- Тс-с, - просвистел Кондрат, - гляди мне, ще наквохчешь...
      - Пиду с тобой...
      - Ни... Мужеского пола сбирають... Сам голова сельрады казав...
      - Сухарей возьми! - крикнула она, когда Кондрат направлялся к воротам. Выскочила из сарая, попыталась догнать мужа - ноги не послушались. - Сорочку сменив бы, Кондрат. Може, на смерть идешь!
      Кондрат не расслышал ее последних слов. Страх гнал его, будто подталкивая в спину. Сердце Кондрата учащенно билось, рубаха взмокрела под свиткой.
      Еще не дойдя до места, Кондрат увидел расставленных в четкий квадрат солдат, их неумолимые глаза и стальные каски.
      Автоматы, выглядывавшие из-под распахнувшихся плащ-палаток, ничего хорошего не предвещали. Кондрат на практике бандеровского подполья привык к тому, что огневое оружие не пристало долго держать холодным.
      Собранные на площадь селяне столпились возле крыльца сельсовета. Ни одного румяного лица, ни одной улыбки не заметил Кондрат даже у самых краснощеких и балагуров. Стояли молча. Кондрат увидел пулеметы на машинах и содрогнулся. И вдруг раздался свирепый собачий лай. Измученный поездкой и насидевшийся на привязи Ланжерон рвался с поводка.
      Кондрат немало наслышался о вышколенных пограничниками псах. Прямо чудеса рассказывали о них. Если уж сюда привезли собаку, значит, будут брать след, а след, каким бы он ни был давним, приведет к могиле...
      Ланжерон успокоился, а Кондрат сжимал кулаки и губы, чтобы не выдать своих переживаний.
      Ему казалось, что только на него одного глядит напряженными, высветленными ненавистью глазами советский офицер, прижав к груди, будто распятие, скорострельную убойную машинку. Никуда не спрятаться от этого взгляда.
      - Из-за вас, паразитов... - Кто-то больно толкнул Кондрата в бок. Кондрат оглянулся и встретился глазами с таким же ненавидящим и зловещим, как у офицера, взглядом Дмытра Ковальчука, незаможника, гольтепы, не раз побывавшего в камерах польской дефинзивы.
      Дмытро жил недалеко от Кондрата и знал о его связях с бандеровцами. Вполне возможно, и об убитом солдате тоже знал.
      - Я що, я що... - потерянно залепетал Кондрат. - Я же, Дмытро... ты должен понимать, Дмытро... - Продолжать дальше не позволял окоченевший язык.
      Подходили мужики, живущие на дальнем конце села. Словно кнут погонщика, доносился надтреснутый голос Фетогена. Ближе и ближе его шапка из свалявшейся дрянной овчинки и длинная палка, похожая и на герлыгу и на посох. Фетоген что-то объяснил председателю сельсовета. И без отметок по списку, который держал в руках председатель, Кондрат мог установить, что почти все мужчины села явились беспрекословно.
      Что будет дальше? В голове Кондрата метались две мысли: либо его заметут в Сибирь, либо сейчас объявится со своим куренем Очерет, и тогда готовь двадцать один казан для москальского войска.
      Спасительного куреня пока не было. Офицер начал речь, негромкую, но твердую, будто гвозди забивал. Его слова, а особенно резкий голос говорил он по украински с акцентом "схидняка" - не предвещали добра.
      Офицер требовал выдачи преступников, предательски убивших солдата-пограничника, его голос еще больше окреп. Шутить, по-видимому, этот "схидняк" не умел. Он призывал к благоразумию, объяснял политику Советской власти.
      Кондрат видел на своем веку фанатиков, так расценивал он заворачивавших к нему бандитов, но в этом офицере он нутром своим почувствовал такую железную волю, с которой раньше не сталкивался. Его намерения не вызывали иных толкований: все знают, куда делся солдат, и если молчат, значит, все убийцы. А как поступают с убийцами?
      В это время на площадь сбежались женщины, приволокли детей, заголосили во весь голос, запричитали... Галайда отдал приказ солдатам отодвинуть толпу и обратился к женщинам, требуя от них одного - указать виновных в гибели солдата.
      Женщины с испугом отодвигались все дальше и дальше, завороженно устремив взоры на стоявшего в центре сомкнутого, угрожающего строя молодого темнолицего офицера, решительного и беспощадного. Еще одна минута, и его терпение лопнет, как туго натянутая струна, и тогда может случиться страшное, непоправимое...
      Это понял прежде всех бывший фронтовик Ковальчук, человек, познавший губительную силу оружия. Он выступил на шаг из толпы и, бесстрашно встретившись с разъяренным взглядом офицера-пограничника, выкрикнул, чтобы услыхали все, чтобы даже эхо далеких ущелий повторило его слова:
      - Кондрат! Невенчанный! Вот он, пособник и кат!
      Толпа расступилась, и Кондрат остался один, ссутулившийся, с опущенными руками, с испуганно бегающим, трусоватым взглядом.
      Галайда двинулся навстречу Дмытру, переспросил его и тогда подошел к Кондрату.
      - Ты?
      - Ни! Ни! - закричал Кондрат.
      - А кто?
      - Они. - Кондрат махнул рукой, указав на лес и горы.
      - Кто они? - Галайда был неумолим.
      - Они! - Кондрат боялся произнести имена: и зараз смерть и тогда смерть.
      - Кто? - Галайда поднял пистолет. - Ты мэнэ чув?
      - Чув, чув...
      - Колы чув, поняв: со зверями я зверь. Кто?
      - Скажу тихо, тихо, на ухо, скажу, пан офицер.
      Галайда наклонил голову, и Кондрат, приподнявшись на носках, горячо прошептал:
      - Бугай, "эсбист" Очерета.
      - Где пограничник?
      - Не знаю. - Кондрат затрясся. - Увезли его.
      - Врешь! - Прищуренные глаза Галайды презрительно смотрели на Кондрата. - Мы найдем его, а ты помрешь, зраднык Украины.
      - Покажу могилу... покажу... покажу... - Кондрат размазывал слезы по лицу, а люди, отстранившись, глядели на него страшно, как на зачумленного.
      Кондрат слабыми, будто ватными ногами шагал впереди капитана. С ними шли Денисов и Магометов, Сбоку от Кондрата прыгал и ярился Ланжерон. Его вел инструктор.
      Автоматчики захватили с собой щупы, обычно служившие для отыскания схронов, и саперные штыковые лопаты.
      Жена Кондрата и двое детишек-семилеток, мальчишка и девчонка, еле поспевали за процессией, направлявшейся к могиле Путятина.
      Галайда оставался жестко собранным и, кроме поставленной перед собой цели, старался не думать ни о чем. Свое поведение он считал правильным, оружие, взятое наизготовку, все-таки подействовало. Угрызения совести не мучили его. За превышение прав он готов был нести любую кару, но как в данной ситуации можно было поступить иначе, он не знал. "Ты ему азбуку коммунизма, он тебе нож в пузо! Нет, нет и нет!" В такт быстрому строевому шагу оттачивал свои мысли Галайда, плотно сцепив челюсти и не позволяя иссякнуть гневу.
      Могилы в общепринятом понимании не было.
      Кондрат постарался сгладить яму и замаскировать ее листвой, валежинами и мелкими камешками. Прошло немного времени, грунт еще не осел, и яму невозможно было отличить от местности.
      - Тут, - указал Кондрат и подвинул ногой валежник.
      - Давайте! - приказал Галайда.
      И солдаты застучали о камни лопатами. В пяти шагах от ямы, отрешенно опустив длинные руки, стояли председатель сельсовета, а за ним Дмытро Ковальчук, чувствовавший себя героем дня. Он даже сам попытался взяться за лопату, но его отстранил старшина.
      - Ты понятой, - сказал он.
      Капитан Галайда, упорно, не мигая, следил за сильными взмахами лопат, и сурово сжатые губы выдавали его напряжение.
      Когда лопата старшины вдруг наткнулась на мягкое, все остановились. Кондрат, подавшийся было вперед, испуганно отпрянул.
      В яму спрыгнул Денисов, взялся первым за обернутое в рядно тело. Денисову помог Магометов, и они вытащили труп на край ямы, а потом перенесли его подальше, на жухлую и ломкую траву.
      - Фельдшера нет в селе? - спросил Галайда председателя сельсовета, безучастно наблюдавшего за всем.
      - Що? - Стряхнув с себя оцепенение, тот беспомощно замигал белесыми ресницами.
      - Я спрашиваю: фельдшера нема на селе?
      - Нема фершала. Був, а зараз нема.
      - Где он?
      - В прошлом роци вбыли. Завязал рану прикордоннику.
      Не разворачивая рядно и пока не опознавая убитого, труп положили на плащ-палатку и понесли вчетвером. Председатель сельсовета вызвался сам сделать гроб.
      - Не нужен гроб. Довезем к себе и там похороним с честью. - Галайда приказал взять телегу у Кондрата и запрячь его коней.
      Кондрат суетливо помогал исполнить приказ: укреплял постромки, вытаскивал гриву из-под хомутов, подвесил на крюк цибарку и, втащив на задок ясли, засыпал их половой.
      - Чего он так старается, товарищ капитан? - спросил старшина Пивоваров. - Как он? За арестованною или как?
      - Он поедет на своей мажаре, - объяснил Галайда. - Пускай забирает семью и пожитки.
      - А Путятина куда?
      - На машину. Исполняйте!
      Сомнения возникли в одном. Забирая в город семью Кондрата, капитан сохранял им жизнь. Но разве месть не ждет также и Ковальчука?
      - С нами или остаетесь? - спросил Галайда у Ковальчука.
      - Тикать не хочу. Только ось... - Тот помялся. - Нечем их встретить.
      - Понятно. - Галайда приказал старшине Пивоварову выдать Ковальчуку автомат и три диска. - Остаетесь комендантом этого дома, товарищ Ковальчук. Никого не пускать, коров доить! Будем сюда наведываться...
      Казалось, все не по правилам делал этот молодой офицер с самого начала. И наконец, это вручение автоматического оружия малоизвестному человеку.
      Осторожный старшина заколебался, попробовал намокнуть, но Галайда взглядом оборвал его.
      - Яки маете вопросы? - спросил Галайда у селян.
      - Можно мени? - Председатель сельсовета отвел капитана в сторону. Ось вы дали оружие Ковальчуку, а нам?
      - А вам зачем?
      - Для того же самого.
      - Ковальчук будет бить по бандитам, а вы по кому?
      - Так що, чужак Ковальчук, може, ему вирытэ, а нам ни?
      - Вы крутили, молчали, а Ковальчук прямо сказал, храбро...
      - Нам страшнее, у нас хозяйство, а ему що? А потим нема у нас оружия. Выдали бы нам оружие для обороны, мы бы держали наряды; пришли бандиты, разве мы допустили бы людей варить...
      Председатель говорил искренне. Галайда пообещал доложить его просьбу начальству: сам он такого вопроса решать не имел права.
      - Дадите, мы вам будем складывать бандитов у ворот...
      - А как остальные думают?
      - И по-моему, и по-своему, кто как.
      - Может, спросить их?
      - Нельзя. Будет оружие, тогда и спрос.
      - До побачення! - Галайда смягчился и подал руку председателю. Решат, приеду!
      Машины и вслед за ними подвода с семьей Кондрата тронулись с места. Селяне молча провожали отряд. Ни одна баба не запричитала, никто не пожалел Кондрата; да и чего было жалеть: уходил от смерти со всей семьей. И конская упряжка с ним, да еще навалил на телегу харчей и пожитков. Увозят его под охрану, а тут налетят банды и пустят все по ветру. У Кондрата все ясно, а у них? Остается один Ковальчук с автоматом. Надолго ли хватит у него патронов в круглых тарелках, что доверили ему?..
      ...Экспедиция в Крайний Кут была закончена менее чем за сутки. Бахтин внимательно выслушал доклад Галайды, объявил ему благодарность и тут же позвонил во Львов, генералу Дуднику.
      Замученного бойца решили похоронить в Богатине с воинскими почестями.
      Недолго удержалось хорошее настроение. В середине дня Солод доложил Бахтину о поведении Галайды в село Крайний Кут. Как выяснилось на экстренном допросе Кондрата Невенчанного, капитан применил недозволенные методы и вместо благодарности заслуживал наказания.
      - Дело трибунальное, товарищ подполковник, - со вздохом закончил Солод и протер очки отутюженным белым платком.
      - Не спешите с выводами, - остановил его Бахтин, - я сам поговорю с Галайдой. Он еще здесь?
      - Здесь, товарищ подполковник. Уточняется ритуал похорон героя...
      - Героя?
      - Простите, занявшись капитаном Галайдой, я упустил рядового Путятина. - Солод попросил позволения и, перелистав показания Кондрата, зачитал то место, где сообщалось о поведении захваченного в плен пограничника. На вопрос, кто его мать, Путятин ответил: "Родина!" В ответ на вопрос Бугая, кто его отец, солдат ответил: "Сталин!" Когда его спросили, за что он получил медаль, Путятин ответил: за то, что уничтожал предателей Родины.
      - Мезенцев знает? - спросил подполковник.
      - Нет. Я с ним не виделся.
      - Познакомьте его с этим материалом и передайте мою просьбу продумать пропагандистские выводы. Поведение Путятина перед лицом мучительной смерти... - Бахтин запнулся в волнении, быстрым взмахом ладони протер глаза. - Ну, вы понимаете сами, товарищ старший лейтенант, и попросите ко мне Галайду.
      Капитан Галайда стоял перед начальником отряда. Его серые строгие глаза и плотно прижатые к форменным бриджам ладони - все говорило само за себя.
      Подполковник закончил чтение показаний Кондрата Невенчанного, спросил:
      - Соответствует действительности, товарищ капитан?
      - Да, товарищ подполковник.
      - Я предупреждал вас. Предупреждал?
      - Так точно, предупреждали, товарищ подполковник!
      - Зачем же вы применили столь... несвойственные нам методы? Зачем угрожали оружием?
      - Убийцы молчали...
      - Убийцы? - переспросил подполковник.
      За решетками окон лежала густая ночь. Шторы не были задернуты. Верхний плафон освещал мужественное лицо капитана. Сапоги у него были вычищены (и это после такого похода!), гимнастерка плотно облегала стройное, сильное тело, ремень туго опоясал гибкую талию, на ремне кобура, отяжеленная пистолетом.
      "Такого молодца отдать трибуналу?" - думал Бахтин, ища выход.
      - Все село знало, товарищ подполковник! Если не убийцы, то сообщники... - Голос капитана был резок и отрывист. - Я вспомнил рядового Путятина... У него была родинка...
      - Родинка?
      - Да, вот здесь... - Галайда поднес руку к щеке и снова опустил. - У него отец бригадир тракторной бригады, награжден орденом Ленина...
      - Так... - Подполковник слушал, казалось, логичную речь капитана, внимательно следил за выражением его волевого лица, за дерзкими огоньками, мелькавшими в его светлых, будто слегка подсиненных глазах.
      Понять его мысль было нетрудно: молодой офицер считал излишне мягкими методы борьбы с бандитско-националистическим подпольем. Оружие врагов страх.
      Поэтому на страх надо отвечать страхом! Беспощадное подавление. Пособников наказывать жестоко! Нужно, чтобы население почувствовало силу Советской власти. Пойманных с оружием подвергать публичной казни. На террор отвечать террором. Надо разорвать еще кое-где существующую круговую поруку и воодушевить народ на борьбу. Таких мер требовал капитан Галайда, но против них выступал Бахтин. Его предупреждения перед экспедицией в Крайний Кут, оказывается, падали на каменистую почву.
      Видимо, людям с подобным характером нужно строго приказывать, а не пускаться в философию. Были рассуждения, просьбы - приказа не было. К лучшему это или к худшему, сказать трудно. А пока заведено дело, составлен и пронумерован протокол допроса...
      Кому в руки попадет это дело? Если чинуше или, того хуже, карьеристу... Во всяком случае, Бахтин будет отстаивать Галайду, Если потребуется, примет вину на себя.
      - Как вы рекомендуете воодушевлять народ на борьбу?
      - Выдать населению оружие, товарищ подполковник!
      - Населению?
      - Активистам, желающим взять его. Человек, получивший оружие, уже наш, товарищ подполковник. Туда ему нет дороги!
      - Уточните!
      Галайда рассказал о просьбе председателя сельсовета, человека тихого и запуганного. Бандиты могут нагрянуть в село в любой момент и устроить расправу. Пусть население само обороняет себя, бьет бандитов. Их не так много! Кулаки? Они не страшны, когда у народа будет оружие! Дзержинский призывал чекистов к гуманизму. Верно! Но Дзержинский отвечал террором на террор и презирал мягкотелость.
      - Я приду к ним с азбукой гуманизма, а они ответят гранатой! - сжав кулаки, закончил Галайда. - Нет! Я то же самое скажу трибуналу, товарищ подполковник! Люди хотят спокойно жить, обрабатывать землю, посылать в школы детей, а их принижают, держат в страхе, уродуют души, характеры... Галайда встал, вытянулся, руки по швам. - Куда мне, под арест или на заставу, товарищ подполковник?
      - Пока на заставу, товарищ Галайда. - Бахтин подал ему руку, задержал. - Ого, боксер?
      - Нет, товарищ подполковник! Волейболист.
      - До свидания, капитан!
      Уже ночь, но для подполковника, как и для всех пограничников, ночь это день. Бахтин думал... Думал о Путятине, о Кутае, от него пока не было вестей, думал о Крайнем Куте и Ковальчуке, которому молодой офицер, как заявил следователь, неосмотрительно доверил оружие... И думал о жене: подметное письмо тоже не давало покоя.
      Глава четырнадцатая
      Над ямой, где сидели в ожидании свидания с Очеретом Кутай и Сушняк, послышался легкий шум. Они уже выспались. Сушняк зажег лампу, посмотрел на часы. Было восемь часов вечера. Скрипнули петли люка, и в темном провале показалось смутно белевшее лицо Катерины.
      - Як вы тут? Живы? - спросила она весело.
      - Пока живы, слава Исусу, - ответил Кутай.
      - Ну, раз живы, треба исты...
      Она спустила в подойном ведре горячую картошку, кусок сала, бутылку самогонки. Вытащив опорожненное ведро, нагнулась, будто пытаясь их рассмотреть.
      - Угощайтесь и спочивайте. Придет час, позову.
      Ляда плотно захлопнулась. Сушняк отодвинул лампу на край табуретки, нарезал финкой сала.
      - Как? - Он кивнул на бутылку.
      - Не будем.
      - Не будем так не будем. - Старшина убрал бутылку, подвинул кубышку с водой, дунул в чашки.
      - Как настроение? - спросил Кутай, поев картошки и сала.
      - Как? - Сушняк выпил воды, обтер тыльной стороной ладони губы. Читал я рассказ "Кавказский пленник". В аккурат так: яма, дивчина. Только там чеченка, а у нас родная дочь Украины. Ну, какая инструкция? Опять почивать?
      Кутай продолжал размышлять. Дело представлялось так: либо Катерина заподозрила их и послала за подмогой, либо задерживается Очерет.
      Лейтенант припомнил все подробности беседы с Катериной и вывел основное заключение: недоверие могло быть вызвано лишь одним немаловажным обстоятельством - долгим разрывом во времени между моментом перехода границы связником и его появлением в пункте связи. В штабе отряда были сведения о том, что Очерет ищет связника "головного провода", даже сам выезжал на рекогносцировку. Муравьев отработал фиктивную акцию, которая должна была бы ослабить подозрения куренного. Если Очерет ничего не знает, еще лучше: можно будет не только рассказать о ней, но и пожурить его за плохую осведомленность.
      Многое прояснится при первом свидании. Кутай не тешил себя иллюзиями, хотя молодость и позволяла ему легче относиться к жизни: куренной был старше его лет на десять, а то и на все пятнадцать, и опыта ему не занимать. Без подготовки, один на один лейтенант не решился бы брать такого матерого противника. Над операцией думали многие, и вступать в соревнование с коллективным разумом подпольному атаману было труднее. Хотя и при нем не только значилась, но и умело работала служба безопасности, вымуштрованная гестапо. Где промахнется Очерет, поправят "эсбисты". Их больше всего нужно бояться. Их метод известен: чтобы поймать одного, они убивают десяток.
      Старшина Сушняк, устраиваясь удобнее на своем ложе, шуршал соломой. Он тоже размышлял.
      Возможно, мысли его были далеки отсюда, витали в селе, откуда старшина получал грустные известия: хату еще не покрыли после немцев, брата, без вести пропавшего на Сандомирском плацдарме в момент прорыва, так и не нашли. Кто-то извещал в частном письме: геройски сгорел в танке. Отец вернулся с войны без ноги... А может, и менее грустные мысли беспокоили Сушняка, может, мерещилась ему дивчина, ее белые коленки с ямочками... Разное приходит на ум в таком возрасте. Во всяком случае, он тоже не спал, а если и подремывал, то чутко, как стриж на колокольне.
      И снова над люком склонилась Катерина.
      - Выходьте, - певуче пригласила она.
      Кутай первым поднялся с пола и полез вверх по зыбкой лесенке, поскрипывающей под его ногами.
      Последний шаг лейтенант сделал с расчетом выпрыгнуть из краивки, распрямившись, как сжатая пружина. Надо быть готовым ко всему. Катерина стояла в небольшом отдалении и, прикрыв завеской рот, улыбалась глазами.
      - А вы того... перелякались? - сказала она, опуская завеску.
      - Обережность*, а не переляк, - сухо обрезал ее Кутай. - Веди!
      _______________
      * Осторожность (укр.).
      - Треба закрыть ляду.
      Сушняк отстранил Катерину и с крестьянской прочной медлительностью замаскировал вход в краивку. Хозяйка с пристальным вниманием наблюдала за ним и помогла привязать корову.
      - Селянин ты? - спросила она задумчиво.
      - Так, - односложно ответил Сушняк.
      Катерина повела их по тому же пути, что и прежде: через чулан в сени. Приоткрыв дверь в горницу и заглянув туда, она пропустила их вперед.
      Горница освещалась лампадой. Красноватый от цвета стекла огонек усиливал обстановку таинственности и тревоги. Под позолоченным окладом матово поблескивающего образа богоматери смутно проступало лицо человека, глядевшего на вошедших тяжело и недоверчиво.
      Во всем - в набычившейся фигуре, низкой шее и широких плечах угадывалась мрачная, беспощадная сила. Карман ватника демонстративно распирали две "лимонки", кобура была расстегнута. В боевом положении немецкий автомат с рожковой обоймой. Около окна застыл человек, широко расставивший ноги, обутые в желтые шнуровые краги. Автомат его был нацелен на незнакомцев.
      Под иконой сидел Бугай, у окна стоял "эсбист" по кличке Кнур.
      - Слава героям! - Бугай вскинул руку.
      - Героям слава! - ответил Кутай.
      Обменявшись приветствиями, установленными организацией для вооруженных боевиков, оба взглянули на Катерину: пришел ее черед как связника, принявшего грепс, представить резидента.
      - Знакомьтесь! - Она назвала Бугая - начальника "службы безпеки" и Пискуна - представителя "закордонного провода".
      Телохранителей она обошла своим вниманием. Их доля - молчать и слушать.
      - Давайте сядемо. - Кутай устроился у стены. Бугай - напротив на лавке, ближе к столу.
      Падающий сверху мерцающий свет лампады резко обозначил глубокие тени на его бугристом лице, бледном, с темными набрякшими припухлостями под глазами. Они сидели, недоверчиво поглядывая друг на друга, изредка бросая вопросы.
      Телохранители стояли неподвижно, оба держали палец на спусковом крючке.
      - Як дойшлы? - спросил Бугай.
      - Добре дойшлы.
      - Чего так долго затрымались?
      - Были на акции. - Кутай догадался, что Катерина поделилась своими подозрениями и "эсбист" их проверял.
      Катерина стояла позади Бугая. Ее красивое лицо выражало притворное равнодушие.
      Сказав об акции, Кутай не развивал сообщение. Подробности могли только осложнить его положение, запутать и вызвать дополнительные подозрения.
      - В яком районе була акция?
      - Подальше того мисця, где перешли кордон.
      - Що за акция? - Голос Бугая держался на низком регистре, басовитый, булькающий.
      Разговор принимал нежелательный оборот.
      - Що за акция була? - переспросил Бугай, исподлобья переглянувшись с Катериной.
      - Нормальна, - коротко ответил Кутай.
      - Яка нормальна?
      - Зныщили несколько энкеведистов.
      - Зныщили? - Бугай немигаючи уперся в Кутая глаз в глаз.
      - Зныщили, - повторил Кутай и стойко выдержал испытующий взгляд Бугая.
      Бугай шевельнул толстыми коленями, глазки его сузились. Еще минута, и можно потерять контроль над этим изувером. Следует показать свою власть старшего по руководству. Кутай решительно поднялся, раздраженно махнул кулаком.
      - Вопросы буду задавать я! Де Очерет?
      Бугай встал, и на его лице появилось выражение деланной угодливости, хотя сомнения не покинули его.
      - Очерет буде! Зараз его нема... - И Бугай тупо вернулся к тому же: к подробностям перехода границы.
      - Обо всем буде балачка с Очеретом, - строго осадил его Кутай, - це его ума дело. Прошу знать, колы его не будет, я повертаюсь...
      Бугай пообещал устроить свидание с Очеретом через одну ночь по возвращении куренного с акции.
      - До побачення! - сухо попрощался Кутай.
      - Прошу не винить, пане зверхныку.
      Бугай огладил волосы ладонью и, натянув серосмушковую шапку, заломил ее перед зеркальцем, вмазанным в простенок.
      Катерина наблюдала за ним с неостывающей тревогой и по его знаку вышла первой из горницы, за нею Кнур, мягко, звериной походочкой. Кутай пристально прослеживал каждое движение телохранителя, способного по незаметному намеку своего хозяина круто, не поворачиваясь, из-под локтя скосить их автоматом.
      Под наружными окнами шагов не было слышно. Значит, уходили через двор. Лампадка угасала. Лик богоматери стал темнее и строже.
      Кутай подтянул фитилек, опустил пробковый поплавок, понюхал пальцы: приятно пахло конопляным маслом.
      Бесшумно вошла Катерина, предложила ужин. Кутай отказался.
      - Тогда пойдем до краивки.
      Ночью никто не беспокоил. Сушняк ворочался на соломе. Неопределенность положения угнетала его. Тихо, на ухо Кутай повторил старшине план: если Очерет придет с Бугаем, на долю Сушняка выпадает Бугай. Телохранителей пострелять, Очерета брать живьем.
      - На воле ясно, - также шепотом заметил Сушняк, - а вот в ямке...
      - А что в ямке?
      - Замуруют. Ни вам выслуги лет, ни мне медали.
      - Замуруют, уйдем подкопом, - отшутился Кутай, продолжая обдумывать положение, которое складывалось несколько иначе, чем предполагалось в кабинете майора Муравьева.
      Поговорили еще немного, а затем каждый углубился в свои думы. Кутай предвидел опасные осложнения: кое-что они недоработали, не все выспросили у Стецка. Теперь важно было, как поведет себя Очерет.
      По плану операции предусматривалась связь с поддерживающей Кутая группой пограничников. Если бы они дожидались Очерета в хате, тогда все ясно: проще простого найти способы связи. А из подземной краивки?..
      Глава пятнадцатая
      Пока "эсбисты" вели переговоры с "мюнхенским связником", Очерет замкнулся в своем бункере. Ни на какие акции, о которых говорил Бугай Кутаю, куренной не выезжал, да и не было акций, требующих его участия.
      У Очерета обострились боли в "попереке": давал о себе знать застарелый радикулит. Боль не смертельная, тупая, и куренной матерился, со скрипом размельчая крепкими зубами горькие пилюли и запивая их квасом. Помогали горчичники и раскаленный на жаровне песок.
      Бугай возвратился от Катерины с путаницей в мозгах.
      - Чи ты загубил собачий свой нюх, чи ты занимался с Катериной, бормотал батько, ревниво оглядывая главу "эсбистов". - Так и не поняв я, чи нам энкеведиста подсунули, чи натуральный связник...
      - Ты сам разберись, - виновато отговаривался Бугай. - Склизкий он: ты его с головы - он вывернулся. Ты его за хвост - он меж пальцев.
      - За жабры треба, за жабры, - тоскующим, отрешенным голосом учил куренной. - Пока ты рассундучивал связника, энкеведисты навели рух на Крайний Кут.
      - Ну?
      - Ось тоби ну! Запрягли Кондрата, уволокли в Богатин и твоего вареного увезли.
      - Вареного? - Бугай опешил. - Да мы его так добре заховали.
      - Выдал Кондрат...
      - Вбыть его треба. - Бугай скосил налитые кровью глаза на куренного, мучительно кривившего губы.
      - Увезли же Кондрата.
      - Семью вбыть!
      - И семью увезли. Хитромудрый начальник заставы.
      - Галайда?
      - Он. - Очерет язвительно хмыкнул. - И Галайду вбыть?
      - Як же так? - Бугай покачнулся, заскрипела под его литым телом табуретка. - Кондрат був наш до печенки-селезенки. Застращал я его до самых пяток, а воно ж дывысь як...
      - Выдали его, Бугай, выдали.
      - Выдали? Кто? - Бугай угрожающе приподнялся с табурета.
      - Дмытро Ковальчук. Знал такого?
      - Ни, не знал... - поиграв сеткой морщин на лбу, ответил Бугай.
      - Усих не застращаешь, - успокоил его куренной, - а надо. - Он повернулся на бок, поправил мешочек с горячим песком у поясницы, почесал снизу, от шеи, бороду. - Возьми человек пять-шесть, не больше, давай до Кута и пристращай зрадныка, Ковальчука того самого.
      - Добре, - охотно согласился Бугай. - Я его...
      - Ось его - як хочешь, Бугай. Хочь холодец с его вари, хочь копченый окорок. Не застращаем Крайний Кут, расползутся от нас селяне, як тараканы... Ой, Бугай, пособи на спину повернуться...
      Бугай помог куренному, и они расстались, договорившись после акции вместе смотаться в Повалюху, к мюнхенскому связнику.
      В начале десятого Бугай объявился в Крайнем Куте. Добирались до села пешком, устали, но расслаблять группу, делать привал Бугай не хотел. Ему не терпелось отплатить "зрадныку", как он и куренной называли человека, помогшего выявить преступника.
      "Эсбисты" умело, бесшумно, не хрустнув веточкой, окружили хату.
      Ковальчук же, справившись по хозяйству, надоив цибарку молока и разлив его по кувшинам, взял на болты ставни, рано улегся спать и заснул крепким сном, понятным после пережитых волнений.
      Первого стука в окно он не слышал, когда стук повторился, и, как догадался он, прикладом, понял: пришли по его душу.
      Ковальчук, пойдя против бандеровцев, знал, что прощения ему не будет. В горах и лесах все жили под страхом смерти. К этому позорному чувству не мог привыкнуть Дмытро, хотя вся жизнь его проходила в унижении - и на полонине, где он был овчаром, и на косматых горных речках среди смелых плотогонов. Не мог он нажить себе даже доброго кентаря - нарядно расшитой гуцульской безрукавки, зато помнил наизусть предсмертную речь Олексы Борканюка на суде в Будапеште, не поддавшегося хортистам и не испугавшегося пыток в кровавой Маргитской тюрьме. Как Олекса валил своим топором вековые сосны, так и Красная Армия свалила Хорти и Пилсудского, свалит и Бандеру и Мельника, Бугая и Очерета.
      - Видчыны, Дмытро, - раздался голос у хаты.