Я вздохнул. Здесь состоялось мое знакомство с горами. Мне было двенадцать лет. Потом я бывал тут часто. Пока не пришла пора дальних странствий.
      Приезжал я сюда и с Финой. Трассу всегда выбирала она вставала, морщила лоб, долго вглядывалась в какую-нибудь вершину или перевал, потом молча направлялась прямо к намеченному пункту. Мои права начинались только на стене. Тогда она говорила: "Ну, главное позади. Остальное зависит от тебя..."
      В ушах звучал ее голос. Я улыбнулся. Мне казалось, что от чувств, с которыми я не в силах был совладать еще сегодня утром, не осталось и следа. Я замер, боясь, как бы эта мысль не разрушила тонкую пока пленочку, затянувшую за эти несколько часов растревоженную утренними событиями рану.
      Я просидел еще пять, может, десять минут, потом с трудом встал и оперся спиной о скалу. Сверху скатился камешек. Я понял, что мое одиночество нарушено, нехотя поднял голову и увидел пожилого мужчину. Черная с проседью борода, из-под странной круглой шляпы выбиваются длинные волосы. Мы смотрели друг на друга, он - отвесно вниз, я - вертикально вверх, запрокинув голову. У меня заныла шея, но я не в силах был оторвать взгляд от его лица.
      - Будешь прыгать? - проговорил наконец старик. Он не шутил. И не предупреждал. Так можно говорить с самим собою, когда в радиусе многих километров нет ни души.
      - Пока не знаю, - сознался я. - Любопытствуешь взглянуть?
      - Можно бы... - проворчал он.
      Я отвернулся и, хватаясь за скользкие скобы в камне, взобрался наверх. Бородач посторонился, но все еще продолжал смотреть вниз, будто рассчитывал увидеть, как я там парю, раскинув руки. Я встал рядом с ним. На туриста он не походил. Скорее на героя фильма из жизни древних пастухов.
      - Еще не все потеряно, - сказал я наконец. - Может, кто-нибудь придет...
      - Нет... - ответил он не сразу.
      Он постоял еще немного, потом, не удостоив меня взглядом, с трудом выпрямился. Ловким движением плеча поправил старый, полупустой рюкзак и направился было к домику, но неожиданно остановился, словно вспомнив что-то, повернулся ко мне боком и спросил:
      - Тебе что-нибудь надо?
      - Не знаю, - ответил я бездумно. Он кивнул, будто именно этого и ожидал. Видимо, уже смирился с мыслью, что людям от него ничего не нужно. Либо они не знают, чего хотят. Он обошел портер и скрылся в домике. Оттуда донесся приглушенный стук, словно кто-то скинул ботинки на деревянный пол, и воцарилась тишина. Я переждал немного, потом оттолкнулся от барьера и, не соображая еще зачем, направился к домику. Это был типичный горный приют, где можно напиться молока, достать мозольный пластырь и связаться, допустим, с базой на Ганимеде.
      - Ну? - услышал я, как только приоткрыл дверь. - Придумал?
      Внутри было темно. Окна выходили на север. Кроме небольшой стойки и полок с продуктами мне удалось высмотреть лишь одно-единственное кресло.
      - Воды не найдется? - спросил я.
      В темноте послышалось тихое ворчание. Потом над стойкой загорелся желтый свет. Старик поднялся, порылся в посуде, подал мне большую прозрачную кружку. Вода пахла дождем.
      Я выпил, глубоко вздохнул и наугад протянул руку с пустой кружкой. Старик опять заворчал, бросил кружку в угол и вернулся в кресло.
      - Вы, небось, боялись, что я упаду? - начал я, лишь бы что-то сказать.
      Молчание. Надо идти. Оставить его в покое. Но ведь он сам спрашивал, не надо ли мне чего. Я мог ответить, что мне нужен именно он.
      - Откуда вы? - спросил я. - Местный?
      Он долго раздумывал, прежде чем ответить.
      - Местный и не местный. С гор.
      - Водили экскурсии?
      - Водил. Ты меня знаешь?
      - Я ходил один. Вернее, с девушкой. Давно.
      - Давно, - неожиданно подтвердил он. - Теперь уже никто не ходит. Разве что полюбоваться фиордом... Но в горы не ходят, - повторил он. В его голосе не было сожаления. Он просто отметил факт.
      - Как не ходят? - удивился я. - Почему?
      Он не пошевелился.
      - Потому что нельзя убиться... - проворчал он.
      Это объясняло все. Нельзя убиться...
      И неожиданно меня осенило. Горы - это испытание. Одно из тех, какие имеют смысл лишь тогда, когда не известно, чем все может кончиться. А теперь это испытание можно повторять до бесконечности. Даже не потому, что невозможно убиться. Перестало существовать ограничение во времени. Никто не идет в горы, самое большее - приезжают посмотреть отсюда на залив.
      Лучшего приговора операции "Вечность" не придумаешь. А ведь горы - всего лишь один из возможных вариантов. Можно привести их тысячи. Здорово нам удружили. Сами не представляют, как здорово...
      - Вы не можете умереть, верно? - спросил я, еще не успев как следует подумать.
      Он рассмеялся. Вряд ли такое случалось с ним чаще, чем раз в десять лет.
      - Я? - пробормотал он наконец. - Нет, сынок. Я слишком стар. Ни папочки, ни мамочки... Я свое прожил... Ты - другое дело. Может, когда-нибудь вернешься сюда. Я не могу умереть, надо же... - он опять рассмеялся. - Отлично ты это придумал, сынок...
      - Спасибо за воду, - сказал я, пятясь к выходу.
      - Не за что, - в голосе старика по-прежнему звучало веселье. - Куда поедешь теперь?
      Я пожал плечами.
      - Никуда. Переночую здесь.
      Он принял это как должное.
      - Ну, тогда спокойной ночи.
      Ледник на одной из отдаленных вершин вспыхнул. Несколько минут лучи солнца словно просвечивали сквозь куполообразную вершину горы, потом сразу наступила тьма. Я перешел на западный край площадки и постоял там, провожая взглядом сходившие с поверхности моря краски. Чувствовал я себя странно. Шум крови в висках отгораживал меня от звуков вокруг, отголосков далекого порта, усыпляющих поселки, и тихого поскрипывания кресла в нескольких метрах отсюда. Снова вспомнились слова старика: "Но в горы не ходят".
      Разумеется. Они должны были это предвидеть. Но, вероятно, решили, что игра все же стоит свеч. А если нет? Если они приняли все на веру, опираясь на мнение энтузиастов, подтвержденное не аргументами, а авторитетами? Пускай, это их дело. Что до меня, то я не позволю лишить себя такой штуки, как время.
      Мне стало зябко. Холодало быстро, как всегда на такой высоте. Потирая руки, я спустился к портеру. Разложил кресло, поднял стекла и устроился поудобнее. Некоторое время бездумно глядел в пластиковую обивку салона, потом уснул.
      Разбудило меня покачивание. Я открыл глаза и увидел прильнувшее к стеклу лицо старика. В левой руке он держал кружку, а правой за ручку покачивал машину.
      Я переждал, пока спинка кресла поднимется, и отворил дверцу. Взял кружку и, обжигаясь горячим молоком, осмотрелся. Солнце стояло высоко. Воздух был насыщен влагой.
      - Хорошо спалось? - старик показал бородой на крышу портера.
      Я допил молоко и вернул кружку.
      - Как везде, - сказал я. - Благодарю.
      - В горы идешь? - спросил он.
      Я задумался. У меня не было никаких планов. В горы я мог пойти с таким же успехом, как, например, поиграть в теннис. Либо полететь в Антарктиду.
      Я вылез из машины, потянулся, пригладил волосы. Старик отступил на несколько шагов. В глазах у него таилась улыбка.
      И тут совершенно беспричинно меня охватило бешенство. Они позволили превратить себя в бессмертные деревья и еще недовольны, когда кто-то думает иначе! Я им скажу. Мне есть что им сказать!
      Я стиснул челюсти. На лице старика отразилось удивление, потом что-то вроде обиды, наконец, опасение. Он отошел на несколько шагов и протянул вперед руку с кружкой, словно хотел заслониться от меня. Мне это было безразлично. Я проворчал что-то, вскочил в машину и изо всех сил хлопнул дверцей. Звук получился такой, будто громыхнула куча пустых консервных банок. Я запустил двигатель и рванул с места. Обернулся я всего лишь раз. Старый проводник стоял неподвижно, все еще держа в вытянутой руке пустую кружку.
      Треть комнаты занимали актеры в исторических костюмах. Сцена изображала бальный зал. Актеры двигались с каким-то неестественным шармом, свидетельствовавшим о том, что им есть что скрывать друг от друга. Что именно, я так и не узнал, потому что мать тут же выключила звук.
      - Мы беспокоились, - сказала она просто. - Никто не знал, где ты.
      Ни слова о Фине.
      Я присел на подлокотник ее кресла.
      - Бывает, - проворчал я. - Тут уж ничего не попишешь. Как отец?
      Мама взглянула на лесенку, ведущую на второй этаж.
      - Работает, - вздохнула она. - Был Грениан. Говорит, проходил мимо и забежал, чтобы повидать тебя. Рассказывал о спутниках Сатурна.
      Да, Грениан действительно некоторое время был там. Но вряд ли его обратная дорога со спутников Сатурна проходила мимо нашего дома. Незачем было обращаться к компьютеру, чтобы додуматься, чему я обязан такой "случайностью". Вернее, кому.
      Грениан. Человек, которого я любил больше всех профессоров и которому обязан больше, чем кому бы то ни было. В свое время именно он подкинул мне идею о планетарной службе, когда уже после экзамена по пилотажу я пришел узнать его мнение о какой-то части моей дипломной работы. Старая история. Конечно, в любой другой ситуации я чувствовал бы себя увереннее, зная, что он рядом. Однако сейчас - лучше бы он еще на несколько месяцев задержался на спутниках Сатурна.
      На лестнице послышались быстрые шаги. Отец. Он спустился в холл, бросил на меня мимолетный взгляд и молча выключил телегол. Люди в пестрых костюмах растаяли, как след пролетевшего метеорита. Экран спрятался в стену, превратившись в большое прямоугольное окно.
      Я прищурился. Меня больше устраивал полумрак с беззвучно передвигавшимися в нем бесплотными фигурами. Я был в том состоянии, которое случается в первый момент после пробуждения, когда человек уже знает, что все прошедшее было сном, но по инерции продолжает улыбаться. Правда, мой сон был дурным. Он ляжет тенью на весь наступающий день. В этом я мог не сомневаться.
      - Уезжаю, - сказал я. - Не заставляйте меня говорить.
      Отец пересек комнату и остановился у меня за спиной. Мама не повернула головы.
      - Так, - проворчал он. Это прозвучало как последний удар молотка по хорошо вбитому гвоздю. - Будешь работать?
      Я не ответил. Работать? А что еще? Осесть на каком-нибудь острове, плавать и смотреть фильмы по телеголу? Я подумал о Грениане: если он решил поговорить со мной, нечего прикидываться, будто ничего не знаешь. Чем скорее все кончится, тем лучше.
      - Плантациям руды на Азорах нужны фотоники, - услышал я голос отца.
      Я вздрогнул. Плантации руды... Да. Это определенно больше, чем я мог ожидать. Я представил себе бесконечную плоскость красноватой плесени, покрывающей море. Маленькие белесые растения, почти лишенные листьев. Иногда появляются даже цветы... После сбора урожая море напоминает скверно выметенный двор. Люди избегали районов, отведенных под плантации концентраторов, и не удивительно. Хорошо. Стану плантатором.
      - Что там у них? - спокойно спросил я.
      - Рений, - ответил отец. - Этакие грибки... Руда рения...
      Ага, стало быть, грибки. Миллиарды бесформенных растеньиц, высасывающих из морской воды рений. Когда-то это было сенсацией. Сегодня - очередная головоломка для специалистов по рекультивации. Пусть будет так. Все равно. Не поеду я ни на какие Азоры.
      - Лечу, - я встал и пошел к двери. - Нельзя опаздывать. Пожалуйста, - добавил я уже с порога, - не обижайтесь. Единственное, что я могу сейчас для вас сделать, это убраться поскорее. Думаю, вы найдете общий язык с родителями Фины... - мне пришлось сглотнуть и немного переждать, чтобы овладеть голосом... - Иду. Со мной ничего не случится. До свидания.
      Я не взглянул на них. С кресла, в котором сидела мать, долетел шорох, но ни она, ни отец не проронили ни слова.
      4 - И долго? - повторил я. - У человека одно я.
      Оно сформировано информацией, поступавшей в детстве, в школе, в течение жизни. Но существует предел емкости мозга. Наступает момент, когда для того, чтобы принять новую информацию, необходимо стереть что-то из уже накопленной. Что именно - мы не выбираем. Во всяком случае, сознательно не выбираем. Скажите, сколь долго можно оставаться самим собой? Пятьсот лет? Тысячу? Десять миллионов? Или я спятил, или все ваше бессмертие - фикция. Не знаю, что может быть очевидней. А может, вы позволили себе на минуткудругую сунуть голову в песок? Этакое маленькое, малюсенькое "поживем - увидим"?
      Грениан внимательно смотрел на меня. В уголках его рта таилась улыбка, но она была там всегда. В разговоре он интересовался не тем, кто говорит, а тем, что говорят. После каждой встречи с ним я чувствовал себя так, словно только что вышел из, освежающей купели. Он немного подумал, прежде чем ответить.
      - Мы очень тщательно, - начал он наконец низким глухим голосом с отчетливым певучим акцентом, - готовились к постройке первого пантомата на границе Солнечной системы. Потом начались испытания. Наконец теперь, после многих лет эксплуатации, ты обнаруживаешь, что с ним творится что-то неладное, и считаешь - этим следует заняться. Ты думаешь, человек менее сложен, чем пантомат? Ты хотел бы, чтобы мы уже сегодня сделали и решили все за будущие поколения? Высветили им дорогу, а вдобавок надели на глаза шоры? В таком случае лучше было бы действительно отказаться от будущего.
      - Послушайте, о каких будущих поколениях вы говорите?! подхватил я. - Не будет никаких поколений. Будем мы - вы, Норин, Каллен, я... Положим, я не в счет. Пока еще - не в счет. Вы мостите дорогу самим себе.
      - Не так уж все скверно, - возразил он. - У нас будут дети...
      - Кто? - почти крикнул я. - И когда? А прежде всего - зачем? И что значит фраза "новая популяционная политика"? Введете талоны? Если только найдется сумасшедший, который пожелает увеличивать свое семейство... до бесконечности!
      Грениан опустил голову, пододвинул к себе чашечку кофе и принялся играть ложечкой.
      - Мне восемьдесят девять лет, - сказал он наконец как бы про себя. - Вроде бы ничего особенного. Но, понимаешь, мне в голову иногда приходят мысли... - он отхлебнул глоток кофе и улыбнулся. - Короче говоря, во мне еще не угасло любопытство. Я еще не сделал всего, на что способен. В твоем возрасте это звучит смешно... Не прерывай, - остановил он меня движением руки. - Так получилось, что мои родители еще живы. У меня есть шансы... о которых до нас никому и не снилось. Теперь встань, прими соответствующую позу и скажи, чтобы я не кривлялся. Чтобы сидел в своем времени, как все до меня, и не высовывался, потому что не известно, чем все это кончится. Ты говорил Норину, что следовало подождать. Теперь ты спрашиваешь, что будет через тысячу или миллион лет. Если бы мы решили ждать, пришлось бы спрашивать о другом. Кому еще предстоит умереть? Мне? Хорошо. Моим детям? Допустим, тоже. Но их-то детям - уже нет. Там пройдет граница. Иди, выложи свою правду людям. Но не всем сразу. Каждому по отдельности. Мы - люди науки. Мы хотим, чтобы результатами нашего труда воспользовались все, но миновали те времена, когда мы могли идти на жертвы. Если существует на свете хотя бы один человек, которому ты можешь сказать прямо о своих намерениях, значит, плохи твои дела.
      Я пожал плечами.
      - А сейчас этой границы нет? - буркнул я. - Не далее как позавчера я встретил старика, который смеялся до слез только потому, что я спросил его, может ли он умереть. Просто его родители умерли раньше.
      - А кто-нибудь из нас мог это предотвратить? - спросил Грениан таким тоном, словно говорил с ребенком.
      - Я только пытаюсь объяснить, почему для меня ваша игра неприемлема. Я защищаюсь - не нападаю. Меня попросту шантажировали. Либо баночка в коллекции семейных генофоров, либо - ищи счастья на плантациях рениевой руды. Кстати, грибки ваша идея?
      Он рассмеялся и медленно покачал головой.
      - Нет. Но я знаю, о чем ты. Согласен, на твоем месте я тоже не возликовал бы. Из чего, однако, - предупредил он, ничего не следует.
      - Для кого как, - проворчал я.
      - Ты говорил о Норине, о Фине, - напомнил он.
      - И напрасно, - прервал я. - Напрасно говорил. Мне не хотелось бы повторять свою ошибку.
      - Прости, - он стал серьезным. - Я не собираюсь вмешиваться в твои дела. Я имел в виду ее родителей. Тебя, как ты это назвал, поразил их интерес. Но задумайся на минуту. Все мы люди и не всегда вольны в своих чувствах. Кстати, это не так плохо. Так вот, им достаточно того, что их дочь жива. Что она с ними. Но ведь это был первый в их жизни случай реанимации. Они пережили тяжелый удар, потом появилась надежда, ее сменили часы неуверенности, наконец, захлестнула радость. И вот появился обыкновенный человеческий интерес, если хочешь, любопытство. Подумай об этом. Не о той конкретной ситуации. О себе. О своем отношении ко многому. К людям. Впрочем, зачем я об этом говорю? Все. Больше не буду, - закончил он извиняющимся тоном.
      Я внимательно смотрел на него. Мне вдруг показалось, будто я что-то упустил. А ведь с того момента, как каменная площадка с розовым домиком скрылась за поворотом, я вел себя так, словно каждое мое движение было заранее обдумано.
      Я был спокоен. Дело не в словах. То, что я говорю, не имеет значения. Беседа с Гренианом тоже всего лишь эпизод, ведущий в никуда. Так обстоят дела. Иначе я не могу.
      Я осмотрелся. Солнце перевалило .за реку, и залив горел серебром. На террассе было еще несколько человек. Столики, готовые по первому зову подать все, что угодно, выстроились вдоль невысокой стеклянной стены. Кофе быстро остывал, теряя аромат.
      - Ну? - наконец заговорил Грениан. - Отведаем вкус вечности?
      - Без меня, - твердо сказал я.
      Он вздохнул, допил кофе и отодвинул чашку.
      - Так я и думал, - сказал он. - Я тебя не убедил.
      - Не ваша вина, - ответил я. - Если для вас это что-нибудь значит, я рад, что до конца дней своих смогу беседовать с вами...
      - До конца дней своих, - пожал он плечами. - До конца дней...
      Я встал и взглянул ему в глаза. Что-то в них блеснуло. Он резко поднял руку.
      - Подожди. Сядь. Я должен тебе еще кое-что сказать. Нет, - добавил он быстро, видя, что я заколебался, - убеждать тебя я не стану. Во всяком случае, не сейчас. Но есть у меня конкретное предложение.
      Я сел.
      - Вчера я был в Центре. Обсуждались результаты ваших работ на Тихом. Это серьезное дело.
      Надо думать. Иначе б они не вызвали Грениана. Он был одним из крупнейших биоников. Себя он называл демагогом, потому что, по его словам, "обучал бедные мертвые мозги правде, но правде неполной". Именно он программировал и обучал пантоматы. По-видимому, мое сообщение принято всерьез. И то хорошо.
      - Короче говоря, - начал он, немного помолчав, - здесь, на Земле, мы ничего не решим. Надо лететь... Не исключено, что это просто попадание метеорита, который каким-то образом прошел незамеченным. Но в любом случае есть нечто такое, чего мы не понимаем. А понять необходимо. Известно, при каких обстоятельствах пантоматы могут стать опасными, но мы не знаем, каковы симптомы отклонения от нормы. Поэтому миссия становится достаточно деликатной как для того, кто полетит, так и для тех, кто его туда пошлет. Мы подумали о тебе. Ты подал рапорт, лучше других знаешь результаты исследований... Разумеется, последнее слово, как всегда, будет за медиками. В том случае, если ты решишься...
      - Как вам известно, - сказал я хмуро, - времени у меня достаточно.
      - Я думал и об этом, - признался он. - Только вот... - он замолчал и внимательно посмотрел на меня.
      - Вы спрашиваете себя, в здравом ли я уме, - каждое мое слово было льдинкой. - То есть настолько ли в здравом, чтобы мне можно было доверить нечто большее, чем выращивание концентраторов? А может, весь наш разговор - всего лишь этакий невинный тестик? Ну, и как я справился?
      - Средне, - без улыбки ответил он. - Меня больше волнует другое. Ты полетишь только в том случае, если позволишь снять с себя запись. Короче: да или нет?
      - Нет.
      Лицо его посуровело, но в глазах по-прежнему не было гнева.
      - Жаль, - сказал он поднимаясь. - Я думал, ты сможешь преодолеть в себе неприязнь, предполагал даже, что понимаю ее причины. Так получается, - добавил он, повернувшись лицом к морю, - что ты подходишь больше других. Но, сам понимаешь, учитывая известный риск, мы вынуждены выбрать того, кто... застрахован. Если уж можем выбирать.
      - Нет, - повторил я.
      Грениан постоял еще немного, словно рассматривая что-то на линии горизонта. Его губы несколько раз шевельнулись, будто он спрашивал себя, что делать теперь. Я не мог ему ничем помочь.
      Наконец он на мгновение прикрыл глаза, потом кивнул и направился к выходу. Проходя мимо, сказал:
      - Жаль...
      "Кого он жалеет? - пронеслось у меня в голове. - Ведь не меня же. Себя? Не будем преувеличивать. Нет. Он сожалеет, что проблему, связанную с пантоматом, не может доверить тому, кто, по его мнению, разобрался бы в ней лучше других. Все остальное не в счет." Вспомнились слова Каллена: "Либо ты идешь вместе с людьми, либо ты нам не нужен". Последнее я досказал уже сам. Не важно. "Вместе с людьми". Кто здесь, собственно, идет с людьми? Если предположить, например, что я тоже человек?
      Одно ясно: я им не нужен. Никому я не нужен, если подумать. Грениан высказал это более обтекаемо. Но смысл тот же.
      И тут я почувствовал, что во мне просыпается нечто такое, что давно уже затаилось и лишь ждало момента, чтобы проснуться. Я вздрогнул. Мне вдруг стало жарко. Как же все просто! Дьявольски просто! То, что я сделаю. Единственное, что я мог сделать.
      Я кинулся за Гренианом. Он остановился, прежде чем я успел его окликнуть. Когда я заговорил, мой голос звучал нормально. Дыхание было спокойным.
      - Когда лететь?
      Он очень медленно повернул голову и взглянул мне в глаза. Прошло некоторое время, пока он ответил. В его взгляде не было ни удивления, ни удовлетворения.
      - Это зависит не от меня, - сказал он. - Но ждать нельзя.
      - Подготовкой будете руководить вы?
      Он кивнул, не спуская с меня глаз.
      - Где?
      - Вероятнее всего, на Бруно. Во всяком случае, не здесь.
      - Я еду.
      - Пойдешь завтра в Комплекс?
      - Я еду, - повторил я. - В Комплекс пойду сейчас.
      Он поднял брови. В его взгляде я прочел участие.
      - Там сейчас никого нет...
      - Пусть вызовут, - сказал я. - Это-то вы можете для меня сделать.
      - Что случилось? - он поднял брови.
      Я улыбнулся. Вернее, улыбнулись мои губы.
      - Ничего. Через несколько дней я буду на Бруно. Дождусь вас там. Либо слетаю куда-нибудь еще. И давайте не будем больше об этом.
      На сей раз их было двое. Они делали свое дело с каменными лицами. Занимались исключительно аппаратурой. Раза два перекинулись взглядами. Мне показалось, что им во мне мешало все, что они не могли использовать как носитель информации.
      Когда они закончили, в лабораторию вошел Каллен. Спокойный и невозмутимый. В скафандре пилота - надевай шлем и вылезай в пустоту. Он сказал, что штаб операции перебирается на четырнадцатую орбитальную и к тому же незамедлительно. Грениан уже полетел, он с Норином и остальными вылетает через четверть часа. Дружески предупредил, чтобы я не удивлялся, если кроме них застану там еще несколько человек.
      - Мы придаем, - он так и сказал: "Мы придаем", - операции ТП - Трансплутон - серьезнейшее значение.
      Интересно, кто им придумывает криптонимы. Можно не сомневаться, что среди этих "нескольких человек" окажутся члены Совета, десяток других знаменитостей и, наконец, такие, как я, чтобы было из чего выбирать. Ну, что ж. Если "мы придаем" такое значение...
      Каллен относился ко мне по-дружески. Таким тоном разговаривал мой брат, когда хотел выудить у меня на мороженое. Наконец он поднял палец, некоторое время внимательно рассматривал его, потом сказал:
      - С этого момента тебя нет нигде и ни для кого. Ты передан четырнадцатой. Это все, что о тебе будут знать. Знакомые, друзья... если они у тебя есть, - добавил он тем же тоном.
      Мне оставалось только усмехнуться.
      - Они там, - добавил он доверительно, не без сарказма напирая на "они", - обеспокоены. Может, подозревают, что пантомат установил тайные связи с наземными вспомогательными компьютерами. Либо принялся втихую изготовлять генераторы антиматерии и, пока мы тут с тобой беседуем, наводит на цель первые десять батарей. Кто знает, что за этим кроется? Может, пришельцы с Веги? Шутки шутками, - серьезно сказал он, - а знаешь ли ты, что произойдет, если люди узнают, что один из аппаратов, способных заменить тысячи научных учреждений всех направлений, перестал нам подчиняться? Более того, пытается обмануть нас, прикидываясь невинным младенцем? Либо перешел в услужение к кому-то другому?
      - Нет, не знаю, - спокойно сказал я. - Интересно, что?
      Он замолчал, но только на мгновение. Сверкнул глазами, потом лицо его снова стало спокойным.
      - Уверяю тебя - ничего хорошего. Если может отказать пантомат, услугами которого многие годы пользовалась каждая школа, не говоря уж о специалистах, то тем более нельзя доверять такой в принципе непроверяемой штуке, как вечность... У нас и без того полно забот. Тебе кое-что об этом известно... - многозначительно добавил он.
      - Известно, - согласился я. - Но не сомневаюсь, что уж с этим-то вы как-нибудь справитесь. Так когда я должен быть там?,
      Он немного помолчал, словно переваривая мой вопрос.
      - Послезавтра. За тобой придет стартовый, Ротц. До того времени сиди здесь.
      Это могло усложнить дело. Я быстро спросил:
      - Можно заглянуть домой?
      Ответ у него был готов заранее, хотя он и сделал вид, будто задумался.
      - Только на минутку... Разумеется, ты знаешь, что сказать...
      Я знал, а как же.
      - Вот еще что, - бросил я как бы мимоходом. - Когда будет известно, что ваш идол, - я показал на аппаратуру, - сработал? Случаются дубли?
      - В принципе нет. По крайней мере, мне об этом слышать не доводилось. В случае чего - сам убедишься... - он рассмеялся. По его глазам было видно, что он представил себе, как в пустоте у меня расползается скафандр или я попадаю в бочку с концентрированной кислотой.
      Ротц разбудил меня ночью. Спросил, все ли у меня готово, и сказал, что через два часа ждет на стартовой площадке. Было три часа ночи. Или, если угодно, утра.
      Я подошел к аппарату и набрал шифр. Прошло несколько секунд, прежде чем на экране появилось лицо отца. Он, конечно же, был одет. Как и обычно, он проводил ночь в лаборатории, колдуя над своими световодами.
      - Уезжаю, - сказал я. - Хотел попрощаться.
      - Сейчас? - спросил он.
      - Так получилось. Пожалуйста, не буди маму. Что ты скажешь, если я предложу прогуляться?
      Он задумался. Перспектива оторваться хотя бы на минуту от щита с даторами его не радовала, но верх взяло чувство отчего долга.
      - Где встречаемся? - коротко спросил он.
      Мне раздумывать не приходилось. Я все просчитал с точностью до секунд и миллиметров, как говаривал Норин.
      - На старом аэродроме, за холмами. Доберешься за пять минут. Я прилечу точно в четыре, - я не дал ему произнести больше ни слова. Рисковать было нельзя.
      Экран погас. Я встал и не спеша натянул комбинезон. Упакованный ранец лежал в углу. Выглядел он не на много пристойнее, чем тогда, когда я покидал Европу. Кроме нескольких личных мелочей в нем лежала копия последней записи, появившейся в результате пятичасового опроса.
      Коридор был пуст. Я погасил лампы и подождал, пока глаза освоятся с темнотой. Потом пошел. Стены источали слабый свет, но дорогу к аварийному выходу я мог найти с закрытыми глазами.
      Снаружи было морозно. Небо посерело, тучи шли низко, как в день моего возвращения. Когда это было? Год назад? Неделю? Не все ли равно.
      Я придержал ранец, чтобы он не задевал за поручни. Загудели стальные ступени. По металлическому помосту я прошел к транспортному залу. Двери в него были заперты. Я сунул в прорезь опознавательный жетон и переждал, пока вахтенный автомат передаст сигнал. Квадратная дверца дрогнула и беззвучно ушла в стену.
      Внутри стоял полумрак. Над контрольными пультами горели миниатюрные лампочки. Я не оглядываясь шел по центральному проходу, пока над головой не нависла темная масса корабля. Взобрался по полутораметровой лесенке и, не входя в кабину, проверил, все ли в порядке. Неожиданностей быть не могло. Вчера и сегодня я несколько раз заглядывал сюда. Если не считать дежурных, на территории Центра не было ни души.
      Пакеты с пластиком лежали за креслом пилота, где я их и оставил. Горючего было в обрез. Я слез и вызвал тягач. Он появился немедленно. Его двигатель издавал глухое ворчание, похожее на мурлыканье. Минутой позже корабль дрогнул и пополз к воротам. Я пошел следом. Светлело. Ночь была на исходе.
      В нескольких метрах за воротами тягач остановился. Я подошел и уселся на твердом седле выносной консоли. Прежде чем снова запустить двигатель, я внимательно осмотрелся. Никого. Тишина.
      Я остановил машину далеко за постройками. Отослал тягач и залез в кабину. Вся операция заняла неполных тридцать минут. Было без двадцати пяти четыре. Времени достаточно. Но и не следовало появляться слишком рано.
      Я сидел, не спуская глаз с часов, не чувствуя ни возбуждения, ни беспокойства. Не копался в себе, пытаясь найти обоснование собственному решению. Через два часа я уже буду за пределами планеты. Игра с пантоматом может затянуться на год. Если не больше. А там - подумаю, что стану делать...
      Стрелки дошли до намеченной точки. Я сел поудобнее и взялся за руль. Машина дрогнула и в нарастающем вое двигателей оторвалась от бетонной плиты.
      Я шел низко и со всей осторожностью, на какую был способен. Малейшая непредвиденная преграда означала конец. Хотя, если говорить серьезно, что могло мне помешать? Теперь, когда я был уже в воздухе?
      Я опустился на самом краю аэродрома. Не захлопывая дверцу кабины, прошел несколько метров в сторону видневшихся за холмами крыш. Дотронулся до нагрудного кармашка - двигатели заговорили на полтона выше. Автопилот работал безупречно. Я остановился и в ожидании заложил руки за спину.