- Насколько я понял, наконец-то установлено, что борьба с оуновским подпольем есть борьба в первую очередь политическая.
      - Я понимаю вашу иронию, но Ткаченко именно так всегда и расценивал эту борьбу, Юрий Иванович.
      - Ткаченко - да. А вот кое-кто сверху требовал от нас и от армейцев только одного - ликвидации бандоформирований. Политическая борьба - всегда результат столкновения идеологий. Сначала битва за умы, а потом уж оружие идет в ход. А умы наши враги умеют растлевать, Анатолий Прокофьевич! Мы действуем всегда честь по чести, а они лгут, клевещут. Хотя и говорится, что у лжи короткие ноги, но это неверно. У лжи ноги длинные, у нее широкий шаг, двойное дыхание. Кто-то меня убеждал: хорошие люди умирают раньше, чем подлецы. В это легко поверить. Можно отвечать мерой за меру, как рекомендовали жестокие библейские мудрецы. То есть террором на террор, ложью на ложь, клеветой на клевету. Не имеем права! Нас тогда люди начнут путать с ними, и неизвестно, на ком остановят свой выбор...
      Занималось свежее утро. Ночной туман истаял, просохли крыши, посветлели оголенные яворы. Невнятные запахи полевых трав проникли вместе с пылью, поднятой колесами машин и бричек.
      Бахтин не без внутренней робости попросил связиста соединить его с квартирой. С замиранием сердца ждал, когда раздастся знакомый голос. Услыхав его, глубоко вздохнул, будто потерял дар речи. Вероника Николаевна трижды переспросила и, наконец узнав голос мужа, обрадованно засмеялась. "Откуда ты? Уже здесь? Сразу на работу?" Пообещав жене долго не задерживаться, Бахтин положил трубку и, подняв глаза, увидел лицо Мезенцева, такое теплое, дружеское и даже растроганное. "Он чуткий, правильный, добрый человек", - думал Бахтин.
      Хороший начальник политотдела - больше половины успеха. А тем более на "горячей" границе, в водовороте политических страстей, бешеного нажима извне, в борьбе открытой и скрытой с незримыми силами подполья. Мезенцев не отличался бравым видом, у него были свои слабости, как и у любого человека, но если глубже разобраться в этих якобы слабостях, они-то и составляли его силу. Анатолий Прокофьевич Мезенцев был интеллигентен. Скромность его кое-кем истолковывалась как робость, а исполнительность называли учительским педантизмом (Мезенцев в прошлом был учителем). При решении сложных задач по идейному воспитанию подчиненных он не торопился, зная, как легко допустить ошибку и как трудно потом исправить ее.
      В боях Отечественной войны ему участвовать не довелось. Этот пробел в биографии Мезенцева, кстати сказать, от него не зависящий, прежде всего мучил его самого. Возможно, поэтому он так настойчиво напрашивался и операции и вел себя в них безупречно, хотя и не бросался в опасность очертя голову.
      - Так... - Бахтин подумал. - Еще что?
      - Райком просит нас помочь в пропагандистской работе... В связи с коллективизацией... - Мезенцев вопросительно поглядел на подполковника.
      - Вы-то как отнеслись? На бюро?
      - Я говорил, что мы успешно расчленяем оуновскую организацию, теперь надо расчленять их дух, взорвать миф о якобы существующем у националистов духовном единстве. Как политработник, я рассуждал...
      - Правильно рассуждали, Анатолий Прокофьевич... Я бот мечтаю даже о том, чтобы мы вышли на прямой разговор с самими оуновцами, разумеется, не с вожаками, а с рядовыми.
      Мезенцев принял слова подполковника с деликатной улыбкой.
      - Где же выходить на беседу? Забираться к ним в бункер?
      - А что вы думаете? И в бункер!
      - Немножко расплывчато, Юрий Иванович. Не улавливаю...
      - Вспомните, как говорил с курсантами УПА Ткаченко.
      - Это исключительный случай... Его заставили. Умыкнули, завязали глаза... Такое бывает раз в десять лет! Я завидую Ткаченко. Вот это силища!
      - Надеюсь, вы имеете в виду не бицепсы, а силу духа! - Бахтин дружески полуобнял худощавого Мезенцева.
      - На ощупь проверяете весовые категории?
      - Возможно, Анатолий Прокофьевич. Помните, вы просились встряхнуться?
      - К чему напоминаете?
      - Поезжайте в Буки, Анатолий Прокофьевич, а?
      - С целью?
      - Помочь в организации того самого колхоза имени Басецкого, о котором говорилось в райкоме.
      - Прямо с места в карьер? - Мезенцев потер лоб. - Да там же пальцы рубили!
      - Тем более...
      - Ну что ж, поеду. Кого разрешите взять с собой?
      - Подберите по вашему усмотрению, только советую взять тех, кто знает местную обстановку, бывал там. Кто-то ведь поедет и от райкома.
      Зазвонил телефон. Бахтин поднял трубку: полковник из штаба округа передавал распоряжение о направлении во Львов задержанных Очерета, Катерины и Стецка.
      Глава третья
      Через два дня Мезенцев отправился в село Буки. Разговор с Бахтиным не прошел для него бесследно. Теплое чувство к начальнику отряда укрепилось в нем, и потому на душе было спокойно и радостно.
      "Вероятно, мы сойдемся еще ближе, дополним друг друга, - думал Мезенцев. - Бахтин - организованный человек, с сильной волей, цельный и стойкий человек. Я обязан помогать ему всем, чем могу, добиться полного взаимопонимания".
      Как и посоветовал начальник отряда, в Буки взяли только лейтенанта Кутая, знакомого с тамошней обстановкой, и ею боевых проверенных соратников - Денисова и Сушняка. Ехали на двух машинах. Уполномоченный райкома Забрудский устроился четвертым в "козлике", пересадив Сушняка на райкомовскую "эмку".
      Мезенцев расспрашивал о селе, куда они направлялись.
      - В Буках почвы, можно сказать, плодородные. Ясно, не чернозем, но пока дают урожаи почти без подкормки, разве только их сдабривают навозом, - охотно рассказывал Забрудский. - Долина просторнейшая, солнца хватает, да и дожди перепадают, по бывшим раскорчевкам технические культуры хорошо идут. Только вот межники! У них заведено по межам кустарник садить, а то и канавы рыть. Гляжу и думаю: вот если пройти поперек тракторами, снять чересполосицу, такие л а н ы будут, залюбуешься...
      - А как народ на это смотрит?
      - Народ можно убедить. Хотя задача эта нелегкая, дорогой мой товарищ майор. И бандеровцы там шастают...
      - Почему? - спросил Мезенцев, не спуская глаз с дороги, петлявшей по пересеченной то лесками, то оврагами местности.
      - Потому горы, лес. Куда лучше: перекинул фляжку горилки, похрумтел огирком, хвать в торбу колбасы аль сала и в схрон...
      - Считаете, там опасно? - Мезенцев живо представил картину, нарисованную Забрудским: лесные схроны, обросших бородами бандитов, представил, как похрустывает малосольный огурчик, слюну даже сглотнул. Обернулся к распаренному от духоты Забрудскому, увидел его улыбчивое, лоснящееся от пота лицо, мягкие, сочные губы.
      - Я, товарищ майор, всегда иду на опасность. Не люблю спокойную жизнь. Человек должен жить остро! Попробуй по бритвочке проведи пальцем... Признаюсь, под тяпки бросался, двух панцирных "фердинандов" спалил, всякий иностранный металл принял в свое тело, я вот в Буки сейчас еду с тревогой. Потому хочу действовать словом, хотя ручку пистолета и придется погреть в кармане. Окрепло наше партийное слово, кровью омылось, победой украсилось. Веским стало: факты его подпирают, цифры... - Забрудский взволновался, чувствуя внимание собеседников - Мезенцева и сидевшего справа от него Кутая, застывшего в невозмутимой позе. - Спросят, как жить дальше? Ответим: поглядите, браты, на всю остальную батькивщину, как там! Поищите единоличника! Пошукайте. Днем с огнем не найдете...
      - А все же надо будет начинать с Демуса, - сказал Кутай.
      - Кто такой Демус? - спросил Мезенцев.
      Кутай глянул на Забрудского, как бы спрашивая его разрешения на ответ. Тот сказал:
      - Объясни. Ты все село вдоль и поперек прощупывал, все знаешь.
      - Добре, - сказал Кутай. - Демус имеет влияние на селян. Приобрел он его, пожалуй, своим разумом.
      - Кулак, что ли?
      - Был из незаможников, а женился на кулацкой дочке, постепенно отошел от родной среды, окреп, вес приобрел, и теперь что он скажет, тому и быть. Такое его влияние...
      - Вот если бы удалось убедить Демуса, а? - Забрудский пришлепнул ладонью по коленке Кутая. - Создать артель имени Басецкого! Здорово, а? Бандеровцы отомстят? Не дадим! Организуем крепкую самооборону, дежурства, вооружим активистов.
      Забрудский, как понял Мезенцев, принадлежал к числу безотказных, самоотверженных коммунистов, для которых дело, порученное им партией, было делом их жизни. Иногда он казался и суматошным и грубоватым, зато всегда был прямым, честным и искренним.
      Вот и сейчас, въехав в село, Забрудский огляделся по сторонам и, увидев селян, либо степенно идущих вдоль плетеных тынов, либо занятых своими делами во дворах, со вздохом сказал:
      - Будто бы ничего не случилось. Жизнь все же есть жизнь...
      К сельсовету подъехали со стороны площади, где одиноко возвышалась дощатая трибунка, а вокруг - проплешинами - лежала выбитая ногами земля.
      Босой мальчишка в старенькой шапчонке, гонявший веником пыльную шелуху по ступенькам крыльца, завидев машины, исчез, и тут же навстречу гостям вышли предупрежденные им председатель сельсовета - средних лет мужчина в сапогах со спущенными голенищами и широких штанах некогда добротного сукна цвета небесной сини и рядом с ним худой, как жердь, парень в расшитой безрукавке и желтых штиблетах. Судя по папке в руках, писарчук.
      Забрудский пропустил вперед Мезенцева, представил его, с ним почтительно поздоровались. Кутая, очевидно, здесь знали хорошо.
      - Заходьте, товарищи, - пригласил председатель ровным голосом, с полупоклоном, принятым в этих местах, пропуская гостей в распахнутые все тем же мальчонкой двери.
      В кабинете председателя сельсовета держался сумрак от плотных занавесок. На свежепобеленных стенах портреты Ленина и Сталина в легких рамочках. Судя по следам пальцев на стене, их то снимали, то вешали, смотря по обстоятельствам.
      Председатель сельсовета подтвердил:
      - Так и поступаем, а как же? Заскочат оуновцы, надругаются. Пояснил: - Снимаем на ночь, когда знаем, що бродят они округ...
      Председатель держался натянуто, хотя и спокойно, и это давалось ему, по-видимому, нелегко. Мезенцев пока в разговор не вступал. Может быть, поэтому, по-своему истолковав молчание неизвестного ему офицера, председатель никак не мог войти в привычную колею, отвечал Забрудскому невпопад и закуривал уже третью папиросу.
      Осенняя муха надоедливо билась об оконные стекла, зудела. Ее попробовал было поймать Забрудский, но промахнулся, проследил, как председатель, свернув газетку, ловко прихлопнул муху на подоконнике.
      - Не зудела бы, жива была бы, - сказал Забрудский.
      - На тихую муху рука не поднимается, - как бы оправдываясь, подтвердил председатель и, вздернув белесые, редкие брови, спросил: Выходит, начнем с Демуса, насколько я понимаю?
      - Как будто бы на нем сходимся. Всегда треба начинать с воротилы. Как он?
      - Да вы ж его знаете, товарищ Забрудский.
      - Я не все знаю. Лишь общие сведения, так сказать, пунктирно. А нужно знать все. И обстоятельно. Он по-прежнему в сельпо работает?
      - По-прежнему, перевыборов-то не было. - Председатель погладил короткими пальцами край стола и, не поднимая глаз, сморщил лоб гармошкой, монотонно продолжал: - Бандиты его не займают. Откупается от них. Прямой связи мы не замечали, а так, нейтралитет держит... Набежали бандеровцы, еще до случая с Басецким, - говорят, полностью была чета, - так он дал им кабана, два ящика горилки, спичек, даже фитильков для лампадок...
      Забрудский покачал головой, остановил председателя:
      - Насчет фитильков... Несерьезно насчет фитильков.
      - Акт могу предъявить. Ревкомиссию созывали. Списывать пришлось. Потому выдал фитильки и горилку по принуждению...
      - Видишь, но принуждению. А то можно понять, що вин их, бандеровцев, снабжает из-за сочувствия или як сообщник.
      - Если бы сообщником був... Сами знаете... - Председатель криво усмехнулся. - Позвать его? Или сначала пообедаем?
      - Обед еще пока не заробили, - сказал Забрудский, - а на Демуса мы бы подывились. Як его, важко здобуты?
      - Чому важко? Важко не важко, а коли треба... - Председатель зычно позвал из коридора мальчишку, дежурившего для посылок при Совете, и тот, молча приняв распоряжение, исчез так же быстро, как и появился.
      - Не хлопчик, а ящерка, - похвалил его председатель, на слух определяя, как, стремительно проскочив двор, мальчонка затопал босыми ногами по пыльной улице. - Демус живет близко. Зараз будет. Его ще можно уговорить, а вот жинка... Вся в свого батька. Коли на мыло ее переварить, - пудов шесть наберешь, а с характера - добрый кобель.
      Пока поджидали Демуса, обсудили положение в селе. Трудно и неохотно запахивались земли, боялись трогать помещичьи, пользовались ими только для выпасов, урожай собрали плохой, и не только из-за засухи. Налетавшие время от времени бандеровцы породили и неуверенность и безразличие. Те, кто имел скот, выгуливали его, скрывая, тягловый работал вполсилы.
      - Насколько я понимаю, желание объединиться в колхоз созрело? осторожно спросил Забрудский.
      Председатель сельсовета помялся, зыркнул хитроватым глазом на Кутая, продолжавшего невозмутимо прихорашивать свою фуражку: то тулью обдует, то примется протирать козырек.
      - Як сказать, созрело чи не созрело. Може, и созрело, а косить ще рано...
      - Коли не созрело, косить не будем! - сказал Забрудский. - Никого силой загонять не станем, только добровольно, с осознанием селянами своей собственной выгоды. Насильно мил не будешь... - Обратился к Мезенцеву: Надо учитывать уроки прошлого. Помним и головотяпство и головокружение. Жизнь научила нас не спотыкаться... Вот так-то.
      Вернулся посыльный, тяжело дыша, доложил о Демусе, отступил от двери и, прислонившись спиной к стенке, по-видимому, намеревался остаться при разговоре.
      - Иди отсюда! Чего тоби?
      - А може, який наказ? Ось я и тут...
      - Гукнемо, коли буде треба. - Председатель проследил глазами, пока за мальчишкой не закрылась дверь, сказал, будто в свое оправдание: - До кажной дырки гвоздь той хлопчик. От Басецкого приучен... - Он осекся, спохватившись, что сказал лишнее, помял щеки, лоб и из-под руки взглянул на Кутая, сохранявшего прежнюю невозмутимость.
      Демус вошел степенно, поклонился с достоинством, остался возле порога.
      - Сидай, - предложил председатель.
      - Зачем клыкали? - Демус остался на месте.
      - Ось боны... - Председатель указал глазами. - Представники...
      - Слухаю, пане представники. - Демус поклонился и горстью протянул по бороде, будто выжимая ее.
      Забрудский прошелся по комнате, как бы собираясь с мыслями, повздыхал. Затянувшиеся приготовления к беседе насторожили Демуса, его глаза тускло засветились, лицо стало твердым, губы упрямо сжались.
      Забрудский начал издалека, из истории коллективизации, которую вначале не все понимали и принимали, как часто случается с явлением новым, ломающим привычные устои и укоренившиеся представления. Демус слушал, наклонив голову, ничем не выдавая своего отношения. Слови были избитые, а горячая искренность представителя райкома не принималась близко к сердцу: Демус привык к другому обращению, когда сильные требовали, а не уговаривали. Не по своей же воле выдавал он продукты бандитам. Да, теперь он подчинится только силе, убедить его было трудно. Поэтому свое пристальное внимание он сосредоточил не на Забрудском, а на военных, приехавших сюда вряд ли случайно.
      Переступив с ноги на ногу, Демус вздохнул и не спеша опустился на ранее предложенный ему стул. Присев, он оперся на палку, поставленную между колен, и теперь близко, почти в упор, мог наблюдать за майором, которого он видел впервые, и за представителем райкома Забрудским. Хотя Демусу не часто приходилось вот так близко, с глазу на глаз оставаться с представителями Советской власти, все же он знал: власть эта крепкая, умная и навсегда.
      Поэтому, слушая горячую речь Забрудского, его доводы в пользу коллективизации, он своим хитрым и цепким мужицким умом понимал лишь одно - выбора у него нет. Бандеровцы в счет не шли. С ними, бандитами, ему не по пути. Его руки привыкли работать, а не убивать.
      А эти люди предлагают работать, землю предлагают, помощь из города машинами и семенами. Причем, как объясняет представитель, семена могут раздобыть самые лучшие, урожайные, новой селекции. Демус читал в газетах о таких семенах, выведенных учеными в специальных институтах, способных дать вдвое больше, если еще их подкормить. А если дадут семена и машины, дадут и удобрения, не только навозом можно будет сдобрить землю. Он мысленно окинул взглядом еще не поделенную помещичью землю, представил, как на ней заколосится пшеница и кукуруза. Да, его руки привыкли трудиться... И бедных крестьян он понимал и знал, сам был бедным когда-то. Дай им только разворот, силы накопилось много, возьмутся гуртом, пойдет дело.
      Противоречивые чувства обуревали Демуса. Эти люди, по-видимому чистосердечные и простые, обещают много, как говорят, стелют мягко, а не жестко ли потом будет спать. Снова возникали опасения, изменялись тени на его лице, то набегала краска, будто суриком махнули по щекам, то отливала кровь, белели и высыхали губы.
      Демус вытер пот со лба рукавом черной свитки и снова сжал худые кисти рук на сучковатой палке. На нем была белая полотняная рубаха, оттенявшая его загорелую, дубленую кожу, борода клином, волосы редкие, причесанные аккуратно, с маслицем. Глядя на него, Мезенцев думал о том, что не так-то просто было переубеждать человека, явившегося по вызову начальства, как на казнь, в чистой рубахе, под причитания жены и близких. Воевать оружием правды тоже трудно. Люди перестали доверять словам: слишком долго питались они слухами и ложью.
      - Время-то идет, - напомнил председатель, - ты чуешь, що тоби кажуть?
      - Чую, - глухо отозвался Демус.
      - Чего ж онемел?
      - А що казать? Пока меня и не пытають, що казать...
      Забрудский передернул плечами, смутился, швырнул в рот папироску, зажег спичку. Не разжимая зубов, с зажатой папироской, спросил:
      - Убедили вас, товарищ Демус?
      - Да.
      - Отлично! - Забрудский просиял, с видом победителя взглянул на Мезенцева. - Даете согласие возглавить почин?
      - Ни, пане представнику.
      - Як ни? - Забрудский смял папироску, шагнул к Демусу.
      - З вами згоден, а потягнуты людей до колгоспу ни.
      - Почему?
      - Сами знаете. - Демус обращался к Мезенцеву. - Басецкого нема, а у мене диты. Зныщать...
      - Есть Басецкий! - воскликнул Забрудский. - Колгосп назовем именем товарища Басецкого, га?
      - То ваше дило, - уклончиво ответил Демус, не поддаваясь на азарт Забрудского.
      Мезенцев мягко спросил Демуса:
      - Ваши опасения понятны, а вот подумайте как практик, как хлебороб: есть польза от совместной обработки земли в ваших условиях или лучше оставаться на единоличных наделах?
      Демус, по-видимому, не ожидал такого вопроса, вздернул плечом, приподнял кустики бровей, рука пробежала по бороде.
      Председатель сельсовета пришел ему на помощь:
      - Вас пытают за пользу совместной обработки.
      - Мы и так совмисно... Коль земли трудные, берем их супрягою. Орать супрягою, а сажать, скородить... А потом у мене свой колгосп, председатель. Кто-кто, а вы знаете. Своих шестеро.
      - Да, он сам седьмой, - подтвердил председатель.
      - Жинка моя... - Невеселая улыбка впервые проскользнула в уголках губ Демуса. - Скажите им...
      - Чего тут... - Председатель тоже улыбнулся. - Пробовали еще при Басецком ее уговорить. Хватила чугун с кипятком на рогач с печки, слава богу, только холявы ошпарила...
      - Така вона, - подтвердил Демус.
      - Дурная, - сказал председатель.
      - Дурная? - Демус укоризненно покачал головой. - Ни, не дурная. Такую семью держать...
      - Я не в том смысле, - начал было председатель в извинительном тоне, поймав гневный взгляд Забрудского.
      - Так что же жинка, товарищ Демус? - спросил он, чтобы лишь ухватиться хоть за какую-то ниточку.
      - Жинка каже, хочешь, щоб пальцы порубали? - Демус поднялся, спросил: - Можна мени йты, чи як?
      - Мы же не закончили... - Забрудский растерянно улыбнулся.
      Председатель сказал:
      - Хай идет! Ему треба подумать. Ночи хватит?
      Демус молча кивнул и неторопливо вышел, старательно прикрыв дверь.
      - Вот тебе результат! - с сердцем воскликнул Забрудский. - Зачем вы его отпустили?
      - Иначе нельзя, - сказал председатель. - Без жинки он не решит. Вы ему объяснили, он понял, вернется до дому, туда-сюда, я лично на него не рассчитываю...
      - Нет, дело неясное, - не согласился с ним Забрудский, - нам нужно чем-то подстраховаться. Выходить на сбор с пустыми руками... - Забрудский был искренне расстроен, вздыхал, затянувшись папироской, закашлялся. Боюсь, не высечем мы искры с такого кремня... Начнем поиск с прежних рубежей... - Он взъерошил волосы пятерней, присел к столу, задумался.
      Мезенцев пришел к нему на помощь:
      - А может, попытаемся опереться не на кулаков, а на бедняков? Ведь мы имеем исторический опыт.
      - Демус-то не кулак, - возразил Забрудский. - Он вожак, это не одно и то же. Ну, жинка, скажем, дочка кулака. Так мало ли у кого какая жинка... На кого вы предлагаете опереться?
      - На кого? - Мезенцев подумал. - Есть же в селе активисты.
      - Активисты... - Председатель хмыкнул. - Беспалые активисты. Пальцы им пообрубали, казал же Демус.
      - Так вот на этих, у кого пообрубали, - предложил Мезенцев.
      - Куда их... - Председатель отмахнулся.
      - Нет, нет. - Забрудский обрадованно ухватился за предложение. Анатолий Прокофьевич подал верную мысль. Фамилии их? - Он взял бумагу.
      - Фамилии известные, - сказал председатель. - В газетах за них писали, один Тымчук, другой Кохан. По-уличному кличут Драгуном и Иван-царевичем. Тымчук служил еще при поляках в кавалерии, а Павла Кохана прозвали так за обличье... Волосы, красивенький, вот и пошло, и пошло, ще с парубков...
      - Все понятно, - соображал Забрудский, - они в селе?
      - Где же им быть, - ответил председатель.
      - С них будем начинать, а не с Демуса, - твердо решил Забрудский. Их агитировать не надо!
      - Переляканные... - попробовал возразить председатель, туго воспринимавший изменение ранее намеченного плана.
      - Нет! - резко остановил его Забрудский. - Если бы мне за убеждение отрубили пальцы, кипело бы внутри... Анатолий Прокофьич, вы подсказали нам здорово... Надо их позвать, объясним...
      - Куда ж их вызывать, товарищ Забрудский, - взмолился председатель, треба повечерять. Уже пора лампу запаливать.
      Кутай спросил:
      - Ночлег у кого?
      - У Сиволоба, больше негде, - ответил председатель, принявшись просматривать бумаги, пододвинутые ему писарчуком. Темнело действительно быстро, и председатель перенес папку на подоконник. - Що, семена просят?
      - Нужда в семенах, точно, - подтвердил писарчук, - озимку.
      - До мы их возьмем? Ось тут, в левом углу, резолюция: отказать категорически...
      Забрудский попросил бумагу. Вчитался, еще больше повеселел.
      - И эти будут наши. Эх ты, тактик еловый, для того и артель... Будет артель - будут семена. Все просьбы перепиши, - сказал писарчуку. - Почерк у тебя красивый? К утру чтобы было в полном ажуре, хлопчик. Только отыщи и прежние бумажки с отказами, все отыщи...
      - Как? - Писарчук обратился к председателю.
      - Исполняй! - Тот встал, потянулся. - Такой резон - вечерять и спать!
      - Надо обеспечить надежный ночлег, - напомнил Кутай.
      - Надежный гарантувать не можу.
      - Не можете? - Кутай наершился.
      - Яка гарантия? Банда на банде. Може, на ялыне* снайпер? Будемо вместе гарантувать, лейтенант. Сколько на ваших времени? - Председатель по-хорошему улыбнулся Кутаю, приподнялся на носки, подвел стрелку на стенных часах. - Размагнитилась, чи що? То вперед бегут, то тянутся, як на волах.
      _______________
      * Елка (укр.).
      Сумрак постепенно заполнял комнату. Через открытые окна доносилось мычание коров: с пастбища возвращалось стадо. Мальчишка-дневальный, сидевший возле Кутая, осторожно поглаживал пальцем по звездочке на его красивой фуражке пограничника. Ноги мальчишки были босы, на мотне холщовых штанов немецкая пуговица.
      От сельсовета вскоре свернули вправо, кривая улица пошла вверх, в нагорную часть села. Председатель шел впереди с Забрудским, а позади Мезенцев с Кутаем, продолжавшим рассказывать несложную историю своей жизни.
      - Если говорить откровенно, все началось с фуражки, товарищ майор. Манила меня фуражка пограничника, сейчас трудно разобраться почему. Возможно, как и всегда бывает, случай. Мой двоюродный брат служил в погранвойсках, на западной, приехал на побывку - клинок, шпоры, а главное... Ляжет он отдыхать, выжду, подберусь, возьму его фуражку, надену, прошмыгну к колоде с водой и так гляжу на себя и этак... Запала мечта, не вытравить...
      - Удалось осуществить. - Мезенцев оглядел фуражку Кутая, была она чем-то непохожа на другие фуражки, пофасонистей сшита, высокая, прибавляла лейтенанту роста.
      - Не сразу удалось свою мечту осуществить, товарищ майор. Меня призвали в октябре сорок второго в понтонные войска. Призвал полевой военкомат в Средней Ахтубе.
      - Разве вы оттуда? С Поволжья?
      - Нет. Я с Украины, с Днепропетровщины. Когда немцы подходили к Днепру, наш колхоз приказано было эвакуировать в Чкаловскую область. Я был комсомольским активистом. Загуртовали мы скот, запрягли коней. Председателем колхоза был мой родной дядька Макар, колхоз был для него все, а тут вышел приказ: врагу ничего не оставлять; хлеба созрели, жать некогда, пришлось на корню поджигать. Сам дядька Макар поджег. Вернулся, руки ходуном ходят, глаза провалились, сухие. Думали, умом тронется, так переживал, хоть ни одной слезы не уронил... Вот как за колхоз переживал, значит, родным стал, а нам приходится уговаривать... Еще два неполных квартала, и дойдем. Недалече осталось. Разрешите, доскажу?
      - Пожалуйста. Я слушаю внимательно.
      - Когда меня взяли в понтонные войска, послали а самое пекло, на Миусс-узел. Действительно, товарищ майор, узелочек. Развязывали его долго. Дрались отличные войска, гвардейцы, сталинградская армия. Контузило меня на Миуссе, попал в госпиталь, в Донбасс, а там благодаря пограничнику Тульчицкому просочился я, товарищ майор, правдами-неправдами в пограничники. Попал в боевой погранполк, был в Крыму, потом в Чехословакии. Под Бухарестом участвовал в разгроме власовцев, присвоили мне сержанта, потом старшего сержанта, старшину. А в сорок пятом откурсантил годик в Бабушкине и перешел на офицерский паек, товарищ майор. Если же наметить пунктирно, с кем дрался, то в основном с изменниками Родины, с националистами... И теперь не в мешок, набитый соломой, колем...
      - Не нами драчка затеяна, - сказал Мезенцев, понимая смысл озабоченности и печали своего спутника. И, наблюдая за движением набрякающей к ночи тучи, чувствуя за спиной стылый ветерок, добавил: Советская власть внесла в мир необычный порядок - никогда самой не начинать войны. А вот кто-то расценивает такое неоспоримое качество как слабость.
      Кутай тоже поглядел в сторону приближающейся тучи и невольно, хотя и не было пока надобности, поглубже натянул фуражку.
      - Если задождит, то надолго. Завтра собрание хотели проводить на открытом воздухе, клуба-то у них нет, ее будешь же голосовать в амбаре...
      Их догнал медленно ехавший за ними в "козлике" Денисов, притормозил в десятке шагов. Спрыгнувший в бурьян старшина Сушняк направился к ним, с треском ломая ногами лебеду.
      Подождав его, Кутай распорядился осмотреть место, назначенное для ночлега, проверить чердак стодолы и осмотреть подступы.
      Старшина молча выслушал, козырнул, вернулся к машине.
      - Мы на глаза населению лезть не будем, товарищ майор, а предосторожность не мешает. Раз терракты начались, значит, село попало в открытый список, будут и дальше распоясываться. - Кутай замедлил шаги, огляделся. - Кажется, дошли до Сиволоба. Давно тут не был. Хата под камышом, северная сторона, густо мшистая, журавель с буккерным колесом противовеса, стодола, баргамотная грушина, так... - Подождав отставших Забрудского и председателя, Кутай распахнул калитку, пропустил всех. В то же время глаза его внимательно следили за действиями Сушняка и Денисова, принявшихся прочесывать место привала, как было им приказано.
      Хозяин встречал, как и положено, на крыльце. Предупрежденный посыльным мальчишкой, Сиволоб приоделся в лучшее и потому выглядел внушительно. На нем были галифе с позументом и сапоги бутылками, явно трофейного происхождения, поверх расшитой рукодельным узором рубахи была надета парадная куртка, попавшая на просторные плечи этого тридцатипятилетнего мужчины при разоружении немецкого мотовзвода, охранявшего тыловую рокадную коммуникацию.
      - Вечер добрый, панове. - Сиволоб поклонился, хотя глаза не выражали особой радости.
      - Як дела, Сиволоб? - Кутай по-приятельски подал ему руку, тихонько спросил: - Почему стодола на замке?
      - А почему ей не буть на замке, пане лейтенант? Сами бачите, живемо на отлете, пошла черна шкода. - Все же кивнул младшему брату-дурачку, стоявшему поодаль в длинной рубахе, задубелой на груди, и тот разлаписто заковылял босыми ногами в хату за ключами, потом побежал к стодоле, где уже ожидали пограничники.
      - Заходьте, - пригласил Сиволоб. - Слава Исусу, повечерять найдется. - Обратился к председателю: - А насчет покликать Тымчука-драгуна и Ивана-царевича хлопчик передал, послал за ними.
      - Спасибо, друже, спасибо. - Председатель поощрительно притронулся к плечу хозяина, сам повторил приглашение, и все зашли в чисто убранную хату, где их поджидала у накрытого стола молодая, в меру застенчивая хозяйка, также одетая в праздничное.
      Над столом уже горела лампа с круглым фитилем, освещая неровным светом, падавшим из-под жестяного абажура, запеченного до кирпичного цвета гусака. Хозяин принял их радушно, засучил рукава куртки и разломал гуся на куски. Из нутра его вывалились коричневые яблоки, и вкусно запахло.