Либо развиднелось, либо глаза попривыкли к сумеркам, но явно стало светлее. Ухналь прополз на взгорок, укрылся за гривкой сухотравья и тут-то увидел и солдат и грузовик, к которому повели человека, накрытого плащ-палаткой. Было похоже, что увели самого куренного.
      Потом четверо солдат уже не вели, а несли кого-то к той же машине. Гадать не приходилось: хряснули энкеведисты и Танцюру. В душе Ухналя ничто не дрогнуло, он лежал и равнодушно смотрел, хотя перед глазами его открывалась картина не из приятных, как бы репетиция вот такого же собственного конца. Рано или поздно разовьется и его веревочка. Раньше, даже, пожалуй, всего год тому назад, ничто не удержало бы Ухналя - слепо ринулся бы на выручку по закону братства. А теперь? Надломилось что-то в нем. Кто виноват? Ганна-Канарейка или пахнувшие пампушками детишки с букварями в холщовых сумках там, в районном городке Богатине?
      Надо спасать свою шкуру, пока не продырявили ее из автоматов. Возвращаться в бункер? На казнь к Бугаю за дезертирство? А что делать? Нет у него другого жилища, кроме этого распроклятого бункера.
      После короткого раздумья Ухналь перекинул за спину пулемет, сел на своего невзрачного конька, остальных бросил - зачем они ему теперь? - и рысцой потрусил в горы. Начинало светать, очищалось небо, редел, рассасывался туман. Мохнатые стволы буков частоколили вдоль тропы, а глянешь вниз - крутые обрывы.
      Не доезжая бункера, Ухналь тяжело сполз с седла, постоял враскорячку после утомительной дороги. Потом приложил ладони ко рту, покричал, неумело имитируя голос длиннохвостой неясыти, дождался ответа. Вскоре из-за пожелтевших зарослей папоротника показалась фигура дозорного. Это был "эсбист" Фред, или Студент, белолицый и хилый, с вечно мокрыми, странно вывернутыми губами.
      - Ты один, Ухналь? - Студент погрыз губы, опасливо оглянулся.
      - Не шукай, ни спереди, пи сзади, Студент.
      - Где батько?
      Ухналь помедлил, оценивая взглядом новое оружие "эсбиста" - шикарную кобуру из лимонно-желтой кожи, из-под расстегнутой кнопки чернела ручка парабеллума.
      Ухналь изобразил на лице заупокойную мину, коротко брякнул:
      - Хряснул наш батько.
      - Хряснул? - Тонкие пальцы Студента сжались в кулаки, потянулись к пистолету. - А ты?
      - А ось я не хряснул, - вызывающе ответил Ухналь, вплотную встал возле "эсбиста". - Не цапай свой парабель, Студент. Не тебе чинить самосуд над Ухналем, кисло придется. Ось лучше прими коня, запалился. Ты его выводи. Подпруги я послабил. Седла не сымай...
      - Ты куда?
      - Куда? - нагло переспросил Ухналь, вручая повод. - К твоему голове.
      Независимое поведение явно провинившегося Ухналя, весь его ухарский вид подействовали на шакалью натуру Студента, и он рассудил, что дальнейшая судьба конвойца зависела от более важных персон, а его дело нести дозорную службу.
      - Так выводи конька, сразу не напувай, - повторил Ухналь, довольный произведенным впечатлением. Он привычным жестом поправил чубчик, чтобы прикрыть пустую глазницу, перекинул "ручник" на другое плечо и вразвалку пошел к пню: откинешь его - и ныряй в подземную канцелярию.
      Бугай принял конвойца в дремучей задумчивости. Отставив разговор со своими приближенными, сидевшими за столом, он слушал Ухналя, уставясь прищуренными глазами в пол, стиснув щеки ладонями и широко расставив ноги. Перед Гнидой лежала раскрытая тетрадь, куда заносились показания допроса, керосиновая круглофитильная лампа освещала пока еще чистую, без единой буковки бумагу.
      Молча выслушал Бугай сбивчивые слова конвойца, потянулся за ириской, взял одну из кучки на столе, швырнул в рот, как тыквенное семечко.
      - Усе понятно, Ухналь. Одно непонятно: почему ты живой?
      - Живой... - Ухналь знал пользу глупейшего смирения и потому покорно склонил голову: секи ее, коли надо.
      - Перелякався? - Бугай почмокал конфеткой, оторвал ее от зубов. Почему не пошел на выручку?
      - Не було приказу. Кони... - промямлил Ухналь.
      - А де зараз кони? Ну? - Бугай даже не взглянул на Ухналя, сидел в прежней усталой позе, равнодушно посасывая ириску. Кто поймет его думы?
      Ухналь, переступив с ноги на ногу, ответил:
      - Мий конь у Студента.
      - Твий? - неожиданно гаркнул Бугай. - А четверик?
      Ухналь объяснил, почему им брошены кони: надо было спешить к нему, Бугаю, с вестью, предупредить, а разве с четвериком проскочишь...
      - На козьих тропах с ими не управишься, друже зверхныку.
      Ухналь потупился, ждал, зная: выручить может только тупая покорность, иначе пропал.
      Один из вожаков, вскинув голову, басовито пророкотал:
      - Не могу понять, а як представник с "головного провода"? Его теж взяли?
      Гнида ответил:
      - Представника не було, була подставка.
      - Видкиля це известно? - спросил второй, недавно побрившийся в уголке. От него еще пахло одеколоном, а упругие щеки сизо поблескивали, будто отполированные.
      Бугай не ответил, обратился к Ухналю:
      - Скильки наших вели прикордонники? А то ты все кони, кони, а люди?
      - Издали разве разберешь? Може, двох, може, трех. Бачил, Катерину провели. - Ухналь загнул черный палец. - Пронесли когось. - Загнул второй палец. - Третий сам... четвертый. - Морщил лоб с мучительным видом. Може, був и четвертый, народу багато, мрак...
      - Дурья хребтина! - Бугай выругался. - Коней по мастям знаешь, а людей... - Развел руками, полуобернулся к тому, кто спрашивал о связнике, неуверенно сказал: - Поки неизвестно, по всему видать, энкеведисты дали пидставку. Ще треба проверить. Ясно? - Бугай долго молчал, размышляя, потом, взглянув исподлобья на Ухналя, спросил:
      - Що ж, тебе вбыть?
      - Ваша воля, - сказал Ухналь покорно, понимая разницу между вопросом и приговором. Вопрос допускал обсуждение. Бугай не хотел принимать решение: Ухналь был конвойцем куренного. К тому же Ухналь нравился Бугаю, и терять его ему не хотелось.
      Гнида поерзал на месте, воздержался от реплики, а тем более совета и, как обычно, ждал, пока не прояснится линия.
      - Так усих перебьем, с кем останемся? - буркнул бородатый вожак с маузером.
      В другое время Бугай вскипел бы, и кулаком не постеснялся бы грохнуть о стол, и произнести шаблонную напыщенную тираду о неисчерпаемых людских резервах и необходимости очищать свои ряды, а теперь было не то время: трещит не по швам, по живому месту. Бугай съел еще конфетку, спросил:
      - Що робыть, громада?
      - Пока дило неясно, - уклончиво сказал заместитель куренного по хозчасти, - одно дило пидставка... - Он многозначительно хмыкнул. - Ты був на перший свиданци с закордонным связником...
      - Ну и що? - Бугай, почувствовав подвох, накалился. - Може, це я пидставив?
      - Що ты, що ты, Бугай? Мы ще не знаем, кого понесли... - Заместитель окончательно запутался, и Бугай, нетерпеливо махнув на него рукой, обратился ко всем:
      - Що робыть, пытаю?
      - Треба йты по прежнему протоколу, - сказал заместитель куренного.
      - Точнише.
      - Треба вбыть бахтинскую жинку. - Он развил свое предложение: Бахтин круто повернув, не послухав, провел свою акцию в Повалюхе, а мы проведем свою в Богатине.
      Бугай похвалил его за предложение, чем подчеркнул свое право оценивать, а следовательно, и свое право преемника.
      - Очерета нема, сила остается, - заключил он, - курень без головы не буде...
      Совет проходил в присутствии Ухналя, что уже само по себе являлось добрым признаком. Ухналь воспрянул духом. Об акции против жены начальника отряда он слушал с повышенным вниманием, хотя внешне по-прежнему оставался тупо-безразличным ко всему, что происходило в схроне. Один из присутствующих вожаков, тот, который только что закончил бритье, усомнился в своевременности акции, которая, по его мнению, могла бы побудить Бахтина к ответным репрессиям против захваченного им куренного. Заместитель Очерета, хорошо знавший советские законы, отверг такое предположение, сказав, что начальник погранотряда не имеет права срывать зло на куренном, а им, оставшимся без Очерета, нужно продолжать его линию, и посоветовал поручить Ухналю совершить акцию против жены Бахтина. Этим он и загладит свой проступок.
      Ни один мускул не дрогнул на лице Ухналя, кто-кто, а он-то знал: отказ или колебание караются смертью. Да его самого и не спрашивали. Решали о нем в его присутствии, но будто он был пустым местом.
      - Пиши, Гнида. - Бугай диктовал постановление. Заскрипело перо по тетрадке. Такие документы оформлялись, во-первых, с целью психологического воздействия, во-вторых, чтобы отрезать пути к отступлению: в этих тетрадях на каждого бандеровца накапливался материал, который в случае перебежки, измены или выхода на амнистию мог быть предъявлен советским властям.
      Постановление содержало только суть дела. Само поручение разъяснялось устно, после чего исполнитель подписывался. Так произошло и сейчас.
      По приказанию Бугая Ухналь подошел к столу, не садясь и не читая, расписался кличкой.
      Потом свободным обменом мнений, также без всяких проволочек, утверждался способ убийства - огнестрельным или холодным оружием, отравой, "несчастным случаем", утоплением и так далее. Жену подполковника Бахтина решено было удавить.
      - Получишь удавку, и в путь, - сказал более ласково Бугай и подвинул Ухналю конфетку. Тот взял, зажал намертво в кулаке, ждал. - Та щоб тихо. Через Канарейку. Задавишь и сюда, на доклад. Иди! - Поднял руку, как привык на эсэсовской службе.
      Когда исполнитель вышел, продолжили разговор, уже секретный для Ухналя. Поскольку тот проявил колебание и не лег костьми в неравном бою, за ним посылался "хвост" для подстраховки. А в случае измены исполнителя для его убийства. После небольших прений остановили выбор на Студенте, сынке Львовского коммерсанта.
      Студентом звали его не случайно: он учился прежде во Львовском университете. Имя его было странное для украинца - Фред. За Фредом значилось несколько акций, в том числе участие в уничтожении "под корень" (так записано в протоколе заседания) семьи Басецкого. Тихий, бледный, как картофельный росток в погребе, но жестокий до изуверства - таков был "хвост" Ухналя. У него были хилые мускулы, зато "безошибочно меткий глаз рекордсмена стрелкового спорта", как писали когда-то газеты о студенте Львовского университета.
      Ухналя поторапливали. Заместитель куренного по хозяйственной части самолично подобрал для него удавку - надежный шнурок с металлической петелькой на конце, эластичный, сплетенный из тончайшего волокна.
      - Накидывай хоть сзади, хоть спереди, - кривя губы в улыбке, объяснил заместитель Очерета - убийца, патренированный еще в концлагере Освенцим под начальством Рудольфа Франца Фердинанда Гесса. Не бел его помощи были замучены два с половиной миллиона жертв. - Дывись, Ухналь, яка портативность! Умещается в жмене... Хто знае, що в твоей жмене сама смерть?
      До тошноты наслушавшийся смертоубийственных инструкций, Ухналь покинул бункер через ущельный выход, на воле, сделав глубокий вдох, набрал полные легкие лесного воздуха и поглядел вверх. Невозмутимо двигались отары кучевых облаков по подсиненному небу. Парусно трепетали густые ветви буков.
      Ухналь шел по тропинке к межкордонному шляху; чоботы со спущенными гармошкой голенищами, шаровары из дешевого сукна, свитка и баранья шапка ничем не отличали его от местных жителей.
      Удавка, как свернувшаяся в клубочек змея, обжигала руку. Впервые Ухналь вышел без оружия: непривычно, стыдно, будто голым шел. Но хорошо, что послушался советов: на шляхах, вытекавших из горно-лесной местности, стояли патрули и нет-нет да проезжали боевые машины, шурша губчатыми шинами или громыхая траками.
      В селах, мимо которых приходилось идти, Ухналь вел себя осторожно, молчал, слушал, избегал споров. Было видно, что люди истомились по труду и покою. Кое-кто еще поругивал "москалей", но в них Ухналь без труда узнавал кулацких прихвостней, своей ярой ненавистью ко всему новому напоминавших бандеровцев.
      При въезде в Богатин сержант-пограничник на контрольно-пропускном пункте придирчиво вчитывался в его удостоверение, крутил-вертел, сверял печати.
      Вечером Ухналь постучался к Ганне. Открыла ему Мария Ивановна.
      Она предложила свояку из села, как назвался гость, молока; тот выпил. Потом нагребла в миску вареников, принесла сметаны. Гость попросил хлеба и жадно съел вареники с хлебом.
      - Пеши шел, - объяснил Ухналь, - весь аккумулятор разрядился. - Он закурил махорку. Мария Ивановна, страдающая слоновой болезнью, трудно переносила табачный дым. Разговаривая, она незаметно отмахивалась и проникалась необъяснимой тревогой. "Свояк из села" казался ей странным, он почему-то не знал самых простых вещей, председателя сельсовета называл бургомистром, милиционеров - полицаями, а пограничников - энкеведистами.
      Ухналь не догадывался о своей промашке. Впервые за долгое время ему хотелось выговориться перед простым и, как ему показалось, добрым человеком. И попал впросак.
      Ганна еще из сеней увидела Ухналя и обомлела. Неспроста пожаловал этот страшный человек. Войдя в комнату, она устало прислонилась к дверному косяку и еле-еле вымолвила обычные слова приветствия.
      - А я, Ганнушка, - вздохнув с облегчением, сказала Мария Ивановна, как могла занимала твоего свояка.
      - Спасибо вам, добрая женщина, за вареники, за сметану... поблагодарил Ухналь Марию Ивановну, - за приют, за ласку. - И, обернувшись к Ганне, добавил: - Уси наши передают тебе поклоны, живы-здоровы. Дошла до нашего села чутка*, що одяг привезли в Богатин... Бачишь, як пообносились?.. - Ухналь молол еще что-то несуразное, чтобы усыпить в Марии Ивановне возможные подозрения.
      _______________
      * Слух (укр.).
      - Ось так можно и на кукан попасть, Канарейка, - сказал Ухналь, когда Мария Ивановна вышла.
      - Не кличь меня так!
      - Обязан, - многозначительно произнес Ухналь, плотоядно любуясь красивой зазнобушкой, ее легким румянцем, синими очами, сводившими его с ума.
      - Обязан? - переспросила Ганна, и, хотя руки, убиравшие со стола посуду, дрожали, Ухналь угадал в ней твердость и сопротивление.
      - Да, Канарейка. - Ухналь полез в карман, достал удавку, подкинул на ладони.
      Ганна никогда не видела этот инструмент палачей, но сразу догадалась, что это такое.
      - Кому?
      - Кому, кому? Сама знаешь.
      Ганна бросилась к Ухналю, схватила его за свитку, притянула к себе.
      - Ни, ни, ни!
      - Як так ни? - спросил Ухналь. - Приказ.
      - Не дам! - Она оттолкнула его, забилась в угол комнаты. Уличный фонарь через окно тускло освещал ее съежившуюся фигуру.
      Мирно тикали ходики, расписанные петухами, подчеркивая тишину. По улице тяжело пророкотала машина на гусеничном ходу: трактор, а может, и танк. Ухналь стал в простенок между окон. "Ничего не стоит ей, дуре бабе, садануть по стеклу и подать голос. Ворвутся "архангелы" и не вякнешь". Мелькнула мысль и тут же исчезла. Сильнее страха в сердце надсадно стучало сомнение, которое вопреки желанию не покидало его: ощущение бесцельности своих поступков, неверие, опустошенность.
      Когда за окном стихло, Ухналь обессиленно опустился на табурет, разжал кулаки, на пол упала удавка. Его глаза и глаза Ганны потерянно уставились на страшный шнурок.
      - И що ж робыть, Ганна? - Сведенные судорогой губы Ухналя еле пошевелились.
      - Кинуть все...
      - А кто мене подыме, кинутого?
      - Люди! - воскликнула Ганна.
      - Яки люди? Энкеведисты?
      - Солдаты они! У них держава. А що у тебе?
      - Що у мене? - Ухналь опешил от этого прямого и, казалось бы, простого вопроса. - У мене... схрон... кулемет... да ось оця борозна. - Он пальцами провел по глубокому шраму. - Перепаханный я, а всходов нема.
      - И не дождешься в своем схроне. - Ганна с отчаянной страстью говорила о его загубленной судьбе, и хотя не подбирала слов, они вылетали как пули, тяжко раня. - Забрались в мертву землю! И сами як мертвяки! Завидуете чужому счастью, режете, давите людей, дитей губите! За що? За то, що они хотят живой земли, живого сонця? Ну?
      Ухналь любовался Ганной, и мысли его посветлели, будто из-за хмары сверкнул ясный луч - предвестник погоды.
      - Цикава* ты, - только и сумел вымолвить расстроенный парень, - булы бы у нас крылья, знялись, як лелеки, и нема нас, через море...
      - Мрии* у тебе в голови, - мягко упрекнула Ганна, вслушиваясь в его слова об аистах, улетавших за моря, в теплые страны, в сказочные леса, где много солнца и птичьего счастья.
      _______________
      * Интересная (укр.).
      * Мечты (укр.).
      Ухналь в тяжком раздумье глядел на удавку, и она будто гипнотизировала его. Да, выхода не было. Если он не затянет шнур на шее обреченной женщины, удавка захлестнет его, Ухналя, шею. А перед смертью выдадут ему "эсбисты" штук двадцать пять "буков", переломают ребра, руки, спину. Видел он не раз эти мучительные казни... "Эсбисты" - умелые палачи.
      - Нема повороту, Ганна, - тихо, с отчаянием проговорил Ухналь.
      - Як нема повороту? - Ганна пригладила его грязные патлы. - Немытый ты, нечесаный. Дай согрею воды, побаню тебя. От тебя за версту воняет схроном... Ну, уйдем?
      - Куда? - Ухналь ощетинился. - Куда ты меня кличешь?
      - На живую землю.
      - Так я ее вытоптал. Нема мне прощения.
      - Простят, заробишь дилами. Я помолюсь божьей матери, упаду на колени перед начальниками... поймут они...
      - Энкеведисты поймут?
      - Поймут... поймут... - Дрогнули плечи под ситцевой кофтенкой, рыдания сдавили горло, и, охватив голову руками, Ганна заплакала, раскачиваясь и причитая, как над покойником.
      - Перестань, Ганна. - Парень подошел к ней, пытаясь утешить, но язык отвык произносить ласковые, человеческие слова, немногих слов требовала профессия убийцы. Даже песни забыл телохранитель куренного.
      Глава восемнадцатая
      Майор Муравьев хорошо знал, на что способны бандеровцы, и потому не мог не реагировать на подметное письмо начальнику погранотряда. По настоянию Муравьева Бахтин в конце концов согласился, чтобы за домом, в котором он жил, было установлено круглосуточное наблюдение. Служба для пограничников не совсем обычная, по что делать, ее необходимость диктовалась обстановкой того времени. В каких только видах нарядов не бывал сержант Денисов, но тут даже он удивился, выслушав от самого майора Муравьева, в распоряжение которого он прибыл вместе с Магометовым, столь необычное задание. Ему было приказано переодеться, чтобы не обращать на себя внимание прохожих и не вспугнуть раньше времени посланцев очеретовского куреня.
      Прогуливался он у дома Нейбаха, называемого так по имени бывшего владельца, в круглой шляпе с перышком, в поношенном кептаре, с заряженным пистолетом за пазухой. Секунда требовалась, чтобы выхватить плоский офицерский "тэтэ", а там уже, как положено по дедовскому обычаю, "без нужды не вынимай, без славы не вкладывай".
      Денисова сменял Магометов, получивший звание младшего сержанта и медаль "За отвагу" после разгрома школы имени Евгена Коновальца.
      В садике росли пять яблонь, а по улице - яворы, старые, с рыхлой корой и ежистыми побегами. Низкое крылечко выходило на улицу. В палисаднике некогда цвели розы, а теперь на месте их кустился шиповник.
      Во дворе домика, где квартировал начальник отряда, сохранились развалины кирпичной конюшни, а на каменных столбах ворот с вырезанными шестиконечными звездами остались глубокие дыры: немцы выстрочили по ним не один рожок автомата.
      Напротив, рядом с пустырем, возникшим на месте сгоревшего подворья ксендза, стоял домик с высокой черепичной кровлей, а за ним на повороте к большаку сохранилась корчма, с журавлем у колодца, коновязью и пучком соломы на шесте, что означало приют путникам. Местный Совет пока не занял корчму под нужды горпищеторга, и там еще торговал прежний хозяин.
      И вот утром, после того как корчмарь прогремел засовом, открывая шинок, на пороге его появился незнакомец с подозрительно белым лицом, который резко выделялся среди загоревших к концу лета местных жителей.
      Сапоги у прохожего были измазаны сероватой грязью горнотропья, рубаха несвежая, борода небрита. Шинкарь, понимая толк в посетителях, не торопился ему навстречу, а когда прохожий заказал только кружку пива, и вовсе потерял к нему интерес. Посетитель присел у окна, огляделся, увидел сидящего возле дерева Денисова. В шинок вошел и Денисов, занял место у другого окна, чтобы видеть домик Нейбаха, снял шляпу. Студент - а это был он - теперь обратил внимание на Денисова, вернее, на его курчавые, коротко остриженные волосы. Так стриглись только военные. Парень здоровый, не инвалид, возраст призывной, отслужиться еще не мог.
      Естественное чувство обостренной опасности заставило Студента насторожиться, пружинно собраться. Он находился в сердцевине лагеря своих врагов, и тут на подмогу не кликнешь лесную шатию. Студент взял пиво, небрежно бросил на стол деньги, потребовал брынзы и хлеба. Шинкарь принял заказ без обычной для него угодливости, деньги пока не взял, неторопливо направился в кухню.
      Студент обратился к Денисову с вопросом, можно ли на здешнем базаре купить дрожжей и солода. Денисов ответил услужливо, с приветливой улыбкой, ничем не выдавая себя. Студент с облегчением отбросил свои подозрения мало ли кто как стрижется - и принялся за брынзу: все по его вкусу ошпарена, несоленая, а запах! Неужели козья?
      Денисов запомнил все приметы посетителя - это на всякий случай - и обратил внимание на домик Нейбаха, Там появилась Ганна с каким-то мужчиной в селянской одежде. Мужчина повернулся в сторону корчмы, и - редко бывают в жизни такие совпадения - Денисов узнал незнакомца. В одной из операций он видел этого человека, видел мельком в кустах, за пулеметом, и кажется, сейчас в утреннем богатинском воздухе просвистела пули, выпущенные из того пулемета. Одноглазый, чубчик внавес, острый нос...
      Денисов пересел на другое место, откуда было виднее крыльцо дома и явор не мешал наблюдению. Поведение Денисова заставило Студента оторваться от брынзы, и он тоже увидел Ганну и Ухналя.
      Как бывший студент-филолог, он старался мыслить логически и кичился прежде всего перед самим собой своей способностью мыслить именно так. Никто, мол, не знает, как повернутся события дальше, а он знает. Он усвоил законы логики и поэтому может предвидеть поступки людей. Студент с удовольствием потягивал пиво, сложив ножницами худые ноги. Да, он прав, долой отжившие представления - гуманизм, идеи, - нужен страх, железное давление на психику, создание для людей атмосферы полной беспомощности и, разумеется, оружие...
      Всю ночь Студент проторчал у квартиры Ганны. Дождавшись появления ее с Ухналем, тайком проследовал за ними. Развязка приближалась. Он будет свидетелем, и референт службы "безпеки" получит "горяченькую" весточку из первых рук. Акция, теперь сомнений нет, даже не пощекочет нервы. Наводчица входит в дом, потом впускает Ухналя. Что стоит мускулистому примитивному зверю, каким Студент считал телохранителя куренного, оглушить жену Бахтина, набросить удавку и рывком - р-раз, только свистнет шнурок на колечке...
      Однако то, что он видел из окна, не подчинялось логической схеме. Ганна почему-то не провела Ухналя во двор, а, пройдя за калитку сама, парня оставила на улице. Студент тревожно оглянулся: кучерявый исчез. Студент поднялся, подумал, решил выйти на улицу черным ходом. Дверь из-за стойки вела на кухню. Пожилая женщина в сером халате раздувала ручным мехом плиту. Худенький, веселый мальчонка, напевая, крутил мясорубку. Выйдя во двор, Студент увидел шинкаря. Тот вместе с балагулой спускал бочку нива с полка, запряженного битюгом, брезгливо жевавшим соломенную упаковку от винных бутылок.
      Студент искал чернявого, коротко стриженного парня, который только что сидел у окна, - ею нигде не было. Отогнав беспокойные мысли, Студент вернулся к столу в дурном расположении духа. Показываться на улице было опасно. Выгоднее всего остаться здесь, отсюда все видно, можно заказать еще пива и подождать, как будут развертываться события дальше.
      Денисов же рассуждал по-другому. Ему была поставлена задача не допустить убийства. С натренированной солдатской ловкостью он перемахнул через забор, задами попал во двор дома, где жила семья Бахтина, и, пробравшись в развалины конюшни, залег у пролома. Отсюда он видел, как Ганна открыла дверь и вошла в дом, а спутник ее, опасливо оглядевшись, присел на приступку, снял шапку и подставил подозрительно белое лицо утреннему солнцу.
      Теперь Денисов ясно различил шрам, рассекавший щеку, и тот самый приметный зачес, закрывавший один глаз. Сомнений не оставалось, этот человек был о т т у д а. Но почему же он остался во дворе, хотя дома была только жена начальника отряда? Согласно установленной инструкции Денисов знал: в дом нельзя допускать никого из посторонних. В случае чего... твердая, шершавая рукоятка пистолета зажата в вспотевшей руке.
      Младший сержант Магометов, недавно отдежуривший ночь у домика Нейбаха, сдал пост Денисову и, освободившись, позавтракал с солдатами, вернувшимися из наряда. Кружка крепкого чая освежила его, а погожее утро, напомнившее родной татарский Зеленодольск, потянуло из казармы. Ему не хотелось спать, тем более утром да еще на чужой койке: не избежишь любопытных расспросов.
      Магометов встал, обулся, осмотрел себя в зеркале, рядом со своим лицом увидел отражение ружейной пирамиды и бачка с кипяченой водой и направился к корчме, заранее воображая, как при виде его округлятся от удивления глаза Денисова.
      В корчме Магометов заметил незнакомого ему человека и сразу насторожился. Сколько раз ему приходилось вести бои, сходиться чуть ли не грудь с грудью вот с такими белолицыми людьми, обитателями подземных схронов, в которых кожа, утрачивая свежесть, словно выцветала. Магометов подошел к незнакомцу, придвинул ногой табурет, подсел к нему вплотную, рассчитывая обнаружить под свиткой пистолет.
      - Що вам треба? - опасливо спросил Студент.
      - Пиво приймаешь? - Магометов щелкнул по кружке.
      Студент попытался отодвинуться - не сумел, не пустила пола его свитки, прижатая Магометовым, - и с внутренним содроганием догадался: нет, не утренний опохмельщик рядом с ним.
      - Ты видкиля? - Магометову трудно далось украинское слово.
      - Де був, там нема! - Студент дернулся, освободил свитку из-под Магометова, отодвинулся от него. - Ишь ты якой! Давай-ка проваливай!
      - Угу, зубастый!
      Магометов снова придвинулся и теперь уже плотно прижал к стене Студента, продолжая изучать его лицо, выражение бегающих и явно испуганных глаз. Студент заметил у парня под свиткой наплечный ремешок. Противная дрожь, внезапная сухость во рту, расслабленность рук... Студент недолго находился в таком состоянии, всего несколько секунд. Что делать? Как избавиться от соседа? Стрелять? Безрассудно. Уйти? Но как?
      Студенту неожиданно повезло. Магометов заметил людей во дворе дома Нейбаха, выскочил на крыльцо.
      Пока Магометов стоял на крыльце, Студент проскользнул по двор, огляделся. Возле корчмы остановились возы, слышался говор проезжих селян, зазывающий голос шинкаря. Прячась за пустыми бочками, Студент добрался до забора, прошмыгнул в дыру и очутился на заросшем пустыре.
      Теперь можно было обдумать, что предпринять дальше. Поставленная перед ним задача оказалась сложнее, чем предполагал и сам Студент и пославшие его начальники. Чтобы вернуться к дому Нейбаха, "эсбисту" пришлось проползти до пустырю, выбраться на улицу и осторожно передвигаться от явора к явору.
      Студент увидел, как Магометов вернулся в корчму, появился на крыльце с шинкарем. Шинкарь в чем-то оправдывался, разводя руками, виновато посматривал то в одну, то в другую сторону. Студент прилип к явору, и когда выглянул, на крыльце уже никого не было. Однако он понимал, что опасность не миновала.
      А тот, по чьей вине "эсбист" был откомандирован из надежного схрона, поджидал возвращения Ганны. Поднявшись с приступок, Ухналь хотел встать в тень, ближе к дому, но тогда получалось, будто он приготовился к выполнению акции. Поэтому он отошел от крылечка. Теперь солнце светило ему прямо в лицо, он наслаждался его теплом, но на сердце не было покоя: решалась его судьба. Время тянулось мучительно медленно.
      В памяти, как разорванная ветром хмара, проносилась его жизнь, вроде бы и густо насыщенная событиями, но все какими-то однообразными: либо в него стреляли, либо он в кого-то стрелял. Мать, отец давно оплакали сына. Похоронная на него - состряпанная в бункере фальшивка с размазанным штампом и неразборчивыми подписями - была отослана несколько лет назад. Для тех, кто знал его под настоящей фамилией, он "павший смертью храбрых за свободу и независимость нашей Советской Родины", для тех, кто боролся против свободы и независимости, он соратник по черному делу Ухналь.
      Ухнали - подковные гвозди. Заведут коня в станок, подхватят под брюхо ремнями, ни туда ему, бедному, ни сюда, приладят на копыто подкову и загоняют в роговицу ухнали, а потом лети-скачи, подкованный на все четыре, неси на себе всадника со шпорами и плетью, вызволяй "неньку Украину".
      Тоска... Злая махорка уже не действовала на разгоряченную голову. Ожидание становилось невыносимым. Зудели осы над сладкой осенней падалицей. Смородина почти полностью отряхнулась от листьев и на старых серых прутьях взялась чем-то, плесенью, что ли? Воробьи и еще птички, таких и не видел Ухналь, с красными боками, испугавшись чего-то, всей стаей снялись с веток. Не сняться ли и ему, пока не поздно?
      Что ждет его? Протокол допроса? Удавку положат на стол, "подошьют" к делу, потом камера, опять допрос и снова камера, а там что? Наилучший выход - Сибирь. Хмурился Ухналь, гармошкой морща узкий лоб, одеревенелыми пальцами сворачивая самокрутку из газеты.
      Пощупал в кармане - лежит змейка-медянка, скользкая... Колыхнулись в прокопченной душе темные силы, выплыла жутковатая картина штабного бункера, беспощадное лицо Бугая, змеиный профиль Гниды и плечо его, косовато припавшее к столу, перо "рондо" и его, Ухналя, личная подпись. Запакуют, напишут на конверте пять букв "в НКВД", бросят в первый почтовый ящик опись всех его "дел". И тогда сам Исус не поможет. Какое может быть прощение? Смял Ухналь газету, окаменели мышцы, расслабленность ушла, сглотнул комок не слюны, а накипи, тряхнул головой: нет!