Мягкий голос, небрежные интонации хозяина.
      - Дякую, дякую, дякую... - трижды повторил Стецко, униженно кланяясь и как бы робея воспользоваться столь щедрым приглашением.
      - Дякувать* будешь писля. - Кутай проследил за робкими движениями связного, присевшего на самый край койки.
      _______________
      * Благодарить (укр.).
      "Попадись я к тебе, дал бы ты мне колбасы, позволил бы при себе садиться! Умывал бы ты меня моей же юшкой, выворачивал бы требуху наизнанку, - думал лейтенант. - Не обведешь ли вокруг пальца, поможешь ли изловить Очерета и справить достойную тризну по семье мученика Басецкого?"
      Нелегко вести дипломатическую игру, когда все кипит внутри и ненависть просится наружу.
      Он не предлагал ни тоста, ни чоканья и, отпивая по глотку, наблюдал, как жадно запрокидывал Стецко свою чарку, как набросился на закуску, начал не с огурца, а с колбасы и сала.
      - Ешь, ешь, - поощрял Кутай, посасывая янтарную шкурку вершкового сала, - бери огирок. Другой раз кавуна достану.
      - Кавуны добре... добре кавуны... - Стецко выпил третью чарку и заметно повеселел, его напряженные нервы расслабились, быстро поддавшись действию алкоголя.
      Он разговорился, просил заглянуть "в защелины его наблудшей души"... Кутай мало верил в эти запоздалые откровения, хорошо зная кондицию посылаемых из Мюнхена проводников. "Перетрусил, гад, не больно сладко в подвешенном состоянии, вот и хрустишь теперь передо мной суставами!" непримиримо думал Кутай, изучая человека, на которого он должен был походить: как тот ест, пьет, держится, как строит свою речь. Подробности интересовали лейтенанта больше, чем общие положения. Он попросил рассказать о Мюнхене, назвать фамилии или клички керивныков, обстановку, окружение, цвет зданий, где размещаются учреждения националистического движения, есть ли вывески, даже сколько ступенек в лесенке, ведущей на второй этаж, и тому подобное. Среди окружения Очерета, возможно, есть люди, побывавшие за кордоном, неизбежны расспросы, расстановка силков, чтобы проверить, поймать, уличить. Особенно важно знать все точно о переходе границы, здесь материал, известный Очерету, и малейшие промахи повлекут если не провал, то серьезные осложнения.
      Два трудных препятствия стоят на пути: как объяснить Очерету, где они, связники, были до сих пор, чем вызвана их задержка и куда пропал Кунтуш. Кутай попробовал впрямую посоветоваться со Стецком, заставить его думать. Но Стецко выстраивал неубедительные предположения, оторванные от реальной обстановки, которой он не знал.
      Надо было рассчитывать только на свой опыт.
      Итак, по плану, наверняка известному Очерету, Стецка должен был провести до "мертвого" пункта связи агент из приграничного села Скумырды. Агента Стецко не знал, этим занимался Пузырь. Агентом был Митрофан, зверски убитый Кунтушом по подозрению в измене. Все это было известно Кутаю.
      Таким образом, восстановив цепь событий, можно было представить, что план проводки эмиссара "головного провода" по советской территории, доложенный штабу Очерета, нарушился в самом начале. Об этих изменениях Очерет, конечно, не знал, зато знали пограничники. Как же объяснить куренному? Ведь в беседе с ним следует держаться действительного хода событий, то есть рассказать, что вместо мужчины-проводника от "мертвого" пункта связи вела женщина, а не Митрофан. О женщине куренной не знал...
      "Эх, Устя, Устя, - мысленно пожурил Кутай свою любимую, - ну и наломала ты дров своей чрезмерной активностью, попробуй разбери теперь. Именно Устя, как секретарь комсомольской организации и командир молодежной группы "истребков", пыталась образумить Митрофана и своими посещениями навлекла на него подозрения. Уж если не обучена сложным хитростям оперативной работы, не занимайся этим делом, милая Устя. Тут тоже нужны образование и опыт. Одного желания мало..." Поговорив мысленно по душам с Устей и немного успокоившись, лейтенант вновь сосредоточился на главной своей задаче. Да, здесь не должно быть промахов! За малейший просчет можно заплатить жизнью.
      Митрофан был убит. Задачу Митрофана взяла на себя Устя, получив от него все данные, пароли и маршруты. Стецко говорит, что обман не был обнаружен ими, и они полностью доверились Усте.
      И опять возникла Устя. Теперь она должна была до конца оставаться "соучастницей" бандитов. Не выдержала! Разве ее обвинишь, честную, горячую? Она кракнула "Ложись!", предупредительно хлестнула очередью и сама чуть-чуть не получила пулю от Чугуна, телохранителя эмиссара.
      Как все это обернется и как они смогут выкрутиться при свидании с Очеретом, покажет только будущее.
      Вторая загвоздка - Кунтуш. Очерет не знал, куда исчез его "эсбист", которому было поручено проследить за движением эмиссара после получения грепса в "мертвом" пункте связи. Кунтуш... Для Очерета он словно сквозь землю провалился. А вдруг куренной пронюхал о судьбе Кунтуша? Начальник службы безопасности Бугай тоже располагает своей агентурой.
      У любого пошла бы голова кругом от таких кроссвордов, но лейтенант Кутай ко всему прочему был еще и оптимистом, имел крепкие нервы, нерастраченный запас жизненных сил и верил в свою звезду.
      Итак, чем объяснить почти двухнедельную задержку? Легенду следует обдумать сообща с командованием отряда, с отделением разведки. Единственно правдивым объяснением могло быть одно: стычка с пограничниками, а потом, пока шел активный поиск, необходимость выдержать время, притаиться, усыпить бдительность пограничников.
      Сейчас имитировать стычку не удастся: время вспять не повернешь. Поэтому необходимо подобрать подходящий случай, пусть даже происшедший далеко от района действия Очерета, и сослаться на участие в нем. Здесь также Стецко не помощник.
      Характера Очерета, а тем более привычек Стецка, Кутай не знал. Куренной - первое звено. Он обязан передать эмиссара дальше по связи и тем самым помочь Кутаю широко раскрыть подполье. Если бы удалось!
      Оставалось еще раз допытаться, не посылались ли заблаговременно приметы связника, его фотокарточка, например. Стецко клялся: такого не делают, конспирация запрещает заблаговременную информацию, которая могла бы попасть в руки чекистам. Грепс и пароль! Вначале пароль, как первый шаг, а потом грепс.
      Бутылка была пуста, сало съедено до последней шкурки. Самогон возымел обратное действие, на Стецка снизошла слезливая чувствительность: удачное возвращение пограничника из куреня бандеровцев сохраняло жизнь ему. Стецку, его семье. Нет, Яном Гусом ему не стать! Христом тоже. Пусть других приколачивают к крестам на Голгофе коваными гвоздями, других сжигают на кострах. Пусть сам верховный старикашка превращается в нельму и плывет к истокам северных рек, чтобы выметать икру и умереть. У него вызревают "мальки", они есть, они нуждаются в его возвращении, так по крайней мере казалось Стецку, размягченному спиртным.
      "Может, еще раз пасть на колени? - бродило у него в уме. - Только этот загадочный человек, представитель советского плебса, не чувствует отравляющей прелести коленопреклонений. Поживет - поймет!" Стецко расслабленно поднялся с койки, блаженно улыбнулся, руки по швам, спина полусогнута.
      - Тильки щоб не раскрыв вас Очерет, - бормотал он на прощание, знищит семью. Тильки щоб не раскрыв обмана.
      - Що вы с ним так довго размовляли, товарищ лейтенант? - удивленно спросил Сушняк, когда Кутай вышел в коридор. - От подъема до обеда. Такого типа - в трибунал да к стенке...
      - К стенке? Ну и какая польза? Идем-ка к Муравьеву.
      Майор Муравьев наслаждался чаем. На столе стоял термос.
      - Садитесь, Георгий Павлович, - сказал он, увидев Кутая. - Что-то долгонько исповедовали Пискуна.
      - Надо, товарищ майор. Один просчет - и поминай как звали...
      Муравьев пожевал губами.
      - Страховку дадим надежную. В беде не оставим.
      - Не наделать бы хуже.
      - Что вы имеете в виду?
      - Подтянем народ, вспугнем Очерета или насторожим.
      - Постараемся тонко сыграть. - Муравьев предложил чаю. Кутай отказался. - Расскажите, какой удой?
      Лейтенант изложил суть беседы.
      - Стецко беспокоился не о вашей шкуре, - заметил Муравьев. - Хочет сохранить и себя для потомства и потомство для себя. Вначале врал, теперь, вероятно, говорит на девяносто процентов правду. Да и нет смысла ему дурака валять. В напарники старшину Сушняка возьмете?
      - Да, товарищ майор.
      - Твердо остановились на нем?
      - Проверенный.
      - Как у него с реакцией?
      - Реагирует быстро, собран, бесстрашен, к тому же украинец, товарищ майор. Я уже говорил товарищу подполковнику, что Денисов тоже соответствовал бы, но приметен: его портрет какой-то корреспондент тиснул в газете. Да и язык знает плохо - волгожанин.
      - Волжанин, - поправил Муравьев и вернулся к мысли, беспокоившей его в последнее время. - Если бы нам обратать Очерета... - Он улыбнулся. Надо рубить верхушку. А то главари сами прячутся, а на убой посылают рядовых. Схватим атамана, люди облегченно вздохнут к нас похвалят. Георгий Павлович, вам уже говорили о Басецком?
      - Да, тревога подняла и меня.
      - Секретарь райкома в Буках. Звонил оттуда.
      И Муравьев изложил свою неизменную позицию: наряду с административным воздействием бросать в бой слово. Дзержинский беспощадно карал неисправимых врагов, а скольких заблудившихся он вернул на верную дорогу именно словом! Не случайно с его именем связана ликвидация детской беспризорности - самое гуманное из всех дел на земле. Забирая с улиц, вытаскивая из-под асфальтовых котлов, снимая с вагонных буферов оборванную, озлобленную детвору, он очищал термостаты, выращивающие преступников.
      Кутай понимал всемогущую силу слова. Не рассказы ли приехавшего на побывку двоюродного брата-пограничника увлекли и его? Сирота, приемыш в многодетной семье дяди Макара, после рассказов пограничника писал наркому внутренних дел: "Пошлите меня на границу". И следом: "Москва, Кремль, Ворошилову" - то же. Из седьмого класса писал, скрывая свой возраст.
      И вскоре телеграмма: "Прибыть в горотдел НКВД Синельниково". "Шо ж ты наробыв, Юрко? - строго допрашивал мальчишку дядя Макар. - Казав тоби - не лазь по огородам".
      Тетка провожала, кричала в голос, сунула в торбу сала, пять яиц-крашенок, две цибулины: "О, Юрко, пожалел бы нас. Мы ще з жнывамы не впоралысь"*.
      _______________
      * Управились (укр.).
      И Юрко, перебросив торбину через плечо, отправился по железной дороге в Синельниково.
      В штанах из "чертовой кожи", в ситцевой рубахе, подхваченной узеньким пояском с махрами, в кепчонке с пуговкой на макушке, в расхожей жакетке вот он, Юрко Кутай, в начале своего жизненного пути.
      Что-то говорит Муравьев, развивая мысль о пагубности национализма...
      Приятно отдыхать в глубоком кресле и предаваться воспоминаниям. Подлокотники почти под мышками, мягко и дремотно...
      "Сколько отсюда до НКВД?" - спросил он на станции Синельниково дежурного транспортной милиции.
      Милиционер по привычке прощупал глазами мальчонку, не нашел в ном ничего подозрительного и нехотя махнул рукой за решетчатый станционный заборчик.
      "Примерно километра два, если пеши, а на транспорте ближе покажется".
      Пришел к горотделу НКВД. Сел в скверике, что напротив здания, подкрепился салом и луком, приободрился.
      У входа предъявил телеграмму, пропустили, пригласили на второй этаж. Посидел возле обитой клеенкой двери.
      Вежливо пригласили в кабинет с большими, светлыми окнами. Человек с двумя шпалами в петлицах расспросил все подробно об отце, дядьке, о письме наркому. Кутай отвечал с замиранием сердца: "Я хоть и пацаненок еще, а к отпору врагам готовый". Начальник улыбнулся, сказал: "Кончите десять классов, и вас обязательно примут в войска НКВД. Надо учиться, чтобы стать полноценным бойцом". Попрощался за руку, встал из-за стола и проводил теплым взглядом.
      Вернулся в свою "Червону зирку" - сколько разговоров! Потом и на письмо Ворошилову пришел ответ. Удивлялись селяне: ось яка Радянська влада!
      Много пришлось пережить, пока не сказали о нем - полноценный боец.
      - Вы задремали, товарищ лейтенант?
      Кутай, очнувшись от воспоминаний, улыбнулся.
      - Нет, нет, товарищ майор.
      - О чем размечтались?
      - О том, как сделаться полноценным бойцом.
      - Не напрашивайтесь на комплименты. Я скуп на них... Нам сообща надо локализовать Очерета, и как можно быстрее. Иначе трагедийных "чепе", вроде того, что случилось в Буках, не оберемся.
      Глава девятая
      Перед каждой операцией Кутай испытывал особый прилив сил, и его мозг работал интенсивно. Всего не предусмотришь, но надо предусмотреть все. Воинский закон, обогащенный опытом пограничной службы, являлся основой, но мелочи, сотни случайностей - они могут возникнуть совершенно неожиданно и привести к провалу.
      Подобранный для операции напарник обладал незаурядной физической силой: брать живьем Очерета - непростая задача.
      Сушняка не раз придавали Кутаю, но в операции, подобной предстоящей, участвовать ему пока не приходилось. Проверенный в деле старшина не раз доказывал свою смелость, и если уж брался, то на него можно было положиться. Сушняк, как и Кутай, был украинцем, язык знал. Но, кроме того, предвиделись трудности другого порядка: противник, хитрый, коварный, прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы, наставит много вопросов-ловушек, а ответ должен быть только один - нигде не сбиться, не противоречить себе, все должно быть ясно и точно. У Очерета за плечами служба в криминальной полиции, поднаторел, жди от него разных комбинаций, притом стреляет он с маху, без предупреждений: свалил, переступил уберите!
      Кутай натаскивал своего напарника, уединившись в комнате следователя, а потом, когда комната понадобилась Солоду, - в приштабной, куда дневальный принес обед.
      Конечно, идеальным помощником был бы поднаторевший в их деле и смышленый Денисов, но он "б р а л" Степка, потому в счет не шел.
      Прямой и душевно открытый Сушняк туго воспринимал задачу перевоплощения. Как и всякого пограничника, его учили "хитростям", и сам он обучал им молодых солдат. Но то были хитрости прямого боя, описанные в инструкциях и наставлениях. Здесь же предстоит столкнуться с неизвестными ему ходами, ловкостью, находчивостью.
      - Не боги горшки обжигают, - говорил Кутай, - хотя придется пошевелить мозгами. И главное - наше задание совершенно секретное. Язык на замок. Чтобы никто не знал. Н и к т о! - Кутай по привычке постучал пальцем по краю стола. - В бою ты неоднократно проверен, сомнений нет, а вот сыграть роль бандеровца... К тому же пришедшего из-за кордона, из Мюнхена, города, которого ты и во сне не бачил... Роль сыграть... Сумеешь?
      Старшина замутненными от напряжения глазами страдальчески глядел на лейтенанта.
      - Який я бандеровец? Сменить нашу форму... - Сушняк с трудом выдавливал слова. - Чего тут? Мени треба не только менять шкуру, товарищ лейтенант, снутри щоб не просвечивал старшина Сушняк. Я так понимаю, товарищ лейтенант?
      - Ты понимаешь правильно. Надо играть эту роль. Взять хотя бы артиста. Играет он, скажем, то Ивана Грозного, то Костю-капитана.
      - Так то артист, товарищ лейтенант.
      Сушняк все отлично понимал и с присущей его натуре лукавой хитринкой прикидывался этаким простачком с неповоротливым умом. Прикидываясь, он неторопливо обдумывал линию своего поведения, отсеивал лишнее, ненужное, по своим собственным расчетам, и добивался ясности прежде всего для самого себя.
      Старшина видел убитого Денисовым телохранителя связника "головного провода". Сушняк подоспел с опозданием, когда его приятель врукопашную сразил Чугуна.
      Играть роль покойника не весьма приятная штука. Но что поделаешь: приказ есть приказ. Поэтому, размышляя над своей ролью, Сушняк старался восстановить в памяти приметы Чугуна.
      - Мы идем к Очерету от "головного провода", - продолжал развивать свою мысль Кутай. - Ты должен в основном молчать...
      - Молчать - да. - Сушняк облегченно вздохнул.
      - Телохранитель, как немой. Только в исключительных случаях разговаривает и то по бытовым вопросам: "дай хлиб", "де у вас вода", а в остальном: "ниц, ниц а ниц".
      - Зараз понятней, товарищ лейтенант. А вязать его тоже молчком?
      - Какой же там может быть разговор? Не до беседы... Чтобы вязать, надо оглушить. Если Очерет будет вдвоем или втроем - тех бьем, его берем. Если будет много бандитов, остаемся в подполье. Маневренная группа обеспечивает нас. Очерет даст связь на другие боевки, и, если удастся, пойдем по связи...
      - Оглушить треба, товарищ лейтенант. Потом все можно выдавить...
      - Оглушить, конечно, проще. - Кутай улыбнулся. - Но там будет видно, дело покажет. Только... - Он снова предупреждающе постучал пальцем по краю стола. - Молчок. Никому ни полслова: хлопцам скажешь, а те - девчатам...
      Старшина только поморщился. Уж кого-кого, а его предупреждать только время терять.
      В каптерке, где теперь начальник отделения разведки держал свои шкафы с "реквизитом", подобрали подходящие к случаю шаровары, сапоги. Сушняку картуз, Кутаю - шапку. Все тщательно проверили, чтобы добиться полной схожести. Когда "брали" Стецка, рубахе его досталось порядком, поэтому образец повторили, привели в поношенный вид, в свитку зашили подлинный грепс.
      Автоматов у "мюнхенской двойки" не было, вооружились парабеллумами, проверенными при отстрелке в тире, взяли по две гранаты. Продумали все детали: белье, пояса, стрижку.
      Как и при подготовке любого спектакля, провели генеральную репетицию, на которой присутствовал начальник отряда. Майор Муравьев добивался предельной точности ответов, выискивал еще, на его взгляд, оставшиеся темные пятна легенды, выверял, уточнял. Могли возникнуть всякие неожиданности: как держаться, какую психологическую схему взять за основу поведения? Не на всякий вопрос обязан отвечать представитель "головного провода". Он может недоговаривать, может сам спрашивать. И это самое лучшее: не обороняться, а нападать.
      Проиграли эпизод захвата Очерета. Куренного изображал Муравьев, телохранителя - Солод. Вот тут-то пришлось столкнуться со старшиной, его капканьим зажимом, когда самые изощренные приемы джиу-джитсу и самбо оказались битыми.
      - Ну и костолома берете с собой... - Муравьев еле отдышался.
      Бахтин с любопытством наблюдал за могучим детиной. Как и Кутай, старшина шел на смертельный риск, никто не преуменьшал опасности. Все предварительные разработки могли рассыпаться, как карточный домик, от самой неожиданной случайности. Спросят, к примеру, какова вывеска или цвет двери на здании "головного провода" в Мюнхене, и полетели к чертовой бабушке заранее продуманные хитроумные легенды.
      Поэтому Бахтин от себя повторил совет Сушняку: в разговоры не вступать и в оба следить за окруженцами куренного. Они могут стрелять с маху, по условному знаку, бровью поведет батько - был человек, стал решето.
      - Всего не предусмотришь, а предусмотреть надо все, - заключил он.
      Глава десятая
      В то же утро заместитель начальника отряда по политчасти майор Мезенцев Анатолий Прокофьевич, человек деликатный, улыбчивый, открытый, попытался уговорить Веронику Николаевну переехать в штаб отряда.
      Мезенцева попросил об этом Бахтин перед отъездом в Буки. Ему хотелось, чтобы инициатива переселения исходила не от него, иначе ему пришлось бы рассказать правду.
      Само собой разумеется, Вероника Николаевна, по знал об угрозах в ее адрес, повела себя с присущим молодым женщинам кокетливым легкомыслием.
      - Дорогой мой Анатолий Прокофьевич! Вы ставите себя в неудобное положение. Я, женщина, можно сказать, безбоязненно приехала сюда, а вы, имея солдат, пушки и все прочее, прибегаете к таким мерам предосторожности Так, кажется, вы выразились? - И в ответ на утвердительный кивок замполита горячо продолжала: - Вы имеете дело с женой пограничника. Скажите, когда жена офицера-пограничника не подвергается опасности? Я пережила, наверное, - она наморщила лоб, - тысячу тревог! Сколько я наслышалась стрельбы, собачьего лая... Другая бы давно поседела от страха...
      - Я понимаю, Вероника Николаевна. - Мезенцев сам чувствовал неубедительность своих аргументов, и его требование "благоразумной предусмотрительности" рассыпалось в прах.
      - Оставьте, умоляю вас... Чтобы я бросила такую чудесную квартиру и перешла нюхать вашу карболку и негашеную известь! Знаю я эти казармы. Нет. Нет... Снимаю с вас всякую ответственность. За себя, надеюсь, отвечаю я сама, и давайте-ка лучше попьем кофейку.
      Вероника Николаевна распорядилась, изящно закурила сигарету и принялась болтать о вещах совершенно посторонних.
      Кофе подавала тихая, бесшумно скользившая в своих черевичках Ганна. Мезенцев без особого труда заметил в поведении этой смуглолицей украинки внутреннюю настороженность. Ведь он был не только политработником, но и чекистом.
      Деятельно заработавший мозг позволил прийти к пока еще смутным выводам. Эх, если бы только найти человека, подкинувшего письмо в дом Бахтиных!
      Ганна бросила на майора встревоженный взгляд и тут же потупила глаза. Какой необыкновенный цвет этих глаз, яркий, праздничный, на матово-смуглом лице! Такие глаза должны быть спокойны, веселы...
      - Откуда у вас эта девушка? - деланно равнодушным голосом спросил Мезенцев.
      - Понравилась? - Вероника Николаевна погрозила мизинцем.
      - У нее какое-то горе?
      - Горе? - переспросила Вероника Николаевна. - Оно со мной не делилась. Ганна!
      Ганна появилась в дверях.
      Мезенцев чиркал спичкой, пытаясь прикурить, пока хозяйка дома допытывалась у Ганны, не случилось ли у нее какого-нибудь несчастья.
      - Нема у меня горя, - ответила Ганна сухо.
      - Вот даже товарищ майор заметил.
      Ганна отрывисто бросила:
      - Одно у нас горе на всех...
      - Как понимать тебя? - спросила Вероника Николаевна.
      - Как надо, так и понимайте... Можна мени уйти?
      - Куда?
      - На базар. Може, барашек будет, капусты нема...
      - Иди, конечно. Деньги у тебя остались?
      Ганна кивнула и молча вышла. Заторопился и Мезенцев.
      - Не задерживаю, Анатолий Прокофьевич. - Вероника Николаевна подала ему свою узкую руку с ярко накрашенными ногтями. - Когда мне ждать мужа? Скажите, там не очень опасно?
      - Вы безбоязненная женщина, и вдруг такой вопрос...
      - А что, и в самом деле безбоязненная, если дело касается лично меня. Но я переживаю за близких... А вчера Мария Ивановна напугала меня: ходят по городу с длинными топориками.
      - Мария Ивановна? Медицинская сестра?
      - Да.
      - Вы ее давно знаете?
      - С первого дня моего приезда. Славная женщина, она и порекомендовала мне Ганнушку...
      Мезенцев никогда так не торопился. Застав Муравьева одного, он тут же попытался привести в систему свои подозрения и посоветовал пригласить Ганну для беседы. "Надо найти ниточку, а по ниточке осторожненько, чтобы не оборвать, дотянуться и до катушки".
      "Ох уж эта навязшая в зубах "ниточка"!" - думал Муравьев, шагая по кабинету и стараясь освободиться от возникших подозрений. Так он делал всегда, чтобы не попасть под влияние чужих впечатлений. В своей работе он предпочитал ходить по первопутку или, как он выражался, самому прорубаться сквозь дебри, да еще своим топором. То обстоятельство, что мысль о Ганне пришла в голову не ему первому, больно укололо его самолюбие.
      Действительно, проще пареной репы! Где же еще искать эту самую ниточку, которая помогла бы добраться и до клубка? Ганну, конечно, проверяли. Но как? Однако вызывать ее на допрос сейчас было бы глупо. Надо начать исподволь, через ту же Марию Ивановну. Да, да, только исподволь, чтобы не спугнуть раньше времени! А если она связана с бандеровцами? У них "свои люди" в самых неожиданных местах.
      Начальник разведки остановился перед Мезенцевым, сидевшим в блаженной позе отдыхающего человека.
      - За "ниточку" весьма признателен, Анатолий Прокофьевич. - Муравьев шутливо раскланялся. - Теперь наша задача добраться до катушки.
      - С Ганной потолкуете?
      - Не здесь и не сразу.
      - Надо спешить. Дело идет о жизни Вероники Николаевны... - Мезенцев потер переносицу. Его некрупное, невыразительное лицо приобрело более строгий вид. Он вытер платком начинающую лысеть со лба голову. - Не прозевайте только! - предупредил он.
      - Ваше дело - писать листовки, - назидательно проговорил Муравьев. А наше дело есть наше дело.
      - Э, братец! - Мезенцев погрозил пальцем. - Листовка - это слово. Нет опасней слова, нет прекрасней его! Можно разрядить обойму в человека, и простреленный выживет, а можно убить одним словом. Библию писали мудрецы, а с чего они начинали? "Вначале было слово". Понимаешь, Муравьев? Оружие политработников - слово...
      Полуприкрыв глаза, Муравьев внимательно слушал замполита, полностью соглашаясь с его убедительными и горячими доводами. Он и сам так думал и недавно убеждал Кутая. Да, слово пронзает сильнее пули, разрывает сердце, омрачает рассудок или просветляет его. Ласковым словом можно добиться большего, чем потоком самой отборной брани.
      Слушая замполита, Муравьев вспоминал случаи, где действовали не оружием, а словом - листовки, газеты, воззвания, радио...
      Слово никогда не потеряет своей взрывной силы! Слово - это оружие.
      Муравьев, чекист, человек с особым мышлением, характерным только для людей этой профессии, реально предвидел дальнейшее развитие борьбы с национализмом, и с шовинизмом, и с другими "измами", возникающими в результате беспрестанной борьбы классов.
      Он твердо знал, что, даже когда перестают свистеть пули, продолжается битва, и не менее свирепая, за человеческое сознание, за души людей. И Муравьев был счастлив, что его место в этом сражении рядом с Мезенцевыми, Бахтиными, Кутаями...
      - Попрощаемся, Анатолий Прокофьевич, - прочувствованно произнес Муравьев, пожимая руку замполита, - я понимаю, у нас одна забота!
      Глава одиннадцатая
      В полночь, покинув "форт", из Богатина вышла вереница военных машин с погашенными огнями. Машины вывозили группу оцепления района предполагаемой операции. Возглавлял ее майор Муравьев.
      Перед рассветом колонна разгрузилась в лесу. Муравьев перебрался в "виллис" к Кутаю и Сушняку для последних напутствий. За рулем сидел Денисов. С ним должен был возвратиться майор, высадив разведчиков километрах в пяти от Повалюхи.
      Приближался финал сложной операции, а Муравьев испытывал понятное волнение. В намеченном месте Муравьев попросил Денисова съехать с гужевой колеи в подлесок и остановиться. Хотя время близилось к рассвету, в лесу, еще по-ночному сумеречному, лица бойцов, сливающиеся в бледные пятна, рассмотреть было трудно.
      Воздух был чист и свеж. Предутренняя, будто жирная роса, как маслом, смазала головки сапог, и металл оружия повлажнел.
      Остановив машину в чаще, Денисов принялся внимательно осматривать ближний лесок, отыскивая наиболее удобный путь для возвращения: подать ли машину задом или заранее развернуть вот здесь, на полянке? Муравьев отдался общему спокойному и деловому настроению, невольно возникшая в душе тревога улеглась. Хлопцы проверяли свою реквизитную одежду: свитки, шаровары, какие носили местные жители. Старшина бурчал себе под нос, приспосабливая ракетницу: то засунет ее в карман, то за пояс.
      - Ракета - самое безошибочное средство связи, визуально четкий сигнал, - успокаивал его Муравьев. - Патроны дали красные, вверх две ракеты строго по прямой, я мы тут как тут...
      Майор отдал приказ о сигнале, и старшина повторил его слово в слово.
      - Считайте, Георгий Павлович, я рядом с вами, - тепло прощаясь, сказал майор. - Ну, "слава героям"! Начинайте входить в свою роль...
      Кутай слушал и не слушал майора. Его мысли были сосредоточены на задании.
      Он не заметил, как развернулась машина, не видел напутственного помахивания высунутой из кабины руки майора: его зрение, слух - все чувства и воля, подобно световому лучу, сконцентрировались на одном - на предстоящей встрече с Очеретом.
      Если вначале, в машине, ему было холодно, то теперь стало жарко. Свитка на "рыбьем меху" казалась уже лишней, и он расстегнулся, машинально нащупав зашитый грепс.
      Они пошли к Повалюхе с северо-востока, с более низменной стороны, продолжавшей богатинскую долину. Реже попадались гиганты буки, сохранившиеся после немецкой вырубки. На месте повала густо поднялся корневой и семенной молодняк, бушевал малинник.
      Пройдя половину пути, они взяли правее, ближе к гористости, избрав малоезженую дорогу. Здесь преобладал плотный ельник, темными глыбами выплывавший из тумана.
      Поднималось еще скрытое горами солнце, постепенно разливая блеклые цвета, зашевелился от слабого утреннего ветерка туман.
      На горном окоеме неба Кутай увидел побледневший серп месяца. Остановившись, лейтенант прислушался к полудремотному перебреху собак, разбуженных петухами, встречающими зорю.
      - Повалюха.
      - Портянки завернулись, товарищ лейтенант.
      - Давай переобуемся, Чугун. И забудь "товарища лейтенанта". Я Пискун. Обращение - друже зверхныку. Все!
      Кутай испытывал легкое волнение, обострившее все его чувства, мозг работал четко, ясно. Лейтенант искоса наблюдал за твердым, внешне спокойным лицом старшины. Падежным молотом была откована воля этого полтавчанина. С ним было спокойно: не подведет!
      - Ну що, друже Чугун? Пошли!
      - Пошли, друже зверхныку.
      Они знали, насколько обманчива эта предрассветная тишина и какие неожиданности могли подстерегать их у "генерального пункта связи" - хаты Катерины. Чтобы не спугнуть бандеровцев, шли без предварительной разведки; опознавать хату и тропу к ней приходилось по рассказу Стецка. Пока все сходилось. Вот она, Катеринина хата. Кто она такая, Катерина, молодая или старуха, красива или безобразна - того не знал ни эмиссар, ни тем более лейтенант Кутай.
      Подойдя к хате со стороны горы, они остановились. К дому, очевидно, сообщающийся с ним, примыкал длинный сарай-стодола. Во дворе стояла плетеная сапетка для хранения кукурузы, высоко поднимался журавль колодца.
      - Почекай тут. Проверю... - тихо распорядился Кутай и перепрыгнул через тын.