(Вашингтон, США, октябрь 1962 года)
Западные историки практически во всех своих работах, посвящённых Карибскому кризису, утверждают, что в том давнем противостоянии двух сверхдержав, которое вполне могло закончиться всемирной ядерной войной, победили Соединённые Штаты Америки, и в этом личная заслуга президента Джона Фицджеральда Кеннеди, сумевшего уговорить вспыльчивого Никиту Хрущёва пойти на уступки.
На самом деле это не совсем так, а точнее – совсем не так. В результате переговоров Кеннеди не только пообещал Хрущёву свернуть ракетные базы в Турции, угрожающие южным районам СССР, но и отказался от каких-либо дальнейших планов по изменению политического режима на Кубе путём интервенции. И кого после этого следует называть победителем?
Те из историков, кто скромнее и объективнее, ставят в заслугу Кеннеди другое – они называют его человеком, спасшим мир от катастрофы, ведь не секрет (особенно, после работ советских учёных на тему «ядерной зимы»), что применение только части накопленных к 1962 году запасов оружия массового поражения хватило бы, чтобы уничтожить и человечество, и всякую жизнь на Земле. Однако и это не соответствует действительности. Вопреки сложившемуся и во многом мифологическому образу президента-пацифиста и президента-либерала, Джон Кеннеди не был на практике ни первым, ни вторым. Ещё в будущность Кеннеди сенатором его обвиняли в «маккартизме», и это были справедливые обвинения. Именно Кеннеди стал инициатором так называемой «политики новых рубежей», предусматривающей расширение зоны «жизненных интересов» США за счёт стран «третьего мира» и приведшей в конце концов к бесславной войне во Вьетнаме. Нельзя назвать Кеннеди и активным противником применения ядерного оружия – ему, например, приписывают авторство термина «локальный ядерный конфликт», и он верил, что развитие такого конфликта можно удержать под контролем.
Так что, не в характере Джона Кеннеди было идти на уступки в столь принципиальном вопросе как контроль над Кубой и Черноморским регионом. Но он всё-таки пошёл, и на то были основания. Однако об этих основаниях знали всего лишь четверо: сам Джон Кеннеди, его брат Роберт Кеннеди, некто Михаил Андреевич Суслов и переводчик администрации президента по имени Питер Бак. И только последний из перечисленных дожил до конца века и мог бы рассказать, что произошло на самом деле.
Для Питера Бака эта история началась в 1950 году, в самом начале Корейской войны. Баку тогда только что исполнилось двадцать два года и его призвали на срочную службу. До того он учился в колледже, но особой тяги к иностранным языкам не испытывал. Пройдя отборочные экзамены в армии, Питер Бак, неожиданно для самого себя, проявил лингвистические способности и очутился в Монтерее, в военном институте иностранных языков. Дальнейшее привело Бака и его преподавателей в изумление: к концу первой же недели Питер оторвался от своей группы месяца на два. Бак не только быстро овладел русским алфавитом, синтаксисом и грамматикой, но и мгновенно воспроизводил любой диалект, на котором говорил его собеседник. Ещё через неделю Бака отчислили из группы, объяснив, что его присутствие деморализует остальных курсантов. Теперь с Баком не только занимались по индивидуальной программе, но и сам он стал объектом изучения для психологов, пытавшихся понять секрет его феноменальных успехов в овладении русским языком. Однако секрет так и остался секретом. Во всех тестах Питер выдавал средние результаты, а «зацепок» в его прошлом (и в прошлом его родителей), которые могли бы объяснить феномен, выявить не удалось.
К концу года Бак свободно говорил почти на всех диалектах русского языка, которые были известны его преподавателям. Пришла пора отдавать долг родине. Сначала Питер отправился в отдел Пентагона, где переводилась советская военная документация, полученная по разведывательным каналам. Бак работал очень быстро и производительно. Даже опытные специалисты поражались скорости, с какой он переводил сложнейшие фразы. При этом, правда, коллеги Бака отмечали, что он совершенно не интересуется предметом наблюдения и изучения – собственно Советским Союзом. Все в отделе в той или иной степени занимались не только русским языком, но и советской политикой, экономикой, системой управления, руководителями, даже анекдотами. И только Питер Бак не скрывал, что ему всё это глубоко безразлично, – куда больше его интересовали автомобиль «MG TC» 47-го года выпуска, доведенный им до высшей степени технического совершенства, девушка по имени Сара и медленный джаз. Случались дни, когда весь отдел военных переводчиков ходил ходуном, и его сотрудники спорили до хрипоты, пытаясь уяснить смысл происходящего на Евразийском континенте. Когда спрашивали мнение Бака, тот лишь пожимал плечами: «Ничего не могу сказать».
Прослужив в Пентагоне год, Питер Бак был направлен на офицерские курсы, по окончании которых получил звание лейтенанта и назначение в пехотную дивизию, расквартированную в Западной Германии. Ещё два года прошло в безделье, прерываемом лишь редкими учениями, да пьяными набегами на близлежащий Ганновер. Большую часть свободного времени Бак тратил на уход за двухместным «Porsche 356» 48-го года выпуска.
В 1955 году Питер Бак демобилизовался. Две недели спустя после прибытия в Нью-Йорк он женился на Саре и устроился переводчиком в ООН. По прошествии ещё двух лет Бак обзавёлся сыном и увлёкся юриспруденцией. Жена поощряла его стремление изучать право, поэтому проблема была только в одном – как одновременно и учиться, и содержать семью. Благодаря контактам в среде переводчиков, Питер узнал о вакансии в аппарате Белого дома. Работа обещалась «непыльная», поскольку в обязанности личного переводчика президента входило быть «под рукой» на тот маловероятный случай, если президенту придётся беседовать с каким-нибудь русским, не владеющим английским языком, а переводчик Госдепартамента по той или иной причине не будет приглашён на эту встречу. Последний переводчик, занимавший это место пять лет, ни разу президента в глаза не видел и уволился исключительно от скуки. Бак подал заявление и получил эту должность, с лёгкостью пройдя конкурсное испытание.
Выбор оказался более чем удачен. Работа в Белом доме практически не отнимала времени, позволяя всецело отдаваться любимому делу – изучению всех тонкостей американского законодательства. С годами Питер Бак стал воспринимать Белый дом как своего рода убежище, где можно укрыться от шума и суеты, получая при этом ещё и неплохие деньги.
Так проходили день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, и Бак привык к мерному течению времени, к спокойной жизни и лёгкой работе, а потому испытал состояние, близкое к шоковому, когда на шестом году службы и впервые красный телефонный аппарат, стоящий у него на рабочем столе, вдруг пронзительно зазвонил.
Давным-давно Баку объяснили, что красный телефон будет звонить в исключительных случаях и не предназначен для обычной связи – на то есть чёрный аппарат. Бака также предупредили, что если красный телефон зазвонит, он будет издавать не стандартный прерывистый звук, а станет пронзительно звенеть, пока переводчик не снимет трубку. Но перед тем следовало сделать запись в специальном журнале…
Бак в растерянности огляделся. Он не видел этого журнала уже больше года: тот затерялся где-то среди книг по юриспруденции, газет «Правда» и «Труд», толстых литературных журналов «Новый мир» и «Октябрь», старых блокнотов с записями. Бак обеими руками разворошил эту груду, выдернул из стола верхний ящик, быстро выдвинул и обшарил три ящика левой тумбы. Журнала нигде не было, а красный телефон продолжал звонить. Тогда Питер взял чистый лист бумаги и, закусив губу, вывел на нём: «4:32 pm». После чего снял наконец трубку.
«Мистер Бак, говорит президент, – в трубке раздался голос, который невозможно перепутать ни с каким другим. – Не могли бы вы как можно быстрее пройти в Овальный кабинет?»
«Да, сэр, я…» – начал было Бак, но тут же запнулся.
Как только он сказал «да», президент повесил трубку.
Овальный кабинет находился всего лишь в минуте ходьбы по главному коридору первого этажа, тянущемуся через Восточное крыло, мимо статуй и портретов предыдущих президентов. Питер Бак добрался до Овального кабинета за полторы минуты. Перед тем, как попасть в кабинет, ему пришлось пройти процедуру «осмотра», представлявшую собой лёгкую форму обыска и проводимую агентами секретной службы, охранявшими первое лицо государства.
Джон Фицджеральд Кеннеди ждал своего переводчика, стоя у окна с видом на памятник Вашингтону. В одном из кресел для посетителей сидел его брат – Роберт Фрэнсис Кеннеди, занимавший в настоящее время пост министра юстиции. Оба – и президент, и министр – выглядели усталыми и словно чем-то огорчёнными. Ещё Питер Бак заметил, что рабочий стол президента буквально завален бумагами: громоздились папки, отдельной кучей лежали письма в аккуратно вскрытых конвертах, без видимой системы были разложены фотоснимки.
«Мистер Бак?» – спросил Роберт Кеннеди, будто бы на персональный вызов президента мог прийти кто-нибудь другой.
«Да, это я», – переводчик слегка поклонился.
Бак помнил ещё президента Эйзенхауэра, а потому двое сравнительно молодых политиков, благополучие которых основывалось не столько на личных заслугах, сколько на происхождении, не производили на него впечатления. Другое дело, что сегодня они олицетворяли собой высшую власть в Америке, а значит, и во всём мире – Питер Бак был из тех людей, кто верил во всемогущество Нового Света в целом и звёздно-полосатого флага в частности.
«Очень рад знакомству с вами», – сказал министр, одаривая переводчика фирменной улыбкой.
«Я очень польщён, сэр», – отвечал Бак.
Президент Джон Кеннеди наконец-то повернулся к вошедшему и жестом пригласил его садиться. Питер Бак послушно занял свободное кресло и приготовился слушать. Президент тут же уселся на своё место и, сцепив пальцы, обратился прямо к переводчику:
«Мистер Бак, вы, должно быть, слышали моё выступление и знаете, в каком сложном положении мы все оказались. Однако то, что я говорил в обращении к народу Америки, ещё не вся правда – это только часть её. Полная правда куда прозаичнее и драматичнее».
Он сделал паузу, давая возможность Баку осмыслить услышанное, но тот только кашлянул в кулак и смущённо признался:
«Извините меня, мистер президент, но я не слышал вашего выступления».
Видимо, на какое-то время братья Кеннеди утратили дар речи. Они оба уставились на переводчика администрации президента, словно он был жукоглазым пришельцем с Марса, вроде тех, которых рисуют в обожаемых Баком-младшим комиксах. Потом переглянулись и Джон Кеннеди сказал:
«О чем-то подобном меня и предупреждали. Это есть в досье…»
«Тем лучше», – загадочно отозвался Роберт Кеннеди.
Президент снова посмотрел на Питера Бака, который смиренно сидел в кресле, положив руки на колени.
«Нам нужно, чтобы вы перевели с русского одно письмо, – сообщил Джон Кеннеди. – Это очень необычное письмо, и оно поступило к нам по необычным каналам. Для нас важно, чтобы при переводе не было упущено ни одной, даже самой мелкой, детали. От этого зависит не только национальная безопасность, но и будущее всей нашей страны».
Питер Бак осторожно кивнул.
«Я буду внимателен, господин президент, – пообещал он. – Я осознаю всю меру ответственности…»
Братья Кеннеди снова переглянулись, и министр разочарованно покачал головой.
«Объясни ему, Джон, – потребовал он. – Пусть ему тоже станет страшно».
И президент Кеннеди «объяснил». Он рассказал Баку о событиях последних дней, которые совершенно ускользнули от внимания переводчика. Оказывается, всего лишь в сотне ярдов от его кабинета последнюю неделю принимались решения, которые могли в корне изменить ход истории. Настолько изменить, что вместо Белого дома и самого Вашингтона сейчас могла бы расстилаться выжженная пустыня от горизонта до горизонта, а тонкости любимой американской юриспруденции, в которые Питер вникал с таким тщанием, что не замечал ничего вокруг, навсегда утратили бы смысл. Впрочем, могло быть и наоборот, и тогда утратило бы смысл не образование юриста, а как раз знание русского языка.
Джон Кеннеди рассказал, как утром 19 октября ему в этот кабинет принесли десяток фотоснимков, которые и теперь лежали на президентском столе. Мистер Бак может взглянуть на них и убедиться своими глазами в реальности угрозы национальной безопасности США. 19 октября президент Америки узнал, что к виску его страны приставлен револьвер. Разговаривая с переводчиком, он так и выразился: «Револьвер приставлен к виску Америки». Место пуль в этом «револьвере» занимали советские баллистические ракеты SS-4, которые были тайно доставлены на мятежную Кубу. Точное их количество пока установить не удалось (предполагалось, что около тридцати), однако и одной такой ракеты было достаточно, чтобы уничтожить любой из крупных городов США, находящихся на Восточном побережье, включая Вашингтон. При этом Советы явно провоцировали конфликт: они не только осуществили тайную доставку ракет на Кубу, они не пожелали признать факт их размещения на острове после того, как правда всплыла наружу.
С того момента, когда президенту Кеннеди были представлены данные фоторазведки, кризис только разрастался. Проходили встречи и консультации. В ходе многочисленных дискуссий Совет национальной безопасности выработал единственно правильное решение: блокировать Кубу с целью недопущения дальнейших поставок вооружений. Президент Кеннеди объявил об этом решении открыто в обращении к нации 22 октября, о котором Питер Бак, к стыду своему, ничего не слышал: сказалось отсутствие какого-либо интереса к политике. А между тем это было очень важное обращение, поскольку в нём Кеннеди не только раскрыл тайные замыслы Москвы и объявил о блокаде Кубы, но и сделал недвусмысленное предупреждение: любая советская ракета, запущенная в Западном полушарии, приведёт к полномасштабному ядерному удару по СССР. И для того, что его предупреждение не показалось кому-то голословным, издал приказ о переводе Стратегического воздушного командования из состояния Defcon-5, обычного для мирного времени, в состояние «повышенной боевой готовности» Defcon-3.
«Мир и свобода, – объявил президент Кеннеди лозунг нового времени, – а не мир ценой свободы».
Москва ответила вызывающе. Для начала она не пожелала замечать кризис. Когда поздним вечером 23 октября министр юстиции Роберт Кеннеди, являющийся членом Совета национальной безопасности, посетил частным порядком советское посольство, чтобы выяснить позицию руководства СССР по животрепещущему вопросу, посол Анатолий Добрынин сделал вид, что не в курсе проблемы, и всячески отрицал наличие каких-либо ракет на мятежном острове. Более того, вечером 24 октября Никита Хрущёв прислал письмо, в содержание которого президент своего переводчика посвящать не стал, но охарактеризовал как «задиристое».
Ответ Джона Кеннеди (оформленный также в виде письма) был резок, но соответствовал ситуации. Существующее соотношение сил было явно не в пользу Советского Союза: только по ядерным боеголовкам Соединённые Штаты превосходили Советы почти в семнадцать раз (пять тысяч зарядов против трёхсот!). И вновь американский президент подтвердил свои слова делами: в войсках была объявлена полная боевая готовность Defcon-2, включающая по регламенту готовность к ядерной войне.
Видимо, это произвело впечатление. Русские совещались больше суток, и 26 октября от Хрущёва пришло примирительное письмо, в котором советский «премьер» высказал согласие убрать ракеты с Кубы при условии, если США раз и навсегда откажутся от планов насильственного свержения режима Кастро и оккупации этого островного государства.
На подобных условиях уже можно было бы вести переговоры, но вслед за этим появилось новое письмо, в котором Хрущёв изменил требования, – теперь он настаивал на том, чтобы правительство Соединённых Штатов не только обязалось никогда не нападать на Кубу, но и отдало приказ о ликвидации баллистических ракет средней дальности, размещённых в Турции!
Во всей этой истории с перепиской Джона Кеннеди более всего возмутила вызывающая непоследовательность Хрущёва. Советский лидер словно бы играл в какую-то одному ему понятную игру, не подозревая, видимо, что долго так продолжаться не может и раньше или позже ему и его стране придётся отвечать за свои слова и поступки. «Ястребы» в Совете безопасности требовали крови, и братья Кеннеди уже склонялись к тому, чтобы поддержать их план нанесения превентивного удара по Советскому Союзу, когда президент получил четвёртое письмо из России.
Это письмо пришло не обычным порядком, а потому обращало на себя внимание. Оно было написано по-русски, от руки, на кремлёвском бланке с гербом Советского Союза. В другое время и при других обстоятельствах президент отправил бы это письмо в канцелярию Госдепартамента, чтобы там проделали все соответствующие процедуры по его регистрации и подготовили перевод. Однако ему пришлось отказаться от обычной практики, потому что это письмо появилось на столе президента совершенно необъяснимым образом. Утром его ещё не было, а в два часа дня Джон Кеннеди обнаружил его среди других бумаг. Письмо лежало на самом виду – лишь один его угол был прикрыт фотоснимком, полученном во время очередного полёта разведчика «U-2» над территорией мятежного острова.
Ни секретарь, ни охрана ничего не могли сказать по поводу обстоятельств, при которых это письмо в конверте без обратного адреса очутилось на столе президента. Тогда Джон Кеннеди показал письмо своему брату. Тот отнёсся к посланию из Советского Союза более чем серьёзно. Он узнал подпись под письмом, и это заставило его задуматься. Поразмыслив, министр юстиции посоветовал как можно быстрее перевести письмо на английский, однако следовало сделать это тайно и минуя обычную процедуру. Тогда президент вспомнил о своём переводчике.
«И ещё одно, – сказал Джон Кеннеди, подводя итог длинному рассказу. – От того, что содержится в этом письме, зависит будущее нашей страны, а возможно, и всего мира. И это не просто красивые слова, мистер Бак, это реальность… Нам только что сообщили: русские нарушили моё условие, они выпустили ракету и сбили американский самолёт-разведчик. Ошибки быть не может. Пилот погиб. Война объявлена, и мы начнём её уже сегодня!»
«Если только содержание этого письма не заставит нас переменить позицию», – добавил Роберт Кеннеди.
Братья-политики добились своего: Питер Бак чувствовал смятение и страх, но при этом и гнев на русских, и решимость довести дело до конца. Требовалось немалое волевое усилие, чтобы усмирить столь бурные чувства, но Бак справился, и рука его, когда он принимал письмо из Москвы, не дрогнула.
Почерк автора письма был аккуратным, и все слова свободно читались. Бак по своей привычке сначала просмотрел всё письмо целиком, пока оно не сложилось у него в голове в целостную и внутренне непротиворечивую конструкцию, после чего начал перевод:
«Мистер президент Соединённых Штатов Америки!
Пользуясь любезностью моих друзей в Вашингтоне, уверявших меня, что не далее как завтра Вы получите это послание, я обращаюсь к Вам частным порядком.
Мне известно, что в настоящий момент Вы поставлены перед необходимостью принять самое серьёзное решение в Вашей жизни. Мне известно, какие силы подталкивают Вас к принятию этого решения. Наверняка, кто-то из этих людей находится сейчас рядом с Вами. Уверяю Вас, они ошибаются.
Я приведу всего лишь два аргумента в пользу того, что они ошибаются.
Первое. Они считают, что Копьё Лонгина принадлежит Соединённым Штатам Америки. На самом деле предмет, обнаруженный 30 апреля 1945 года в тайнике на улице Оберен-Шмидгассе, является ЧЕТВЁРТОЙ КОПИЕЙ. Искомая ПЕРВАЯ КОПИЯ находится в оазисе Ширмахера и пока недоступна ни для вас, ни для нас.
Второе. Они считают, что численное превосходство в ядерных боеголовках и носителях к ним обеспечит быструю победу. Возможно, это и так. Но оно обеспечит и быструю гибель Америки. Проект «Атлантида» находится в стадии завершения. Общее количество зарядов на сегодняшний день составляет двенадцать единиц, и этого более чем достаточно, чтобы Америка перестала существовать.
Я допускаю, что Вас не поставили в известность о некоторых тайных сторонах деятельности Вашего правительства. Если Вы хотите узнать подробности или проверить мои слова, обратитесь по вопросу о Копье Лонгина к мистеру Раску, а по вопросу о проекте «Атлантида» – к мистеру Маккоуму. Поинтересуйтесь также, что такое «Красная Звезда» и какими возможностями она располагает. Эти двое дадут исчерпывающие ответы на все вопросы.
Впрочем, я подозреваю, что до акта деконспирации дело не дойдёт, и Вы получите необходимую информацию более простым путём.
Итак, я призываю Вас ещё раз подумать над возможными путями выхода из кризиса на тех условиях, которые выдвигает со своей стороны Советское правительство. В этих условиях нет ничего такого, чего не могла бы позволить себе Америка, если она и в дальнейшем хочет оставаться сильным и процветающим государством. Речь идёт не о мире или свободе – речь идёт о жизни или смерти.
С почтением,
Михаил Суслов».
Питер Бак закончил перевод и поднял глаза на президента, ожидая его реакции. Джон Кеннеди не смотрел на него, его взгляд был направлен на брата, а на лице застыло страдальческое выражение.
«Что ещё от меня скрывают?» – спросил президент.
Однако смутить Роберта Кеннеди было трудно. На слова президента он спокойно кивнул и ответил так:
«Никто и ничего от тебя не скрывает. Но информации слишком много, и мы стараемся…»
«Мне плевать на то, как вы стараетесь, – резко бросил президент. – Я хочу знать все обстоятельства, прежде чем вводить Defcon-1. Почему какой-то Суслов в Москве их знает, а я нет? Что такое Копьё Лонгина? Что такое проект „Атлантида“? Что такое „Красная Звезда“?..»
Роберт Кеннеди поднял ладонь в примирительном жесте.
«Сначала нужно соблюсти кое-какие формальности», – сказал он.
После чего поднялся из кресла и забрал у Питера Бака письмо.
«Вы всё перевели? – уточнил он у переводчика. – До последнего слова?»
«Да, сэр!» – истово подтвердил Бак.
«О’кей».
Министр скомкал письмо в кулаке, положил бумажный комок в пепельницу, извлёк из кармана зажигалку и, чиркнув кремнием, подпалил загадочное послание из Москвы.
«Вы свободны, мистер Бак, – сообщил он переводчику, дождавшись, когда от письма останется только пепел. – Надеюсь, вы понимаете, что всё услышанное в этом кабинете, является государственной тайной?»
«Да, сэр!»
«В таком случае позвольте пожелать вам удачи, мистер Бак. До свидания».
Однако Питер Бак не спешил раскланяться и покинуть Овальный кабинет. Когда-то он служил в армии и был научен ценить субординацию, а потому остановился посреди кабинета, глядя на своего президента и ожидая приказа непосредственно от него.
Джон Кеннеди устало махнул рукой.
«Идите, мистер Бак, – разрешил он. – И… спасибо за вашу помощь…»
На следующий день из сводки новостей Питер Бак узнал, что «ракетный кризис» успешно разрешился. Советский «премьер» Никита Хрущёв отдал приказ демонтировать ракетные установки на Кубе, и исчезла почва для дальнейшего развития конфликта.
Бак и позже продолжал следить за новостями, пытаясь отыскать в них отголоски памятного разговора в Овальном кабинете. И он их дождался. 30 октября 1962 года Белый дом официально отказался от планов агрессии против Кубы. В апреле 1963 года американские ракеты средней дальности «Thor» и «Jupiter» были выведены с территории Италии и Турции.
Ещё позже Питер Бак выяснил, что вечером того «критического дня» (или «чёрной субботы», как её теперь называли) Роберт Кеннеди пригласил к себе советского посла Добрынина и сообщил ему, что Белый дом согласен принять все требования Москвы, если они останутся на уровне «устных договорённостей» – так правительство США рассчитывало сохранить лицо и получить определённые политические дивиденды от разрешения кризиса на предстоящих выборах.
Итак, братья Кеннеди отступились. Но почему они сделали это? Неужели для разрешения кризиса оказалось достаточно невнятного письма из России с упоминанием какого-то проекта «Атлантида». И что собой представляет этот проект «Атлантида»? Чем он страшнее баллистических ракет, установленных на Кубе?..
Эта тайна мучила Питера Бака двенадцать лет. Он всё-таки проник в неё, сидя в отдельной каюте судна специального назначения «Hughes Glomar Explorer» над секретными папками, извлечёнными со дна океана, с глубины в пять километров. Он получил ответы на все свои вопросы. Однако до конца жизни бывший переводчик президента жалел об этом, проклиная и своё любопытство, и день 27 октября 1962 года, когда из письма Михаила Суслова он впервые узнал о существовании проекта «Атлантида»…
