- Угощайтесь, панове, - у хозяйки был певучий голос, - чем Исус послал, чем нас не обидел. Ось тутечки свинина, а хто хоче кисленького, берить помидоры, тилько-тилько з кадки и пид горилку самый раз...
      Приглашенные селяне появились ко второй чарке.
      - Ваша доля не помирала, - приветствовала их хозяйка, продолжавшая потчевать гостей, не присаживаясь к столу. - Зараз подвинуться, места всем хватит.
      Старший, Тымчук, держался с подчеркнутым достоинством, степенно оглаживал бороду, не терял выправки, приобретенной при хорошей муштре в одном из драгунских полков польской кавалерии времен маршала Юзефа Пилсудского. После общего поклона присел по воле хозяйки рядом с представителем райкома, принял посуду и конец рушника, потянулся за хлебом левой рукой. Правую, искалеченную, прикрыл рушником.
      Второй, молодой, стриженный под скобку, был улыбчив и по-девичьи миловиден: густые белокурые волосы, румяные щеки и длинные ресницы. Не зря прозвали его Иваном-царевичем. Только вот рука... На правой кисти не хватало двух пальцев, указательного и среднего, их отрубили одним взмахом секиры.
      Оба они пришли, заранее предупрежденные о цели их вызова, и потому не слишком долго раскачивались, когда к ним обратились за помощью.
      - Яка ж тут наша помощь? - удивился Тымчук. - Вы нам приехали пособлять, а мы, що ж, спасибо вам, давайте завет, що нам робыть... - Он говорил твердо, бел страха или приниженности, зверская расправа накалила его ненавистью.
      - За Демусом пойдут селяне? - выспрашивал Забрудский.
      - Пойдут. - Тымчук только причмокнул губами, что означало сожаление. - Це як старый козел в отаре...
      Кохан укоризненно покачал головой, встряхнул густыми, красивого цвета волосами, резко возразил Тымчуку. Кохан вступился за своих односельчан, сказал, что крестьяне готовы хоть сейчас взяться за дело, вздохнуть полной грудью.
      Сиволоб слушал его с видимым удовольствием, дважды вставлял свои реплики, поддерживая разошедшегося Кохана, но в конце концов все же, как человек практического склада, твердо заключил:
      - Без него громада не прокукарекает. Коренник тронет, пристяжка пойдет.
      - Це мы пристяжка? - обидчиво спросил Тымчук.
      - На себя не приймай. И я пристяжка, треба, як лучше.
      - Тактика. - Тымчук налил стакан, закусил помидором, высосав его так, что в руке осталась одна кожица.
      - Тактикой нельзя пренебрегать, - вразумительно сказал Забрудский, явно довольный течением беседы, которую он представлял более трудной. Стратегия ясная, флажки твердо стоят на карте, а вот тактика всегда в жмене... Кого выпускать первым?
      - В авангарде? - хитро спросил Тымчук.
      - Хотя бы, раз уж берем военные термины.
      - Демуса.
      - Демуса? - переспросил Кохан, ясные его глаза будто ледком подернулись. - В авангарде?
      Забрудский потянулся к Иван-царевичу, прикоснулся к его правой руке, мягко пояснил:
      - Тактика, товарищ Кохан, тактика.
      - Святое дело, а вперед опять живоглотов! - с сердцем воскликнул Кохан.
      На минуту все притихли. Подействовали не слова, подействовал тон сказанного: тоскливая горечь, горький упрек, потому и притихли.
      - Поглядим по обстановке, - сказал Забрудский. - Я понимаю тебя, Павло, но и ты пойми: напролом нельзя, а если захлебнемся? - Забрудский мельком взглянул на Мезенцева, скорбные складки сжали с обеих сторон его рот, губы отвердели, может, вспомнил фронт, захлебнувшуюся кровью первую атаку...
      Вернулся после выяснения обстановки лейтенант Кутай, прищурился на свет, снял фуражку, повесил ее на гвоздик, возле портрета Ивана Франко, вырезанного из журнала, и, поймав вопросительный взгляд майора, кивнул ему, успокаивая. Мазенцев понял: снаружи порядок.
      Хозяйка обратилась к вновь пришедшему гостю, назвала его по отчеству, тем самым оказав ему особое внимание. Кутай от горилки вежливо отказался, зато выпил кружку браги и принялся "добивать" гусака.
      Тем временем за столом продолжался прежний разговор, его поддерживал Забрудский, ставя вопрос за вопросом и так и этак вырисовывая для себя картину действительного положения в селе, расстановку сил, которые он подчеркнуто называл классовыми. Мезенцев постепенно проникал в подлинное существо этого внешне шумливого и, казалось бы, взбалмошного человека. Имел значение его голос, хриплый, прерываемый кашлем и всхлипами, чему причиной было горловое ранение. Судя по привычке говорить громко, Забрудский был еще и глуховат; такое часто бывает с танкистами или котельщиками, что Мезенцев наблюдал в железнодорожном поселке, где ему пришлось жить близ мастерских, занятых ремонтом паровозов. Котельщиков у них так и называли - глухарями.
      Чтобы не уронить достоинства своей миссии, Забрудский на первый план выдвигал выгоды, которые несли крестьянам колхозы. Именно заботой о крестьянстве и руководствовалась партия, направляя сюда своих представителей.
      - Советская власть без букинского колхоза не утонет, я вот букинцам придется туговато. Нельзя же тянуть в светлое будущее наподобие лебедя, рака и щуки из известной басни Крылова...
      - Машины, трактора будут? - спросил Сиволоб.
      - Через эмтээс - пожалуйста!
      - Где эмтээс?
      - Организуется в районном масштабе.
      - Долго организовывается, - сказал председатель.
      - Логика такая, дорогой голова сельрады, сначала треба знать, для кого ее организовывать. Создаются колхозы, и тут же созревает эмтээс как база социалистического земледелия. Понятно, голова? - Забрудский хитро подморгнул Мезенцеву. - Хату ставим с фундамента, нема такого шаленного, що зачинал с крыши...
      - Я высветляю, товарищ Забрудский, для себя темные места, - виновато оправдывался председатель, - вас же спытают селяне завтра.
      - Вот потому и треба нам знать обстановку. Согласен. Опираться на массы, на их опыт... - Забрудский обратился к Тымчуку: - Давай, друже, прежде всего гуртом сомнения снимем. Нам треба, як сазану зонтик, "бурхлыви оплески". - Обернулся к Мезенцеву. - В переводе - бурные аплодисменты... Нам нельзя шукать кота в чувале. Выкладывай свои мудрые соображения...
      - Ну, не так щоб мудрые, а все ж... - И, польщенный уважительным к себе отношением, Тымчук принялся за деловые рассуждения.
      Забрудский весь превратился во внимание; нет-нет да и черкнет что-то себе в книжечку, подопрет то одну, то другую щеку крепко стиснутым кулаком, наведет вопросом примолкшего было Тымчука и снова внимательно слушает, а собеседник, чувствуя такое отношение к себе, раскрывается все глубже.
      Вечерю закончили скоро, а беседу вели до первых петухов. Председатель ушел вместе с селянами. Их провожал тонкий луч электрического фонарика.
      Сушняк добирал первую вахту, поджидая уехавших на связь в сельсовет Кутая и Денисова. Лейтенант беспокоился о Скумырде, об Усте. Показания Кунтуша подтверждали логическое развитие событий: после Митрофана очередь должна была дойти до Усти.
      Мезенцеву и Забрудскому постелили в горнице, на двухспальной кровати с мерцавшими в темноте никелированными шарами.
      - Фронтальной атакой их не возьмешь, треба резать проволоку. Забрудский мыслил вслух и не ждал ответа. - Проход для пехоты готовить... Хлопцев не зря включили, проверенные. - Его тучноватое тело дышало жаром, неутомимо поблескивали глаза. - Не спите?
      - С вами заснешь...
      - Прошу прощения, Анатолий Прокофьевич, такой я беспокойный...
      - Чего извиняться, вот еще надумали. - Мезенцев засмущался, отодвинулся от его разгоряченного тела. - Завтра предстоит тяжелый день.
      - Не так тяжелый, как ответственный. Затравку вроде подготовили, а вот как отзовется громада? А, ладно, спокойной ночи! - Забрудский поплотнее прижался к стене, проверил засунутый под подушку пистолет. Снаружи обеспечивают?
      - Да, приказано.
      Мезенцев лежал на спине, положив голову на запрокинутые руки, вслушивался в темноту. За ставнями погуливал ветер, шелестели жухлые листья, в лесу неприятно кричала птица. Чтобы отвлечься от шума за окном, Мезенцев вслушался в милое бормотание спавших вповалку в соседней комнате хозяйских детишек, а потом полностью переключился на сверчка, открывшего свой сольный концерт в каком-то запечном тайнике. Здесь сверчка именовали цвиркуном. И Мезенцев с удивлением установил, что ему никогда не приходилось видеть сверчка. Когда-то прочитал, что сверчок голоса не имеет, а вот эти по-своему мелодичные звуки он извлекает из своих надкрыльников, будто смычком водя ими по зубчатым ножкам. С такими умиротворенными мыслями Мезенцев крепко заснул.
      Глава четвертая
      Утро выдалось пасмурным. Небольшой дождик, выпавший ночью, прибил дорожную пыль и подтемнил крыши. Ветер не разыгрался и еще не успел нагнать хмары из-за северо-восточной гряды гор, откуда всегда приходило ненастье.
      Забрудский вместе с Сиволобом рано ушел в сельсовет. Мезенцев поспешно натянул сапоги, набросил на плети китель, вышел к колодцу умыться. Хозяйка успела выдоить корову, отправить ее в стадо и возилась у летней печки, жарила на чугунной сковородке оладьи. Увидев Мезенцева, она кивнула дочурке, и та поспешно прибежала с мылом и рушником, поклонившись, подождала, пока постоялец достанет журавлем воду из колодца. Еще за ужином Мезенцев узнал, что девочку зовут Настенька, что учится она в пятом классе, учительница у них - Антонина Ивановна и училась Настенька вместе с дочерью Басецкого, убитой бандеровцами. Как старые знакомые, они по душам поговорили и вернулись в хату друзьями. Оказывается, Антонина Ивановна велела детям собраться в школе, чтобы идти на собрание. Мать неодобрительно отзывалась об этой затее учительницы, опасаясь неожиданностей. И прежде всего она боялась нападения банды. Не исключал этого и лейтенант Кутай, державший связь с погранотрядом.
      - До Богатина рукой подать, товарищ майор. Курсирует бронетранспортер, - доложил Кутай. - Когда нужно будет, по рации кликнем...
      - Надеюсь, не понадобится, - сказал Мезенцев.
      - Береженого бог бережет, товарищ майор.
      Хозяйка была настроена тревожно, прислушивалась к малейшему шуму, а когда заметила на дороге обоз, спускавшийся по глинистому изволоку к долине, пристально всматривалась из-под ладошки, прищурив глаза и прикусив сухие губы.
      - Слава Исусу, чураки везут...
      Чураками называют необтесанные бревна, полученные после раскряжевки еловых или пихтовых хлыстов на лесосеках. Мимо села пролегала дорога на фанерный завод.
      - Ось так и живемо, - со скорбной улыбкой призналась хозяйка, отовсюду ждем горя. Треба налаживать жизнь. А так жить - все сердце буде в лохмотках, а у мене диты... - Хозяйка приголубила притихших детишек, сразу сбившихся возле нее, как цыплятки возле квочки.
      - Дали бы нам солдат на постой, годувалы бы и поили, защити треба селянам... Вся Украина дышит, а мы... - Она присела на краешек лавки, доверительно сказала Мезенцеву: - Не знаю, як кто, а я скажу... На зборах треба твердо сказать за "столбики"...
      - Какие "столбики"?
      - Так мы кличем землю помещичью, що застолбили немцы, а зараз она ничья. Кажуть, держава себе возьмет. А що та земля для такой великой державы?
      - Кому же отдать?
      - Как кому? Колгоспу!
      - Ах, вот оно что! - сказал Мезенцев. - А были наметки?
      - Як же... Ще Басецкий планував, а его вбыли, потом и заглохло...
      Кутай поддакнул хозяйке и, когда она вышла за топленым молоком, сказал:
      - Этот вопрос обсуждается селянами втихомолку, товарищ майор. Острый вопрос...
      - Забрудский-то хоть знает об этих "столбиках"?
      - Не могу ответить. - Кутай передернул плечами.
      - Тогда следует его проинформировать еще до собрания.
      - Вероятно, следует, - согласился Кутай. - Машина ждет. Чтобы не терять времени, подскочим на ней, товарищ майор.
      Сход решили провести на свежем воздухе в десять часов. А в восемь должен был прийти Демус, чтобы закончить начатую вчера беседу.
      Мезенцев застал Забрудского, председателя и Сиволоба за уточнением списков селян, имеющегося у них скота, инвентаря и удобной земли. На столе была развернута старая карта землеустройства с замусоленными краями. Над ней, по всей видимости, успели достаточно поработать. В комнате держался стойкий дым табака, а запотевшие стекла окон, казалось, покрылись наледью. Забрудский раскатывал пыльный ватман, добытый из фанерного шкафа, а председатель искал в столе завалявшиеся кнопки, чтобы приколоть его на стенке, так как места на столе не хватало.
      - Садитесь, принимайте участие, - пригласил Забрудский, продолжая заниматься начатым делом. Веки его глаз припухли, на щеках играл румянец, из груди во время речи доносились свистящие звуки.
      Мезенцев оглянулся. Кутая в комнате не было: что ж, это и понятно. Не снимая головного убора, Мезенцев подошел к столу, выправил завернувшийся край карты, опытным глазом военного поискал "столбики", ожидая найти их на плане, отлично выполненном опытной рукой землемера. "Столбики" отсутствовали, а на том месте, где им надлежало быть, значилась салатной краской обозначенная удобная для пашни земля. Спросив о "столбиках" у председателя, Мезенцев встретился с заинтересованно-удивленным взглядом его усталых и до этого безразличных глаз.
      - Что за "столбики"? - заинтересовался Забрудский. И тут же получил обстоятельный ответ.
      - Неосмотрительно утаивали вы от меня такое важное звено, - мягко, но с признаком раздражения упрекал Забрудский. - Этот вопрос так сразу не решишь, надо немедленно созвониться с товарищем Ткаченко, согласовать. Думаю, он поддержит нас.
      Председатель попросил секретаря вызвать по телефону Богатин, и вскоре из соседней комнаты, где уже раздавался гул мужских голосов, послышался его пронзительный крик: "Алло!", "Алло!" Дождавшись соединения, Забрудский схватил трубку и, подробно доложив обстановку, попросил поддержать просьбу крестьян - передать спорный надел земли колхозу, когда тот будет организован. Закончив разговор, Забрудский смахнул ребром ладони выступивший на лбу зернистый пот, произнес сухим от напряжения голосом:
      - "Столбики" утряс, Ткаченко обещал убедить кого следует, вам, товарищ майор, спасибо за важную информацию.
      В дверь настойчиво постучали палкой, и на пороге появился вызванный на восемь часов Демус. Со вздохом взглянув на стенные часы, показывающие без десяти восемь, он достал из кармана серебряные часы Павла Буре, щелкнул старинной крышкой и сообщил, что пришел вовремя. Сиволоб согласно кивнул, стал на табуретку и пальнем перевел стрелки.
      - Порядок есть порядок, товарищ Демус. - Забрудский радушно улыбнулся и пожал его холодную, с негнущимися пальцами руку. - Сидайте, прошу.
      Демус с той же натянутой степенностью, сохраняя спокойствие, присел на тот самый табурет, с которого Сиволоб только что подводил настенные часы.
      Будто продолжая заниматься прерванным приходом Демуса делом, Забрудский принялся излагать порядок сегодняшнего собрания.
      Попытки перебить представителя потерпели неудачу, и Демус, с обиженным видом сложив губы, умолк окончательно.
      - Ну, що вы надумали? - спросил Забрудский.
      Демус поднял тяжелые веки с реденькими слипшимися ресничками, туманно глянул на Забрудского, протер кулаком глаза.
      - Першим не можу... - Он поперхнулся, откашлялся, правая его нога мелко задрожала.
      - Кровь невинная не переконала?
      Демус страдальчески усмехнулся и снова заморозил лицо, с резкими морщинами, впалыми серыми щеками, слабо покрытыми сивым волосом.
      - А меня самого зарежь, кровь не пойдет.
      - Неожиданное осложнение. - Забрудский прошелся по кабинету, покуривая и заложив одну руку за ремень. - Жинка?
      - Ни. - Демус отрицательно качнул головой.
      - Яка же другая причина?
      - Придут с куща, знищать.
      - Уважительно. - Забрудский помолчал, раздумывая, погасил окурок, раздавив его в черепяной пепельнице, как своего злейшего врага. Затем, круто повернувшись, так что забряцали ордена и сухо стукнулись друг о дружку медали за освобождение разных городов, твердо сказал: - Защитим колхоз, товарищ Демус.
      - Солдатив поставите? - вяло спросил тот.
      - Доставим вам оружие.
      - Нам? - Демус недоверчиво взглянул на Мезенцева, потом его тяжелый пристальный взгляд остановился на Забрудском. - А Басецких не уберегли?
      Мучительная гримаса внутренней боли пробежала по лицу Забрудского.
      - Да, не уберегли... Упрек справедливый. Нам преподали урок. Теперь не допустим. - Он машинально сунул руку в карман, обвисший от пистолета, и, словно обжегшись, вырвал ее. Жест мог быть неправильно истолкован Демусом, и Забрудский добавил глуховатым, будто спазмой перехваченным голосом: - Оружие только против врагов. Для друзей, товарищ Демус, защита!
      - Зброя - сила, - выдавил Демус после длительной паузы.
      - ...Которую надо употреблять разумно! - добавил Мезенцев. - Одно и то же ружье может убить, а может защитить от злодеев... Важно, в чьих оно руках.
      - Правильно, - тихо подтвердил Демус.
      - Само оружие бессловесно. Им говорит человек, - сказал Забрудский и, тяжело отдышавшись, выпил кружку воды. Демус попросил воды и выпил тоже. Понимание как будто налаживалось, но Забрудский боялся спугнуть тишину и ждал, всем своим видом давая понять вызванному селянину, что переговоры закончились, следует принимать какое-то решение. Его настроение Демус понял, но не торопился: мысли пока еще не пришли в строгий порядок...
      Предстояло порушить привычный уклад жизни, взять ся хозяиновать по новому методу. Правда, проверенному там, в России, и на большей части Украины, и в Белоруссии, и у туркмен, и узбеков - всюду. Все проходили они через Буки на стальных машинах, гнали немца, выкладывали штабелями захваченное оружие... Даже голова заболела от думок и потемнело в глазах. Демусу было непонятно, почему эти сидящие перед ним люди спешат согнать скот, обезличить коней, инвентарь, распахать святые межи, где родились многие из селян, где многие матери освобождались от бремени, где веками гнездовались птахи.
      Его пытливый ум, не постигая глубины истины, сопротивлялся. В свое время, будучи незаможным селянином, молодым, статным, удачливым в любви, он легко увлек богатую дивчину, женился, рьяно взялся за хозяйство тестя, наплодил детей, а после смерти тестя почувствовал свою силу, забыл про бедность. Война растрепала имущество, мельницу отобрали, корчму заняли под общежитие лесорубов, держался пока Демус личным хозяйством и потребиловкой. Жена пилила, грозилась Очеретом, потом Бугаем, пришлось снабжать их мукой и крупами, керосином и свининой. Двенадцать десятин земли наполовину пустовали: машин не было, кони были уже не те да и руки не те. И земля беспризорничала, теряла силу, ползли на нее с недалеких вырубок терны и бурьяны.
      А тут еще пощелкивает на счетах Забрудский, подсчитывает по ведомости, будто читает его мысли, какие потери несет селянство из-за разобщенности, одиночества, какие барыши даст артель.
      - Так у вас перед очами пример - кооперация. - Забрудский вглядывался в сумрачное лицо Демуса. - Торговле выгода от кооперации доказана, как дважды два четыре, так почему же нема доверия к земельной кооперации, разве там дважды два три получится? Дадите согласие, придет долгий кредит, семена подвезем...
      Забрудский знал, где и какая по качеству пахотина, где сенокосы, что лучше засеять подсолнухом и кукурузой, куда кинуть яровое янтарное зерно... Чтобы убедить других, надо убедиться самому. Забрудский наседал, и Демус, постепенно оживляясь, вдумываясь в разумное, проникался его правдой.
      Забрудский умело напомнил Демусу его приниженное прошлое, когда тот, придя в приймаки к богачу, лез из кожи вон, чтобы войти к тестю в доверие. Разве кто забывает удары по самолюбию, укоры и попреки? Теперь не перед кем изворачиваться, хитрить, все по труду, хозяин - государство, а в артели сами крестьяне будут хозяева: поработаешь хорошо - получишь богато. Стонет земля без доброй руки, яблоко и то сгниет, не сними его вовремя, не подбери...
      Забрудский доконал Демуса "столбиками". Это был верный ход, и он приберег его к завершению, когда Демус ознакомился с проектом резолюции собрания, с расчетами и выкладками. Демус отдал должное Забрудскому, изучая через очки написанное, проникая в смысл каждой фразы, пробуя чуть ли не на зуб то или иное верткое и не совсем понятное слово. Документ был сделан добротно, с замахом на два сезона, намечены и меры помощи через МТС, хотя, как ходили слухи, сама МТС пока еще была только на бумаге...
      Читал Демус, а в сознании вставали живые картины: вот загудит сход, сколько глаз - озлобленных, испуганных, тревожных... А потом надо будет отвязывать чумбуры и вести коней, сдать их в чужие руки. Кто будет доглядать за ними, кому нужны они? Сгонят коров на общий баз, и уж не лизнет шершавым языком тебя по щеке, не подышит молочно-травяной утробой, не обрадуется, увидя хозяина...
      Плуг пройдет по межам, завалит птичьи гнездышки, навеки выдерет корни ландышей, чемерника, красавки...
      Пусто стало в груди, одряхлели мускулы.
      - Потрибна моя подпись? - вяло спросил он.
      - Нет, - ответил председатель. - Це проект постановы загальных зборив. Есть какие поправки?
      Демус молча спрятал очки в футляр, промолчал.
      - Проект зачитает Тымчук, - уведомил Забрудский.
      - Тымчук? - Демус хмыкнул. - Храбрый.
      - Не побоится, - подтвердил Забрудский.
      - Пальцы рубали ему... - напомнил Демус.
      - Теперь не допустим. - Забрудский принял бумагу, сказал: - Надо добавить пункт о передаче колхозу "столбиков". Як вы?
      Демус повернулся к Забрудскому, стоявшему около окна, прищурился от ударившего в глаза солнца.
      - "Столбики" - добре. Селяне думали, що откуковали "столбики" к державе...
      - Колгосп тоже частына державы, - разъяснил Забрудский. - Товарищ Сиволоб, внесите "столбики" в резолюцию - и пора начинать. Как народ?
      Председатель достал из стола звоночек, попробовал его возле уха, кивнул на окно.
      - Гудит, як улей.
      - Добре, - вслушиваясь, сказал Забрудский и подтянул ремень. Тымчука и Кохана предупредили?
      - Знают, - ответил Сиволоб. - Их подпаливать не треба, сами горят, як солома.
      - Товарищ Демус, благодарим за единомыслие, - сказал Забрудский. Выступать будете по бумажке или так?..
      Демус понял, что ему можно уходить, встал, поклонился и неторопливо пошел к двери.
      После его ухода Мезенцев спросил:
      - Мне что-то неясно: договорились с ним или нет?
      - Конечно, договорились, - Забрудский улыбнулся. - А будь по-другому, разве он так бы себя вел? Он мудрый человек...
      Возле сельсовета собрались почти все жители. Подходили и одиночки и семьями. Разноголосый шум действительно напоминал растревоженный улей пчел. Погода переменилась к лучшему. Через кучевые, плотные облачка пробивались яркие лучи солнца, победно игравшие на глянцевой кровле сельсовета и на не просохшей после дождика траве. Воздух был чистый, пресный, напоенный осенним ароматом увядания и прогретой хвои.
      Мезенцев прищурился от яркого света, и, когда раскрыл глаза, площадь показалась ему веселой и праздничной, тревоги предыдущего дня рассеялись, как вон те последние клочья тумана. Это ощущение праздности не оставило его и тогда, когда он окинул внимательным взглядом лица стоявших рядом с ним людей, засуетившихся при его появлении.
      К столу, вынесенному на самый край крылечка, к самым приступкам, протиснулся Иван-царевич в чистой, выглаженной сорочке. С ним поговорил Забрудский подчеркнуто дружески и подозвал Тымчука, стоявшего в окружении своей семьи, где были и его родители, и древний дедок, привезенный с пасеки. Тымчук так же весело, как и Кохан, подошел к крыльцу, поздоровался с начальством своей культяпой рукою, а потом, наклонившись к столу, перечитал вместе с Сиволобом проект решения общего собрания.
      Мезенцева не покидало приподнятое настроение - он сознавал, что присутствует при историческом моменте: у него на глазах умирал вчерашний день села. Разве он мог когда-нибудь подумать, что будет свидетелем повторяющейся странички истории, известной ему только по книгам и по воспоминаниям юности? Вполне возможно, что здесь сейчас живет и действует свой Давыдов, свой Нагульнов и, уж вне всяких сомнений, свой Островнов. И странно, представлялся почему-то он в образе Демуса. Больше того, если когда-то есаулу Половцеву приходилось в душном кутке тайника злобно точить мертвую сталь своей мстительной шашки, то теперь тот же Половцев где-то совсем близко, может, глядит своими ненавидящими глазами из-за кустов можжевельника или бродит "в озирочку" вот тут, в толпе, прижимая под мышкой предательский маузер...
      Невольно он поискал глазами своих товарищей и увидел их в отдалении, под тенью тополей. Рядом находился и Кутай с двумя соратниками. Впритирку к крылечку кучно держалась стайка молодежи, скорее всего "истребков". Были они в отличие от других снабжены оружием, довольно примитивным: острыми топорами-сучкорубами, по-местному именуемыми крисами, а двое из них, явные вожаки, судя по их неприступно ответственному виду, имели даже винтовки, правда, учебные, с почерневшими прикладами.
      Невдалеке в стройном порядке держались школьники. Из учителей выделялась Антонина Ивановна со своими пятиклассниками. Антонина Ивановна подчеркнуто приколола красный бант, и такие же банты были у школьников. Да, смена росла, и ничто не могло уже изломать молодую поросль. Эти мысли, пришедшие сейчас на ум бывшему учителю Мезенцеву, согрели его сердце.
      Собрание открыл председатель, огласил повестку дня, заставившую всех сначала притихнуть, а потом поднять такой гомон, что пришлось успокаивать толпу трескучим звоном колокольчика.
      После избрания президиума к столу протолкались не все избранные: собрание проходило на улице, и некоторые побаивались, не напросишься ли в том самом президиуме на бандитскую меткую пулю?
      - Что же вы, избранные, не все займаете места в президии? - громко спросил Забрудский.
      - Що мы их не бачили! - крикнул стоявший у стены здоровенный парубок с веселыми глазами, в распахнутой на груди рубашке. - Треба йты до пытання!
      - Подойдем до пытання... - с таким же озорным огоньком в глазах отозвался Забрудский. - На порядке дня одне пытання, и на него мы зараз должны дать ответ. Дозвольте мне сказать от имени райкома по существу.
      Гул прекратился. Переждав с минуту, Забрудский налил себе воду из графина в граненый стакан, и, не прикоснувшись пока к нему, взял со стола сплошь исписанную бумажку. В ней содержались сведения по экономике села, а также прогнозы на будущее, если крестьяне перейдут к артельному хозяйству. Забрудский услышал протестующие реплики, когда коснулся обобществления коров, и тут же добавил, что на коров никто не покушается, но если придет время им самим постучаться рогом - ворота открыты.
      Дальше Забрудский перешел к кадрам и задержался на характеристике Демуса, похвалил его за сознательность, выявленную в беседе с ним, назвал его опорой.
      Демус стоял неподвижно, устремив прямо перед собой холодные глаза, и, казалось, равнодушно выслушивал представителя райкома.
      - Товарищ Демус дал согласие первым заложить заяву!
      Напряженное внимание в глазах Забрудского выдавало его тревогу за Демуса. Кто его знает, какие мысли были в голове старого селянина, что боролось в нем. Но верх все же одержало данное им слово.
      Демус двинулся к крыльцу, поднялся по ступенькам, приблизился к столу и положил на кумач скатерти бумагу. Забрудский наклонился к Демусу, взял эту бумагу и, вновь дождавшись абсолютной тишины, зачитал ее собранию.
      Заявление начиналось просто и ясно: "Доки нам мудруваты, громадяны! Я першим подаю заяву, и будемо будувать колгоспне життя..."
      Демус слушал с поднятой головой при мертвой тишине схода. И когда последнее слово было прочитано и люди зашумели, он переждал волнение, поднял руку и громко подтвердил:
      - Це пысав я! И така вам моя рада!
      Поклонившись людям, он отказался занять место в президиуме, степенно спустившись с крыльца, прошел на свое место сквозь строй почтительно расступившихся перед ним юных дружинников.
      Заявление Демуса вызвало шумную разноголосицу. К нему пробивались возбужденные селяне, хватали за плечи, спрашивали. Демус держался строго и громко, чтобы слышали все, подтверждал:
      - Треба подписать заяву.
      Забрудский оглядел разгоряченные, взволнованные лица людей. Хватит ли авторитета Демуса, ведь всегда отыщутся в толпе и крикуны и инакомыслящие, а проще всего, трусы, уже и сейчас испуганно озиравшиеся на густой, темный лес, таинственно-строго, ступенями поднимавшийся в гору. Эта мысль беспокоила Забрудского. Вдруг зычный голос перекрыл общий гул:
      - Щоб пальцы пообрубали! Куда тянет нас Демус!
      - Спытайте не у Демуса, а у Тымчука! Що вин скаже!
      - Тымчука!
      - Кохана!
      Забрудский поднял руку, призывая к тишине. Толпа успокоилась. Он вызвал Тымчука и Кохана. Они вместе, плечо к плечу, вышли на крыльцо.
      - Давай заяву! - выкрикнул Тымчук, играя горячими цыганскими глазами. - Левой подпишу, громадяны!
      Он широко расставил ноги, налег грудью на стол, попросил Сиволоба обмакнуть перо в далеко отодвинутой чернильнице и, старательно, стройно выставляя буквы фамилии, подписался левой рукой.
      - Еще двух пальцев не жалко, кум? - спросил его Сиволоб.
      - Ни, бильш не тильки до руки, до села не допущу. - Тымчук сжал кулак, погрозил в сторону гор. - Тильки треба зброю! - Он мучительно скривился, выпрямился перед Забрудским и, глядя на него сверху вниз, повторил: - Треба зброю!
      Глава пятая
      Предчувствие не обмануло лейтенанта Кутая. Беспокойство, томившее его во время пребывания в Буках, имело основание: вслед за Митрофаном на очереди была Устя. И действительно, на другой день после организации артели в Буках, когда Кутай уже был на заставе, к Усте прибежал один из "истребков", Грицько, и сообщил о появлении близ Скумырды самого Капута. Его и еще двух бандитов заметили в лесу в пяти километрах отсюда, у проточины реки Хмельки. Там было глухое урочище, большой бурелом, и Капут действительно мог избрать для пересидки то ущелье.
      Устя только-только побанилась. В комнате еще держалась парная духота, пахло мылом, мочалой и просыхающими волосами, которые Устя, слушая горячие слова паренька, перебирала тонкими пальцами. Она сидела на койке, запахнувшись в байковое одеяльце. На столе рядом с прикрытым рушником хлебом лежал вынутый из кобуры наган, а винтовка с залосненным ремнем, как и всегда, стояла наготове у изголовья.