3.

Ракета стояла на краю маленькой скальной платформы, у подножия стометровой стены, темной, изборожденной глубокими царапинами покрытой оспинами беловатых брызг. Круто наклонившаяся, она создавала впечатление разбитой. Корпус ее дюзы до половины был погружен в камень. Если бы экипаж посадил корабль на несколько сантиметров дальше, ничто не спасло бы его от капотирования.

— Натворили дел, — заметил я.

Человек, сидящий в кресле по середине, между мной и Фрос, беспомощно повел головой.

— Кто пилотировал? Ты?

— А какое это имеет значение, — Фрос пожал плечами. — Кто бы тут ни сел, он уже наверняка не будет стартовать. Я бы дал им диплом только за то, что они ухитрились сдвинуть этот комод с места. У них там есть музей, наверное…

— Подожди, — прервал я. — Пусть ответит!

Секунду царило молчание. В конце концов лицо чужака дрогнула. Его губы двинулись.

— Громче! — рявкнул я.

— Мы нашли инструкцию, — повторил он тихо, с усилием.

Я поглядел на Фроса. Он подался назад в кресле, выпрямился и уставился на своего соседа, словно тот внезапно запел.

На его лице читалось недоверие.

Они нашли инструкцию, вывели корабль на стартовую площадку и полетели.

Корабль, построенный двести тридцать лет назад. И достаточно посмотреть на конструкцию дюзы и чудаковатого вида формы, охватывающую длинный, похожий на иглу, нос. Разве что этот реликт служил им все время. Но в сообщениях, передаваемых со станции, не было ни малейшего упоминания, что Третья пробуеи достичь соседней планеты.

— Ты уже летал? — спросил я. — Или это была премьера?

— У вас есть еще пригодные для полетов корабли? — дополнил мой вопрос Фрос.

Житель Альфы шевельнулся, но ничего не сказал.

— Когда за вами прилетят? — невольно повысил я голос.

Тишина. Мною медленно овладевала ярость. Я поднял руку. Все еще глядя перед собой, я размахнулся…

— Оставь! — голос его — Фроса истерически ломался. Краем глаза я увидел его движение и почувствовал на своем запястье хватку его пальцев. — Оставь! — повторил он немного тише. — Это человек…

Секунду я сидел без движения, потом коротким рывком освободил руку.

— Именно это я хотел бы знать, — буркнул я. Подождал минуту, потом пробежал взглядом по индикаторам и встал.

— Оставайся здесь, — обратился я к Фросу спокойным голосом. — И не расчувствуйся! На нехватку неожиданностей мы и так не можем жаловаться… А ты — со мной! — добавил я, задевая взглядом молчаливую фигуру в центре.

— Ничего ты там не узнаешь, — пробормотал Фрос.

Я не ответил, перебросил ноги через борт и соскочил на скалу. Отошел на несколько шагов, убедившись, что хоть скала и блестит, как отшлифованная, но все же дает ступням достаточно надежную опору, и повернулся в сторону вездехода.

Пришелец с Третьей вел себя так, словно первый раз в жизни ему пришлось положиться на силу собственных мышц. Он плоско уселся или улегся на борт и старался опустить ноги, но стиснутые на рукоятках ладони отказались ему повиноваться, он закачался и не меняя позиции, не пробуя даже поднять головы, тяжело упал на землю. До меня дошло сдавленное ворчание Фроса и в первый раз мне пришло в голову, что разница мнений по поводу альфианской колонии к которой на Земле уже успели привыкнуть, может вместе с людьми перенестись даже сюда. Что касается меня, то я без сожаления смотрел на этого «человечка», что корчился сейчас у моих ног, стараясь встать на ноги. Я не видел ни малейшего повода, по которому я мог бы желать хорошего самочувствия существу, которое причинило насилие над своей собственной человеческой природой, чтобы только достать земной экипаж, дежурящий на соседней планете. Не говоря уже о родителях, которые взялись выкормить такое творение.

Он наконец поднялся, выпрямился и посмотрел на меня. В его взгляде не отражалось ничего, ни одно известное мне чувство. И не следа боли, нетерпения, протеста.

Я отвернулся и без слов двинулся к краю обрыва, над которым мы остановили вездеход. Его стена возвышалась не менее, чем на двести метров над дном скалистого ущелья или скорее широкого распадка, застланного плоскими гальками. Воды не было видно, но весной туда должен был спадать стремительный поток.

Спуск не доставил мне хлопот: почти на самое дно вела наклонная полка, которую при нужде можно было форсировать даже наземной машине. Три или четыре последних метра я оставил за собой, съезжая на слегка наклоненной колонне. Перейдя дно ущелья, я обернулся, чтобы проверить, как справляется наш молчальник, тем более, что перейдя край обрыва он исчез из поля зрения Фроса. Его дела шли не худшим образом. Он как раз уселся на колонну и собирался съезжать. Но поворачиваясь в его сторону, я машинально пробежал взглядом по скалистой стене, которую только что миновали. Я застыл в неподвижности.

Вид был настолько необычен, что на минуту я забыл обо всем другом.

Край, над которым оставался вездеход, едва выделялся на фоне заменяющего небо фиолетового изображения антиподов. Но уже в нескольких километрах ниже почти горизонтальной линией бежала лишь слегка волнистая лента режущей глаза желтизны. В первый миг я подумал о слюде, но цвет скалы был слишком светлым, ее блеск не был достаточно чистым. Я вспомнил, что кора планеты изобилует редкоземельными элементами. Может, какая-нибудь жила магнита?

Но дело этим не исчерпывалось. Широкой радужной дугой перерезала стену выбегающая из подножья полоса голубого лазурита, в верхней точке словно бы подсвеченного бледным золотом. В замкнутом лазурном полукруге виднелась хрупкая, покрытая сотнями миниатюрных кратеров, красновато-черная скала из группы габборо. Ерунда!

Не встречается такое близкое соседство стольких разных формаций! В довершение всего, погашенных как в тесте в каком-то невозможном темно-фиолетовом базальте.

Человек с Третьей управился с колонной и стал рядом со мной. Я пришел в себя и повернулся в его сторону. Меня поразило выражение его лица. Оно было не менее бледным, чем на рассвете, когда мы увидели его в первый раз. Но теперь его оживляло чувство, граничащее с радостью. Глаза его горели, он стоял и смотрел на цветную скалу перед нами, как художник, которому удалась картина.

Меня охватил холод. Я отступил на шаг и показал ему на устье не слишком крутого желоба, который, как я уже заметил из кабины вездехода, выводил прямо на корабль. Он окинул меня мимолетным взглядом, после чего без единого жеста двинулся в указанном направлении. Я предпочитал иметь его перед собой, по крайней мере, до тех пор, пока мы не выберемся снова на открытое пространство.

Желоб не был грязным, шлось нам легко, как по лестнице. Когда я поднимал голову, то видел только спину шагающего все медленнее чужака. Еще один последний, гладкий, словно отесанный камень, и мы стали на скальной полке. Только тогда я выпрямился, глубоко вздохнул и осмотрелся.

Ширина полки не превышала тридцати метров. Ее ёжий коай проходил над цветной скалой. На противоположной стороне, прямо из плоскости вырывалась в гору вертикальная или даже слегка нависающая стена. За стеной узкое вверху устье желоба. Просвет между скальной стеной и корпусом ракеты показывал нагромождение глыб, уходящее в пропасть. За распадком, немного ниже уровня платформы виднелся прямоугольник вездехода со светлым пятном шлема Фроса.

Вокруг, куда ни глянь, острые скальные иглы, мощные башни, усаженные ребристыми склонами, Хребет должен быть молодым, он вырастал из приморской равнины, не предшествуемый никакими предгорьями, и какими холмами, покрытыми растительностью.

Но такой территории среди гор, от которых даже сейчас веяло дикой суровостью и угрозой, приземлились пришельцы с Третьей. Это было сумасшедшее предприятие, лишенное всяких шансов на успех. Я назвал бы его самоубийственным, если бы существовала хоть тень подозрения, что выбор места приземления сделан сознательно.

Я сделал несколько шагов вперед.

Поверхность плиты спадала в сторону ракеты широкими ступенями с низкими закругленными гранями, образуя как бы застывшее озеро. Ее украшали разлетавшиеся радиально углубления, там и тут заполненные скальной массой. Я сошел с нее на несколько метров и дотронулся до панциря. Мне не требовалось напрягать память, чтобы вспомнить строение кораблей этого типа. Описания оборудования первой эмиграционной экспедиции были достаточно распропагандированы в сотнях тысяч различнейших публикаций от школьных учебников до плакатов и сувенирных галографий. Еще меньше труда требовало преставление ситуации, возникшей при приземлении. Непрерывно работая дюзой главной тяги, корабль растопил слой камня и вплавился в него кормой на глубину не менее десяти метров. Ее корпус был теперь неестественно укороченный, но несмотря на это в сравнении с нашими машинами, кружащими по всем возможным орбитам солнечной системы, он казался огромным. Нос ее почти пропадал из поля зрения, отбрасывая тень на стометровой скалистой стене, словно стрелка гигантских солнечных часов.

В таких сигарах люди отправлялись к звездам!

Не следовало мне сюда приходить. Достаточно было бросить взгляд из кабины вездехода, чтобы убедиться, что тут они сказали правду. Корабль, на котором они прибыли со своей планеты, не вернется туда никогда. Его панцирь не будет тереться об атмосферу, чтобы ринуться в пустоту.

А о том, чтобы вырвать ракету из скальной трясины в этих условиях и этом окружении, мог думать только сумасшедший. Не говоря уже о том, что перенесение отсюда корабля в вертикальной позиции на какую-либо площадку, с которой с грехом пополам удалось бы стартовать, превышало возможности даже земных спасательных отрядов, оснащенных многими вспомогательными конструкциями…

Нет, эта четверка останется на этой планете, окружающей их отовсюду, как самая ловушка! Конечно, если они действительно прибыли на этом корабле с Третьей. И если, кроме него, здесь не приземлились другие! Не приземлились или не приземлятся через несколько дней или недель.

Эту последнюю возможность, казалось, исключало состояние, в котором мы застали чужой экипаж. Лишенные жизненной энергии, они не смогли пустить в ход ни термоядерный реактор, ни синтезаторы в отсеке снабжения. День за днем, час за часом их организмы сгорали, как костры, в которые не подбрасывают больше веток. Приспособленные, как звери, больше того — как растения, в убийственной для их расы среде, они попросту умирали с голода.

Я водил взглядом по хрупкому, выжаренному как кость, панцирю и внезапно, как можно только неожиданно, во мне проснулся пилот. Мне стало жаль корабля!

— Вы что-нибудь слышали о холодной посадке? — спросил я со злостью.

Он повернул лицо в мою сторону. Его брови пошли вверх. Ждал.

— Ничего не знаешь, правда? — прошипел я. — Тебя завели в ракету, сунули в руки инструкцию и включили зажигание. И ты не спросил, сохранился ли у вас хоть кусочек другого корабля, кроме этого! Ты понятия не имел, кого здесь встретишь! Ты просто прилетел подышать двуокисью углерода, так как твои родители пришли к выводу, что воздух очень уж человеческий! Случайность… чистая случайность, что здешняя атмосфера — как раз двуокись углерода и что ни на одной планете, кроме этой, не было земной станции! Говори, или…

— Слушай, Мур, — в голосе Фроса звучало замаскированное беспокойство, — надо возвращаться. У Моты на шее трое… Может, из них удастся что-то выжать!

— Я из них выжму, — буркнул я. — Только в средневековье не разрешалось проводить опытов со зверями…

— Наконец-то я услышал это, — внезапно раздался тихий голос рядом со мной. Он казался едва слышным, может быть потому, что его несли не радиоволны, а наружные микрофоны.

— Что ты услышал? — рявкнул я.

— Давайте возвращайтесь…. — повторил в наушниках Фрос. — Мота может иметь хлопоты с теми…

— С первой минуты, — голос чужака зазвучал чуть живее, — меня заставляло задумываться ваше поведение. Вы пустили аппаратуру. Дали нам есть. Пробуете с нами говорить, вместо того, чтобы выбросить нас снаружи и захлопнуть люк. Это что-то новое в наших взаимоотношениях, правда? Я знал, что вы ведете какую-то игру. Теперь я понял. Вы ищите старый экипаж станции. Чего-то ожидаете от нас. Но не можете выдержать терпеливо. Не получая сразу нужной вам информации, помимо воли начинаешь говорить своим обычным языком. Зря трудитесь! О делах, касающихся города, вы не узнаете от нас ничего. Мы и так туда не вернемся. А тех, со станции, поищите скорее у себя…

Он замолчал. Секунду переводил дыхание, после чего глухо закашлялся. На его лбу заблестели капельки пота. Разговор явно давался ему с трудом. Я заметил так же, что когда он открывал рот, у основания шеи, под воротничком комбинезона, у него выступают какие-то шишки или наросты, словно пузыри. В соединении с тонкими чертами его лица, взглядом, звучанием слов, было в этом что-то, вызывающее отвращение.

Но в тот момент мое внимание привлекло только то, что я услышал. Недоразумение!? Я открыл рот, чтобы ответить и внезапно мне пришло в голову, что нет смысла спешить. На объяснения всегда будет время. Может, как представители их конкурирующего звена, мы узнаем больше, чем солидарно игнорируемые земляне. Если, конечно, это едва живое существо, которое так неуклюже хозяйничало в нашей станции, не хитрит. Недоразумение могло быть видимым, а все, что только я услышал — обыкновенным камуфляжем. Посмотрим!

— Что он сказал? — заинтересовался Фрос.

— Ничего особенного, — буркнул я в ответ. — Он удивлен, что мы с ним разговариваем, вместо того чтобы плеваться от отвращения и вывезти их в какую-то пустыню и там оставить…

Потребовалось некоторое время, прежде чем Фрос понял о чем идет речь.

— Мур, скажи ему…

— Он знает все, что надо… пока, — прервал я. Говоря одновременно в передатчик и внутренний микрофон, я не хотел вдаваться ни в какие объяснения. — Но мы же уничтожили свои корабли, — обратился я к жителю Третьей, — правда? Если все так как ты говоришь, то нас тут попросту нет, что ты об этом думаешь?

Он молчал довольно долго, прежде чем ответить.

— Вы здесь… Значит, корабли у вас все же есть. Вы построили новые…

— А вы их не строите?

Тишина. Чужак отвернулся. Его лицо оказалось в тени ракеты. Белое, как мел, исхудавшее лицо с большими, спокойными глазами. Я почувствовал новый прилив раздражения. Еще раз мой взгляд прошел вдоль корпуса до окружающей нас формы. Ее верх сливался с темнеющей скалой. Та в свою очередь врастала в какие-то горы или пригорки, свисающие из зенита вместо туч. Милый край, нечего сказать! В нескольких метра ниже места, где начиналось сужение носа, в корпусе виднелись очертания люка. Его створка была слегка приоткрыта, словно тому, последнему, выходившему из кабины, что-то помешало ее прикрыть. Я охотно заглянул бы внутрь, с целью бросить взгляд на информационные системы и оборудование. Кое-что они должны все же сделать за двести тридцать лет. Но при том состоянии, в каком находился корабль, нельзя было и мечтать попасть наверх. Ободранные направляющие лифта торчали, вплавленные в скалу. Платформа жалко висели где-то на полпути к почве. Бог знает, как они оттуда слезли! А чтобы вернуться, требовалось соорудить леса длиной по меньшей мере в сорок метров. Без инструментов и энергии это было полностью нереально. Впрочем, кто знает, может, мы еще придем сюда, когда станем уже обычным экипажем исследовательской станции.

Я повернулся и без слов двинулся в сторону желоба. Перед восхождением на противоположную стену ущелья, я подождал нашего доходягу и помог ему одолеть колонну. Иначе говоря, я выпихнул его наверх, как мешок. Наклонную полку он одолел уже собственными силами.

— Садитесь, — утешился Фрос, когда мы показались на краю цветной стены.

— Дальше, — буркнул я, не глядя в сторону тяжело дышащего чужака. Тот послушно подошел к вездеходу, сжал ладонями край борта и неуклюже подскочил. Он попробовал снова, с большим размахом, отбился животом от ограждения и обязательно полетел бы на спину, если бы Фрос не схватил его за руку и мощным рывком не втянул в кабину. Пришелец с Третьей окинул его взглядом, в котором отразилось удивление.

Я же пожал плечами и одним броском оказался в кресле.

— Почему ты сказал… — неуверенно начал Фрос, — то-есть откуда ты знаешь, что он считает нас…

— Поезжай, — холодно прервал я его. — Сам говорил, что Мота ждет. Здесь нам нечего больше делать… и говорить, — добавил я.

Он секунду приглядывался ко мне с нескрываемым неудовольствием, потом вздохнул, наклонился и включил двигатель.

Все расстояние, отделявшее нас от побережья, мы проехали в молчании. Это было недолго. Жители Альфы сели, а точнее свалились на расстоянии неполных шестидесяти километров от базы. Если бы они шли по пеленгу, то не показали себя с лучшей стороны, как навигаторы. Впрочем, так или иначе, они разбили корабль. Трудно поверить, что после всего этого они смогли не только достичь места назначения, но вдобавок захватить оберегаемую автоматами станцию. Даже если ее экипаж как раз куда-то отправился.

Фрос вызвал Моту. Ответ пришел тотчас.

Связь, которая по неведомым причинам прервалась по соседству в горах, снова действовала исправно.

Моте особенно нечего было нам сообщить.

Он сказал, что у него все в порядке и добавил, чтобы мы подогнали вездеход, если не хотим опоздать к ужину.

Упоминание об ужине было ко времени. Мы оба с Фросом с утра во рту не имели ничего. Видимо, это пришло в голову не мне одному, так как вездеход внезапно увеличил скорость. Береговая линия океана внезапно выросла на глазах. В глубине, там, где водное пространство искривлялось, переходя в стену шара, маячили темно-розовые тени туч. Благодаря нам в пейзаже произошла перемена, словно мы внезапно увидели что-то знакомое и поэтому, наверное, я подумал, что возвращаемся домой.

Трансор, в котором мы покинули станцию, не ожидал на пляже. Его мрачный угловатый корпус торчал, пришвартованный к галерейке, тут же у ступеней, сходящих к воде. И однако, дверца люка тут же приоткрылась, мы увидели знакомую фигуру в светлом скафандре. Через минуту мы уже сидели на панцире, держась за торчащие из башенки, ручки. Я расположился так, чтобы лишить чужака доступа к воде. Я не забывал, что он чувствует себя в ней, как мы на прогулке на тихом курорте.

В кабину я вошел последним. Глянул на Моту, который уже успел раздеться после возвращения с галереи и без раздумья сбросил шлем. Я глубоко вздохнул и только тогда подумал о наших непрошенных гостях.

Они сидели в креслах, придвинутых к длинному полукруглому столу. Перекрещивающиеся на их груди ремни были крепко сцеплены за спинами, но руки у них оставались свободными. На столе перед ними стояла пустая посуда. Жилось им не худшим образом!

Я пригляделся к их лицам. Они изменились. С них отступила бледность, они казались более здоровыми и полными. Глаза у них ожили. Все трое имели густые темные волосы, спадающие на воротники комбинезонов. Ни у одного на голове не было шлема. Дышали кислородом.

— Ага, — буркнул Мота, перехватив мой взгляд, — это им было необходимо. И это, — он указал на пустую посуду.

— И все же, — бросил я, — я читал когда-то о парнишке, которого воспитали волки и который очень гордился тем, что является одним из них. А потом не мог жить ни в лесу, ни среди друзей. А ведь даже волки дышат тем же кислородом, что и мы…

— Не всегда, — услышал я тихий голос за своей спиной. Без особой охоты я повернулся и встретил взгляд того, который сопровождал нас в дороге до их корабля. — Не всегда, — повторил он. Его лицо по-немногу приобрело цвет. В глазах появилась тень улыбки.

— В ракетах вы дышите, например, почти чистым кислородом. Если бы не это, наша система была бы до сих пор необитаемой.

— Жаль, — резко сказал я, — что об этом не подумали раньше. Без вас тут могло бы быть очень неплохо!

— Ты так думаешь? — спокойно спросил один из чужаков, сидящих за столом. — Не знаю. Считаю, что человеческая мысль пробивает себе пути в космосе только вместе с человеком. А трудно допустить, что мы когда-нибудь сможем создать искусственную атмосферу во всей вселенной!

— Апостол мысли, — фыркнул я, — со встроенной аппаратурой фотосинтеза и жабрами! Разденься! — бросил я тому, что стоял около меня.