Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Герострат - Свора Герострата

ModernLib.Net / Первушин Антон / Свора Герострата - Чтение (стр. 8)
Автор: Первушин Антон
Жанр:
Серия: Герострат

 

 


Глава двадцать восьмая

      Ночью на кухню пришла мама, но будить меня не стала: наверное, догадывалась, что тогда я точно откажусь ложиться. Убрала чашку с кофе, книгу, вытряхнула окурки в мусорное ведро, перенесла телефон в прихожую, а под голову мне сунула подушку.
      Я обычно сплю чутко, но в ту ночь измотанный нервными и физическими нагрузками, ничего не заметил.
      Мне снился Герострат.
      Он сидел за столом в той самой комнате с пыльными углами, что так ясно привиделась мне днем; на столе там стоял телефон с хитроумным защитным устройством и средних размеров шахматная доска. За спиной Герострата была видна дверь. На двери надпись фосфоресцирующими буквами: «ARTEMIDA». И я во сне знал, что за дверью этой находится Елена, закованная в тяжелые цепи; натертые холодным металлом запястья ее кровоточили; кровь стекает на холодный бетонный пол, по которому время от времени пробегают, попискивая, крысы размером с упитанного мопса. Елена стонет, вздрагивает, когда крысы, пробегая, касаются лапками ее обнаженных ног, и зовет, зовет: «Боря! Боря! Боря!».
      Я знаю, мне срочно нужно туда, в этот склеп за дверью. Но на дороге стоит стол, на дороге — Герострат. Он ухмыляется оскалом от уха до уха. Он подмигивает мне. Он подмигивает, и меня ударом отбрасывает прочь. Я кувыркаюсь, я невесом… Я кувыркаюсь и оказываюсь на полу.
      Я вижу, как меркнет свет, комната разделяется четкой, словно нарисованной, границей между светом и тенью, и Герострат, и шахматная доска разделена ею надвое. Фигуры на доске шевелятся. Это уже не фигуры, а живые существа. Как в той забавной игре для IBM РС, в которую я поиграл полчасика на работе у Елены, дожидаясь когда она освободится. Только здесь нет ничего забавного: пешки здесь не маленькие, но храбрые копьеносцы, кони — не блестящие закованные в латы всадники, а ладьи — не гориллоподобные чудища, навеянные программистам увлекательным фильмом «Кинг-Конг». Все фигуры на этой доске — живые люди, и многих я узнаю: там собраны почти все мои знакомые.
      Я вижу, они переговариваются друг с другом, недоумевают, как такое получилось, что оказались они вдруг на странном поле, разбитом на черные и белые клетки. Они еще не понимают, какая угроза нависла над их жизнями; они не видят той копошащейся на темной половине нечисти, что готовится к штурму, бренча хорошо смазанным оружием; не видят застывших взглядов; не видят пустых, навсегда лишенных выражения лиц…
      Все это вижу я.
      Мне хочется предупредить их, крикнуть, чтобы перестали они галдеть и пожимать плечами, чтобы увидели наконец, откуда исходит настоящая опасность и приготовились встретить ее, дать отпор. Но Герострат проводит ладонью над доской, а когда я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него, подносит указательный палец к губам, приказывая молчать.
      Он все так же ухмыляется, зубы его блестят, а лицо его, подобно доске, разделено на две половины. При виде этого я начинаю понимать, почему глаза Герострата так часто смотрят в разные стороны. Потому что они — глаза двух разных существ. Здесь не один человек (враг!) Сидит за столом — их двое, и в одном из этих двоих я с ужасом узнаю самого себя.
      А Герострат кивает довольный тем, что я понял, отводит руку, показывая пальцем куда-то в сторону. Я перевожу взгляд и вижу тот самый угол, в котором живет паук, только под колыхающейся от неощутимого сквозняка паутиной разбросаны не белые и черные фигурки, а люди — снова люди — и уже не живые, недоумевающие, как нас сюда занесло, а мертвые, для которых вопросов больше не осталось.
      Там лежит Мишка Мартынов в переплетении трубок, в белой пропахшей медикаментами палате; там на грязном асфальте распластался Венька Скоблин с разнесенной в кровавые брызги головой, там лежит Андрей Кириченко, у него просто остановилось сердце и, там же рядом — Эдик Смирнов. Под ними растекается кровь, и пыль, смачиваемая ее медленным, но непрерывным потоком, собирается в темные мокрые комки.
      Я пытаюсь разглядеть среди тел, кого же Герострат выбрал «конем — интересной фигурой», но не успеваю, не успеваю, потому что двуликий хозяин комнаты тихо, но отчетливо произносит:
      — НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
      Меня разбудил телефонный звонок в прихожей.
      Я выпрямился и чуть не свалился со стула. Продрал глаза.
      В окно кухни светило солнце, на столе лежала подушка. Ё-моё, подумал я. Проспал!
      Взглянул на часы. Так и есть: 10.56. Первый случай после армии, чтобы я проспал почти до одиннадцати. С ума сойдешь с вами.
      Острые переживания сна уходили, медленно смазывались, блекли.
      Трубку сняла мама:
      — Да-да… Кирилл? Помню, конечно… Нет, он еще спит… Как? Что ты говоришь?.. ДА КАК ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОЕ?!
      Голос мамы изменился и на такую ноту, что я подпрыгнул на своем месте, вскочил и устремился в прихожую.
      — Да, Кирилл, хорошо… я передам…
      Но она уже положила трубку.
      — Мать, что случилось?! — закричал я, чувствуя, как самого начинает трясти от готовности услышать самое плохое.
      — Преподавателя вашего… Гуздева, — проговорила мама, с трудом шевеля побелевшими губами, — полчаса назад… убили. Прямо на лекции… Там еще кто-то из студентов пострадал. Что такое делается, Боря?!
      Вопрос мамы я оставил без ответа. Я сполз по стене на корточки прямо здесь, в прихожей. Я не знал, то ли истерично расхохочусь сейчас, то ли истерично же разрыдаюсь. В один момент я оказался на грани срыва, и куда бы меня повело, в какую форму истерии, не мог анализировать ни тогда, ни теперь. Помню только, как пульсировала перед глазами багровой надписью поперек всего мира нелепая неправильная фраза из сна: «НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!», и еще скороговоркой по периферии сознания проскальзывало: «Конь — интересная фигура. Фигура интересная — конь.»
      СХЕМА!
      Я стиснул виски ладонями.
      Просчет, просчет, ошибка. Гуздева не было в списке, да и как он мог там быть?! Я же зациклился на том, что Герострат угрожает моим БЛИЖАЙШИМ друзьям, моим ровесникам. И если теперь составлять новый список, то можно будет включить туда полгорода, и все равно нельзя будет сказать, кого Герострат выберет новой жертвой. Дьявол, дьявол, а не человек!
      НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
      — Что с тобой, Боря? — заволновалась мама, и голос ее прозвучал, как из другой вселенной.
      Нужно собраться, не допустить истерики: испугаешь маму, да и истерика тебе ничего не даст…
      Я встал. По стеночке. Сильная тошнота и звон в ушах.
      — Ничего-ничего, успокойся, мам, — пробормотал я совершенно чужими губами.
      И мой собственный голос прозвучал, как из другой вселенной.
      — Это я так… от неожиданности… армию вспомнил…
      Мама поверила.
      Хоть я и в должной мере неохотно делился с ней воспоминаниями о происходившем в «горячих точках», старался свести все к фразам типа: «Да ничего особенного», «Постреляли — разбежались», «Пугали больше», «Нет, для нас никакой опасности не было» — она все-таки сознавала, что это даже не полправды, и то, что происходило ТАМ на самом деле, отпечаталось где-то во мне и не оставит уж до гробовой доски, но лучше не бередить, не тревожить старые раны. И конечно, мое состояние в тот момент прекрасно укладывалось в схему простейшего психологического этюда: убийство Гуздева — стрельба в «горячих точках» — жестокий приступ воспоминаний.
      Мама поверила и сразу захлопотала. Как маленького довела меня до кресла в гостиной, усадила, побежала к аптечке за валерьянкой. Но когда вернулась, я уже прочухался, встал, отрицательно покачал головой при виде пахучего лекарства и начал собираться.
      — Боря, ты куда?
      — Пойду выясню подробности.
      Времени терять нельзя, думал я, выходя из дома. Время теперь имеет цену крови. Равновесие на доске шаткое; если Герострат разглядит замысел моей комбинации, пойдут косяком обмены, и чтобы не допустить еще одного жертвоприношения, моя задача — отыскать этого маньяка за сегодняшний день. До полуночи. И ты его найдешь и уничтожишь! И пусть попробует кто-нибудь меня остановить…

Глава двадцать девятая

      Телефонные войны продолжались.

* * *

      В маленькой квартире на Приморском проспекте прозвенел телефонный звонок.
      Звонка ждали. Юра Арутюнов поспешно снял трубку; на том конце хорошо знакомый ему голос произнес длинную очень странно прозвучавшую фразу на очень странном языке. Взгляд Арутюнова остекленел. Разгладились морщинки на коже лица; оно приняло отчужденное выражение.
      — Ты слышишь меня?
      — Да, я слышу вас.
      — Ты знаешь, что нужно делать?
      — Да, я знаю, что нужно делать.
      На том конце провода положили трубку. Под монотонный звук коротких гудков, Юра пересек комнату. Свою трубку он оставил на столике, аккуратно положив ее рядом с аппаратом.
      Он направился на кухню, выдвинул ящик кухонного стола и несколько минут с тупым недоумением изучал его содержимое. Там было два десятка прекрасно заточенных столовых ножей. Ими удобно резать, но не колоть: концы их были затуплены. А это не устраивало Юру.
      Задвинув ящик на место, он перешел в ванную комнату и там — все с тем же тупым недоумением — долго разглядывал безопасную бритву. Потом выронил ее — бритва громко цокнула о кафель.
      Арутюнов нашел себе подходящее оружие в ящике письменного стола. Рассматривая его в лучах майского солнца, проникавших в гостиную комнату через широкое окно, удовлетворенно кивал, что-то бормоча себе под нос. Окажись в комнате посторонний, он вряд ли понял бы хоть слово из этого бормотания: бессвязный набор звуков, странно искаженных слов, подобно тому, что бессвязно бормочет во сне легко возбудимый человек.
      Выбрав оружие, Юра Арутюнов уселся на диван и приготовился ждать.

* * *

      Аналогичный звонок оторвал Люду Ивантер от домашнего задания по английскому. Фраза, произнесенная на том конце провода, несколько отличалась от той, которую услышал Юра десять минут тому назад. И последующие действия ее поэтому тоже отличались.
      Оружия Люде искать не пришлось. Под стопкой белья в задвижке шифоньерки у нее была спрятана коробка с гигиеническими пакетами. Под пакетами там лежала простенький деревянный футляр, закрывающийся на ключ. Люда извлекла футляр, открыла его и с минуту разглядывала маленький очень изящно сработанный револьвер. «Брон-спорт». Калибр: 6,35. Подарок Герострата.
      Потом Люда застелила тахту в гостиной комнате свежими простынями, спрятала револьвер под подушку, разделась и приняла душ. Тщательно вытерлась и долго стояла у зеркала, внимательно изучая свое обнаженное тело. Затем улеглась на тахту и приготовилась ждать.
      В таком виде и застала ее мать, вернувшись с работы.
      — Ах ты! — чуть не задохнулась она, увидев дочь голой и расслабленной на свежих простынях.
      Люда засунула пальцы под подушку.

* * *

      Еще один, третий по счету, и очень похожий на два предыдущих звонок прозвучал в рабочем кабинете одного из замов министра внутренних дел.
      Не многим из граждан Российской Федерации дозволено было звонить по этому номеру, минуя секретаря. А для у тех, кому этот номер был доверен для пользования, должна была бы найтись очень веская причина, прежде чем они решились бы позвонить.
      Замминистра внутренних дел был занят. В Москве, по подтвержденным уже сведениям, в очередной раз собирались «авторитеты», представители из всех стран бывшего Союза; шла интенсивная подготовка к новой войне за передел сфер влияния. Летом опять загремят в Москве выстрелы, думал замминистра, листая подшивку рапортов.
      Внезапный звонок вызвал понятное раздражение. Что там опять стряслось? Замминистра поднял трубку:
      — Слушаю.
      Представляться по этому номеру не надо.
      — САЙРОН ЛИТО-ПА АРУЗ ОК.
      Замминистра застыл.
      Взгляд его не остекленел, как Юры Арутюнова или Люды Ивантер. И выражение лица осталось прежним. Но все равно теперь в кресле сидел совсем другой человек. Этот человек не умел раздражаться по поводу внезапных звонков; этот человек не умел устало размышлять о возможных мерах пресечения предстоящей бандитской «разборки». По большому счету, он вообще не умел думать. Он умел только подчиняться. Но подчиняться деятельно, используя весь свой многолетний опыт, весь спектр своих связей и полномочий. Как исполнитель он был гораздо ценнее, чем тот же Юра Арутюнов, и поэтому располагал большим количеством степеней свободы. Но в момент получения инструкций мало чем отличался от любого рядового члена Своры.
      — Ты слышишь меня?
      — Да, я слышу вас.
      — Ты знаешь, что нужно делать?
      — Нет, я не знаю, что нужно делать.
      Далее комбинация цифр, произносимых четко:
      — Один-четыре-восемь-девять-шесть-шесть-один-семь-четыре-етыре-етыре-оль-ять-дин-дин-ять-оль-емь-вадевять-евять-есть-етыре-есть.
      И опять:
      — Ты слышишь меня?
      — Да, я слышу вас.
      — Ты знаешь, что нужно делать?
      — Да, я знаю, что нужно делать.
      Короткие гудки.
      Замминистра вернулся к работе. Но теперь он не думал о съезде авторитетов; с какой-то даже брезгливостью он оттолкнул от себя через стол подшивку рапортов. Он вызвал секретаря.
      — Немедленно свяжите меня с Петербургом, — распорядился замминистра внутренних дел. — С прокурором города. Лично!
      — Слушаюсь, — вышколено отвечал секретарь.
      Замминистра приготовился ждать.

* * *

      Сидя дома за письменным столом, полковник Хватов просматривал папку. Папка не имела ни грифа, ни регистрационного номера. Обыкновенная частная папка. И очень ценная для определенного круга людей.
      В папке были собраны материалы по Своре. Здесь были фотографии (Бориса Орлова, в том числе), выписки из разного рода документов, ксерокопии отчетов Эдика Смирнова.
      Сверившись с многостраничным списком, Хватов выбрал из папки две фотографии, посидел над ними, потирая виски, после чего придвинул к себе через стол телефон и стал медленно набирать номер.

* * *

      Телефонные войны продолжались.

Глава тридцатая

      Что такое: два конца, два кольца, а посередине — гвоздик? Ножницы? А мне доказали, что это лучшее оружие для убийства.
      Но по порядку.
      Звонок от Герострата остановил меня, когда я спускался по лестнице. В другой ситуации это меня удивило бы: не думал, что радиотелефоны могут работать в сложенном состоянии — но тогда мне было не до возможностей импортной радиотехники.
      — Как, милый мой, ты уже в курсе? Тебе понравилось?
      Я принялся ругаться. Злобно, громко, вычурно. Поднимавшаяся мне навстречу соседка с продуктовыми сумками в руках шарахнулась в сторону. Герострат злорадно хохотал в ответ.
      — Проняло, а? — спросил он, когда я задохнулся от переполняющей ненависти. — Ух ты какой у меня нервный, оказывается. Кто б мог подумать? Не появилось еще желание спалить к черту весь этот прогнивший, погрязший в страстишках мир? Не захотелось примкнуть к очищающему акту? Свора тебя примет. С радостью.
      — Ублюдок!
      — Не расстраивайся так, дорогой. Все только начинается. За мной ход. Пешка: Н7-Н5. Что ты на это скажешь?
      — Слон: А4-С6, — ответил я. — Шах.
      — Да-а, — протянул Герострат. — А слона-то я и не заметил. Не зря тебе, Борька, разряд дали. Молодец.
      Скушал, подонок? Подавись!..
      — Ну я подумаю тут еще часок, да? Позвоню.
      Он отключился, и я устало спрятал радиотелефон под куртку. Подышал носом, ртом, опять носом — дыхательная гимнастика, чтобы успокоиться. И вышел из подъезда.
      Топтуны были тут как тут. Выглядели свежо. Как хорошо выспавшиеся.
      Я шагнул к бородатому.
      — Все ваши меры — дерьмо, — сказал я четко. — И цена им — дерьмо в квадрате.
      Бородатый отвел взгляд. Наверное, тоже был в курсе.
      Я пошел своей дорогой.
      Они, естественно, следом. Что ж, я не собираюсь более играть в «убегалки-догонялки». Выслеживайте помаленьку. Помочь вы мне, как я уже убедился, не можете. Но хоть не мешайте!
      В 12.45 я посетил студенческий отдел Технологического института и не слишком долго, изо всех сил поддерживая на лице некое подобие вежливой улыбки, уговаривал девушку за дубовой стойкой помочь мне отыскать друга детства Юрия Арутюнова. Девушка резонно поинтересовалась, что же я за друг такой, если не имею в своем распоряжении его адреса? Я отвечал в том смысле, что уезжал на заработки в Мурманск, а сейчас вот вернулся и узнал, что он переехал, но очень мне нужен: возникли кое-какие идеи, неплохо было бы встретиться, посидеть, вспомнить детство, а заодно вышеуказанные идеи обсудить.
      Наверное, у меня это получилось убедительно. По крайней мере, серьезную озабоченность мою вымученная улыбка скрыть не могла. Проверив на всякий случай мой паспорт, девушка полезла в картотеку и через минуту в моем блокноте появился еще один — третий — адрес.
      В течении следующего часа я проделал ту же комбинацию в Университете. Правда, история в новом изложении несколько изменилась, и разговор получился длиннее, но результат — четвертый адрес в блокноте. Адрес Люды Ивантер.
      Вопрос: с кого начать? Я решил подбросить монетку. В кармане отыскался полтинник. Выпал орел. С орла, Игл, и начнем.
      Я поехал к Арутюнову, к флегматику из пятерки Скоблина. Какого-то определенного плана беседы у меня припасено не было: так только — общее направление. Потому что планирование, когда имеешь дело с Геростратом, ничего не дает. Потому что когда планируешь, ты предсказуем, ты в СХЕМЕ. Импровизация, господа, только и чистой воды импровизация. Будем следовать задаваемому тону.
      Топтуны остались у подъезда, с глубокомысленным видом закурили. Бородатый снова, как и тогда при первом моем с ними знакомстве, угостил вельветового.
      Юра открыл после первого звонка. Словно ждал.
      Как показало дальнейшее развитие событий, он действительно ждал.
      Я шагнул в полумрак прихожей. Перед глазами от резкой смены освещения поплыли разноцветные пятна. В эти несколько секунд я ничего не видел, торопливо моргал, стараясь побыстрее привыкнуть к сумраку. И они же, эти несколько секунд слепоты, едва не стоили мне жизни.
      Юра тщательно запер дверь, повернулся и кинулся на меня через прихожую. Еще не успев разобраться со зрением, я тем не менее среагировал практически без задержки. Отшатнулся от Арутюнова, уходя боком в сторону, но не зная интерьера, врезался корпусом в металлическую вешалку размером с человеческий рост. Вешалка с грохотом рухнула на пол. С нее посыпались какие-то шляпы.
      Плечо у меня мгновенно онемело — медведь неуклюжий! — но и Юра двигался не ахти как быстро: он все-таки был дилетант, и, наверное, секунды две прошло, я уже почти выпрямился, прежде чем у виска моего просвистела (я кожей почувствовал ее смертоносный холод) острая сталь, и Арутюнов с силой вогнал в обои длинный блестящий предмет.
      Я ударил Юру снизу вверх коленом в пах: в другой раз не промахивайся. Эффект был совершенно ошеломляющий. Для меня. От подобного удара любой живой мужик обязан был бы сложиться, как переломленная посередине спичка. Но Юра не сложился. Такого не бывает, сказал бы я, если бы наш флегматик дал мне на это время. Но он рывком вытащил свое орудие из стены и провел выпад номер два. И я испугался.
      В схватке тет-а-тет последнее дело — страх; бояться противника нельзя, запрет. Страх мешает объективно судить о его намерениях и силах, а это является непременным условием опережения, прямого предвидения действий противника. И зная эту истину, впитав ее кровью, нервами, принимая за безусловный рефлекс уже, я тем не менее испугался.
      Впрочем, испугаться было немудрено: я все еще не освоился в сумраке прихожей, я не знал расположения предметов мебели в ней, и я не понимал, ну не понимал, почему Юра смог устоять после прямого удара в пах, почему он еще способен двигаться и двигаться настолько резво; не понимал, почему он молчит, почему хотя бы не сопит, как свойственно дилетантам. А испуг — всегда первый шаг к растерянности.
      Поэтому я чуть не пропустил тот самый выпад номер два, нанесенный сверху вниз с беспощадной силой. Острый предмет, которым орудовал Юра, пропорол мне на правом плече куртку, рубашку, содрал кожу. Рубашка намокла кровью, но в тот момент я ничего не почувствовал, потому что задачей моей было удержать равновесие. Но из-за приступившей растерянности с задачей я не справился и, как следствие, загремел на пол, ударился при падении головой о дверь из прихожей, поверху застекленную. Стекла отозвались мелким дребезгом, а дверь приоткрылась.
      Но и Арутюнов не удержался на ногах, упал с размаху на вешалку, и я услышал, как хрустнула какая-то из его костей. Толчком я распахнул дверь из прихожей, и, перевернувшись на бок, быстро перебирая руками-ногами, пополз к свету. Юра, несмотря на хрустнувшую кость, устремился за мной. Да еще как проворно!
      За дверью оказался захламленный полутемный коридор, но все-таки здесь было на порядок светлее, и, отползая, я обернулся, чтобы увидеть Арутюнова, увидеть, как он это ДЕЛАЕТ. А он пробирался за мной, перелезая через опрокинутую и изрядно деформированную вешалку, и видок же у него был — совершенно бредовый.
      Я увидел его лицо, и не скажу, что от зрелища этого мне полегчало. Такое же лицо было у Эдика Смирнова, когда он открыл огонь в зале ожидания пулковского аэропорта; такое же лицо я видел вчера у Андрея Кириченко. Подернутый дымкой взгляд… Это лицо означало смерть, и я наконец понял, почему Юра не чувствует боли. Видимо, побочное действие запущенной в нем программы — отключение болевых центров. Он полз ко мне, а сломанная левая рука (я мельком увидел вывернутое под неестественным углом запястье) бесполезной помехой волочилась следом; Юра полз, опираясь локтем правой, и между пальцев так, что побелели костяшки, у него были зажаты ножницы: и не маникюрные, а сантиметров двадцать, для разрезания тканей или плотной бумаги. Этими ножницами он собирался меня убить. Еще я успел заметить проступающий, наливающийся багровым подтек над Юриной бровью и то, что сам оставляю на линолеуме размазанный кровавый след.
      — Стой! Стой же, падла! — крикнул я, надеясь голосом сбить действие программы.
      Но, видимо, я в самом деле ничего толком не понимаю в программировании (а тем более в программировании человеческих душ!), Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный крик, и я понял, что единственное средство его остановить — это грубая злая сила. Не точность попадания по нервным узлам, не совершенное владение техникой дзюдо или каратэ, а грубая сила, чтобы поломать, чтобы обездвижить, не дать и шелохнуться.
      Я начал подниматься с намерением встретить Арутюнова стоя, но он вдруг рванулся, быстро преодолев по линолеуму разделявшие нас полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь ножницами, и мне ничего другого не оставалось, как ударить его каблуком ботинка по лицу. Голова Юры мотнулась. Мне на штанину обильно полилась кровь. Кажется, я сломал ему нос. Но как и прежде сильный и точный удар не возымел действия. Единственно — сбил координацию, и Юра промахнулся своими ножницами в третий раз.
      Я снова попытался подняться. И мне это почти удалось. Но Арутюнов, с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил меня за голень и дернул. На этот раз я упал более удачно, но все равно зашипел от резкой боли, успел испугаться, не сломал ли ребро, но горевать по этому поводу времени не было, потому что Юра забирался на меня, а в руке у него снова блестели ножницы.
      Я понял, что теперь он не промахнется. В моем распоряжении были считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться, успев оценить, что метит он мне в горло, а потом сбросил Юру, ухватив под локоть и помогая себе согнутой в колене ногой. И сейчас же, вывернувшись, вскочил. Арутюнов дернулся на полу раза три и затих.
      Я стоял над ним, опираясь рукой о стену, тяжело дыша, слушая гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от перенапряжения; по куртке стекала кровь: наверное, и моя, и его вперемешку.
      Юра не шевелился.
      Что?! Опять?!
      Я наклонился и перекинул его на спину. И тут же отвернулся, сдерживая рвотный позыв. Юра Арутюнов, студент третьего курса Технологического института (или Технологического университета, как принято теперь называть), член Своры Герострата, был мертв. Ножницы острым концом глубоко вонзились в его правую глазницу; из-под распоротого века сочилась кровь и какая-то бесцветная жидкость.
      Он убил себя сам… Точнее, нет. Я убил его — будь честным хотя бы перед собой. Ты отбросил его, да так удачно, что Юрина рука с ножницами подвернулась и направила их прямиком ему в глаз. Мгновенная смерть. И значит, Герострат может быть доволен, может праздновать победу: теперь и ты, Борис Орлов, замаран по самые уши…
      Я опустился на линолеум рядом с телом Арутюнова. Все уже довелось испытать с момента, как познакомился я с Геростратом: разочарование в друге, панику, растерянность, страх, потерю надежд, а вот теперь еще навалилась без предупреждения тоска. Состояние полной, беспросветной депрессии.
      Не скажу, что мне не приходилось ранее убивать. Приходилось. И очень часто. Я даже сбился со счета, скольких успел за два года отправить на тот свет. На войне трудно вести счет, особенно когда идет бой, и все палят во все стороны, и ты тоже стреляешь, не прицеливаясь, а потом, когда заканчивается бой и начинается статистика, уже не можешь сказать, кто ТВОЙ, а кто — нет.
      И снова вспомнился ПЕРВЫЙ.
      Это было под Аскераном…
      И снова увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном комбинезоне защитного цвета, разорванном в клочья пулями из моего автомата. Парнишка умирал в пыли. Он снова умирал в пыли. Как будет умирать для меня целую вечность. И струйка черной крови из уголка рта так и будет целую вечность стекать вниз по его щеке…
      Вниз и вниз, и вниз, и вниз…
      — Поздравляю с первым, — сказал Леха, кривя губы.
      Он не издевался, он-то знал, что мне предстоит пережить в ближайшую неделю, он-то стал уже опытным бойцом, он сказал это, думая, что, может быть, мне будет легче, если я буду помнить, что не один я такой, и по-другому здесь нельзя. Но легче не стало. И пришла неделя тоски, неделя величайшей депрессии, когда я не мог ни есть, ни спать, а перед глазами застыло мертвое мальчишеское лицо.
      А потом, знаете, привык. Тоска ушла и привык. Все в конце концов привыкают.
      И до сего дня не возвращалось ко мне это сумрачное ощущение причастности к делам смерти, но вот оно снова со мной, потому что Юра Арутюнов тоже стал моим ПЕРВЫМ, только это случилось уже не ТАМ, где все ясно, и где легко найти себе оправдание, заткнуть сиплый шепоток совести, это случилось ЗДЕСЬ, в моем родном городе, в обыкновеннейшей питерской квартире, и жертвой Бориса Орлова, крутого парня, стал человек, которого он встречал хотя и мельком, но живым, здоровым, не помышляющем о близком своем конце и том человеке, которому предопределено стать его причиной.
      Да, Герострат может быть доволен: я замарался. И этим совершенно выбит из колеи…

Глава тридцать первая

      Конечно же, слишком долго мое бездействие продолжаться не могло.
      Уж очень ловко меня взяли в оборот, чтобы я разрешил себе долго предаваться бездействию. Какая-то часть разума (кое-кто называет ее «автопилотом») продолжала функционировать вопреки расслабляющему воздействию депрессии. И хотя я помню дальнейшие свои действия на квартире Арутюнова довольно смутно, делал я, кажется, все правильно: снял куртку, рубаху, в ванной комнате промыл рану на плече, затем отыскал где-то бинт и перевязал сам себя, помогая зубами затягивать узлы, потом долго отмывал с помощью подвернувшейся щетки кровавые пятна на куртке, джинсах, ботинках. Дождался, когда они более-менее просохнут, удостоверился, что ничего своего в квартире не оставил, вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь.
      Помню, шагнул из подъезда все в том же состоянии тяжеловесной отстраненности и увидел такое, что моментально, как при смене кадров от черно-белого к цветному, вернуло меня к нормальному восприятию реальности.
      Впрочем, точнее будет сказать: что НЕ УВИДЕЛ. А не увидел я своих топтунов из ГБ, и потому сразу почуял опасность. В самом деле, нет ничего более отрезвляющего, чем это чувство непосредственной опасности. Факт, для меня не требующий доказательств.
      ОНИ НАХОДЯТСЯ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ.
      ОНИ ТАМ, НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ…
      Интересно, а чем они там могут заниматься? Или уже сообразили, что произошло между мной и Юрой Арутюновым? Хотя откуда? Или…
      Я вернулся в подъезд, направляясь к «черному» ходу и под лестницей, в самом темном углу отыскал обоих.
      Они лежали рядком на загаженном бетоне, не подавая признаков жизни. Я присел на корточки, пытаясь вблизи рассмотреть их, понять, что произошло.
      Тут задвигался бородатый. Он лежал с краю, и до меня донесся прерывистый вздох. Потом бородатый попробовал поднять руку, но сил не хватило удержать, и она бессильно упала. Он громко и часто задышал.
      — Эй, — позвал я. — Что с вами? Вам помочь?
      Бородатый затих, потом спросил слабым прерывающимся голосом:
      — Это ты… Орлов?
      — Да, — я подсел ближе, напрягая зрение в подлестничном мраке, потом вспомнил, полез в карман и зажег спичку.
      В отсветах ее неверного пламени, прежде чем спичка догорела до конца, я успел разглядеть подробности. Вельветовый был мертв — определенно. На подобное я в свое время насмотрелся: его убили выстрелом в затылок. Бородатому повезло больше: дырка в животе, дырка в плече, на щеке длинная царапина — по сравнению с вельветовым легко отделался. Взгляд бородатого казался мутным, лицо перекошено от сильной боли.
      — Орлов… позвони… вызови… кого-нибудь… — голос бородатого срывался.
      — Кто вас так?
      — Позвони…
      — Герострат?
      — Дурак… ты не понимаешь… Герострат — ноль… другие… позвони… Орлов…
      — Номер телефона?
      Бородатый ответить не успел, потерял сознание.
      Пора сматываться, понял я. Если меня здесь застанут над двумя телами, да еще Юра наверху…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11