Глава 2. «ОСТАЛЬНЫЕ ДЕТАЛИ ВПОСЛЕДСТВИИ СЛЕДСТВИЕ ОПРЕДЕЛИТ…»

С утра пробудилась моя худшая половина. И пробудилась она до смерти напуганной. А ну как дядя рассердится на мою самовольную отлучку и прогонит меня в три шеи?! Как я ни призывал на помощь вчерашнее спокойствие и бесстрашие, все было тщетно. Пришлось снова собираться в Аврувию.

Прислуга, по-моему, не слишком удивилась, когда заспанный и растрепанный хозяин неожиданно появился в доме. Они уже привыкли к подобным фокусам. Только пятеро наших псов устроили вокруг меня пляску диких тардов. Потом Тильда, самая старая и умная, обнюхала мои сапоги и тихо заворчала. Она была недовольна, что я опять бродил по лесу без нее.

Тут же как из-под земли вырос наш управляющий, и мне пришлось пережить еще один неприятный разговор на тему того, что ему говорить нашим арендаторам. У асенов превосходное чутье на неприятности, и все вокруг давно знали, что я сижу на горячих углях.

Я привел себя в порядок, позавтракал, велел оседлать нового коня (Лукас мирно жевал овес в конюшне городского дома) и поехал в столицу.

Керн здорово меня порадовал — господин Дирмед уже присылал гонца. Он желал видеть меня немедленно. Сбывались мои худшие предчувствия.

От дядюшкиного дружелюбия на сей раз не осталось и следа. Мы снова сидели в его кабинете. Вернее, сидел я, а он бродил от стены к стене и, казалось, не мог смотреть на меня без омерзения. Я ясно видел, как набрякли у него под глазами мешки, значит, что-то не давало ему уснуть нынешней ночью (вернее, утром).

— Ты говорил с моей дочерью?

— Простите, с кем?

— С Кайрен.

— Я не знал, что вы в родстве. Я отвез ее домой.

— Домой? Куда это — домой?

— Она сама просила меня.

— Куда же она захотела поехать?

— В тардский Храм.

— Понятно.

— Она добралась благополучно.

— Она — моя дочь.

— Простите, — сказал я, сам толком не зная, за что извиняюсь.

— Вот погляди. — Он снял с полки альбом, обтянутый темно-красным бархатом, и бросил мне: — Полистай и скажи, что думаешь.

Там были карандашные рисунки: пара пейзажей, лошади, цветы, но больше всего портретов. Лет пять назад такие альбомы были в большой моде среди девиц Аврувии. Матушка и сестра отдали им немало времени. Но тут было что-то другое. Линии неровные, неумелые — и неожиданно точные. В каждом лице проглядывала сердцевина характера. Некоторые изображенные были мне знакомы, и я разглядывал портреты с восторженным злорадством. Кто-то сумел увидеть и изобразить моих родичей-аристократов такими, какими они были на самом деле, не обращая внимания на все их маски и увертки. На мгновение я ему позавидовал.

— Я мало понимаю в рисунках, — сказал я осторожно, — но, по-моему, это просто великолепно сделано.

— Это она рисовала. — Дядя провел рукой по волосам, будто хотел от чего-то заслониться. — Скажи, как ты думаешь, такая девушка может поверить этим набитым дурам, тардкам?

— Не знаю, — ответил я, не веря глазам своим. Силы небесные! И в его броне были уязвимые места!

Дядя отвернулся к окну;

— Я знаю, это звучит как в дурной трагедии. «Они отнимают у меня моего ребенка! Она — единственное, что у меня осталось! Она так похожа на мать!» И тому подобные жалкие слова. На мать она, хвала богам, не похожа совершенно, та была глупая и вздорная женщина. А у Кай — мужской характер. Но скажи, могу я смотреть спокойно, как ее хоронят заживо?

— Не сердитесь, дядя, — попросил я. — Но, я думаю, в молодости каждый должен перебеситься. Может быть, если вы не будете ей мешать, она сама скоро вернется.

Дирмед рассмеялся:

— Ах ты, умник! Ну что же, если ты считаешь, что все так просто, мы можем заключить с тобой сделку. Сможешь вернуть мне Кай — дом и наследство останутся у тебя. А не сможешь — сидеть тебе всю жизнь под надзором как опасному сумасшедшему. Что скажешь?

— Я не думаю, что это — справедливые условия.

— Если бы я поступал по справедливости, то не стал бы с тобой разговаривать. Никаких прав на имущество аристократов у тебя нет. Я могу обвинить тебя в растрате наших денег, и тебе придется выбирать между больницей и тюрьмой. Так что, когда просишь о справедливости, подумай хорошенько.

Я развел руками:

— Признаю, что вы по праву смеялись надо мной. Вы куда мудрее меня, дядюшка. Но я могу хотя бы знать, из-за чего вы поссорились?

— Мы не ссорились. Год назад погиб жених Кайрен. Его старшая сестрица почему-то вообразила, что Кай повинна в его смерти.

Я вспомнил вчерашнее и сообразил кое-что.

— И Кай не стала протестовать?

— Да, именно. Конечно, на эти вздорные обвинения нельзя было обращать внимания — они попросту не стоили того. Но Кай вдруг заявила мне, что уезжает из Аврувии. А потом я узнал, что там, в Храме, она надела черное платье. Представляешь, какие слухи пошли по городу?

«Если она так поступила, не побоявшись даже бросить тень на семью, значит, и вправду знает за собой какую-то вину», — подумал я. Но вслух сказал только:

— Может быть, вы все же дадите ей время? Что странного, если после смерти любимого девушка не хочет никого видеть?

— Не говори глупостей! О любви там и речи не было. Обычный брак между двумя Домами.

— И Кай была согласна?

— Разумеется. Не воображай себе невесть чего. Энгус был прекрасный мальчик, жаль, что погиб так глупо, и Кай знала, что он будет ей хорошим мужем.

— А после его смерти что она должна была делать, по вашему мнению?

— Разумеется, Дом Ивэйна предложил нам другой союз. Они хотели получить с Кайрен одну из наших плантаций саремы. Ну и мы не остались бы внакладе. Когда Кайрен сбежала в Храм, нам едва удалось договориться. Это как раз невероятнее всего. Кай не могла поставить наш Дом под удар.

Я вздохнул. Головы у аристократов устроены не так, как у обычных людей. Интересно, какой видела эту историю сама Кайрен?

— А отчего погиб Энгус? — спросил я.

— Я говорю, глупо. — Ничего умного для расстроенного Дирмеда уже не существовало. — Зарезали в драке на улице.

— Кто?

— Откуда я знаю? Какой-то бандит. Его потом судили.

— А из-за чего была драка?

— Не знаю. Из-за чего обычно люди дерутся? Сам знаешь, чернь любит задирать аристократов.

— Откуда мне знать? — не удержавшись, съязвил я. — Мне сейчас важно одно: его могли убить из-за Кайрен? Может, еще кто-то претендовал на ее руку или приданое?

— Нет, — сказал Дирмед твердо. — Я не буду говорить, что аристократы не воюют друг с другом. Но не забывай: в моем распоряжении был почти год. Я искал и не нашел ничего. Смерть Энгуса была случайной, а Тейя просто глупая старая дева, обожавшая младшего брата. Она так и так возненавидела бы Кайрен. Объясни моей дочери, что нельзя обращать внимания на все вздорные обвинения. Она — аристократка и должна быть выше этого.

Не знаю. — Я покачал головой. — Вы сами говорите, что Кайрен — девушка спокойная и разумная. Значит, у нее должна быть причина поступать именно так. Я постараюсь разобраться.

— Как хочешь. Но мои условия тебе известны.

— Да-да. Не сомневайтесь, я на все согласен.

В крайнем случае, я просто встану перед Кайрен на колени. По-моему, хоть она и аристократка, она способна пожалеть другого человека. Но пока что можно попробовать иные способы. Может быть, я в самом деле смогу ей помочь.

Нетрудно было догадаться, что дядюшка чего-то недоговаривает. Скорее всего, просто не знает. Или не хочет знать. Его, похоже, вполне устраивает тот кусочек правды, который у него перед глазами.

Кайрен, видимо, больше знает о смерти своего суженого, но предпочитает помалкивать. К счастью, я знал человека, который мог бы дать мне хороший совет в таком деле.

Кинна, дочь Келада, без малого пятнадцать лет обшивала всех женщин и мужчин нашей семьи. Меня с ней познакомил отец, и, думаю, не без задней мысли: в ее мастерской всегда резвился выводок молоденьких швеек не слишком твердых правил.

Отец, а потом и я иногда помогали девушкам, попавшим впросак по вине мужчин. Отец считал, что это благороднее, чем судить их потом за детоубийство.

Одно время мы с Кинной даже делили подушку, но потом поняли, что можем привязаться друг к другу, и по взаимному согласию разошлись.

У нее была куча достоинств: соблазнительная фигурка, щедрость, живость, веселый нрав, настоящий женский ум — и лишь один недостаток — любовь к сплетням. Но именно на этот порок я и возлагал сейчас свои надежды. Поэтому, выйдя из дома дяди, я купил полдюжины ее любимых пирожных и отправился мириться с Кинной.

— Ах, мерзавец! — заявила она и ударила меня по руке, когда я вывалил на стол свое подношение. — Мерзавец бессовестный! Ты же знаешь, что мне нельзя. Хочешь, чтоб я превратилась в противную толстуху? Кто на меня тогда посмотрит?!

— Так я этого и добиваюсь, — пояснил я, касаясь пальцем ее новенькой золотой цепочки и браслета. — Хочу, чтобы все твои богатые ухажеры тебя бросили. Может, тогда ты оценишь мою скромную, самоотверженную любовь.

— Не лги! — засмеялась она. — Я же вижу, что у тебя глаза блажные. Уже нашел себе кого-то?

— Кто на меня польстится? — спросил я уныло. — Без крыши над головой, без медяка в кармане?

И рассказал Кинне о своих злоключениях.

— Вот мерзавцы! — возмутилась она, мгновенно переходя на сторону пострадавшего. — Хочешь, я твоему Дирмеду глаза выцарапаю?

— А что толку? Вот если ты скажешь, кто и за что убил прошлой зимой Энгуса, сына Ивэйна, я тебе по гроб благодарен буду.

Вместо ответа Кинна расхохоталась:

— Ой, умник ты мой ненаглядный! Кто убил, говоришь? Да любовник его собственной невесты, Дирмедовой любимой дочери и зарезал. Кому же еще? И во всей Аврувии… — проговорила она, задыхаясь от смеха, — во всей Аврувии этого не знают два человека. Ты и господин Дирмед.

— Погоди! Ну я понятно, я здесь почти не показываюсь, но Дирмед-то почему?

— А ты подумай как следует. Зачем Дирмеду знать про свой Дом такое! Его же доченьку боги из особого теста сделали. Не то что других женщин. А она горячая девица, эта Кайрен. Загуляла в шестнадцать лет. И по самым темным местам шаталась со своим дружком. Ты не к ней случайно прикипел?

— Да что ты, на что мне? И как, со многими она гуляла?

— Да нет, все больше с одним, — сказала Кинна с видимым сожалением. — Лет десять назад приехал в Аврувию из Баркхейма такой Хольм, чей-то сын. Хотел у нас тардским сукном торговать, да на дом Ивэйна и натолкнулся.

Дом Ивэйна владел огромными пастбищами к югу от Аврувии. Все асены Лайи и большая часть тардских княжеств одевались в ткани, сотканные из шерсти Ивэйновых овец.

— И что же, потонул тард? — спросил я, надеясь, что Кинна сболтнет по старой дружбе еще что-нибудь.

— Да нет, выплыл. Продал Ивэйну свое старое дело, а сейчас торгует лошадьми и живет неплохо.

— Молодец, — похвалил я. — Лошади — единственное, в чем асены уступают тардам. Лукас, краса и гордость отцовской конюшни, тоже родом из Баркхейма.

— Вот и Кайрен тоже так решила. Потому что с Лейвом, сыном Хольма, она и загуляла. Оттого-то они и прятались по темным уголкам, бедные наивные голубки. Как будто такое можно спрятать. Сам видишь, чем кончилось.

— А у этого Лейва была еще одна причина ненавидеть Дом Ивэйна. Они когда-то чуть не разорили его отца. А Энгус… Понятно. А ты видела, как они дрались?

— Я-то сама — нет. Но рассказов ходило достаточно.

— Ну же, Кинни, просвети меня!

— Да что рассказывать? Драк ты не видел, что ли? Кто-то по доброте душевной открыл юному Энгусу глаза на похождения его невесты. Может, он и стерпел бы, не пристало все-таки аристократу возиться с тардами, да и Энгус драчуном никогда не был, но они случайно столкнулись нос к носу на Кривой площади. Слово за слово, схватились за оружие. А когда клинки поломались, они совсем озверели и набросились друг на друга с кулаками.

— Постой, постой! Так там и впрямь была драка? Я-то думал, Энгус погиб в честном бою.

— Какой честный бой, когда они по земле катались?! А потом тард вдруг вскочил и бежать. Смотрят, а Энгус лежит не шевелясь, а нож тарда торчит у него в спине.

— Кинни, стой! Повтори-ка еще раз!

— Что повторить?

— Ты сказала в спине. Ты точно знаешь?

Она посмотрела на меня в замешательстве:

— Н-ну, Ив! Я же там не была. Говорили, что в спине, вот я и повторяю тебе…

— Золото ты мое! — Я нежно поцеловал ее макушку и вздернутый носик. Она пихнула меня кулачком в грудь.

— Бесстыжие твои глаза! Битый час меня выспрашиваешь про какую-то распутную девку.

— Кинни, если дом останется за мной, приезжай и живи сколько хочешь! Только не болтай пока о том, что я у тебя был.

— Очень нужно! — проворчала она. — Сам ведь знаешь прекрасно, что не приеду.

«Прости меня, сукина сына, — хотелось мне сказать. — Прости меня, выродка. За то, что ничего не могу тебе дать, а беру, не стесняясь». Но я промолчал. Что толку в покаянных словах?

На Кривую площадь я пришел уже в темноте.

Огромное серое здание Пьяного Рынка, где продавали днем южные вина, выступало за черту домов, и оттого площадь приобрела форму разогнутой подковы или, если угодно, сморщенной почки.

Я подгадал время так, чтоб оказаться здесь как раз между двумя обходами городской стражи, — знал, что меня никто не потревожит. Я сел на теплые пыльные ступени и стал думать о том, как жила эта площадь день за днем, год за годом.