой эластичной обшивке, часть которой я должен был оторвать от пола, чтобы прикрыть то, что находилось в форпике. В этот момент от носа отскочила словно бы длинная планка, узкая как клинок. Она пролетела, на миллиметр разойдясь с моей головой и с громким чавканьем прилипла к помосту. Я подождал немного, а потом опустился на колени, что бы вблизи присмотреться к такому странному швартовому. Утолщение на конце планки оказалось разновидностью резиновой присоски. Все устройство во время плавания плотно прилегало к обшивке носа. Видимо, оно выскакивало, когда лодка попадала дном в какой-либо зацеп или вытянутую поверхность воды веревку. Это был автомат. Обычный механизм, только снова немного чересчур хитрый, как на мой вкус.

Я встал и прошел на помост. Топнул. Не слишком сильно. Ответило приглушенное тупое эхо. Плита была выложена каким-то мясистым, скользким материалом, похожим на те, из которых делают скафандры для аквалангистов. Я еще стоял, прислушиваясь, когда сразу позади меня раздался сонный и удивительно мягкий голос:

— Ты опоздал…

Я окаменел. Первое, что мне пришло в голову, что меня приняли за кого-то другого. Кого-то, кто забыл о назначенной встрече. Но голос мог с таким же успехом принадлежать и человеку, который ожидал «нашего» одинокого моряка, а сейчас узнал его лодку и пришел пожаловаться.

— Не так уж и поздно, — ответил я на всякий случай, стараясь максимально растягивать гласные. Не помню, чтобы когда-либо мой голос звук так мило.

— Пройди, пожалуйста, — прозвучало в ответ.

Я вздохнул с облегчением. Во всяком случае, этот не из тех, кого я обязан знать.

— Да, уже иду, — сказал я вежливо. Я отвернулся и поднял с палубы приготовленный там сверточек. Это была та серебристая чешуйчатая блуза, которую я взял с собой на всякий случай, не знаю, как жители города одеваются с наступлением ночи. То, что было на человеке из лодки и что сейчас развевалось на моих спине и груди, могло быть костюм, предназначенным исключительно для прогулок под парусом.

Я выпрямился и в этот момент увидел лицо человека, который напомнил мне об опоздании. Оно было взяло в какую-то прямоугольную рамку, замкнутую сверху куполообразный шлемом. Мои движения тотчас же стали плавными. Наверно, им нельзя оставаться на воде после захода солнца.

Речь может идти как об безопасности самих водников, так и опасение, чтобы ночью не подплыл кто-нибудь из конкурирующего города. Если у меня спросят документы…

Я выпрямился, как человек, которому надоело долгое, ленивое времяпрепровождение и, послав человеку в шлеме извиняющийся взгляд, спокойным, но не слишком медленным шагом двинулся в сторону города. Пятнадцать, двадцать метров… Ничего. Тишина. Я глубоко вздохнул. Мне оставалось только питать надежду, что их стражники не имеют обязанности обыскивать подплывающие вечером лодки. Если бы он заглянул в форпик…

Я ускорил шаг. Лампы побережья сверкали все ярче. Их свет открывал каменные укрепления набережной и сразу за ними широкую дорогу, замкнутую, высокой бетонной стеной. С каждым шагом все выразительнее рисовались торчащие из нее тарелки и фермы антенн. Я подумал, что мы были правы, отказывая себе в роскоши двусторонней связи. За мой направленный передатчик-малютку я мог быть спокоен. Тем не менее город не был так доброжелателен к пришельцам, как следовало из рассказов его жителей, отдыхающих сейчас в багажнике трансера.

С помоста на набережную вели удобные широкие ступени с закругленными краями.

Я вышел наверх и потихоньку оглянулся. Я опоздал, нужно было об этом помнить. Насколько хватало взгляда, на всем бульваре, кроме меня, не было ни одной живой души. Я мог торчать и крутить головой, соображая, какое направление выбрать. Сразу, не задерживаясь, я свернул в сторону, где в глубине суши виднелось небольшое, по моей оценке, скопление огней.

Я наискось пересек бетонную плоскость, отделяющую реку от опоясывающей город стены, и оказался в абсолютной темноте…

Свет ламп шел по верху, освещая край набережной и узкую ленту воды. Зато под стеной лежала глубокая тень.

Я шел теперь медленнее, не стараясь даже ступать чересчур тихо. В какой-то момент, без всякой мысли, я вытянул руку, чтобы провести ею мимолетно по стене, как это делают дети, пробегая рядом с изгородью или машиной. Внезапно что-то кольнуло меня. Я отдернул руку и задержался. Потом поднеся пальцы к глазам, я приблизился к черной, словно покрытой сажей стене. Вдруг я почувствовал в подушечках пальцев едва уловимый резонанс, словно я держал их вблизи дрожащей мембраны. Я отступил и попробовал снова. Тоже самое!

Не думаю, чтобы прикосновение к стене грозило кому-либо незнающему ее свойств, поражением. Быть может, ее поверхность представляла собой своеобразную сигнальную аппаратуру? Серьезное нарушение электромагнитного поля давало им знать, что на набережной появился чужой! Так или иначе, но мне повезло. По крайней мере везло до сих пор!

Я двинулся дальше.

Все было как минуту назад, только эхо моих шагов раздавалось немного громче. В какой-то момент я потер лоб и убедился, что он влажный. А ведь это только начало!

Сверху, из-за стены пришел какой-то звук. Словно кто-то легонько толкнул свободно висящую металлическую плиту. Я задержал дыхание, но не сменил темпа шага. Звук не повторился. Но только его появление заставило меня осознать, что вся набережная погружена в идеальную и ненатуральную тишину. Если учесть, что всего в одном шаге, тут же за этой дрожащей стеной, лежал почти миллионный город, было в этой тишине что-то внушающее ужас. Влага на моем лбу собралась в капли. Я почувствовал на виске первую холодную струйку. Но я шел дальше.

Через несколько минут дорога передо мной начала светлеть. На реке появились посвечивающие пастельными лампочками буи, набережная расширялась, образуя обширную, полукруглую площадь. Чуть позднее показались очертания волнолома. Он окружал значительно больший бассейн, чем тот, в который вплыл я… когда это было? Час назад? Два?

Машинально я посмотрел на часы. Девять минут. Именно столько времени прошло с той минуты, когда я ввел захваченную на противоположном берегу лодку к ее материнской пристани. Надо признать, что до сих пор успел я немного. Но ведь это только девять минут!

Передо мной был порт. У низких серпообразных помостов толпились цветастые яхты. Но за ними маячили пузастые и приплюснутые очертания каких-то больших барок или кораблей. Две ближайшие были опоясаны светящимися бусинками окон. Первый признак жизни на этой застроенной пустыне.

В круге света, под одной из ближайших ламп показалась фигура человека, увенчанная шлемом, напоминающим изогнутый полукругом цилиндр с прямоугольным вырезом для глаз, носа и рта. Стражник! Он должен был заметить меня порядочно времени тому назад.

Я отошел от стены и вышел на освещенное пространство. Только теперь я увидел перед собой широкие ворота в замыкающей набережной стене. К ним вел поднимающийся к городу пандус, наверняка плоскость, по которой спускались на воду лодки и небольшие корабли. Быть может, были проходом и для пешеходов. Как бы то ни было, ворота были закрыты все равно. Их гладкие плиты поблескивали в свете рефлекторов. В одном из двух крыльев я заметил чуть приоткрытую калитку. Не было больше сомнений, что я попал наконец-то в нужное место. Но стражник знал об этом так же хорошо, как и я. Когда я чуть-чуть изменил направление, он шевельнулся и сделал два шага в мою сторону, особо не спешил.

— Уже поооздно, — запел он мягко. — Очень поооздно…

Я послал наилюбезнейшую из моих улыбок, делая одновременно правой рукой широкий жест, который должен был объяснить ему, откуда я тут взялся. Не ожидая результатов этих операций, я повернулся и пошел прямо в направлении ворот. Через несколько шагов я снова оглянулся и снова улыбнулся, потом незаметно ускорил шаг. На ходу я ломал голову, когда он двинется за мной. Пандус поднимался мягко, я уже видел широкую, покрытую какой-то тканью ручку у замка, узкую щель, из-за которой шел слабый свет, золотистые, словно полированные планки. Тишина. Стражник не двигался со своего места на набережной. Наконец, я почувствовал под пальцами губчатое покрытие ручки, толкнул легко дверцу и поставил ногу на широкий, едва обозначенный порог. В тот же самый момент, я увидел перед собой знакомый шлем и услышал певучий голос, полный мягкого упрека.

— Ты опоздааал…

На этот раз я оказался не на высоте.

Я шарахнулся назад, как от удара, врезался плечом во фрамугу калитки, роняя сверточек, который все время стискивал подмышкой, и с размаху уселся на бетонной плите. По крайней мере, хотя бы раньше, чем я еще осознал, в чем дело, я смог спеть тоном чуть выше, чем применяемый обычно:

— Извиняюсь…

Никто не ответил. Я подождал секунду и, не поднимая головы, начал собираться. Не слишком поспешно. Мне требовалось время… Оно мне требовалось более чем когда-либо. В конце концов я мог войти в город среди бела дня и позволить провести себя в какое-нибудь центральное управление. Если я поступил иначе, то это только потому, что мы не имели никакой гарантии, не хотят ли Новые, не считаясь с последствиями, поставить все на карту, как они однажды уже поступили. Многое за то говорило, что нужно узнать их немножко получше, прежде чем переходить к действиям. Нельзя было исключить и возможности сделать свое дело втихую, путем похищения Виандена. Если он действительно находился в этом городе, его жители не имели повода содержать его как обычного узника. Ему попросту некуда было убежать. Все эти выводы были связаны с проникновением вглубь стен. Перечеркнуть все эти возможности обычной оторопью и нападением было таким идиотизмом, что я едва не разразился истерическим смехом. Но внезапно я перестал бояться. Меня охватила чистейшая злость. Я встал, отряхнул с моих плеч флаги и решительно двинулся вперед. Я прошел через калитку и еще несколько метров быстрым шагом, то есть до места, на котором поперек моей дороги выросла фигура человека в цилиндрическом шлеме.

— Куда идешь?

— Извиииняаааюсь, —… повторил я. Он присмотрелся ко мне внимательней. Я помолчал немного в надежде, что он скажет что-либо, на что я смогу ответить, но ничего такого не произошло. Мы стояли друг против друга, и я видел, как его постепенно начинает тревожить неясное пока подозрение.

— Доомоой, — рискнул я наконец, — я живу в Пеервооом Поорту…

Стражник отступил на шаг. Секунду он мерил меня взглядом, потом сказал:

— Ведь ты опооздааал…

В его голосе слышалось полное изумление.

Все указывало на то, что мне нужно его чем-то занять, что-то сделать, вызвать такую ситуацию, которая вынудит его говорить. Я был приготовлен давать ответы. Не завязывать разговор. Это была почва, на которой я смог споткнуться, даже не зная этого. Я ее боялся.

Машинально я потянулся к левому боку и обнаружил отсутствие своего узелка. Я обернулся, возвратился к воротам и наклонился, поднимая пропажу. Я слышал, что человек в шлеме поспешил за мной, но умышленно не обратил на это внимания. Я выпрямился и пробовал блузу, которая развернулась во время падения, придавая ей первоначальные очертания, я сложил рукава и взялся за воротник, когда услышал что-то похожее на подавленный вздох или стон. Я глянул в сторону стражника и онемел. Он стоял с вытянутой вперед головой и всматривался в мою чешуеобразную блузу широко открытыми глазами. Плечи у него опали. Он обмяк, словно из его тела убрали все кости. Его губы шевельнулись, из них снова выплыло не то рыдание, не то какое-то отчаянное зевание. Не было сомнений, что он взволнован до глубины души, и что в такое состояние его привел вид костюма, взятого у человека, который ночью пересекал щетинистые степи этой планеты.

Я вернулся к прерванному занятию, поместил рулончик подмышкой и решительно перешагнул порог ворот. Он отскочил с места как сдутый, освобождая мне проход. Когда я миновал его, тут же у моего уха раздался рыдающий, полный страха голос:

— Прошу ваас прооостить…

Следовательно, я — уже вы, промелькнуло у меня в голове. Это хорошо. Даже, возможно, чуточку слишком хорошо. Мой «резервный» костюм становился таким образом бесполезным. Как предусмотренный для особо привелигированных, он должен был обращать на себя большое внимание, чем мне хотелось бы.

Но реакция стражника доказывала кое-что большее. Она давало более выразительную оценку организации общественной жизни Новых, чем это могли бы сделать все жители другого города вместе взятые, представителей которых мы застали в станции на Второй. Я подумал о Фросе. Тот нашел бы здесь доводы для довольства. Не было и тени сомнения, что время в городе Новых означает нечто, что общество первой волны эмиграции не принимало во внимание в своих исследовательских планах.

Эта мысль пришла не во время. Я шарахнулся от нее и ускорил шаг. Я даже не посмотрел в сторону молчащего, скорчившегося стражника, который делал все, что мог, чтобы раствориться в тени. И для которого мое поведение, по всей видимости, стало, наконец, понятным и нормальным.

Стена, отгораживающая город от набережной, оказалась наружной стеной приземистого кишкообразного строения, окружающего всю обитаемую часть острова, а во всяком случае достаточно длинного, чтобы оно вместило все возможные средства обороны, от радиопеленгаторов до излучателей дальнего действия. По крайней мере, именно такое назначение строений пришло мне в голову, когда я выходил из слабо освещенного закоулка, замкнутого воротами, на обширную, усеянную лампами площадь. Прямо, впереди виднелась плотная стена перьевых деревьев, расступающихся, чтобы пропустить относительно узкую дорогу, ведущую к центру города.

Я перешел площадь наискосок и вошел в тень, падающую от деревьев, которые чуть не мели кронами покрытые улицы. Отзвук моих шагов сразу зазвучал иначе. Я глянул под ноги и заметил, что бетон уступил место эластичной ленте, покрытой тонким слоем чего-то шереховатого. Она была шириной каких-нибудь три метра и обрамлена с двух сторон выпуклой белой планкой. Я сообразил, что иду по выключенному в это время движущемуся тротуару.

Дорога начала подниматься сначала полого, потом все более круто, направляясь к вершине ближайшего холма. И дальше аллея и лес, или скорее парк, в котором из гущи деревьев изредка пробивался слабый свет фонаря, были словно вымершие. Тишину не нарушал ни малейший шум, хотя бы далекий отзвук уличного движения. Словно через долгое время после закрытия туристского сезона я вошел в область хорошо сохранившихся руин.

Слева между деревьев выбежала другая неподвижная лента, поблескивая белыми планками и присоединилась к моей. Через несколько десятков метров парк кончился на каком-то узком перекрестке. Из мрака выступали повторяющиеся бесконечно округлые, приплюснутые крыши домов. Они сбегали со склонов, взбираясь на следующие холмы, исчезали за их вершинами, везде одинаковые, неуклюжие, словно притоптанные. Под каждой размещались одна-две низкие лампы, из-за чего они производили впечатление подсвеченных изнутри. Каждая имела и кучу собственных страусовых деревьев.

Я миновал перекресток и, шагая все время прямо, добрался до вершины подъема. И слева, и справа тянулись теперь шпалеры низких живых изгородей, сплетенных из стеблей той самой травы, что росла на незаселенных землях, только вроде бы постройнее. Все также царила абсолютная мертвая тишина. Дома производили впечатление как будто их жители уже несколько часов были погружены в глубочайший сон. Я поглядел на часы. Девятый час местного времени. Девятый час вечера. Хоть бы из-за какой-нибудь травянистой оградки дошел лай пса, что ли. Я машинально усмехнулся. Такие мысли посещают человека, когда он проходит ночью через старые, много лет уже покинутые земные деревни. Насколько я знаю, ни первая, ни вторая эмигрантские экспедиции не имели на борту никаких зверей. О собаках и разговоров не было. Я никогда и не думал, что их отсутствие может оказаться чем-то важным.

Аллея, по которой я шел, сбегала в довольно узкую долину и перед следующим холмом сворачивала вглубь острова. Большую часть ее поверхности занимали теперь движущиеся тротуары, к которым все время присоединялись новые. Наконец, когда дорога оказалась между крутых склонов, они разбежались влево и вправо уступчивыми тропками, обозначенными на нескольких равных уровнях. Раз и второй они пересекли шоссе подвешенные на толстых приземистых столбах, напоминающих местные деревья. По мере того, как я приближался к центру острова, виадуков становилось все больше. Все это производило впечатление, словно коммуникационные артерии города приспосабливались плавным образом для пешеходного движения. На свободной от тротуаров ленточке дороги, не знаю, поместились бы друг рядом с другом две машины, похожие на ту, которая дожидалась теперь лучших времен в русле ручья.

За очередной дугой дорога переходила в широкий бульвар, вдоль которого тянулись ярко освещенные строения. Они отличались от тех, на холмах, были больше, а во всяком случае — обширнее. Склоны внезапно обрывались, открывая панораму центра. Цилиндрические здания вились вдоль выгнутых улиц, сплетались друг с другом и расступались, охватывая овальные площади, украшенные какими-то скульптурами или памятками. Еще несколько минут я шел в прежнем направлении, потом свернул в более широкую, чем другие, поперечную улицу с полосой низко подстриженной травы. Тогда и донесся до меня первый звук, который и удалось мне уловить в этом городе с той минуты, когда таким необычным образом я прошел через его ворота. Один из тротуаров, взбирающийся к ближайшей эстакаде, был в движении. То есть кто-то им пользовался.

Я отвык от хождения и имел право, если бы кто-то спросил. Я вступил на катящийся тротуар и вздохнул с облегчением. Проехал метров двадцать и подумал о Моте. Отзвуки, который издавали бегущие под плитой ролики, становился временами едва слышным, тем не менее улицы и далее были как вымершие, а строения, которые я миновал, напоминали скорее контору, чем жилые дома.

— Порядок! — отозвался я шепотом. Выражение — «отозвался» не передаст верно существо дела. Скорее замычал себе поднос. И кто-нибудь, кто меня случайно подслушал, мог подумать, что какой-то перезрелый франт, возвращаясь с удачного свидания, напевает себе под нос. Если они, ясное дело, ходили на свидания. Картина города в девятом часу вечера на второй месяц весны позволяла в этом сомневаться.

— Следи за теми, двумя, — напевал я дальше. — Они важны. То, что было надето на них, служит опознавательным знаком и открывает тут все двери. Помнишь, я упоминал тогда о полигоне? Может, они возвращались с какой-нибудь инспекции? В городе я еще никого не видел. Подхожу к центру. Не могу говорить громко, так как вокруг абсолютно тихо. Кончаю. Это город смерти…

Последнее предложение я выплюнул из себя под влиянием порыва. Только когда я услышал свой собственный рыдающий шепот я дал себе отчет в том, что сказал. Слишком рано для оценок. Если таковые вообще потребуются. Несмотря на это я чувствовал что сказал не правду. Новых, как их называют существа, населяющие вместо с ними этот мир, прибывает. Город наверняка развивается. Но нет в нем и капли характера. Нет той искры, которая рождает озарения!