Не знала, да и не могла все знать Катерина... Во время последней встречи с Очеретом, в жарких откровенных беседах, когда куренной изливал ей свою душу, Катерина поняла одно: предвиделись большие перемены. Очерета якобы прочили на вывод за кордон для переорганизации оуновцев и еще для каких-то важных дел.
      А пока от нее требовалось принять "представника" "головного провода" и получить от него инструкции. А это было не просто. Судя по намекам, по косым взглядам баб и мужиков, деятельность ее не оставалась тайной. Пограничникам все чаще и бесстрашнее помогали селяне, особенно молодежь, ее труднее было запугать, она дерзко шла на риск. В Повалюхе, правда, не было комсомольцев, и, может, потому не организовался отряд "истребков", а вот в других, более крупных селах уже приходилось побаиваться истребительных отрядов.
      Ожидаемый представитель из-за кордона будто сквозь землю провалился. Как намекнул Очерет, возвратившись из разведки, дело запуталось, и потому следовало быть осторожней. Куренной не исключал подсадки энкеведиста и предупредил Катерину, чтобы смотрела в оба.
      Не могла знать Катерина, что Бугай выслал своего агента Кунтуша с напарником для тайной охраны связника "головного провода". Кунтуш должен был неотрывно следить за эмиссаром на всем пути его следования к "живому" пункту связи - Катерине. Его задача: охрана эмиссара, но в случае измены ("если связник завернет к энкеведистам") - ликвидация. Кунтуш, сопровождая связника "тайным доглядом" до Повалюхи, где намечался привал, был обязан обо всем сообщить Бугаю.
      А вот все расшаталось. Пропал связник - как в воду канул. И молчал Кунтуш. Откуда было знать Катерине, что Устя, комсомольский вожак из Скумырды, действуя по своей инициативе, поломала план проводки "важного селезня" и помогла захватить его.
      Нет, не Устя стала причиной гибели Митрофана. Его все равно не миновала бы кара: Кунтуш открыл измену Митрофана и казнил его вместе с сыном.
      Может, поторопился Кунтуш и сам поплатился за это - попал в руки прикордонников, может, и план проводки эмиссара выдал и пароли... Терялась в догадках Катерина. Разве могла она знать, что Устя сумела "навести" на засаду "важного селезня"? Разве могла знать Катерина, что связник "головного провода" все-таки угодил за решетку?.. Тщетно, в безуспешных поисках метались очеретовцы, не понимая, что произошло, почему все получилось не по намеченному плану.
      Не знала обо всем этом Катерина, небо для нее пока было бесхмарно, тихая улыбка, бродившая на ее полных губах, говорила о душевном покое. Любуясь подарками, она ни на минуту не задумывалась о возможном возмездии. Ее не обуревала тревога. Мысли ее полнились мечтами о будущей сладкой жизни за кордоном, светлых, солнечных волнах, о белом пароходе... Все было сказкой, потому что никогда не видела Катерина ни моря, ни белых пароходов, ни других городов, кроме захолустного Богатина. Сладко отдавались в ее жадной душе манящие речи ее пылкого, бородатого полюбовника.
      Глава четвертая
      В это время в штабе куреня, в оборудованном еще немецкими саперами бункере, проходило совещание.
      Бункер был вырыт в лесу и за три года настолько зарос поверху, что никакая, даже самая наилегавейшая собака не сумела бы его обнаружить. Вход отстоял от схрона примерно на расстоянии двадцати метров и выходил к обрыву ниже теклины ущелья с вечным водопадом горной струи, такой хрустально чистой, какая бывает, пожалуй, только в Карпатах. Бункер имел проточную воду, журчавшую в специальном желобе-отводе, и выводил бытовые отходы не в ручей, а в подземные щели.
      Танцюра сумел шикарно обставить комнату батьки. Ковры лежали внакид. И какие ковры! Сапог тонул в них по лодыжку, и если бы не запахи плесени... Аккумуляторный свет зажигался в необходимых случаях, а обычно держали лампы и свечи. Приток свежего воздуха обеспечивала пробитая по грунту вентиляционная труба, выходившая также к обрыву.
      Рядом находилась комната "эсбистов", где главенствовали Бугай и его помощники. Там было поскромнее, но тоже не скупо. У "эсбистов" стояла пирамида с оружием, и до самого потолка лежали ящики с боеприпасами. Была еще комната в схроне - там жили, правда, тесновато, окруженцы батьки, старшим среди них был Танцюра. Нужда заставила вырубить еще одну подземную "пристройку" - для продовольствия и кухни. В "пристройке" не было бетона, стены сочились сыростью, особенно ранней весной или дождливой осенью, но с этим приходилось мириться. Было не до жиру...
      В такой необычной для нормального человека обстановке существовала кровожадная банда. Никто из них не удивлялся своей праздной жизни, люди, посвятившие себя разбою, кормились за счет труда других людей, которым бандиты якобы готовили прекрасное будущее. Такими под земными гарнизонами и их обитателями распоряжались лица, живущие далеко за рубежом, в комфортабельных условиях городского быта, люди, тоже ведущие праздную жизнь, оплачиваемую валютой. Центральное руководство - кучка негодяев придумывало фантастические, кровавые планы и приводило их в исполнение руками вот таких очеретов и бугаев, лишенных покоя, чести, отупевших от убийств и преследований; людей, обреченных как физически, так и духовно.
      Пройдет время, и все это якобы "рыцарское" братство распадется, отвалится от живого тела народа, как отваливаются гнилые струпья от выздоровевшей кожи.
      Подполье захиреет, Степана Бандеру отравят цианистым калием, исчезнет с лица земли и Мельник, по кличке Консул; и само население, создав сеть истребительных батальонов и групп содействия борьбе против националистических банд, поведет решительную борьбу против бандеровцев. Стойкие и отважные объявятся бойцы-патриоты уйдут из лесов принудительно мобилизованные оуновцами обманутые селяне, откроет партия коммунистов им глаза, увидят они глубокую бездну, к которой подвели их националистические вожаки. Простит Советская власть заблудших, даст работу, обеспечит нормальную жизнь и не откажет принять в ряды бойцов тех, кто захочет искупить вину свою в вооруженной борьбе против бандитов УПА, которая развалится как организационная единица, а главари бросятся врассыпную, просачиваясь через границу, пробиваясь под крылья иностранных разведок, чтобы действовать против Советской Украины из эмиграции, через десятки новых организаций, партий и групп, диверсионных школ... Идеологический кризис в зловещем лагере украинских буржуазных националистов, взаимная грызня, сопутствующая растленным предателям, не помешает их хозяевам подстегивать, будоражить, вредить, засылать шпионов и террористов, старательно гальванизировать политические трупы и антинародное движение, обреченное на провал. Народ презрением ответит на все эти попытки потребует законной кары изменникам Родины, как бы они ни юлили, ни прикидывались, в какие бы одежды пи рядились...
      Очерет держал в своем повиновении свыше двух десятков роев, забазированных в лесах и горах. Каждый рой располагал тайными подземными убежищами, складами оружия, боеприпасов и продовольствия. Кроме личного стрелкового оружия, бандеровцы имели минометы, станковые, ручные и крупнокалиберные пулеметы.
      "Бандоформирование" - так значилась в оперативных документах погранвойск группа Очерета. По своей численности она представляла курень, то есть полк. Кроме людей, внесенных в списки, Очерет располагал несколькими распыленными по хуторам и селам четами и кущами, то есть мелкими начальными формированиями.
      С чем можно было сравнить бандеровщину? С махновщиной? Нет, куда той! Махновщина, державшаяся на анархии и дикой удали, не имела твердой организации. Стихийные силы метались, как ураган по степям, и так же, как ураган, исчезали.
      Нестор Махно возглавлял тоже контрреволюционную вооруженную борьбу анархистов и кулаков, собранных а банду. Махновцы также вербовались из уголовников, авантюристов, кулаков, их действия сопровождались диким разгулом, грабежами, погромами... Они также беспощадно расправлялись с советскими активистами и коммунистами. Антинародная по своей сути, махновщина, так же как и бандеровщина, не могла опереться на широкие массы. У Махно были бородатые теоретики, но излияния их эфемерной программы улетучивались очень быстро и всерьез не принимались. Махновщина лютовала на свой страх и риск, металась ураганным ветром по степям Украины, сбивалась в свой некоронованный центр Гуляй-Поле, родину батьки Махно, буянила, лютовала, рассыпалась, снова собиралась в шайки. С ней расправились быстро советские войска после того, как очистили Крым от Врангеля.
      Бандеровщина выкармливалась издавна, поощрялась, субсидировалась, обзаводилась проверенными вожаками, выпекаемыми иностранными разведками. Коновалец ли, Мельник ли, Бандера ли, не суть важно, это были антисоветские агенты, купленные и перекупленные.
      У бандеровщины, независимо от того, кто ее возглавлял, были требовательные и неглупые наставники, налаженная система руководства, провокационные лозунги и система угроз, действия страхом. Страх, вызываемый террором, беспощадностью, мог парализовать волю тех, кто чувствовал себя беззащитным перед лицом этой жестокой мафии. Гитлеровская разведка оставила бандеровцам оружие, боеприпасы, обмундирование, установила с ними связь через специальных эмиссаров. Наставники бандеровщины не говорили о классах, им это было невыгодно, но костяк банд состоял из представителей разгромленных классов, тех, кого Советская власть лишила привилегий, нетрудового дохода, из авантюристов, искавших легкой поживы.
      Задачи бандитам ставились центральным руководством по всем правилам канцелярии, с номерами и датами.
      Вот, к примеру, выдержки из инструкции "центрального провода" ОУН, датированные 11 августа 1944 года:
      "Вести борьбу против мобилизации в Красную Армию путем подачи фальшивых списков, массовой неявки в военкоматы, организации побегов и т. д.".
      "Немедленно подготовить хорошие склады для укрытия хлеба. Населению оставлять лишь столько, сколько необходимо для личных нужд. Всякие злоупотребления со стороны крестьян карать смертной казнью".
      По отношению к населению, поддерживающему мероприятия Советской власти, эта же инструкция предлагала: "Ликвидация их всеми доступными методами (расстрел, повешение и даже четвертование) с запиской на груди: "За соучастную работу с НКВД".
      Очерет был командиром куреня, Бугай - референтом "службы безпеки", в его ведении, кроме группы "эсбистов", была и своя агентура в населенных пунктах. Функции СБ исполнялись наиболее проверенными и жестокими людьми, им надлежало вести не только разведку и контрразведку, но также допросы, пытки и казни. Как ни высок был пост куренного, но даже Очерет вздрагивал, когда к нему неожиданно, без вызова, входил референт СБ с расстегнутой кобурой и увесистым "буком" в руке.
      Сегодняшний совет проходил при полном единогласии.
      Гнида, исполнявший роль начальника штаба, доложил схему очередных крупных операций - акций: налет на село Поляницы с целью разгрома местного истребительного отряда и уничтожение бойцов железнодорожного батальона, ремонтирующих размытые осенними паводками пути. Обсудили в деталях, назначили и вписали в документ ответственных лиц.
      Бугай развернул свою тетрадку, долго прокашливался, отпил воды из стакана и резким голосом стал уточнять доклад Гниды, после каждой фразы прикрывая тетрадку грязноватой, заросшей рыжеватыми волосами рукой, вглядывался в своих сотоварищей. Каждое его задание брызгало кровью или затягивалось удавкой.
      - В селе Поляницы треба вбыть две семьи. - Бугай подвинул к себе лампу, нетвердо назвал фамилии.
      - За що? - Очерет побарабанил пальцами по столу.
      - Дитей послали в Красную Армию... - Бугай потянулся, хрустнули суставы. - Як?
      Очерет махнул указательным пальцем - это означало согласие.
      - Давай дальше!
      - Дальше треба зныщить семьи до самого корня, - хрипло и заранее приготовившись к схватке, сказал Бугай.
      Прошлый раз вопрос оставили открытым: куренной потребовал проверки, потому что в этом селе родился Бугай, и Очерету представилось, что "эсбист" из мести сводит личные счеты.
      - Ты маешь на увази* село Буки? - сухо спросил куренной.
      _______________
      * Имеешь в виду (укр.).
      - Угадал, - буркнул Бугай и отстранил Гниду, пытавшегося заглянуть в его малограмотные записи. - Буки. А що? Треба вбыть Басецкого, его дочку...
      - Сколько дочке? - спросил Очерет.
      - Одиннадцать.
      - Дальше... - Снова взмах пальца.
      - И вторую дочку, замужнюю, и ее дочку...
      - Сколько второй дочке? - спросил Очерет.
      Вопрос не понравился докладчику.
      - Ты же чув раньше, сколько кому? Був уже доклад... Що я, загс? Старшая с двадцать сьомого. Заодно и сосунка ее, куда дите без мамкиной титьки. - Бугай, устыдившись своей мягкости, скверно выругался. - Вбыть усих, шоб другим не було повадно. Село рокоче, ходят агитаторы до колгоспу... и Басецкий - голова всему. Вбьемо Басецкого, и уси втянут языки. Така моя думка. Не знаю, як вы... - И опять выпил стакан воды, высморкался в пальцы, вытер их о голенище сапога.
      Очерет задумался. Эта мучительная пауза означала многое: давала трещину некогда крепкая, как гранит, дружба Бугая и Очерета. Но Очерет был неглуп и знал: ломить напрямик - не самая лучшая тактика.
      - С Басецким все, - завершил он. - Ще кого?
      - А тут по мелочи того, другого. Мы вынесли на обсуд тилько семьи... - Бугай кивнул на Гниду, свернул тетрадку в трубочку, засунул за голенище.
      - Ты кончил, я начну... - Очерет с важной медлительностью, будто из сокровенных тайников добывая каждое слово, предложил открыть акции против начальника пограничного отряда Бахтина, принявшегося рьяно выводить подполье.
      - Вбыть его? - спросил Бугай.
      - Вбыть его можно, - согласился Очерет. - Тилько як его вбьешь? Вин, як ежак в щетине. Пока его вбьешь - и сам отойдешь в гости к Михайле Архангелу. Треба начинать с жинки. Диты у них во Львове, а жинка тут...
      - Вбыть жинку? - снова спросил Бугай, туго воспринимавший замысловатый ход мысли своего вожака.
      - Ни. Треба ультиматум, - важно заявил Очерет, и все прислушались к нему, веско ощутив такое сильное слово.
      - Ультиматум? - повторил Бугай, ставя ударение на последнем слоге.
      Гнида поморщился в улыбке, но быстро ее убрал. Бугай поймал гримасу, насупился.
      Очерет разъяснил смысл ультиматума. Надо послать Бахтину подметное письмо-трезубец с угрозой убить его жену, если он не прекратит активных акций.
      Подмет поручили написать самому грамотному - Гниде.
      Гнида присел к столу возле тускло подмаргивающей аккумуляторной лампочки и принялся строчить записку-угрозу. Совет постановил убить жену Бахтина, если начальник отряда не утихомирит свой служебный пыл. Каждый из подавших голос на совете понимал, что офицер-пограничник не может изменить своего поведения. Угроза, конечно, не подействует впрямую, но до сердца дойдет, создаст нервозность, и пауза, заминка в преследовании бандеровцев обеспечена. А эта пауза нужна им как воздух: именно в это время мог прибыть долгоожидаемый эмиссар. И тогда все могло измениться. Тогда, возможно, вызволят боевки из котла, сгрудят их где-то в более безопасном месте. Может, дадут команду укомплектовывать курени за кордоном. А слухи были: добре начали помогать американцы и англичане.
      Гнида свалил голову набок, прикусил язык и, пришептывая бескровными губами, шмыгая длинным носом, вписывал строку за строкой тонкой ученической ручкой.
      Неказистый на вид сынок крепкого кулака Гнида был самым лютым зверем в группе Бугая, и ему принадлежало изобретение различных способов казни. По его совету четвертовали, "как Пугачева", директора совхоза за то, что тот ударил в набат, спасая коней и склад от налета банды. Много коней тогда побили, скирды запалили, а директора Гнида рассекал живого на куски специально наточенным тут же, на круговом точиле, клинком.
      Наконец Гнида отложил ручку, подул на бумагу, на пальцы и вопросительно взглянул на Бугая.
      - Читай! Що ты там пашкарябал? - Очерет уперся щекой в кулак, склонив в сторону Гниды голову, приготовился слушать.
      Гнида приосанился, подвинулся поближе к свету, откашлялся, под рубахой шевельнулись острые лопатки.
      Он читал с достоинством, медленно, многозначительно повышая голос там, где были вставлены гнусности, отрывая глаза от бумаги, проверял впечатление. Лица слушавших его людей были непроницаемо замкнуты, а Бугая даже подремывал: он был противником всякой переписки в простом деле убийстве.
      Закончив, Гнида передал послание Бугаю и не спеша вытянул кварту холодной воды. Мелкие змейки синеватых жилок заметно трепетали у его коротко выстриженных висков, кожа мучнисто-серого лица порозовела.
      Бугай бумагу не взял, лишь толкнул ее Очерету, и тот, понимая важность момента, скупо похвалил сочинителя за стиль, упрекнул за дурные слова ("Що там о нас могут подумать шановные товарищи"). И лишь после столь содержательной критики, позволившей ему собраться с мыслями, твердо завершая речь, предложил свою редакцию, более внушительную и лаконичную, заметив, что письмо должно содержать главное - угрозу и быть коротким чтоб его можно было проглотить при провале.
      - Бери перо и пиши, - приказал Очерет. - "Мы за тобою дивимось"*. Куренной махнул пальцем сверху вниз. - Ставь восклицательный. И после знака: "Як не скинчишь зныщать нас, - твою жинку убьемо". Як?
      _______________
      * Наблюдаем (укр.).
      Бугай посопел, повел мутным взглядом, промолчал. Это не понравилось куренному. Заручившись согласием совета, он приказал перебелить бумажку и, позвав Танцюру, распорядился подавать ужин.
      Тот бросился на кухню, и тут же появилась жареная свинина, острые закуски и водка.
      На уголочке стола, свободном от блюд, Гнида на куценьком клочке бумаги умещал решение совета - приговор.
      Закончив письмо, он передал бумагу куренному. Тот вытер пальцы рушником, взял бумагу, перечитал внимательно и изобразил в конце записки трезубец. Подписи своей не поставил.
      Постановив умертвить незнакомого им невинного человека, эти одичавшие от зверств бандиты продолжали пить водку и есть обильную, жирную пищу, добытую грабежом.
      Отвалившись от стола и почистив зубы, они лениво курили махорку, изредка перебрасывались фразами, устраиваясь в своем логове для долгого сна; ни приговор, ни смертная казнь невинного человека для них уже не существовали - они были вчерашним днем.
      Глава пятая
      Бугай не откладывал срочные дела в долгий ящик. Выспавшись после сытного обеда, он приказал вызвать к себе Гниду и один на один с ним, потягивая кислый квасок и обсасывая концы своих мягких усов, размышлял, кого послать с подметным письмом.
      Гнида вел список активистов подобного рода с характеристиками, обозначенными условными значками в маленькой затрепанной книжечке. Бугай знал людей и без записей, но к мнению Гниды прислушивался.
      Остановились на Ухнале, который имел в Богатине, где располагался штаб отряда, свою зазнобушку, молодайку, завербованную по "женской сетке". Ей дали кличку "Канарейка".
      Ганна (так звали Канарейку) недавно нанялась приходящей прислугой в дом самого подполковника Бахтина.
      Все складывалось удачно, и Бугай не скрывал своего удовольствия.
      - Бачишь, Гнида, як треба робыть?
      - Ну, уж вам-то!.. - Гнида подобострастно заулыбался. - Вы на сто метров в землю бачите, а то и глубже...
      - Годи* тоби! - остановил его Бугай. - Треба вызвать Ухналя и дать ему вказивку*.
      _______________
      * Ладно (укр.).
      * Указание (укр.).
      Гнида кивнул в знак понимания, подождал: что-то еще хотел сказать начальник "эсбистов". Догадка Гниды подтвердилась.
      - А що Ухналь меченый, ничего? - нетвердо усомнился Бугай.
      - Меченый?
      - Ну да, косой, морда распахана, шрам, - пояснил Бугай. - Примет у него вагон и две мажары.
      Гнида понял, чем был озабочен Бугай.
      - Зато Ухналь имеет свои преимущества, - с уверенной деловитостью начал Гнида, - хотя он еще и прихрамывает, то есть действительно приметен, но... Ухналь - инвалид фактический, а раз так, он вне подозрений. Никто не заподозрит в нем боевика. Бумаги мы ему подыщем - пальчики оближешь...
      Гнида поднаторел в увертливой дипломатии. Ему ничего не стоило окончательно рассеять сомнения вожака и получить его согласие. А дело оформления было поставлено хорошо, имелись специалисты, кроме того, в отдельном сундуке навалом лежали необходимые документы.
      Таким образом, для доставки подмета был утвержден Ухналь, охотно принявший поручение. По линии службы "безпеки" Ухналь был вне подозрений. Бездумная исполнительность и жестокость, наиболее ценные черты оуновского кадровика, проверялись на самых крутых поворотах. Преданность куренному ввела его, рядового, в состав личного конвоя Очерета: Ухналь как телохранитель посылался на акции лишь тогда, когда получал приказание лично от Очерета.
      Ранения, а ими не прочь был козырнуть конвоец, получил он случайно. Когда Ухналь злодействовал еще на Галичине, пограничники выследили и накрыли его боевку на привале: вымотанные погоней бандиты мертвецки спали.
      Ни одного выстрела не успел сделать Ухналь в ночной суматохе. Его спасли быстрые ноги. Убегая задами села, он с маху налетел на перевернутый плуг, споткнулся и при падении напоролся на лемех, располосовав лицо чуть ли не надвое и повредив ногу. Кое-как завязав рану исподней рубахой, Ухналь дополз до единомышленника, державшего на тракте шинок. Лечиться надо бы, но чем? Разве что кукушкиной слезой. Потому-то правый глаз вытек до самого донышка, а рану затянуло грубо, да и сломанная нога срослась, как ей захотелось.
      Несмотря на такие неудачи, Ухналь не потерял не только бодрости духа, но и молодцеватости. Высокого роста, сухотелый, в плечах - косая сажень, шрам заявлял о мужестве, выбитый же глаз, как уже было сказано раньше, прикрывался начесом. А хромота, что ж тут такого для справного по всем остальным статьям мужчины? Ухваль остался в когорте первого удара, стараясь в стрельбе дойти до высот меткости - бить не визуально, а на звук. Так стрелял из известных Ухналю оуновцев только Капут. Кличку эту дал Капуту шеф-гаулейтер еще в ту пору, когда немцы готовили в специальной школе близ Зальцбурга в Дахштейнских горах шпионов, диверсантов и террористов.
      Ганна приворожила Ухналя своей неяркой, тихой красотой и васильковыми очами. Сам Ухналь, буйный и порочный, искавший обычно легкой любви, изменил своему характеру, найдя в молодой вдове те качества, которые в нем самом отсутствовали.
      Редко, очень редко удавалось Ухналю вырваться на свидание. Не стал обманывать Ганну конвоец страшного Очерета, признался, кто он, хотя знал, что нарушает клятву.
      Узнав его тайну, Ганна испугалась. Она мечтала о своем гнездышке, семье, детях, а с Ухналем ее ждала страшная тьма. Ухналь пытался соблазнить ее перспективой, сбивчиво и неуклюже разъяснял рыхлые идеи подпольных схронов о будущей "самостийной Украине".
      Ганна, не пытаясь понять Ухналя, отвергла его.
      Она показала листовку райкома и райисполкома, где описывалось показание одного из злодеев, принимавших участие в убийстве семьи колхозника Коршняка, проживавшего на Тернопольщине:
      "Зашли в хату Коршняка, увидели перепуганную его семью. Жена стояла возле печи. Притулившись к матери, стоял хлопчик. Семилетняя дочка спала на кровати. Когда они увидели нас с ножами в руках, начали кричать. Тут же сразу Гайда схватил за голову жену Коршняка, ударил ножом, и она упала. Тогда Гайда повернулся ко мне и сказал, чтобы я дорезал ее, что я и сделал, а он схватил хлопчика и стал резать. Хлопчик сильно упирался, кричал, но Гайда продолжал его резать. Крику его больше не было слышно, он что-то шептал, захлебываясь кровью, и слова его были непонятны. Крик матери и хлопчика разбудил девочку, которая спала; она бросилась с плачем к мертвой матери, обнимая ее своими ручонками. Тогда Гайда с ножом в руках наклонился над ней. Она стала защищаться, загораживаясь ручонками. Она убежала на кровать: другого места, чтобы спрятаться, не было. Гайда схватил девочку на кровати и начал ее резать, не обращая внимания на ее слезы и мольбы: "Дядя, не убивайте меня!.."
      Ухналь не дочитал до конца листок, задумался.
      - Це не нашего куреня и не в нашем крае, - сказал он.
      - А у вас не так? - И Ганна принялась перечислять злодейства.
      - Наша власть должна быть страшной, - повторил Ухналь слова, бездумно заимствованные у своих вожаков. - Потрибна жестокость, Ганна.
      - Так люди проклинают вас за жестокость!
      - Цього не треба боятысь.
      - Та за що так? - с сердцем вырвалось у Ганны.
      - Мы должны добиться, щоб ни одно село не признавало Радянськой влады. Мы за незалежну неньку Украину, - снова упрямо повторил Ухналь и прекратил бесцельный спор, хотя и почувствовал в словах Ганны убийственную правду.
      И все же он попытался окрутить Ганну знакомым способом. Он навел на нее Катерину, и та через своего резидента подобрала к ней ключик, завербовала Ганну.
      Став соучастницей, Ганна потеряла покой.
      Мария Ивановна, ее соседка, сорокалетняя женщина, страдающая слоновой болезнью, просто диву давалась перемене, внезапно происшедшей в Ганне.
      - Ты чего закручинилась? - допытывалась она. - Коли хвороба, объясни мне. Найдем лекаря, что ж я, даром служу в лекарне?..
      - На мою боль не найти лекаря. - Ганна уклонялась от прямого ответа, знала: за разглашение тайны - удавка.
      Однако сердобольная медсестра помогла Ганне в другом - она рекомендовала ее жене начальника пограничного отряда.
      А получилось так. Марию Ивановну прислали из больницы поставить подполковнику банки. Справившись с делом, она своим женским глазом заметила неаккуратность на кухне, вымыла посуду, вычистила толченым кирпичом сковородки и кастрюли, постирала кухонные полотенца.
      Вероника Николаевна хотя и кочевала вместе с мужем, но мамочки - своя собственная, а потом свекровь - избаловали ее. Веронике было тридцать два года, заглядывая вперед и с ужасом представляя себя "сорокалетней старухой", она берегла себя, свои руки, следила за прической, был грех: ревновала мужа. Не имея особых на то оснований, она старалась долго не оставлять его одного, чтобы не подвергать соблазнам, помня, что береженого и бог бережет. Вероника Николаевна и сюда приехала из Львова, заглушая чувство страха; чего только не наговорили ей о рыцарях трезубца. Двоих детей она пока оставила на свою мать.
      Бахтин любил жену именно такой, какой она была, и хотя за работой скучать было некогда, все же тосковал в одиночестве. Но когда Вероника Николаевна приехала, вместе с радостью пришла и тревога. И тут неожиданно объявилась Мария Ивановна с предложением.
      - И не думайте делать все сама, Николаевна, - певуче, медлительно, с расстановкой выговаривая слова, убеждала она. - Домашнее хозяйство затянет, состарит, чадом пропитает насквозь. Хорош сазан в сметане, а ежели от таких волшебных пальчиков будет разить рыбой... - Она закатила глаза, оборвала довольно ясный намек, заставивший сильнее забиться ревнивое сердце Вероники Николаевны. - Сейчас вы куколка. Платьице, как у гимназистки, золотая цепочка, фигурка - дай бог каждой в восемнадцать. А прикуетесь к плите?.. А Ганна чистая, прилежная, пирожков напечет - язык проглотите, ряженку заквасит, постирушки-прибирушки, и знать ничего не будете. Милуйтесь, красуйтесь! Пока молодые, только в поворковать. А бандитов не бойтесь. Что они вам? Читала я про тигров, живут в лесах, в горах. Кто тигров тех видел? Что они, в кино ходят, в баню иль на базар? Живут в своих чащобах - и пусть... Кому надо, тот и пошлет пулю в того тигра. У нас город. Идешь по улице, туда глянешь - солдат, обратно солдат. Куда им, зрадныкам!
      Медсестра ушла. А вскоре в квартире Бахтиных появилась тихая, молчаливая молодая женщина с васильковыми очами, такими грустными и даже напуганными, что смотреть в них иногда становилось невмоготу отзывчивой и беспечальной Веронике Николаевне. С этим приходилось мириться - зато в домике все засверкало, а муж охотно выгадывал время для обеда, искусно приготовленного Ганной.
      - Не знаю, как и отблагодарить Марию Ивановну, - говорила Вероника Николаевна.
      Все складывалось хорошо. Дом у Вероники Николаевны наладился, она уже подумывала вызывать детишек из Львова, пока те еще не пошли в школу. Из-за одного молока, да творога, да яиц-крашенок стоило приехать сюда.
      И вот, казалось, все так удачно сложившееся неожиданно пошло вкривь и вкось.
      Ганна впустила прибывшего к ней Ухналя не как своего ухажера, а как связника, знавшего секретное слово. Впустила и насмерть перепугалась.
      - Уйди! - умоляла она.
      - Не могу, пока не выполню задачу.
      - Не хочу знать твоих задач! - Ганна обеими руками закрыла себе уши. - Не хочу! Не хочу!
      Ухналь невозмутимо наблюдал за ней. Разлука распаляла его, в голову стучалась наглая мысль: "Крути ей руки, Ухналь, на перину, была не была". Но второй человек, осторожный, расчетливый исполнитель, требовал другое: "Пока не трожь". Подметное письмо, спрятанное за пазухой, жгло волосатую грудь.
      - Мои задачи - твои задачи... Канарейка.
      Вздрогнула молодица, услышав свою кличку, побледнела.
      - Що треба? - спросила она, не открывая лица.
      Ухналь повел белесой бровью, проверил, как висит чубчик над пустой глазницей, и левой рукой полез за ворот холстяной рубахи, вынул теплый клок бумаги.
      Ганна бессильно опустила руки, опасливо наблюдала. Вопросы задавать она не имела права, раз названо ее псевдо, и перед ней сидел не просто парубок, а представитель загадочного и страшного "провода".
      - Оцю гамагу треба подкинуть твоему хозяину.
      - Що в ней? - не удержалась Ганна.
      - Ни я не знаю, ни ты знать не должна, Канарейка.
      Услышав вновь свою кличку, да еще произнесенную с издевкой, Ганна заплакала.
      Ее слезы тронули очерствевшее сердце бандита.
      - Хай они плачут, Ганна. Утрись!
      - Що мэни робыть?
      - Я вже сказал. - Ухналь погладил ее на этот раз покорное плечо. Дала бы мне согласие, я бы... - Он не договорил.
      Ганна вскочила, бледное лицо ее вдруг порозовело.
      - Тебе? А кто ты?
      - Ухналь! - Он ткнул пальцем себя в грудь.
      - Имя твое, фамилия? - с отчаянием выкрикнула Ганна.